КОММЕНТАРИИ (original) (raw)

КОММЕНТАРИИ

ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО СКИТАЛЬЦА

Имя Скитальца не очень много говорит нашему современному читателю. Книг его издавалось мало, и большинство из них стало библиографической редкостью.

Между тем в литературе своего времени он занимал видное место: .его песни распевались революционной молодежью России, а „Прощальное слово", положенное на музыку композитором М. А. Слоновым, прочно вошло в репертуар Ф, И. Шаляпина.

„В те времена, — писал И. Эренбург, — когда жил Чехов, люди читали не только Чехова, но и Потапенко, Боборыкина, Баранцевича, Скитальца и многих других средних авторов. Конечно, лучшая часть читателей понимала, что нельзя сравнивать Пота­пенко с Чеховым или Скитальца с молодым Горьким; но в целом литература соответствовала запросам общества. Писатели, даже весьма посредственные, освещали те вопросы, которые интересо­вали читателей „Русского богатства" или „Русской мысли"1.

Современник Чехова, Горького, Бунина, Скиталец смог высту­ пить в литературе со своим видением мира, со своей художе­ ственной манерой, сумел откликнуться на важнейшие проблемы современности.

Его рассказы, понести, воспоминания не потеряли своего зна­чения и сейчас, как отзвук прошлой эпохи, описанной талантли­вым писателем-демократом.

Скиталец (Степан Гаврилович Петров) родился 28 октября {ст. ст.) 1869 года в селе Обшаровка Самарской губернии в семье крестьянина, отставного солдата, бывшего крепостного. „Я — крестьянский писатель. Из крестьян", — говорил о себе Скиталец.

Детство будущего писателя прошло в деревне, где он испы­ тал все ужасы тяжелого крестьянского быта. Две светлых фи­ гуры озаряли в это время его жизнь — отец и бабушка. талантливый рассказчик, певец, гусляр, изобретатель-самоучка, отец пи­сателя прожил трудную, безрадостную жизнь, которая, однако, не сломила его.

„Жизнь отца, — говорил Степан Гаврилович, — представля­лась мне каким-то ужасным, длинным „сквозь строем", свистом розог, плетей, палок, горьких обид и нескончаемых несчастий.., И ненависть к прошлому осталась у меня на всю жизнь...Боль­шое влияние в детстве оказала на меня бабушка, замечательная русская сказочница. Я вырос и входил в жизнь с неукротимой жаждой борьбы с пережитками прошлого и горячим стремлением к светлому будущему"1. О своей бабушке писатель вспоминал впо­следствии: „Была она талантливой сказочницей. Народных сказок знала великое множество и умела их рассказывать фантастиче­ски, великолепным сказочным языком, в лицах, с пением и при­баутками. Именно она своими сказками, кротким характером и всею своею незлобивою и благородной личностью внушила мне на всю жизнь любовь к поэзии, ко всему прекрасному и все луч­шие человеческие чувства, каких потом не могли вытравить ни школа, ни люди, ни жизнь"2. Свои детские впечатления об отце Скиталец отразил в автобиографической повести „Сквозь строй" (1901)._

^ „Страсть к чтению и наклонность к литературным занятиям обнаружились у меня рано, — писал Скиталец в автобиографии, — читать начал с пяти лет (лубочные сказки), писать стг:хи— с двенадцати лет. Четырнадцати лет написал поэму, принятую бы­ло в печать, но запрещенную цензурой. С тех пор я не переста­вал писать „для себя", но печататься не решался до двадцати­пятилетнего возраста"3. Поэма „Кабала" — о жизни отца — бы­ла написана под большим влиянием Н. А. Некрасова, которым в то время увлекался юный поэт.

С 1885 по 1887 год Скиталец учился в Самарской учитель­ской семинарии, откуда его исключили за „политическую неблаго­ надежность". „После исключения из учительской семинарии я был исключен отовсюду. Служил положительно во всех министерствах, от окружного суда до земства включительно, был архиерейским певчим и оперным хористом"4, — писал Скиталец В. С. Миро-любову в 1895 году. В сешШарии он много читал, писал.

Особоев влияние на его творчество оказали Лермонтов, Некрасов, Ники­ тин, позднее — Надсон, под воздействием которого, видимо, скла­дывался образ лирического героя произведений молодого писате­ля с его настроениями пессимизма и отчаяния. В это же время формировались и политические взгляды Скитальца — он был чле­ном кружков антиправительственного направления.

„С 1893 по 1897 гг., — вспоминал писатель впоследствии, — путешествовал по югу Россия в поисках жизненного пути: рабо­ тал в земстве, вращался в студенческих революционных кружках, был певцом в бродячей труппе, с которой исколесил Украину, Крым, Бессарабию, Западный край..."' Эти годы Скиталец на­зывал годами „душевного одиночества, безнадежности и безысход­ной тоски", „самым мрачным временем во всей моей жизни. В эти годы я был на границе самоубийства и жил только из жалости к семье, для которой был единственной опорой"2.

Жизненные впечатления этого времени отразились в первых ав­тобиографических произведениях Скитальца, появившихся на стра­ницах харьковской газеты „Южный край" и подписанных „С. П.".

С 1897 года Скиталец становится сотрудником „Самарской газеты", где печатаются его очерки, сказки, стихотворения. 14 сен­тября 1897 года появился первый стихотворный фельетон „Самар­ские строфы", подписанный: „Скиталец" („Самарская газета", 1897, № 198, 14 сентября). С этого времени Скитальцу было поручено вести постоянный фельетон „Самарской газеты", который до это­го — в 1895—1896 годах — вел М. Горький, выступавший под псевдонимом „Иегудннл Хламида". В отличие от Горького Скита­лец не принимал участия в работе редакции газеты, а был в ней просто „построчником". Все „Самарские строфы" подписывались псевдонимом, а рассказы, очерки, стихи — „С. Петров" или, ре-же, — С. П."3.

По-видимому, псевдоним „Скиталец" писатель взял себе по­ тому, что, подобно Горькому, он много странствовал. Горький очень одобрил этот псевдоним. В письме В. С. Миролюбову он писал: „Псевдоним — ни в коем случае изменять нельзя, об этом усиленно прошу. Это очень важно для меня, Петрову — безраз­лично, для всех — тоже безразлично. Пускай, кто хочет, смеется, потом я попытаюсь заставить задуматься над такой штукой, как Скиталец, — не Петров, а вообще скиталец'4.

Стихотворения Скитальца этой поры, наполненные настроения­ми тоски, не проходимой печали, явно подражательны. Однако они привлекала своей демократической направленностью: в них осуж­дался мир „сытых" и „толстопузых", с состраданием говорилось о бедных тружениках. Поэтический язык раннего Скитальца довольно однообразен. То и дело мелькают такие слова, как „воздушные", „чудные", „обманутые", „заветные", „грезы11, „добро", „свет", „зпря". Романтические элементы в поэзии писателя о значительной сте­пени связаны с устным народным творчеством. Так, в „Волжских легендах" Скиталец создает образ Степана Разина, гордого пе­ликана, не сломленного страданиями и готового к борьбе за сча­стье народа. В грозные годы первой русской революции „Волж­ские легенды" воспринимались как призыв к свободе, к народной мести и революции.

