Памяти Поэта. На грани | Русское поле (original) (raw)

Ауэзхан Кодар (1958—2016) — писатель, философ, переводчик, литературовед, публицист, культуролог и пр., но прежде всего это был самобытный, мыслящий и подлинный Поэт. Поэт двуязычный: сборник поэзии «Империя покоя» 1994 г. выпущен на казахском, а «Крылатый узор» и «Круги забвения» 1990,1998 гг. на русском. По-русски написаны и циклы «Сонеты Лире», «Дорога к степному знанию», «Римские мотивы» и «Цветы руин».

«Цветы руин» и «Цветы зла» Кодара и Бодлера, Вы связаны на три узла, Единство ваше эфемерно.

Но есть и точные совпадения метафор; в стихотворении LI «Кот» сверхпоэт Бодлер писал:

«В моем мозгу гуляет кот, Как будто по своим покоям. Большой, пушистый кот-муркот, “Мур-мяу” … не пойму его я».

А у Кодара:

«Цветы руин растут в мозгу, И то настойчиво, то робко, Сквозь все “нельзя” и “не могу”, Вам черепную жмут коробку».

Покои, квартира — это тоже коробка, пусть большая.

Создается впечатление, что это один мозг, он вне времени, как некая надвременнάя параллельная реальность, в которой живут чудо-чада вымысла, подобные Афине, родившейся из головы своего отца Зевса.

Но помимо этого примера, который может показаться случайным совпадением, Бодлера и Кодара объединяет нотка трагизма, ощущение уникальности момента, увековеченного в каждом стихотворении, схватка с фатальностью происходящего и, конечно, женопоклонство.

Чтобы услышать музыку поэзии, её надо читать вслух. Даже после чтения глазами надо прочитать вслух, чтобы материализовать стихотворение перед своим внутренним взором, увидеть его архитектуру, услышать созвучия, аллитерации, которые в беззвучном режиме могут остаться не уловленными. Тем паче, когда речь идет о таких четко ритмических стихах, как строфы Ауэзхана… Ау, аоум — это главная созидательная, творцовская мантра. «Поэзия Ауэзхана настолько разнообразна, что может найти себе поклонников среди читателей разных возрастов и взглядов», ‒ справедливо сообщается в аннотации к сборнику «Цветы руин» 2004 г.

Кодар, будучи общественным деятелем, создателем популярной телепрограммы «Открытая Азия» и учредителем «Тамыра» — телеклуба и иллюстрированного журнала по искусству, культуре и философии, членом Союза писателей СССР, а в той стране, нашем общем доме, быть писателем считалось почетным, он оставался простым, непосредственным человеком. Когда он получал материалы для публикации, то быстро давал ответ автору, не томил его долгим ожиданием, и быстро же публиковал. Таким образом появились на страницах «Тамыра» моя подборка хайку «Стихи на веере» и афоризмы «Прописные истины». Он продвигал и начинающих собратьев по перу, как Пушкин Гоголя, Блок Есенина. Ознакомиться с журналом и с наследием Кодара можно ВКонтакте на странице Ауэзханство.

В 2006 году издал «Антологию казахской поэзии» с XV века по XXI в своих переводах, а еще раньше открыл для русскоязычного читателя творчество Абая.

Последний его цикл «Птицы и ангелы» свидетельствовует о том, что он уже одной ногой был на небесах и готовился расстаться с жизнью. Произошло это 10 июля 2016 года. Об этой болезненной утрате много писала пресса Казахстана. Ко мне обращалась дочь Поэта (ей он посвятил мудрое, родовое стихотворение) с просьбой написать некролог. Но я не смогла преодолеть неверие в его смерть и боль. Сейчас это неверие возвращается, когда читаешь его стихи. Они воскрешают его образ, добрую улыбку на полнолунном лице.

10 июля 2024 лета ровно восемь лет с его ухода. Восьмерка — знак вечности. И бесконечности. В восьмерке не найти начала иль конца.

Маргарита Сосницкая

Ауэзхан Кодар. Тонкая материя

Этим впавшим в язычество днем,
Над раздраем и цвирканьем птиц,
Купол неба как чаша вверх дном
В дробной россыпи солнечных спиц.

