Шарунас Бартас. Огонь на отражение (original) (raw)
Легализация уголовников, поэты-невидимки и поиски верного отражения реальности. Антон Мазуров (специально для Rolling Stone) отправился в Вильнюс, чтобы разыскать литовца Шарунаса Бартаса (Sharunas Bartas), который пытается завершить съемки психоделической криминальной драмы «Евразиец» (Indigène d'Eurasie) в непосредственной близости от своего дома-студии.
Шарунас Бартас (Фото: Дмитрий Матвеев, Rolling Stone)
Весна. 45‑летний вильнюсский отшельник Шарунас Бартас просыпается сегодня примерно через час после полудня. Молча кивает мне и жадно закуривает, а потом как-то само собой решается, что нужно выпить водки. Литовская водка - очень хорошая и очень теплая. Что Ш арунас будет делать дальше, пока не очень понятно. Для начала режиссер разжигает костер. На дворе весна, и практической пользы от огня никакой. Скорее костер нужен, чтобы помедитировать, глядя на пламя и дым. Томительная пауза продолжается, и молчащих людей у костра становится больше. К нам присоединяются другие участники съемочной группы, часть которых через несколько минут отправится в гигантский для маленькой Литвы супермаркет за шампанским и свежей рыбой. Когда продукты появляются на столе, Шарунас начинает скрести решетку для гриля; мне доверено порезать лаймы и чеснок, а также положить в рыбье брюхо розмарин. Дело остается за шампанским - в разгар дня, после чая, всем нам самое время хорошо пообедать.
Вчера у Бартаса был тяжелый рабочий день. Шарунас мучительно завершает новую картину «Евразиец». Финансов на проект катастрофически не хватает. Ради завершения фильма одолжены деньги у всех близких и знакомых, а также заложен дом, в котором, собственно, идет постпродакшн. С невозмутимым лицом Бартас говорит, что к концу лета он получит 8-9 исков по просроченным кредитам. При этом съемки некоторых эпизодов еще продолжаются и сомнений в том, что картина будет закончена, ни у кого нет. Проект планировался как более масштабный: пять стран и пять сопродюсеров, но сейчас все, конечно же, скромнее. Франция, Литва, Россия; три языка на четырех персонажей; криминальный сюжет с душевными терзаниями и пулей для героя в финале.
Кадр из фильма «Евразиец»
Коротко постриженный Бартас - таким он в кино еще не появлялся - играет главную роль («Гена - полулитовец, полурусский, уголовник с налетом интеллигентности, пытается легализоваться и стать нормальным человеком, завести семью, иметь детей, дом» - так сказано в синопсисе). Рядом с ним - неожиданно обернувшаяся блондинкой актриса «Современника» Клавдия Коршунова («Проститутка Саша видит своего спасителя и жаждет любви, детей, поддержки мужчины»). К очередному Каннскому фестивалю картину доделать явно не успевают, а значит, там не увидят ни бартасовского героя-альбиноса, ни откровенных эротических сцен с участием русской актрисы Коршуновой. Киноманская программа Каннского фестиваля «Двухнедельник режиссеров» проходит в видавшем виды отеле, который когда-то назывался Noga Hilton, а сейчас известен как Palais Stephanie.Перед началом каждого сеанса на экране возникает трогательная заставка: смонтированные один за одним стоп-кадры и скромные надписи с именами режиссеров. Несколько раз застывшие кадры внезапно оживают, а среди надписей появляется имя Šarūnas Bartas. Самый крупный на сегодняшний день литовский режиссер широко известен лишь среди узкой группы киноманов международного масштаба, которая целое десятилетие внимательно отслеживает фильмы-пантомимы Бартаса, озвученные индустриальными шумами и обрывками симфоний. Картины Шарунаса возникают то в Торонто, то в Берлине, то в Каннах, то в программах более экзотических фестивалей мира - от Салоников до Лодзя. Толчком к началу серьезного увлечения Бартасом для многих стали слова французского фрика-невротика Леоса Каракса, который заявил, что «Пола X» (а караксовские фильмы, как правило, выходят раз в десять лет) сделана под сильнейшим влиянием лент его друга Шарунаса Бартаса. В демонстративно странной эротической драме Каракса в дуэте с покойным Гийомом Депардье снялась большеглазая Катя Голубева - таинственная актриса и подруга-муза Бартаса 90‑х, родившая ему дочь Ину. Появлялся в кадре и сам длинноволосый Шарунас: его камео состоялось в образе дирижера жуткого оркестра, изрыгающего индустриальные шумы на металлургическом заводе. Взоры музыкантов, играющих в бетонной яме, в той сцене устремлены вверх, где на одном из пролетов железной лестницы монументальный Бартас, сохраняющий ледяное спокойствие, в синеватом полумраке предприятия взмахивает пальцами.