Совсем в другом качестве — писателя-сатирика — выступает Скиталец — автор фельетонов „Самарские строфы". Еженедель­ ные фельетоны, помимо обычных размышлений о погоде, театре, гастролях, путевых впечатлениях автора, юбилеях, праздниках, со­держали размышления на самые животрепещущие темы: поэта волнуют „свинцовые мерзости" жизни, разорение деревни, ужа­сающее положение детей городской бедноты. На Скитальца-фелье­тониста огромное воздействие оказала сатирическая поэзия добро-любогзского ,,Сьнсткэ", „Искры" Курочкина, традиции Некрасова и близких ему поэтов-демократов 60-х годов.

Решающим для дальнейшего творчества писателя оказалось его знакомство с Горьким, которое произошло не весной 1899 го­да, как вспоминал сам Скиталец, а в 1898 году в Самаре. „Это был первый писатель, введенным Алексеем Максимовичем в боль­шую литературу"1, — отмечал А. И. Богданович.

При содействии Горького впервые в центральной печати по­ явились стихи Скитальца. В сентябрьской поктябрьской книжках „Журнала для всех" за подписью „С. Петров" были напечатаны два стихотворения Скитальца: „Вы сказались, бессонные ночи..."и „Мне снилось поле...". Горький сообщал Миролюбову в нюне 1699 года: ..Стихи Петрова в печати производят лучшее впечатле­ние, чем писаные. Вы, по-моему, хорошо сделали, попечатав их,это очень поддержит Петров л. У него есть талант..."2

Горьковское влияние очень сказалось на темах п пастроениях Скитальца. Под непосредственным воздействием „Песни о Соколе" написана позша Скитальца ,,В лесу" (1900). Ке сюжет —борьба двух лосей, старого и молодого, за право быть главным

в лесу — символичен, за ним стоят размышления автора о сча­стье, свободе. Поэма Скитальца утверждала мысль, что погибнуть в борьбе за счастье — это и есть высший смысл жизни.

В мае 1900 года Скиталец решает оставить газету. Начался новый, важный период творчества Скитальца, „Это был медовый месяц нашей литературно-творческой дружбы, — писал Скиталец в воспоминаниях о Горьком, — когда мы оба работали с чрез­вычайным воодушевлением, веря в близкое и радостное будущее нашей страны, когда нам казалось, что она уже на пороге кра­сивой и светлой, свободной жизни".

Горький стал литературным наставником Скитальца, несмотря на то что они были почти ровесниками (Горький был старше его на полтора года) и Скиталец к моменту знакомства с Горьким имел уже солидный литературный опыт за плечами. „Я живу наполном иждивении Горького, — писал Скиталец брату Аркадию 10 декабря 1900 года. — Под его влиянием я быстро развиваюсь, развертываюсь. Горький возится со мной, как с ребенком. Нян­чится, учит меня, заставляет до бесконечности переделывать мои работы. Сам поправляет' их, дает темы. При таких хлопотах да­же и бездарного человека можно выучить писательству, а я же не совсем бездарный. Он руководит моим чтением, я весь ушел в работу"1.

В ноябрьской книжке журнала „Жизнь" за 1900 год появи­ лась повесть Скитальца „Октава". Это был выход Скитальцав большую литературу. Знакомство с Горьким, его влияние на мо­лодого писателя, рост революционно-освободительной борьбы рус­ ского народа, назревание революционной ситуации в России — все это оказало воздействие на проблематику повести, в центре которой фигура плотника Захарыча, ставшего благодаря своему могучему басу церковным певчим. Создавая „Октаву", Скиталец использовал свои личные наблюдения над миром певчих, отра­зившиеся и в его более ранних очеркахи рассказах.

В образе Захарычаписатель раскрывает трагедию сильного человека, задыхающегося в тяжелой атмосфере капиталистическо­го общества. „ ... Идем мы к погибели, оттого что... у нас не умер­ла душаи мы еще можем чувствовать и петь, искренно веселиться и искренно плакать! От этого мы идем к погибели", — восклицает товарищ Захарыча по хору певчий Томашевский.

Захарыч , став певчим, начинает задумываться над смыслом жизни, его одолевают мысли о ее противоречиях (ранний рассказ, вошедший в „Октаву", так и назывался — „Мысли"). Это при­водит к тому, что непьющий Захарычстановится, как и большин­ство певчих, отъявленным пьяницей. Толстосумы города издеваются над ним, как и над другими певчими, устраивают в церкви состязания певцов, швыряют им деньги „на овес", всячески глу­мятся над ними, В конце концов Захарыч не выдерживает жизни „в певчих" и уходит снова в плотничью артель.

Очень высоко оценил „Октаву" Горький. В ноябре 1900 года он сообщал Миролюбову; „Петров — растет, дай ему боже все­ го доброго! Голову даю на отсечение, из него выйдет крупная сила .. .'ч

В ночь с 16 на 17 апреля 1901 года по телеграфному предпи­санию департамента полиции из Петербурга Горького и Скитальца арестовали. Их обвиняли в связях с революционными кругами, в сочинении, печатании и распространении воззваний, имевших це­лью возбудить среди рабочих противоправительственные волнения, а также в приобретении в Петербурге мимеографа для размно­жения революционных прокламаций и воззваний к сормовским рабочим. Горького по состоянию здоровья выпустили через ме­сяц, а Скитальца держали в тюрьме три месяца и потом выслали под надзор полиции на родину. Горький писал В. А. Поссе: „Три месяца тюрьмы подействовали на Скитальца очень благотворно; он стал сразу серьезнее, глубже и — тоньше"2.

В тюрьме Скиталец написал повесть „Сквозь строй", рассказ „За тюремной стеной" (1901), цикл стихотворений. В образе глав­ного героя повести „Сквозь строй" нарисован отец писателя — Гаврила Петрович. „Сквозь . строй" — название символическое. Человек как бы проходит „сквозь строй" мучений, лишений, стра­даний — к протесту против угнетения личности. Герой повести романтизирован автором, он напоминает сказочного богатыря: мо­гучая физическая сила, незаурядный ум. Его речь насыщена по­говорками, пословицами, язык очень красочен, колоритен.

Еще один русский богатырь изображается Скитальцем в расска­зе „За тюремной стеной". Писателя вообще интересуют люди, стоя­ щие „на грани босячества", правдоискатели, возмущающиеся не­ справедливостью жизни. Он рисует их бескорыстными, человечны­ ми и душевно благородными, наделяет их любовью к прекрасно­му — к музыке, песне, природе. Романтизация героев — отличи­тельная черта почти всех произведений Скитальца, преувеличение, гиперболизация становится отличительной особенностью его худо­жественной манеры {ср. также: Мирон в рассказе „Лес разгорал­ся", „огарки" в одноименной повести).

Горький ввел Скитальца в круг писателей, составлявших зна­ менитые „Среды". Он способствовал также изданию егопроиз­ ведений в издательстве „Знание".

