Леонид Рабичев (original) (raw)

Подождите пока откроется это жена Леонида Николаевича. И несколько его картинВсе документы представлены в ZIP архивахБиблиография помещена в конце книги 12Для тех у кого не установлен TimesETE-mail:rabichev@ narod.ru

Леонид Николаевич РабичевХудожник, график, дизайнер, живописец, поэт, мемуарист,эссеист.Я не ставлю перед собой задачи связать события, ясно понимаю, что времени остается мало. Каждый раз испытываю счастье. Радуюсь, что жизнь моя расширяется, И мне все просторнее становится по мере того, как оживают забытые мной картины: война, любовь, стихи, природа, книги, живопись. Для меня крайне важно, когда, как писал Борис Пастернак «...кончается искусство и начинается судьба» и «...писать без оглядки», без оглядки на школы, накритику, на «вышестоящие инстанции» и на»мнение народа». Полагаю, что высшее счастьр художника находится в нем самом и в процессе его работы. Если нет внутри – никакие школы не помогут, если есть внутри – никто не помешает. А может быть это не так, а главное – нее и ми останавливаться.

Окно в мир, «Лехаим» №1 2005г Рената Левина Марк Ефимов о поэии, графике книжном дизайне, живописиОтвет на публикацию в «ЛГ» 2005г Относительно полемики о писателе Владимере Богомолове Книга 9 Оркестр сошел с ума 2001гСтихи, Эссе о художнике Михаиле Шварцмане«Знамя», № 2,5 за 2005 г Фрагменты из книги мемуаров о войне 1941 - 1945гг и статья о выставке 2005г«Знамя», № 5 за 2000 гНе найду выключателя, Стихи.«Знамя», № 9 за 2001 г «Манеж 1962, до и после» (о посещении Хрущевым выставки,моём разговоре с ним)«Новый Мир», № 7 за 1997 г На эмале, Стихи.«Новый Мир», № 10 за 1998 г Иней на окне, Справка, Стихи.Револь Бунин (1936-1976) воспоминания о моём друге, композитореРеволе БунинеДвадцатый век, 1997 гЭссе о состоянии, предназначении и будущем искусства (живопись, поэзия)Книга 12 «Поток сознания»Стихи, Мемуары, Начало жизни, Фрагменты трёх эссе о художникахДетство «Кольцо А», №31 2004гСокращенные воспоминания от рождения до начала войныКнига 11 «Пружинка в сердце» Стихи написанные под капельницейДва года после Манежа (воспоминания)Брики (О.М. Брик, Лиля Брик, Катанян, Вертинский, два отпуска из под Орши в Москву в 1943 и 1944г (война)Подпись брата «Меценат и мир» 2004г о жизни и гибели под Сталинградом моего родного брата

		Война, победа, институт –Моих надежд библиотека,Студент, пенсионер-калека, Читатель – все в нее идутНадежды, потеряв почти,Чтобы в двенадцать без пяти,Вперед на несколько минутИли назад на четверть векаЖизнь, как часы, перевести.

Вдохновение, 1962

«Начало работы, белый холст и пустота.
Первый мазок ошибочный, случайное попадание, второй мазок – либо рождение новой жизни, либо мучительное умирание. Все последующие продиктованы первым и вторым. В 1962 году я с этюдником и мольбертом забрался на колокольню семнадцатого века Ипатьевского монастыря, Северный ветер замораживал меня, далеко внизу был монастырский двор, верхушки крыш, дали, с другой стороны – дали и река. Пытаясь согреться, я переступал с ноги на ногу и динамично вписывал то, что было справа, в левую часть моей картины, мне уже было не до живописи, и я стал хулиганить, менять масштабы и краски и вдруг несоединимые части стали соединяться в одно целое, и вопреки первоначальному замыслу возникал колорит, я уже не смотрел по сторонам, а отдался логике того, что непроизвольно возникало и само подсказывало, что делать дальше. Я совершенно забыл о своих замерзших ногах и с удивлением смотрел на то, что выделывали мои руки, и тут я заметил, что на колокольне я не один. Прижавшись к выступу стены, на противоположной стороне площадки стояла Катя Поманская.
– Господи! – сказала она, это что у Вас, вдохновение?
– Это не я , – сказал я.– это ангелы. И меня охватила такая радость, такая гордость и такое счастье, о существовании которых я не подозревал. Так я стал художником».

