Буэнос-Айрес. Жаркие ночи под Южным Крестом. Концепт игры (original) (raw)

ВНИМАНИЕ!
Данный текст -- первое приближение.
Это ознакомительный вариант, еще довольно сырой. Он будет откорректирован и откомментирован.Пока в нем для вас весьма много загадок, я думаю.
Но они будут частью разгаданы. Частью - вами самими.

Буэнос-Айрес
Что мы знаем об Аргентине? — Почти ничего.
Знаем, что это «банановая республика», там есть диктатура военных, сиеста, карнавал, танцуют танго и играют в футбол. Еще там засилие американских монополий, коррупция, беззаконие и много бездельников. Это слаборазвитая страна третьего мира. Там есть партизаны в лесу, которые ненавидят гринго и каждый день проводят революцию.
В общем, из всего сказанного верно только про танго и футбол.

Но что же такое тогда Аргентина?
Аргентина — страна с высокоразвитым агропромышленным комплексом, в первых рядах по производству зерна, кукурузы, шерсти, вина, кожи, фруктов, кофе, хлопка, а особенно мяса всех видов.
Аргентина — самая независимая от США страна Латинской Америки, если не считать Кубу, притом на всем протяжении ХХ века.
Аргентина почти полностью удовлетворяет промышленные нужды внутреннего рынка самостоятельно.
В Аргентине нет никакой сиесты.
Там не знают слова «гринго», потому что это самая креольская, то есть, белая страна Латинской Америки.
В Аргентине с XIX века давно уже республика, и времена военных диктатур в ней в процентном отношении по времени после завоевания независимости занимают меньше, чем времена гражданского правления.
Революций в Аргентине было не больше, чем в России.
Партизан в лесу там нет. И вообще большую часть территории занимает пампа — южноамериканская степь.
Что до большого количества бездельников, которые лежат под бананом и танцуют румбу-самбу, то проверьте, где их больше. Скорее всего, в России или США.

Но всё это навряд ли чем-то нас заинтересует.
Нам интересно другое. Нас интересует, о чем нам играть в Буэнос-Айресе, чем живет этот город.

Идея
Аргентина — самая европейская страна Латинской Америки, а Буэнос-Айрес — ее самый европейский город. Все это потому, что в Аргентине индейский и африканский элемент среди населения очень невелик. Так сложилось исторически. Аргентина — креольская страна, то есть, страна, где европейские переселенцы живут долго, во многих поколениях. И эти поколения изменили их. Они больше не испанцы — они аргентинцы.
А потом, после войны за независимость, начавшейся в 1810 году с Майской революции, в Аргентину приезжали итальянцы, поляки, немцы, чехи, шведы, ирландцы, русские, украинцы, англичане, евреи, сербы, а позднее — турки и китайцы, а еще жители других латиноамериканских стран.
Теперь все они — аргентинцы. Но в каждом из них, из тех, чьи предки приехали сюда из Европы, живет память о том, что где-то у них есть «старая родина».
Поэтому главный вопрос, который определил историю Аргентины и Буэнос-Айреса — это вопрос о том, кто мы такие? Вопрос «о латиноамериканской сущности».
С одной стороны, мы — креолы, продолжатели европейских традиций своих народов старой родины. С другой — аргентинцы. Мы — свободные люди новой страны и живем во многом совсем иначе. Мы — другие. Но это не значит, что мы совсем перестали быть тем, кем были когда-то наши предки, которые первыми пересекли океан.
Аргентина и особенно Буэнос-Айрес существуют в пределах этого вопроса. Все формы и жанры, в которых существует их культура — европейские. Только существуют они здесь особенно, по-латиноамерикански. Аргентинцы — европейцы по языку и культуре. Но какие-то другие. Мы — другие: в этом самоопределение Буэнос-Айреса. Осталось только узнать, какие другие. И здесь начинаются уже совсем другие серьезные проблемы.