С деятельностью книгоиздательства товарищества „Знание" 1(1898—1913) связана большая и светлая полоса жизни русской литературы начала века (1901—1912). Вокруг „Знания", возглав­ляемого Горьким, были объединены многие крупные писатели; А. Чехов, Л, Андреев, А. Куприн, И. Бунин, А. Серафимович, В. Вересаев и др. В, И. Ленин охарактеризовал книги, выходящие в „Знании", как „сборники, стремившиеся концентрировать луч­шие силы художественной литературы"1.

„Знаньевская" литература росла и формировалась в грозовой атмосфере кануна первой русской революции; а расцвет „Знания" с закономерностью происходил в героические 1905—1907 годы. На эти годы приходится и основная масса изданных „Знанием" со­браний сочинений писателей, в том числе и собрание сочинений Скитальца.

Горький, по свидетельству Серафимовича, так определил глав­ ную задачу „знаиьевской" литературы: „Революция созревает, ра­ бочий класс все более и более революционизируется, и в этой атмосфере даже легальная (и потому охватывающая широкие массы), но честная литература сыграет большую мобилизую­ щую роль"2.

„Знаньевская" литература с ее демократической и гуманисти­ ческой направленностью была не только эхом мыслей и чаяний народных масс, но и одним из факторов, содействовавших пере­ довому общественному движению. Позднее, в 1927 году, Скита -л ец писал о „знаньевских" сборниках: „Я был в числе тех писа­телей, произведения которых задолго до революции возбуждали в читателях жажду полноты жизни. В сущности, не мы подни­мали волну, а нараставшая волна поднимала нас: а этом былз разгадка шумного успеха писателен сборников „Знания". Но когда эта волна возросла до гигантских размеров, она настолько пре­высила первоначальное настроение, что, обрушившись, сбросила нас, и мы, исполнив свое назначение в литературе, разлетелись мелкими брызгами о начавшейся великой буре..."3

Примечательным событием в творческой жизни Скитальца явился выход в свет в марте 1902 года первого тома его „Рас­ сказов и песен". Подготавливая к изданию этот сборник, Горь­кий писал К- П. Пятницкому: „Ваше предположение, что книжна будет иметь успех — очень радует меня. Очень, очень жажду этого успеха в публике, а если он будет сопровождаться неодо­брением критики — я сгорю от восхищения"4.

Книга действительно имела большой успех у читателя, по­тому что выражала настроения народных масс в предреволю­ционные годы, звала к борьбе за свободу. Обратил на нее вни­мание нВ. И. Ленин. Получив в Лондоне пятый том „Расска­зов" Горького и книгу Скитальца, он писал матери 7 июня 1902 года: „Горького, Скитальца получил и читал с очень большим интересом. И сам читал и другим давал"1.

В книге были помещены почти все новые стихи Скитальца. Стихотворения поэта 900-х годов — живые документы эпохи, когда зрели революционные силы, приведшие страну к 1905 году. „Да вы сами-топонимаете ли, как нужно теперь то, что вы пише­те? — говорил Горький Скитальцу в 1900 году, знакомясь с его стихами. — Никогда еще паша страна не переживала такого всестороннего подъема, который потом будет источником величай­ших вдохновений..."

Скиталец-поэт часто выступал со своими произведениями на вечерах, концертах. Чтение стихотворений „Гусляр" и „Нет, я не с вами, своим напрасно..." на литературно-музыкальном концер­те в Москве ] 2 декабря 1902 года вылилось в бурную револю­ционную демонстрацию. 30. июля 1905 года Скиталец участвовал в организованном Горьким в Териокахлитературном концерте, средства от которого шли в фонд помощи бастующим путилов-ским рабочим, выступал на митинге трудящихся Гельсингфорса 19 января 1906 года в честь Горького и русской революции.

. 9 февраля 1905 года Скиталец был вновь арестован полицией па квартире Леонида Андреева, где проводилось заседание девя­ти членов Центрального Комитета РСДРП, которые собрались, как доносил начальник Московского губернского управления в депар­тамент полиции, „для выработки программы по вопросу о рево­люционизировании народных масс". Скиталец и Андреев были заключены в Таганскую тюрьму. 25 февраля их освободили за „отсутствием состава преступления".

1905 год — год наивысшего творческого подъема Скитальца. Скиталец-прозаик в условиях революционной ситуации обращается к двум важнейшим, темам эпохи — крестьянства и интеллигенции. Писатели самых различных направлении изображали деревню пе­риода революции — натуралист В. Муйжель(„Аренда", „Грех"), мистически настроенный Б. Зайцев (,.Хлеб, земля, люди"), боль­шинство писателей-демократов и зачинатель новой литературы М. Горький.

Крестьянские рассказы Скитальца предреволюционного и ре­волюционного периода („В дороге", „Полевой суд", „Лес разго­ рался" и др.) составляют единый цикл. Показательно, что в основу рассказа „Полевой суд" положены реальные события, происшед­шие летом 1899 года: крестьяне деревни Борковка Самарской гу­бернии, основываясь на старинной дарственной грамоте царя Алек­сея Михайловича, запахали землю графа Орлова-Давыдова. Это самоуправство запечатлелось на много лет на спинах искателей правды. Сорок три человека были подвергнуты истязаниям. Ски­талец сам присутствовал на судебном разбирательстве этого дела.

История села Селитьба, где происходят события рассказа, приобретает большое политическое ксоциальное звучание. Рассказ показывает путь, каким шел народ к усвоению революционных идей, как рушилась вера в доброго царя и законную справедли­вость, как вчерашниеугнетенные приходили к идее борьбы. Этот рассказ Скитальца прямо перекликается с очерком Горького „9-е января". „Скитальцу удалось старое связать по-новому"1, — пи­сал об этом произведении Л. Андреев.

Интересно, что во время революции 1905—1907 годов кре­ стьяне деревни Борковка прибегли к революционным методам борьбы: „23 ноября крестьяне села Никольское, деревень Русская и Мордовская Борковка-... разрушили и сожгли близлежащую усадьбу Орловых-Давыдовых"2.

Написанный несколькими месяцами позже (ноябрь 1905 года), рассказ „Лес разгорался" показывает уже выступление широких крестьянских' масс против угнетателей. Подожженный мужиками лес и угрозы, что скоро запылают усадьбы, удачно переданная атмосфера пробудившейся деревни („Протрезвились мужики! Про* спались! Призадумались. Помяните мое слово: будут теперь дела у нас! .."), упоминание о забастовке мужиков-крючников, всту­пивших в единоборство с толстобрюхим купчиной, „кружок созна­тельных мужиков", изучающих подпольную литературу, наконец, образ Мирона — деревенского агитатора и вожака, — все это отчетливо говорило об изменившейся в ходе революции деревне.

„Рассказ очень недурен, — писал Горький Пятницкому, — но сильно эсеровэт. Социалисты-революционеры возликуют — это вода на их мельницу"3. Горький имел в виду то, что Скиталец верно уловил неспособность интеллигенции быть руководителем восстания (образ агронома Михаила Васильевича); однако, по­нимая это, он не пришел к мысли о том, что только рабочий класс может возглавить крестьянство в борьбе против их общих врагов.