Как наложницы бога небес,
Перебором браслетов звеня,
Бой капелей повсюду, знать, здесь
Бес попутал не только меня.

Мать Умай здесь честит молодух,
Разгоняя в дым мужнин гарем.
Треск такой, что насилуешь слух
В буреломе невнятных фонем.

Воздавая себе за труды,
Чтимый всеми за власть и красу,
Юрких духов Земли и Воды
Здесь собрал их хозяин Йер-Су.

Средним миром он правит всеблаг,
Славным миром где царствует плоть.
Если здесь ты и сыт, и не наг,
Это он тебе все подает.

Нижним миром злой правит Эрклиг,
По реке под названьем Курдым
Поплывешь ты, дремучий старик,
Чтоб не стать никогда молодым.

Чтоб не видеть, не слышать, не петь,
Потерять благодать свою — “кут”.
Если кто-то там сможет согреть,
То лишь музыкой мудрый Коркут.

Все оденется в стоны и звень,
И ты вспомнишь тогда хоть на миг
Этот впавший в язычество день
На границе столетий лихих.

Облака

Далеко, в поднебесье, плывут облака,
Словно бороды старцев ушедших до срока.
И читает по ним отходную закат,
А они все плывут направляясь к Востоку.

Белорунные овцы, усталый пастух,
Скачут воины в тяжких, блестящих доспехах.
То вознесся по небу кочевничий дух,
На земле упустивший поводья успеха.

К богу неба струя белый жертвенный дым,
Над притихшей землей бубном солнца шаманя,
Пляшет грозно баксы, чтоб к становьям своим
Без забот и тревог добрались караваны.

Выше смога плывут, выше гор, выше птиц,
Выше споров о праве бесплодных как мыло.
К богу неба спешат над громадой столиц,
Копошащихся вечно как черви в могиле.

Белохвостое знамя подняв как в бою,
Приторочив к седлу в лентах рваных деревья,
Они бедную землю увозят свою,
Чтоб на небе раскинуть шатры и кочевья.

***
Я пришел переулками ночи
В тот тупик, где немеет душа,
В тот подвал, где ты больше не хочешь
Ни страдать, ни мечтать, ни дышать.

Где со старою девой — Тоскою,
Что воздушна до спазма в груди,
Сочиняешь поэму покоя,
Облаками беспечными в дым,

Где травинкой пытаешься вспомнить
О своей безглагольной поре,
Где стыдишься движеньем нескромным
Испугать голубей во дворе,

Где в тебе распускаются почки

Всех тревог, что не ставил ты в грош,
Где, взлетая с травы ветерочком,
К женским платьям ты трепетно льнешь,

Где деревьев затейливы тени
И не должен никто никому,
Где ничто не имеет значенья,
Кроме этой любви ко всему.

***
Из сумрака снова чащобы тараня,
Ты ищешь дорогу, но всюду лишь льды.
И трудно понять тебе — поздно иль рано
И сколько шагов до ближайшей звезды.

Ты внешне спокоен, но мысли, как в танце.
Маршрут их пьянящий измерит ли кто?
Настигнутый холодом жутких субстанций,
Пытаешься спрятаться в ворот пальто.

Пытаешься спрятаться, даже не дышишь,
Как будто травинка зимой подо льдом.
А город печально зияет той нишей,
Где должен быть дом твой, единственный дом.

Бродяга невольный, ты тем-то и занят,
Что версты сгребаешь в трепещущий кои.
Так можно и сгинуть. И вскроется тайна,
Что строил ты дом свой…подлинный дом.

***
Тишина есть материя тонкая,
Не расслышишь ее перепонками.
Повисает она по-над крышами,
Не разодранная нуворишами,
Не растасканная мальчуганами,
Что так носятся с «Караванами».
До предела отмытой, отстиранной,
Не до Бунина ей, не до Сирина.
Остужает крахмалом и синькою, —
Не до прений ей, не до рынка ей.
Пробирая составом таинственным,
Она пахнет промокшими листьями.
Она пахнет землею и сыростью.
Ей нельзя ничего уже вырастить.
Простирая деревьев конечности,
Ей нельзя отмахнуться от вечности.
Над церквами она, минаретами.
И беседует только с поэтами.

Dz