Сюжет
Сюжет аргентинской истории ХХ века, главным действующим лицом которой истории был, есть и долго еще будет Байрес, — это сюжет о путях самоопределения.
Почти сразу после победы в войне за независимость в Аргентине началась гражданская война. Не сказать, чтобы в ХХ веке о ней сильно помнили, кроме некоторых отдельных, но то, что произошло тогда, весьма сильно повлияло на расстановку сил в ХХ веке.
Первый узел истории — это вопрос о том, каким должен быть настоящий criolio, креол, потомок испанской знати. Это олигарх-покровитель, патриарх для своих пеонов и клиентов, крепко держащий власть и порядок силами тесного привилегированного круга, или это человек с благородный и искренний, бескорыстный, с высокими моральными принципами, патриот, сторонник всеобщего равного права и закона, поборник чести и просвещения?
Этот вопрос и решение его сформировали первую, самую старую силу Аргентины ХХ века — креольскую кровь. Это люди старой закалки, достоинства, чести и морали. Это настоящие бойцы за свои жизненные принципы. Правда что, хотя принципиальность эта и создала в Аргентине демократическую республику не «когда-то в будущем возможную», но реальную, однако не совладала со временем.
Время требовало развязать второй узел аргентинского сюжета — узел различия между моральным и общим. Можно было установить равные права и возможности, но это еще не значило их реализовать. В 20-30-е годы демократия восторжествовала, и, казалось, ее идеалы готовы уже осуществиться, но вот незадача: это была политика неучастия для всех тех, кого моралисты хотели привести к своим идеалам. Плохи были не идеалы, а то, что осуществление их проводилось помимо тех, для кого их торжество было предназначено. Креольская кровь и старалась сделать эти идеалы реальными, но морали было мало. Нужны были новые связи в обществе, которые ушли бы от стереотипа «благородные креолы» + «все остальные» = нация. Нация не хотела быть «остальными».
В середине 40-х к власти в стране пришел Хуан Доминго Перрон, потомок уже итальянских эмигрантов. Вот он-то и осуществил на деле «власть всех». Все были оделены вниманием, все включены в общественную жизнь. Всем были даны реальные гарантии, все стали отвечать за что-то, все участвовать во всем. Аргентина превращалась в одну гигантскую корпорацию во главе с великим руководителем — Пероном. Корпорацию сплоченную, с круговой порукой с бесконечным доверием лидеру и лидерам меньшего ранга, живущую по плану, по законам корпоративного патриотизма, законам свойскости. Все, кто не хотел почему-либо признавать такие законы (когда хорошо всё, что для пользы всех, а все — это корпорация), были чужими. Надо ли говорить, что принципиальные креолы и не менее принципиальные олигархи не были довольны таким положением дел: первые — потому что пропадало само понятие принципиальности, вторые — потому что их равняли со всеми.
Не были довольны и третьи. Третий узел истории Аргентины ХХ века — вопрос о свободе и освобождении. Ни креольская парадигма, ни корпоративизм Перрона не могли дать той свободы индивидуальности, которая, казалось, есть где-то — не то в Европе, в Париже, не то в СССР. Никакой такой свободы там, конечно, и в помине не было, но мечта о ней была. Креольская мораль, с ее системой оценок, репутаций, знакомств, связей, крови, принципов и табу, и внеморальность перонистов с их всепроникающей социальностью и корпоративносью — это системы тотальных, всеобщих стереотипов и установок, для соблюдения которых нужна власть. Свобода и справедливость же — это когда каждый может сам указать себе горизонт и живет вместе с другими справедливо и свободно не потому, что так предписано нормами, а потому что это — всеми желаемая необходимость. Всякого рода сторнники такого рода освобождения — от католических священников до анархистов — и были третьими. Никакой единой парадигмы у них не было, кроме слова «свобода», но каждый из них знал что-то одно и главное, произнося это слово. Пока что это слово звучало и звучит только как «нет» всем остальным, но почти никогда не как «да» чему-то.
И, наконец, четвертый узел. Были и четвертые, которых, вообще говоря, не было никогда как единой традиции. Они всегда появлялись как реакция на то, что первые три силы действуют «возмутительно» и «безвольно», не могут обеспечить «порядок» и «стабильность». Недаром эту четвертую силу зовут «силами реакции». На самом деле под порядком и стабильностью всегда понимается жесткая иерархия власти без возражений. Не случайно, что на гребне этой реакции неизменно оказывались военные. Кажется, что если покончить с «разгильдяйством», «мягкотелостью», «беспорядком» и «возмущениями», как это бывает в армии, можно устроить всем отличную и справедливую жизнь, где все на своих местах согласно ранжиру. Заблуждение здесь в том, что никакая организация и дисциплина сами по себе не обеспечат ничего, кроме власти одних над другими. Порядок сам по себе еще не значит «хороший», а уж тем паче справедливый порядок. В тюремном порядке есть свои достоинства, но они хороши для преступников, а не для граждан.
А «беспорядок» при торжестве любой из трех первых сил был просто неизбежен хотя бы потому, что не учитывал интересов других.
Так причем же здесь вопрос о том, кто такие аргентинцы: продолжатели Европы или что-то свое и особенное? — Притом, что все эти четыре подхода к жизни были попыткой выразить эту, с одной стороны, преемственность, и, с другой стороны, особость. В Европе в тех же примерно терминах решались совсем другие вопросы.
Перона свергли в середине 1950-х. Потом к власти приходили то одни, то другие. В 1970-е на какой-то момент победу одержали даже «левые», но ненадолго. Просто не знали, что с нею делать. После даже не скажешь, что поражения, а окончания последней хунты в 1983 году вопрос о национальной идентичности на время отложен. Сейчас Аргентина занята глобализацией и ликвидацией ее последствий.
Но эмигрантская, по сути, проблема «старой» и «новой» родины остается. Аргентинцы — эмигранты вдвойне: из Европы — в другой мир, из этого другого — в Европу, уже успевшую стать для него другой.