Крупнейшее произведение этих лет — повесть „Огарки" (1906), Скиталец изображает в ней людей, выбитых из колеи жизни.

Это опустившийся на „дно" певчий Северовостоков, человек ска­ зочной физической силы и удали; рабочие Сокол и Михельсоп; . художник-неудачник Савоська, импровизирующий поэтические ле­ генды из жизни животных и птиц, в которых звучит страстная жажда свободы; это австрийский дезертир Пискраи, наконец, главарь „огарческой фракции" Илья Толстый — артистическая, щедрая, талантливая натура, бывший студент, исключенный из университета за революционную деятельность.

Живые люди, в большинстве своем щедро одаренные приро­ дой, герои Скитальца не в состоянии ужиться с бездушным, со­циально порочным, нравственно оскудевшим обществом и анархи-яескч его отвергают. В этом близость „огарков" к их литератур­ным предшественникам — например, босякам Горького. Но, глу­боко презирая мир имущих, они вместе с тем испытывают стыд и за самих себя, „за отсутствие... настоящего, достойного их де­ла", за бесплодную трату большой силы своей в грандиозных дебошах. Некоторые из них ведут трудовую жизнь (Сокол, Ми-хельсон), лишь досуг проводя в „вертепе"; другие же, истые1 „огарки", находятся на грани босячества. Но и они боятся пе­рейти этот рубеж, страшатся стать „чистыми" босяками, потому что, в отличие от последних, у них есть еще общественные ин­стинкты, они „всячески помогают друг другу", воспринимая да­же самих себя как некое сообщество — „огарчество", „огарче-скуюфракцию". „Огарки", в отличие от прежнего „босяка", име­ют свою внутреннюю жизнь, строго скрываемую, но полную зна­чения дляник. „И она, эта скрытая, обособленная жизнь... да­вала огаркам ту гордую самонадеянность и чувство собственного достоинства, которые отличали их повсюду, среди всех людей". В таком изображении героев — суть нового слова, сказанного Скитальцем о старых героях.

Повесть „Огарки" — произведение, глубоко противоречивое по своему идейному замыслу. В качестве носителей социального протеста писатель представил в ней только деклассированные эле­менты, опоэтизировал стихийный, анархический бунт люмпен-про­летариев, признав их значительной силой в освободительном дви­жении. Однако Скитальцу одному из первых в литературе удалось нарисовать в повести и характер рабочего, упорно тянущегося к культуре, выступающего против существующих порядков. Рабо­чие Михельссн, Сокол, Митяга, подобно кузнецу Федору Ивано­вичу (из рассказа „Кузнец"), вступают на путь идейной борьбы. Ссыльный рабочий-революционер Михельсон становится зачинщи­ком забастовки на фабрике.

Повесть „Огарки", напечатанная в горькозском „Знании" (сб. X ), вызвала горячий интерес у современников и ожесточенные споры в критике. Особенно значительным было выступление А. А. Блока.

В статье „О реалистах" Блок дал высокую оценку повести. В твор» честве писателя Блок услышал „горьковскую ноту — дерзкий за­дор и сосредоточенную пристальность взгляда"'.

Поражение первой русской революции явилось тяжелым уда­ ром для Скитальца. Он редко выступает в печати, мало создает новых произведений. Его стихи этих лет свидетельствуют о том, что он тяжело пережил крушение революционных надежд, хотя он продолжает верить: . :-

: Голос услышите мой,

К вам проникающий в души.

С гор я сойду силачом . ' И — драгоценную ношу — ' Слово, как пламя и гром, Я принесу вам и брошу!

Его поэзия находила отклик у демократического читателя. Следил постоянно за развитием творчества горьковской „литера­ турной дружины" и В. И. Ленин. Так, например, В. И. Ленин воспользовался образной поэтической характеристикой Скитальца пз стихотворения „Струны порваны ! Песня, умолкни теперь!.." (1906) для оценки предательской роли либеральной буржуазии в работе „Победа кадетов и задачи рабочей партии"2.

В эти годы Скиталец создал свое новое произведение „Эта­пы", в котором отразилось его стремление замкнуться в узком мирке личных, интимных переживаний. Безысходная тоска оди­нокого, обиженного на мир интеллигента, беспросветная жесто­ кость социальных уродств, „народ, несущий к святым мощам скорби, и жалобы, и слезы свои, и мечты, и мольбы", — соста­ вили содержание повести.

Познакомившись с нею в рукописи, Горький советовал Ски­ тальцу не печатать ее. Он сурово осудил главного героя повести, его отгороженность от мира и общества: „Он — прежде всего — слеп духовно: весь мир, все люди, города, лошади, камни, звез­ды, — все закрыто для него его же нелепой и не очень гениаль­ной фигурой; он ничего не видит, не ощущает, кроме себя, и он невероятно надоедлив своим „унижением, кое паче гордости", са­молюбованием, самохвальством. Хуже всего то, что Вам он — явно нравится...

Три года назад наша страна пережила великое сотрясшие своих основ, три года тому назад она вступила на путь, с коего никогда уже теперь не свернет, если б даже и хотела этого.

Неужели этот поворот, историческое значение которого так ог­ ромно и глубоко, прошел для Вашего героя незамеченным, не ожикнл , не взволновал Вашей души радостным волнением, не зажег огонь Вашей любви к родине новыми, яркими цветами? Повесть говорит —• нет. Скиталец остается тем же, чем он был до 905 г.

Но если так — бросьте перо. Бросьте, это я говорю Вам дружески, а не учительски.

Вам, видимо, не о чем писать, кроме себя самого, и Вы ни­чего не любите, кроме себя.

А любите Вы себя изломанной, больной и — простите! — неумной любовью, любовью — без гордости. И Вы совершенно не умеете отличить Ваше личное, субъективное, только для Вас одного значительное, — от общезначимого, интересного и ценно­ го для всех людей"1.

Несмотря на уничижительный отзыв Горького, повесть была напечатана в XXV книжке „Знания", что дало повод Горькому заявить о своем выходе из товарищества „Знание". После разры­ва с Горьким Скиталец два года ничего не писал, а в 1913 году появилась повесть „Метеор" — тоже автобиографического харак­тера, — в которой Скиталец описывает историю своего знаком­ства с Горьким, Повесть вновь была резко отрицательно оценена Горьким2.

В начале первой мировойвойны Скиталец добивается отправ­ки на фронт санитаром. Результатом его поездки явились не­сколько очерков и рассказов, в которых он выступил с осужде­нием войны, примкнув к тем немногим писателям, которые в это время сохраняли верность идеям гуманизма.

В 1914—1917 годах Скиталец много путешествует. Он про­ ехал с концертами от Петербурга до Владивостока и через Маньчжурию в Харбин. Писатель выступал с чтением своих про­изведений, особенной популярностью у зрителей пользовались на­родные песни, исполнявшиеся им под аккомпанемент гуслей, на которых он сам играл. Это был период активного увлечения Ски­тальца фольклором. С вдохновением исполнял Скиталец песни о СтепанеРазине — „Любовь Степана Разина", „Степан Разин икняжна", „Меж крутых бережков".