Шарунас Бартас (Фото: Дмитрий Матвеев, Rolling Stone)
Шарунас Бартас родился в Шауляе. Снимать на 16‑миллиметровую камеру он стал еще в Вильнюсском киноклубе, который сам же потом и возглавил. В 1985‑м, когда Шарунас приехал поступать во ВГИК, он почти не мог говорить по-русски. Вспоминая о киноинституте, Бартас говорит, что его мастер - классик советского неигрового кино и убежденный шестидесятник Лисакович, образно выражаясь, постоянно бил студентов по рукам. Об экспериментах при таком раскладе и говорить не приходилось. Кончилось тем, что новым мастером литовца стал Ираклий Квирикадзе, благодаря которому Шарунас органично влился во вгиковскую тарковскоцентричную среду и получил отменную школу документалиста. Снятые Бартасом девять картин (за исключением его первой работы вильнюсского периода), в принципе, дают представление о том, что такое европейское кино в самом его честном понимании. Медитативная структура, предельная достоверность (никто лучше Шарунаса в Европе не снимает бомжей и запущенные интерьеры), абсолютная загадочность происходящего на экране. Сценарий фильма Бартаса в предметном обличье почти невозможно представить. Если какие-то заметки все-таки и есть, это короткие поэтические тексты. В подавляющем большинстве картин Шарунаса нет диалогов. Сюжетные линии и случайно возникающие причинно-следственные связи - объект для интерпретаций и домыслов каждого отдельно взятого зрителя.
Сам же Шарунас предельно конкретен: ничего абстрактного в объяснениях, предельная вменяемая холодность в описаниях, рассказах и воспоминаниях. Во время одной из наших с режиссером прогулок по Вильнюсу мы побывали на местной полузаброшенной киностудии, где практически ничего не происходит. В лесу, где обитает Бартас, все иначе. На первом этаже большого деревянного дома живут Шарунас и его жена Юрга вместе с родителями и дочерьми. На втором находится студия «Кинема» - первая независимая киностудия в Литве, созданная Бартасом в 1989 году. Все, кроме непосредственно съемок, производится именно там. Декораций для своих фильмов Шарунас не строит - для него принципиально важны реальная фактура местности и интерьер. После Вернера Херцога («Фицкарральдо»,«Агирре - гнев Божий») никто, наверное, не снимает пейзажи так, как Бартас. А без пейзажа у него нет ни одного фильма. «Нас мало» (1996) и «Свобода» (2000) попросту кажутся буддистскими медитациями на Саянские горы и Атлантический океан. Еще один фирменный и неповторимый прием - съемки грандиозных российских пьянок. Где находится оператор, в роли которого часто выступает сам Бартас (а к «Трем дням» 1991 года он и музыку написал сам), понять невозможно. Полное погружение физиолога-документалиста в обряд пира не оставляет сомнений в подлинности происходящего. Шарунас рассказывает, как на съемках «Нас мало» среди последних тофоларов - представителей сибирской народности, близкой к якутам, - ему пришлось неожиданно принимать тяжелые роды с кровотечением. Разумеется, Бартас описывает все с леденящими душу подробностями.
Кадр из фильма «Три дня»
Количество выпитой во время рассказа литовской водки с плавающим в бутылке красивым пшеничным колоском впечатывает эту историю в память навсегда. Русский язык, на котором говорит режиссер, чистый и хорошо интонированный. Слушать такую речь приятно, ну а самому Бартасу явно нравится говорить по-русски. И хотя в некоторых пейзажах его картин пробивается мистическая чюрленисовская луна, а в «Коридоре» (1994) в одной из ролей появляется Эймунтас Някрошюс, ошибиться и не почувствовать что Бартас - человек, пропитанный в том числе и русской культурой, невозможно. Французский герой сюрреалистической мистерии «Дом» (1997), где соавтором сценария выступила Катя Голубева, с ужасом и интересом разглядывает репродукцию картины «Иван Грозный убивает своего сына». Другой обитатель этого сумрачного дома, Леос Каракс, страницу за страницей сжигает на ритуальном костре, разведенном прямо в комнате, какую-то старую книгу. («Это мой дом. Я не могу сказать, где он находится, в какой части света. Я просто знаю, что этот дом - мой. В нем жило множество людей. Некоторые из них всего лишь заходили и вскоре покидали его, другие оставались дольше. Немногие из них живут в нем до сих пор».) Впрочем, постоянно базируясь в Литве, в лесу под Вильнюсом, в деревянном доме обставленном внедорожниками, фургонами и прочим экипированным для путешествий киношным транспортом, Бартас выглядит и является абсолютно глобальным европейцем. Где бы он ни снимал - в Сибири или Марокко, в Калининграде или на юге Франции, в Вильнюсе или Смоленске, - чувствуется, что к тоталитарной Америке и Западной Европе Шарунас не апеллирует. Тут и трогательная домашность образов-воспоминаний, и теплота глаз на крупных планах, которые могут длиться пять минут.