Деревня Бодуны, 1943 Когда появились немецкие бомбардировщики, мой друг, командир второго взвода моей роты Олег Корнев лег на дно полузасыпанной пехотной ячейки, а я на землю рядом. Бомбы падали на деревню Бодуны. Одна из бомб упала в ячейку Олега. На дереве висели его рука, рукав и карман с документами. Но в деревне располагался штаб дивизии и приданный к штабу дивизии его взвод. Я начал собирать его людей. Тут появилась вторая волна бомбардировщиков. Горели дома, выбегали штабисты. Перед горящим сараем с вывороченным животом лежала корова и плакала, как человек, и я застрелил ее. После третей волны бомбардировщиков горели почти все дома. Кто лежал, кто бежал, те, кто бежали к реке почти все погибли. Генерал приказал мне с оставшимися в живых людьми Олега Корнева восстановить связь с корпусом. Под бомбами четвертой волны хенкелей мы соединяли разорванные провода. Потом я получил орден Отечественной войны второй степени и отпуск на пять дней в Москву. Два дня я ходил, как неприкаянный по Москве, внезапно увидел вывеску журнала «Знамя». В планшете у меня были стихи, а в голове сумасшедшая идея - вместо командира взвода связи стать военным корреспондентом. Я открыл дверь редакции. Идея кому-то понравилась, написали на бланке отношение в редакцию армейской газеты, подписала Михайлова. Стихи же по совету Осипа Максимовича и Лили Брик я отнес в журнал «Смена». Там в номере четвертом за 1944 год их напечатали. Я же через три дня вернулся в свою часть, шла подготовка к новому наступлению. Отношением я не воспользовался и кончил войну под Прагой.		КоньИ осколок,Который летел в меня,Угодил в животМоего коня.Я достал наганИ спустил курок.На цветах роса,А в котле фураж,Три кило овса. Белорусский фронтСорок третий год.

О стихах Леонида РабичеваМного лет назад Леонид Рабичев приехал ко мне в гости в Переделкино, где я тогда жил рядом с ныне покойным моим другом — поэтом Арсением Тарковским. Я познакомил их, и Леонид прочитал Арсению несколько своих стихотворений. Реакция Арсения Тарковского была для меня показательна. Дело в том, что ему было вообще очень трудно угодить, а к стихам Леонида он отнесся очень серьезно. Он увидел какое-то странное и органичное начало в этих стихах. Я тоже чувствовал в его стихах что-то “очень свое” — то качество, которое нельзя было не принять.Странная вещь! Там присутствовал какой-то органический элемент примитива, но какой? Был у него очень детский склад поэтического мышления. Он строил слова, и очень конкретные вещи, на первый взгляд незначительные в сочетании вдруг приобретали свое поэтическое пространство. Невозможно было понять, каким образом взрослый человек может сфокусировать такие картины. Вот я читаю подряд его стихи, которые на первый взгляд, не ставят почти никакой задачи. Он как бы передает свои ощущения, может быть этим он напоминает странствующего акына, который пишет всё, что видит? Не ставить никакой задачи. Это мудрость. В этом человеке есть то нетронутое, из чего и должна состоять поэзия. Может быть, именно поэтому профессиональный художник, работяга, вол рабочий может писать совершенно неожиданные и не похожие ни на что стихи. Я таких стихов до того, как он мне начал читать их, не встречал ни у кого, то есть он их из воздуха ловил — эти стихи. Любой литературный мотив преображен в чистое ощущение, предметы и слова превращаются в драму. Странный дневничок очень чистого, очень незамутненного чувства. Как у детей! Понимаете, на старости лет такое! Поэт Александр Ревич