Скиталец, стоявший в стороне от революционного рабочего движения, ие сразу и не до конца понял значение Великой Ок­ тябрьской социалистической революции. Однако в литературных кругах его имя оыло авторитетным. Недаром в 1921 году литотдел Наркомпроса командировал Скитальца в ДВР. Как ука­зывалось в мандате, подписанном А. С. Серафимовичем, он на­правлялся в Дальневосточную республику: „1} Для организации отделений ЛИТО в крупных центрах ДВР. 2) Для связи с мест­ными литературными организациями и 3) Для собирания образ-дов народного революционного творчества"1.

Завершение боевых действий на Дальнем Востоке застало Скитальца в Харбине, куда он приехал, чтобы консультировать постановку своей пьесы „Вольница" (1915). Ураганом событий он оказался оторванным от родины. За это время вышли в свет его мемуары: „Юность", „Воспоминания" (1923), отдельным изда­ нием были напечатаны рассказы. Скиталец сотрудничает на стра­ ницах эмигрантской газеты „Русский голос" (позже преобразован­ной в „Русское слово"), печатает цикл „деревенских" очерков „В бегах", создает около двухсот стихотворных фельетонов „Хар­бинские письма".

В то же время Скиталец живо интересуется и советской ли­ тературой, пропагандирует творчество советских писателей в хар­бинских газетах (статья о „Жизни Клима Самгина", о Горьком — „Питомец славы", статьи о В. Маяковском, о Ф. Панферове и др.).

Писатель прошел сложный путь духовной эволюции, прежде чем решил вернуться на родину. 2 декабря 1927 года Скиталец опубликовал открытое письмо, сообщая о разрыве с эмигрантской прессой и о своем желании вернуться в Советский Союз („Но­ вости жизни", Харбин).

А вскоре москвичи читали статью Скитальца об эмиграции, Он писал: „Не по книжным убеждениям, а по натуре своей, по крови, по близости миллионным низам народным я всегда был и есть сторонник рабочего и крестьянского сословия не потому, что я им брат или сват, но потому, что я хотел для них луч­шего будущего... Революция не случайный эпизод русской исто­рии, и созданная его власть, очевидно, является "вполне законо­мерным этапом... Мне незачем больше оставаться здесь — в рядах политических эмигрантов — вследствие давно назревшего коренного расхождения во взглядах на судьбы современного боль­шевизма. Отныне я разрываю с ней (с эмиграцией. — И. Л.) и возвращаюсь к работе во имя возрождения будущей России, к новой молодой советской художественной литературе"3,

С 1928 года Скиталец начинает выступать в советской перио­ дической печати, в частности — в журнале „Красная новь". Однако возвращение Скитальца в Советский Союз было задержано на несколько лет конфликтом па КВЖД, трудностями с визой. За время пребывания в Харбине Скиталец в корне переработал повесть „Этапы", написал новый роман „Дом Черновых" (1929) и работал над большим романом „Кандалы" — о революцион­ных событиях 1905 года в деревне. В журналах печатались его воспоминания о встречах с В. И. Лениным, Л. Толстым, М. Горь­ким, А. Чеховым, Ф. Шаляпиным, Л. Андреевым, Н, Гариным-Михайловским.

Эти литературные воспоминания и сегодня привлекают внимание читателей. Они совмещают в себе достоверность мемуаров, не­обычный для этого жанра глубокий психологический анализ и специфическое литературно-критическое исследование. Скиталец с правдивостью историка воссоздает общественно-литературную ат­мосферу, дух времени, когда происходили его встречи с писате­лями, общественными и революционными деятелями, обстановку, в которой протекала их жизнь и работа, запечатлевает их индиви­дуальные черты. Вместе с тем воспоминания Скитальца во мно­гом проясняют и своеобразие личности самого писателя, его вку­сы, взгляды на искусство и т. д.

Богата и разнообразна в этих произведениях и палитра Ски­ тальца-художника. Автор исключительно внимателен ко всему, что составляет неповторимую личность, индивидуальность человека. Воспоминания Скитальца отличаются живостью языка, умением кратко, в нескольких емких словах дать художественный портрет.

В каждом литературном портрете Скитальца — особая ху­дожественная задача, определяемая объектом изображения, акту­альными запросами дня и целью, которую в связи с этим ставил перед собой Скиталец — художник, публицист, критик.

В мае 1934 года Скитальцу удалось наконец вырваться из Харбина и уехать в Москву. Возвратившись на родину, писатель активно включается в литературную жизнь страны. Он выступает на Первом съезде писателей 30 августа 1934 года, публикует свои воспоминания. „Своему возвращению в Союз, — вспоминал Скиталец, — я в значительной доле обязан Алексею Максимо­ вичу .. . Тотчас же по приезде в Москву я известил Горького... При его одобрении я вновь горячо принялся за литературную работу... Мы часто виделись. В течение 1935 года я был у него в гостях более десяти раз..."'

В последние годы своей жизни Скиталец работает над рома­ном „Кандалы". Ранний одноименный рассказ (1904) послужил ядром будущего романа. Это произведение долго вынашивалось автором. Многие рассказы и очерки 1900—1919 годов послужили

эскизами к роману. В произведении Скиталец обращается к своей давней теме — революционному преображению деревни н стре­мится подвести итог своим наблюдениям над жизнью крестьян­ства эпохи первой русской революции.

„Кандалы" — это историко-революционное произведение. Сам автор назвал его „историческим сказом", желая подчеркнуть до­ кументальность многих эпизодов н образов.

Оценивая творческий вклад Скитальца в отечественную ли­ тературу, президиум Союза писателей СССР в приветствии писате­лю в 1939 году, в связи с его 70-летием, отмечал, что „в своих автобиографических повестях „Сквозь строй", „Этапы", „Метеор", используя непосредственно пережитый и лично прочувствованный материал", Скиталец сумел „нарисовать правдивую картину мрач­ной царской действительности". „Ваши „Огарки" — жгучее обли­ чение собственнического мира, уродовавшего и коверкавшего та­лантливых люден". В приветствии подчеркивалось, что в послед­ нем романе „Кандалы" Скиталец остался „верен своей кровной теме, изображению жизни народных низов. Революционизирую­ щаяся деревня изображена в этом романе с большой силой и яркостью таланта писателя"1.

Скиталец умер в 1941 году. Но живут его произведения. Они популярны не только в пашей стране. „Сквозь строй" и „Поле­вой суд" переведены на немецкий язык, „Полевой суд" — на английский, ряд рассказов — на болгарский, почти все произве­дения переведены на японский язык.

Скиталец первым открыл для читателей „интересный мир бедных артистов, утешавших грешные души своих богатых хозяев, мир талантливых людей, жизнь которых проходила между цер­ ковью и кабаком". Он показал также полубогемнуюжизнь „огар­ков", этих полупролетариев-полуиптеллигентов, рассказал о борьбе крестьян за свое освобождение в революцию 1905—1907 годов, Его проза и поэзия проникнуты сочувствием к простым тружени­кам, ненавистью к тем, кто их унижает. Скиталец-поэт останется в нашей памяти как автор замечательных революционных песен, положенных на музыку композиторами-современниками. Благодаря произведениям Скитальца богаче и разностороннее стало наше представление о русской литературе.