Кадр из фильма «Коридор»
Бартас часто снимает фактурных непрофессионалов. Их психофизическое переживание в кадре во время съемок - тот необходимый режиссеру элемент, из которого складываются его этнографические пантомимы. Будучи сам человеком внешне спокойным, Шарунас явно прячет в себе мощнейший источник энергии, которая выплескивает свои волны на 35‑мм.
«Пространство фильма (страны, города, человеческой души) приобретает форму воспоминаний о прошлом, - говорит Бартас о своем фильме «Коридор». - Сохраняет тепло материнского взгляда, отцовского прикосновения, встречи с беспричинным злом. Атмосфера настоящего кажется вечной, такой же вечной, как смог, который стелется по стране, по городу, по душе, смешиваясь с дымом табака, белизной снега. Так же вечно наше тщеславие. В повседневном движении вдоль некоего коридора мы открываем множество дверей с надеждой встретить взгляд чьих-то ярких глаз».
Гуляем по городу. Вильнюс совсем не тот, что в начале девяностых, но встречаются еще «заброшенные» участки тихих улиц с обшарпанными стенами и голым кирпичом. В фильмах Бартаса только отпечаток времени на поверхности вещи имеет ценность: фактурная обшарпанность придает объектам глубинный смысл много раз переписанного текста, возвышает и наполняет волнующей поэтической и философской многозначностью. Это задевает сразу уже в документальном стихотворении «Памяти минувшего дня» (1990). Знаменитый проход парами, сотни черных магриттовских мужчин в шляпах вдоль одной из таких стен - западающий в память сумасшедший образ от Бартаса. «Давным-давно я испытывал влечение к городу, - говорит Шарунас. - Иногда кажется, что город - это творение природы: какая-то невидимая сила собрала огромное количество людей, объединив их в один живой организм. Иногда кажется, что человек стремится влиться в этот организм вопреки своей воле, растворяясь в его крови, втекая в его вечный шум, сверкающий в дневное время, успокаивающийся ночью. Нигде человек не чувствует себя более одиноким, чем в городе. И никуда больше не стремится он окунуться так безрассудно и с таким наслаждением».
Кадр из фильма «Семь невидимок»
В маленьком жизнерадостном Вильнюсе (бывшем еврейском Вильно) в этот солнечный день проходят сразу три глобальных праздника. Один из них - день самодеятельных музыкантов. Играют и поют, каждый во что горазд. Посреди оставленной в центре, неожиданной для Северной Европы живописной руины дома выступает тинейджерский хард-роковый квартет. Поют по-литовски. Естественно, родители начинающих рокеров работали на фильмах Бартаса, так что мы останавливаемся послушать и посмотреть. Зрители довольны и ведут себя активно без традиционной балтийской сдержанности. Проходим мимо бывшего арсенала. Шарунас рассказывает о проекте нового фильма. Судя по описанию, это нечто отличное от последних картин, прячущих авторскую интонацию за криминальными сюжетами, возвращение к началам - образная визуальная мистерия памяти. Почти не меняя интонации, Бартас начинает говорить об идее издать сборник стихов умершего неизвестного литовского поэта, тетрадь которого ему внезапно досталась. Название последнего выпущенного фильма Шарунаса «Семь невидимок» (2005) соответствует названию одного из этих никогда не публиковавшихся текстов стихотворца-невидимки. «Это фильм-дорога. Герои - живущие за гранью, каждый со своим прошлым, - рассказывает о «Семи невидимках» Бартас. - Кто-то из них бежит от правосудия, а кто-то от себя. Их бессмысленная дорога - бег от жизни, которую нельзя ни изменить, ни переделать на свой лад». В анонимности Европы Шарунас Бартас тоже является одним из таких авторов-невидимок, на фильмы которого можно натолкнуться лишь случайно на фестивале или в Сети. А натолкнувшись - надолго оторопеть, погрузившись в запрограммированную режиссером медитацию на «последние вопросы» отчаянного человеческого существования. Видимо, авторское чувство Бартаса - в постоянном мучительном желании делать слепки с мгновенно меняющей свою форму матрицы памяти. Одной из таких метафор «памяти от Бартаса» в «Доме» возникает образ креста на зеленой стене. Там распят мальчик с посиневшими губами - не нужно, наверное, долго фантазировать над тем, кого имел ввиду литовский режиссер.