“На одном из вечеров студии “Магистраль” в музее Маяковского поэт Владимир Леонович познакомил меня с Леонидом Рабичевым. Год назад я прочитал подборку его стихов в журнале “Знамя”. “Леонид Рабичев” — это поэтическое имя было для меня открытием. Как о художнике о нем я знал, но как о поэте... Однако он подарил мне свою первую книгу, и она лежит у меня на полке рядом с книгами, к которым я возвращаюсь постоянно. Я познакомился с поэтом, который органично вошел в мою душу. Естественный голос, теплое чувство, помимо этого, что не всегда совмещается, высокая культура стиха. На первый взгляд, стихи просты, но внутри них, иногда очень удачно, пропадают рифмы и содержатся сложные подтексты. Естественность голоса и детскость ощущения, ощущения взрослого человека, у которого осталось что-то детское. Он очень конкретен, без всякого выпендрежа говорит о быте, о московских реалиях, а стихи оказываются не о быте, а о какой-то очень существенной тайне. Я думаю, что хотя наша критика ленива, а журналов мало, надо, чтобы любители поэзии узнали этого поэта, что Леонид Рабичев относится к числу тех поэтов, которых должны знать как можно больше людей. Спасибо Вам Леонид, что Вы есть!”

... назывные предложения, в которых даже сказуемые отсутствуют: это есть, это есть и это есть, и ставит точку. И ты думаешь — ну хорошо, раз это есть, и это есть, и это есть, а для чего все это? Где же ответ? И вдруг оказывается, что ответа нет, что это поэзия, в которой дается срез мира, а Вам предлагается, ежели Вы можете уложить этот срез в какую-то мысль, укладывайте! А он останавливается в удивлении перед этим срезом и это удивление оставляет у Вас.
Я поражаюсь, как человек одного со мной поколения и даже, если не одних, то тоже достаточно весомых болезней, я удивляюсь как бы не только его титанической энергии, но и его удивлению перед богатством окружающего нас мира. Это бывает только у детей и, может быть, у настоящих поэтов. Поэтому Леонид Рабичев — это настоящий поэт, хотя и очень не привычный для меня...

Критик и поэт Александр Коган

В начале девяностых годов ко мне в редакцию альманаха “Поэзия” начали приходить участники Великой Отечественной войны. Было среди них довольно много способных поэтов, но наряду с хорошими стихами приносили они много стихов непрофессиональных. Именно тогда появился у нас в редакции Леонид Николаевич Рабичев.
Я был удивлен. Я увидел совершенно неизвестного мне зрелого поэта, прекрасного мастера слова, что крайне редко бывает, поэта со своей интонацией. Писал он, видимо, много лет, но никуда стихов своих не приносил. Удивлен я был его скромностью, тем, что он еще и художник. Отличало его от поэтов-фронтовиков то, что был у него очень широкий круг тем. Философия, природа, искусство, пронзительные стихи. И самое главное — очень добрый и в лучшем смысле интеллигентный человек.

Поэт Николай Старшинов

“... Грешен, мне всегда огорчительно быть свидетелем успеха литературных “мальчиков”, будь им двадцать или за шестьдесят. Их печатают, о них говорят. Потому, что профессионально они — да, поэты. И, как профессионалы, хорошо знают: когда, где и с чем появиться — в каком салоне и в каком литературном костюме. Ладно, что мне до них. Я хочу поговорить — о поэтах, творчество которых рождено не одной мастеровитостью, а чем-то большим, что одним филологическим инструментарием не проанализируешь. Но почувствуешь душой, сколь бы ее роль в поэзии и жизни ни “упраздняли”. Чем они дороги мне, эти поэты? Дело не в возрасте, а в глубине опыта и, главное, в глубине, помогающей увидеть частный (и честный) житейский опыт в свете бытийном. Читая стихи таких поэтов, я могу им верить, могу сопереживать и осмысливать — вместе с ними — уже мою личную жизнь со всеми ее правдами и неправдами. И все это — с благодарностью. ...Остановлюсь здесь на трех, имена которых сблизились для меня почти случайно. Это Леонид Рабичев, Александр Ревич, Наум Басовский. Что их сейчас объединило для меня? Может быть, то, что говорят о них чуть меньше, чем о других достойных поэтах, что недостаточен, на мой взгляд, опыт их совместного прочтения. ...Вот Леонид Рабичев... ...Скупые строки, а путь от возмужания до зрелости. Трудно сказать проще. А сложней — не надо, ибо простота — единственное, чему можно довериться. И поверить...Потому-то я с особой благодарностью и держусь за дорогие мне строчки незнакомых, но помогающих мне устоять в этой жизни людей. Леонид Рабичев — фронтовик, художник, замечательный мемуарист, поэт — один из них...

Поэт Владимир Цивунин, август 2001