Первые произведения Скитальца были опубликованы а харь­ ковской газете „Южный край" в 1894 году. С 1897 года он пе­ чатается в „Самарской газете", а затем — и в центральной пе­ чати (журналы; ;,Жизнь", „Журнал для всех", „Мир божий).

Первой книгой Скитальца была: Рассказы и песни, т. I , СПб., Знание, 1902. Следующие тома его произведений вышли; в том же издательстве „Знание"— тома II и III (1907. 1910); в изда­тельстве „Общая польза" — том IV (1912); в издательстве „Осво­бождение" — тома V и VI (1912). Полное собрание сочинений писателя в восьми томах выходило в издательствах „Жизнь и знание" и „Коммунист" в 1916—19!9 годах. Из советских изданий наиболее значительными являются: Песни скитальца. М., 1919; Повести и рассказы. М., Гослитиздат, 1935; Избранные стихи и песни. М., Гослитиздат, 1936; Избранные рассказы. М., Советский писатель, 1939; Избранные произведения. М., Гослитиздат, 1955; Повести прассказы. Воспоминания. М., Московский рабочий, 1960; Избранное. М., Советская Россия, 1977.

В настоящий сборник включены лучшие прозаические произ­ ведения Скитальца, избранные стихотворения и стихотворные фельетоны, воспоминания.

Стихотворения печатаются по изданиям: Самарская газета, 3897—1899; Скиталец. Песни скитальца. М., 1919; Избранные стихи и песни. М., 1936; повести и рассказы — по изданиям 1935, 1939 и 1955 гг.; воспоминания — по изданию: Скиталец. По­вести и рассказы. Воспоминания. М, Московский рабочий, 1960.

СТИХОТВОРЕНИЯ - •'

Впервые стихотворения Скитальца напечатаны в „Самарской газете" (1897—1900 годы). Позднее были включены им в книгу „Рассказы и песни" (т. I. СПб., 1902). Эта книга начиналась про­ граммным стихотворением „Колокол", над рукописью которого мно­ го работал Горький. В ранних стихах Скитальца очень сильно влияниеНадсона, а также лермонтовскойпоэзии. Говоря о влия­нии на него образа Демона, Скиталец впоследствии вспоминал; „Между нами в это время было много общего: чудовищное оди­ночество духа, отверженность, оскорбленная гордость и смутное сознание своего превосходства над окружающим... миром" (Ски­талец. Юность. М.-Пг., Госиздат, 1923, с. 111).

В стихотворении „Кузнец" Скиталец первым в русской поэзии создал образ поэта-рабочего, кузнеца, пролетарского револю­ционера. Образ поэта-кузнеца, поднимающего тяжкий молот на своих классовых врагов, стал популярным в революционной ра­бочей поэзии: „Кузнецу1' И. Привалова, „Песня кузнеца" А. Ми-кульчик, „Мы кузнецы, и дух наш молод..." Ф. Шкулева и др.

Свидетельством популярности стихов поэта и их созвучности эпохе является и внимание к ним композиторов того времени: многие из них были положены на музыку я стали подлинно м- родными песнями.

Известный критик Л. И. Богданович, анализируя сборник „Рас­ сказов и песен", писал: „Трудно сказать, в чем сильнее его та­ лант — в повести или в стихотворениях, из которых большинство превосходны как по блестящему, совершенно особому стиху, так кпо самобытности настроения. Нам кажется, что в своих стихо­творениях он даже оригинальнее, чем в прозе. Здесь все ориги­нально, начиная с стиха, музыкального и совершенно особенного по построению, напоминающего ритм народных песен, и по силе страсти, сдавленной и могучей, терзающей певца, для которого его песня —• это вопль муки и злобы, не находящей себе утоления. Таковы „Колокол", „Нет, я не с вами: своим напрасно и лицемер­но меня зовете..." и др.". Но, продолжал далее критик, „иногда н у него выливаются такие нежные песни, которые выдают тайну Скитальца, что не только для гнева открыто это сердце. Вот, на­пример, какое грациозное стихотворение вылилось из-под его пера '(далее приводится текст стихотворения „Колокольчики-бубенчики звенят...". — Н, Л.), Не правда ли, какая прелестная идиллия?" („Мир божий", 1902, № 5, май, библиограф, отд., с. ПО—111).

Критика особенно отметила стихотворение „Я хочу веселья ...", назвав его „одним из наиболее удачных по тому искреннему, теп­ лому колориту, которым оно проникнуто и от которого автор в других стихотворениях отказывается, по-видимому, сознательно, чтобы „бить в железные сердца", не достигая и последней цели, так как для нес нужен более энергичный, жгучий стих" („Обра­зование", 1902, № 9, сентябрь, отд. „Из жизни и литературы", с. 44),

ПОВЕСТИ. РАССКАЗЫ. ОЧЕРКИ И ФЕЛЬЕТОНЫ

АНТИХРИСТОВ КУЧЕР

Впервые — „Самарская газета", 1897, № 255, 28 ноября, и № 259, 3 декабря.

САМАРСКИЕ СТРОФЫ

Впервые — „Самарская газета", 1897, № 257, 262, 268, 274, 30 ноября, 6, 14, 21 декабря.

Одной из центральных о „Самарских строфах" была крестьяп-ская тема, получившая затем развитие в прозе Скитальца. Эта тема волновала в то время многих писателей. О капнтализацив

и разорении деревни писали Горький („Фииоген Ильич'%„Шафры"), В. Вересаев („Лизар", „В сухом тумане", „К спеху"), С. Гусев-Оренбургский („Самоходка"), Н. Телешов(„Самоходцы", „С бо­гом", „Нужда", „Домой"), И. Бунин („На чужой стороне", „На край света").

Сам Скиталец был далек от того, чтобы рассматривать свои „Самарские строфы" как гражданскую поэзию.

В действительности же его сатирические фельетоны били не в бровь, а в глаз. По своему содержанию демократическая поэзия Скитальца была близка революционной поэзии пролетарских поэтов.

КОМПОЗИТОР

Впервые — „Самарская газета'1, 1899, № 211, 1 октября.

ИКАР

Впервые — под названием „Статуэтка" — „Самарская газе-Га ", 1899, М 276, 22 декабря,

октава

Впервые — „Жизнь", 1900, ноябрь, Ллг 10.

В 1899 году Скиталец поделился с Горьким своими планами написать большую повесть о певчих и получил его одобрение! „... это можно великолепно написать и это до зарезу нужно! Это очень важно! Понимаете ли вы, что такие писатели теперь необходимы? Вы — интеллигент, вы — из народа, и у вас, по-видимому, столько накопилось здесь, — стукнул он себя в грудь". Скиталец посещает Горького в Васильсурске, а затем начинает писать повесть „Октава",

Повесть вызвала широкую полемику в критике. Критик В. Г. Подарскнй писал, что повесть „отмечена несомненною печатью дарования, и дарования, которое успевает соединить знание изобра­ жаемой среды и художественную обработку сюжета..." („Рус­ ское богатство", 1901, № 2, февраль, отд. „Наша текущая жизнь", с. 190).