Модель
Четыре узла аргентинской истории ХХ века разрешаются на фоне времени и поколений.
Поколение — это не биологический возраст, это — общее отношение к одному и тому же событию.
Событие у нас только одно, но коренное: аргентинцы — другие, но они должны понять, кто они. Это долг и ответственность, но надо решить, как этот долг выполнять и эту ответственность нести.
Креольская кровь, criolio — это поколение дедов. Время их триумфа — конец 20-х – начало 30-х.
Перонисты, peronista — поколение отцов. Они победили в начале 1950-х.
Левые, бунтари за свободу, montaneros и guerrilleros, их миг торжества был в 1975 г.
Наконец, реакционеры. У них было много триумфов, но любой заканчивался полным крахом.
В Аргентине часто проходят выборы. Выборы — это меньше способ определить исполнителей каких-либо социальных ролей. Это — акт запроса доверия у народа, своего рода социальный опрос.
Та сила, которая выигрывает выборы, устанавливает на дворе свое время: 30-е, 50-е или 70-е.
А четвертая сила всегда выжидает своего часа.

Но выбор каждого — не окончательный и на все времена. Выбор свой можно изменить всегда. Если бы люди не изменялись и не изменяли себе, они не переплыли бы Атлантику, чтобы основать там Буэнос-Айрес, не было бы никакой Майской революции 1810 года, а также много другого.

Чем можно и нужно оперировать на игре, чтобы вести диалог друг с другом, отстаивать точку зрения, терять и приобретать?

Символы
Для всех местных
1 Фасад дома
2 Автомобиль
3 Матэ (сорт и способ употребления, температура, сладость и пр.)
4 Танго и отношение к нему (самовыражение, культурный код, национальное достояние)

Criolio — идеал, моральный принцип, убеждение
Peronista — своя корпорация, место в ней
Montanero — враг и граффити (самовыражение свободы)

Толкования
Толкования — это биографии героев книг, которых вы выбираете как прототипы.
Это герои Онетти, Кортасара, Сабато, Борхеса (последнего — в меньшей степени: герой Борхеса, обычно, не человек, а текст). Это позиции героев и позиции писателей.

Экзистенция
Ангел черный и белый. У вас за плечами два ангела.
Один — это совесть. В драматической ситуации, с которой сталкивается ваш герой, белый ангел велит поступать жестоко, но по совести. Трудность в том, что надо еще выявить, как это по совести.
Ангел черный велит поступать так, как удобнее, как выгоднее, как практичнее, как проще добиться цели. Он оправдывает все. Белый ангел — ничего и никогда.
Единственное оправдание — поступок по совести. И никаких «после».

Эмигранты
Эмигранты в Аргентине быстро принимаются в круг местных. С ним общаются в силу открытости латиноамериканцев, их принимают.
Но эмигрантам не понять принципиального вопроса местных — об аргентинской сущности. И это мешает им понять эту жизнь. Она кажется им нелогичной и странной, трудной для проникновения в нее.
У эмигрантов есть:
1 То, что они оставили ТАМ, то есть, то, чего у них уже нет. А местным именно это нужно, чтобы вернуть свою «старую» родину.
2 Мечта о ДОМЕ, то есть то, что они могут получить у местных.
3 Граффити