Не все критики положительно оценили образ главного героя повести — Захарыча. Например, А. Измайлов писал: „Пока вы читаете первую половину рассказа о жизни певчих, их быте, своеобразных его особенностях, бесспорно, прекрасно известных автору, — вы чувствуете полное удовлетворение. Но оно сменяется жгучей досадой, когда вы видите, как в конце, бог знает для чего, автор приделывает своему герою мочальный хвост. Плотник- певчий, ищущий „смысел жизни", размышляющий о Будде, Адаме и Еве, Васко-де-Гаме! К чему это понадобилось?" („Биржевые ведомости", 1902, № 123, 8 мая, с. 3).

Не обошла критика и тот новый тип босяка, который появил­ся в этой повести. Один из критиков писал: „Изображение ар­хиерейского хорд — этой своеобразной русской богемы, наполо­вину состоящей из бывших людей, очень близких к настоящему босячеству, — является одною из интереснейших сторон расска­зов нашего писателя. Эта богема, стоящая на границе между интеллигенцией и людьми со дна жизни, принадлежит к числу наиболее неведомых уголков нашей действительности... Эту разновидность босяка буквально открыли нам г. Скиталец да М. Горький е своем Тетереве („Мещане"), разновидность, надо сознать­ся, преинтересная I " („Образование", 1902, № 9, сентябрь, отд. „Из жизни и литературы", с. 56—57).

Критик Т. Ганжулевич, высоко оценивая повесть, отметила и некоторую ее недоработку: „В общем все-таки „Октава" — луч­шее произведение Скитальца; особенно живо и реально обрисо­вывается здесь фигура Захарыча. В изображении этого типа ав­тор близко подходит к действительному народному миросозерца­нию ... Но общий колорит рассказа и в „Октаве" все-таки бле­ден: недостает экспрессии, уменья свести художественные детали к одному целому, к общей картине, усиливая их красками основ­ной ее фон и рельефно выдвигая изображаемый образ или его идею.

Оттого теряется и сила впечатления, получаемая от чтения рассказа. Это опять-таки общий недостаток всех произведении Скитальца.

Другой недостаток заключается в некоторой однотонности всех его рассказов, свидетельствующей об отсутствии широты в сференаблюдений молодого автора: пред нами в его произведениях постоянно развертывается только мир певцов-босяков (исключе­ние представляет лишь рассказ „Любовь декоратора" („Наука я жизнь", 1904, июнь, кн. VI , с. 499—501).

СКВОЗЬ СТРОИ

Впервые — „Мир божий", 190), № 12, декабрь. В наст, нзд. печатается по тексту: Скиталец. Повести и рассказы. М., ГИХЛ, 1935 (а не по последнему прижизненному изданию 1939 г.). Меж­ду текстами этих изданий повести есть небольшие стилистические разночтения (видимо, редакторского характера), которые не уч­тены ни в одном из последующих изданий.

Эта повесть вызвала наибольшее количество противоречивых отзывов в периодической печати. Критик А. Измайлов писал; „Художественная ценность ее — в яркости детального описания картин, видимо близких воображению автора и нарисованных опытной рукою. Атмосфера кабака с его веселыми завсегдатая­ ми, шумящего, как улей, и наполненного развеселыми звуками гуслей, звенящих под рукой безногого кабатчика, — живо воссоздается по яркому и красочному описанию молодого автора..,

Конечно, вне всякого сомнения, герой г. Скитальца, этот ры-*арь без страха и упрека, утрирован до ходульности — и на­сколько автор правдив в первой части повести, настолько же фаль­шивит во второй...

В философии Скитальца, как видит читатель, слишком много точек соприкосновения с философией Горького... Мы останови­ лись на нем потому, что его работа идет, по-видимому, лишь параллельно работе Горького, а не по готовой канве, выдает не­поддельную искренность автора даже там, где он увлекается я впадает в идеализацию („Биржевые ведомости*', 1901, № 351, 24 де­кабря, с, 3).

Сопоставляли Скитальца и Горького ндругие критики. „Все его произведения отмечены печатью столь же свежего и сильного творчества, какое отличает повести, рассказы и лирические отрыв­ки г. Горького. Его герои — люди „босяцкого склада души" — это столь же рельефно и ярко очерченные фигуры, с какими мы встречаемся в произведениях г. Горького.

И притом — что важнее всего — произведения г. Скитальца не являются повторением произведений г. Горького, „босяцкое" миросозерцание г. Скитальца — повторением миросозерцания г. Горького ...

Жизнь среди крестьянской массы вообще не рисуется героям г. Скитальца в таком мрачном свете, в каком ее представляют себе герои г. Горького. Часто во время своих „скитаний" они мечтают об этой жизни ..,

Точно так же герои г. Скитальца не „отвертываются" от ин­теллигенции, не стараются решительно и бесповоротно отказаться от „интеллигентной" жизни.

•Интеллигенты г. Скитальца могут предложить босякам нечто положительное; они умеют подойти к босякам, способствуют ум­ ственному развитию последних. И последние, с своей стороны, спешат воспользоваться приобретениями интеллигентской культу­ ры, проявляют интерес к „положительному знанию", вовсе не­ свойственный босякам г. Горького, зачитываются такими книгами, как сочинения Милля иБокля, мечтают о том, чтобы попасть в ряды интеллигенции.

'Наконец, иначе относятся герои г. Скитальца и к представи­ телям профессионального труда, тем герои г. Горького. В глазах героев г. Горького тот, кто занимается постоянным трудом, яв­ ляется человеком слабым...Герои г. Скитальца не видят в заня­тий постоянным производительным трудом опасности неминуемо потерять „человеческий облик" („Курьер", 1902, № 83, 25 мар­та, с. 3).

Отмечая заслуги Скитальца в открытии целого нового пласта общества, один из критиков писал: „Если босячество как обще­ственно-психологическое явление способно вдохновлять художника и могло найти себе выразителя в лице такого мастера слова, \как Максим Горький, если его герои и героини воплотились в столь неожиданно красивых образах, какие созданы творчеством этого писателя, то еще понятнее и естественнее, если народная богема, бродячая Русь, стоящая одной ногой в деревне, другой в горо­де, — если эта оригинальная разновидность пролетариата найдет себе на-конецсвоего певца и апологета" („Одесские новости", 1901, №5497, 17декабря, с. 2).

Особенно много писали и спорили критики о главном герое повести — Гавриле Петровиче: „Вечный неудачник-богатырь с приставшим к нему по пути и всюду неразлучным с ним Горем-злосчастьем"; „неиссякаемая энергия живучести, несмотря на сплошной ряд неудач, обид, несправедливости нжестокостей, сквозь строй которых проходит человек"; „артистичность, талант­ливость ... натуры" („Журнал для всех", 1902, № 9, с. 1132— 1135) и г. д.

Однако критик А. Измайлов высказал мнение о том, что ге­рой этой повести „оказывается на глиняных ногах... Автору во что бы то ни стало хочется рисовать не людей, а героев, кото­рые выше толпы, необыкновенны и исключительны... Этот „но­вый человек" из народа — сочинен Скитальцем. Его, к сожале­нию, еще нет и пока не может быть — даже одного на тысячу. Может быть, зреют еще только зерна такой настроенности, н представитель этого нового типа требовал для своего изображе­ния штрихов более тонких и нежных, большего художественного такта от автора. Рисуйте нам бодрящие народные типы, они нуж­ны, -но не облекайте героев в латы из сусального золота, на ко

торые больно смотреть глазу" („Биржевые ведомости", 1902, № }23, 8 мая, с. 3).

Художественная сторона повести также подверглась критике. Т, Ганжулевич писала: „Самым слабым и со стороны художе­ ственного изображения, и со стороны психологической обоснован является его произведение „Сквозь строй". Неумение владеть фор­ мой выдает здесь еще перо новичка-писателя и сказывается в вялости рассказа, постоянно переходящего в простой пересказ событий, вместо их живого изображения. Лишь норой пробива­ ются проблески художественного дарования, но они очень редки и теряются за общими недостатками этого произведения. Что касается психологической стороны, то они, как мы уже говорили, очень слаба" („Наука и жизнь", 1904, июнь, кн. V /, с. 495). Смы­кается с этой оценкой и отзыв Л. Н. Толстого, который Горький сообщал в письме К. П. Пятницкому: „Талант, большой талант. Но — жаль! — слишком начитался русских журналов. И ет этого его рассказ похож на корзину кухарки, возвращающейся с базара: апельсин лежит рядом с бараниной, лавровый лист с коробкой ваксы. Дичь, овощи, посуда — все перемешано и одно другим пропахло. А — талант.' На отца он наврал — не было 'у него такого отца" (Горький М. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 28, с. 217).

- в дороге

Критик И. Дю-Кир восторженно писал об очерке: „Послед­ ний очерк — высокохудожественное, поэтически сильное описание дороги в степи; в двух страницах нет действия, нет сюжета, Л»цдействующих только двое: кучер Афанасий и его барин. Два ли-ца — но живы и сильны они.

Кучер Афанасий* глубоко, презирающий своего барина, дурака, ка", как кричит он, сильная мужицкая натура, безумно любящий лошадей своих, свою степь. Барин, у которого вся жизнь фан­тастичней действительности: все пережил, во всех богов веровал. Боготворил инфузорию, поклонялся клеточке, ходил в народ.., Якутия, этапы жизни, проповедь малых дел... травосеяние... мо­лотилки, воздушная железная дорога,.. Тьфу...жена бросила... дети все врозь и все чужие... А жизнь шла, молодость уходила, тучи сгущались, темные силы торжествовали и гнали его, лишен­ного веры, в пустоту, в холодный мрак!,. Луна прозрачная осве­щает туманную даль. Безжизненная, безмолвная степь вокруг, даль таинственная еще шире и размашистее, чем днем, и едут оба человека, рессоры похрустывают, копыта бьют в звонкуюдорогу, да целый рой бубенчиков бежит и вьется, назойливо на­певая свою песню, а кругом безграничный простор, да лицо ме­сяца мчится вслед за ними и насмешливо улыбается. Вот и все! Но сколько в этих двух страницах глубокой истинной правды, жизненной драмы и таланта" („Всемирный вестник", 1905, № 3, март, с. 191—192).

ПОЛЕВОЙ СУД 1905.

В рецензии на этот сборник известный критик Е. А. Ляцкий дал высокую оценку рассказу. Он подчеркнул, что его окончание не является концом истории, описанной в рассказе. „,,. В душе читателя, — писал критик, — не остается сомнения в том, что на таком людском решении божеская правда остановиться не может, и искание ее приведет к стихийному протесту против тех, кто, по глубокому убеждению народной массы, явился насиль­ственным нарушителем ее законных прав на политую их потом и кровью землю..." („Вестник Европы", 1906, № I , с. 382),

огарки

Впервые — сб. X т-ва „Знание". СПб., 1906.

Высокую оценку повести дал А, А. Блок. В статье „О реали­стах" (1907) он писал: „Очень характерный безбытныйписатель — Скиталец. В недавно вышедшем втором томе его „Рассказов и песен" (издание „Знания") есть талантливая повесть совсем горьковского типа. Она называется „Огарки". Это термин, обозначаю­щий горьковских „бывших людей". Когда появляются эти люди в сборниках „Знания", им сопутствует всегда своеобразный сло­варь, наполненный специальными выражениями вроде „храпоидо-лы", „свинчатка", „свинячья морда", „Александрийский козолуп",„Вавилонский кухарь", „Великого и Малого Египта свинарь", „Олофернапестрая, эфиопская"... Вся повесть наполнена похож­дениями „огарков", от которых, я думаю, отшатнется „критик со вкусом". Такому критику, я думаю, противен пьяный угар и хмель, но этим хмелем дышат волжские берега, баржи и приста­ни, на которых ютятся отверженные горьковские людя с нищей и открытой душой и с железными мускулами. Не знаю, могут ля они принести новую жизнь. Но странным хмелем наполняют ду­шу необычайно, до грубости, простые картины, близкие к мело­драме, как это уже верно, но преждевременно ехидно заметили культурные критики. Я думаю, что те страницы повести Скитальца, где огарки издалислушают какую-то „прорезающую" музыку е городском саду, где певчий Северовостоков ссыпает в театраль­ную кассу деньги, набросанные ему в шляпу озверевшей от востор­га публикой, где спит на волжской отмели голый человек с узло­ватыми руками, громадной песенной силой в груди и с голодной и нищей душой, спит, как „странное исчадие Волги", — думаю, что эти страницы представляют литературную находку, если чи­тать их без эрудиции и без предвзятой идеи, не будучи знакомым с „великим хамом".И есть много таких людей, которые прочтут ,.0гарков" — и душа их тронется, как ледоходная река, какою-то нежной, звенящей, как льдины, музыкой" (Блок Александр. Собр. соч. в 8-ми томах, т, 5. М.—Л., Гослитиздат, 1962, с. ПО—III), Не все критики увидели в повести „литературную находку". „Надо прочесть „Огарков" н сравнить их с „Бывшими людьми" Горького или очерком из мира пропадающих людей Левитоеа,Мамина-Сибиряка, чтобы увидеть разницу между маленьким на­блюдателем жизни, не лишенным беллетристического дарования, и настоящими художественными талантами... — писал А. Измай­лов. — Претензия Скитальца нарисовать какой-то общественный класс людей, находящихся на границе „босячества", которые „не яойдут в босяки, но будут добиваться ответа джизни, чтобы узнать, где их место в природе", которые „снизу поднимутся на самый гребень (!) волны и, быть может, скажу? свое огарческое (!) слово", — производит впечатление чистейшего и безобидней­шего курьеза. Может быть, опять те же лавры босяка Горького не дают спать Скитальцу, и он тшится сочинить какое-то новое „сословие", которому обещает будущность, яокоторое, как ни кинь, попадает прямиком в стар ый-престарый тип „бывшего че­ловека" („Биржевые ведомости", 1906, № 9332, 9 июня, & 5).