Юрий НЕЧИПОРЕНКО. Пост-имперское мышление и пост-модерн (original) (raw)
Юрий НЕЧИПОРЕНКО. Пост-имперское мышление и пост-модерн
1. Проект модернизации: реформа как переформатирование традиционного общества
Пост-модерн – модерн постный: из бацилл модерна сделана вытяжка и при её помощи произведена прививка от бешенства – болезни избранности новой европейской элиты. Сам термин "модерн" в искусстве симптоматичен: за кажущимся отсутствием амбиций, нейтральностью (modern – современный) скрывается гигантская претензия: традиционное искусство оказывается не-современным. Раньше сапожник и король были воспитаны на единых эстетических нормах, в соответствии с которыми вопрос о современности Рафаэля и Леонардо не вставал – сходный вкус скреплял цельность, эстетическую солидарность традиционного общества. Новая элита не могла уже себе позволить иметь тот же вкус, что и "плебс": она должна доказывать свою избранность – происхождение не избавляло её от этой мороки. Возник комплекс элиты и соответствующая несвобода – желание вывиха, слома нормы. Смена норм жизни связана со сменой норм культуры и религии. Все эти затеи сопровождались созданием новой веры – в Прогресс, Науку, etc. – и сопутствовали оттеснению от власти аристократии: взлёт стиля "модерн" пришёлся на время распада Австро-Венгрии – в победе над дряхлой монархией был пик торжества модерна, и с началом первой мировой войны начался его закат.
Скушав аристократию, модерн "пошёл в народ" – возник феномен моды. Вера в Прогресс требовала постоянной подпитки, своего рода жертвоприношений: при промышленном производстве одежды быстрота смены костюмов должна превышать скорость их снашивания. Массовый костюм и средства массовой информации породили массового человека. Этот человек в Германии после первой мировой войны употребил данные ему беспрецедентные избирательные права на выбор нового кумира. Стоит ли удивляться, что массы поддержали кандидата, использующего энергию истерии? Христианские ценности и нормы как будто мгновенно канули в небытие. Новая элита состояла из по большей части из пациентов психиатрической клиники – и декларировала высосанную из пальца новую норму: маленький чёрный человек звал к высокому и светлому идолу во плоти – парадокс, говорящий об огромной силе образцов.
Бешенство новой элиты реализовалось в экспансии проекта "Поход на Восток", замешанном на неоязыческой эзотерике. Внешние формы национального тоталитаризма были разрушены в результате военных действий. Философы франкфуртской школы (Теодор Адорно, Эрик Фромм и др.) разработали концепции, позволяющие преодолевать тоталитаризм внутренне, теоретически. Урок, преподанный Россией в форме СССР не прошёл даром – Запад приобрёл иммунитет к тем рецидивам тоталитаризма, которые связаны с грубым насилием и подавлением личности.
В искусстве возникла реакция – кислый пост-модернизм, хаотизатор и атомизатор, готовый превратить в художественную ржавчину любую структуру. Произошла подмена: вместо отказа от устаревшей идеологии европоцентризма, которая явила свою неуживчивость и агрессивность ещё в начале века, и принятия полицентризма – идеи самоценности разных культур, пугливые искусствоведы стали пропагандировать невозможность любого самостоятельного высказывания. Новое понятие захватали и стали совать куда не лень – по пути от историков культуры через журналистов к политикам оно претерпело такие метаморфозы, что теперь неловко его и употреблять без кавычек, оно стало нарицательным: "пост-модернизм".
В России искусство своё политики направили на то, чтобы утилизировать активные осколки территории бывшего СССР. Были сформированы новые элиты – и встал вопрос о возможности применения испытанной прививки против бешенства – пост-модерна. Есть два встречных движения – когда политики используют средства искусства (политическое мышление имеет художественную составляющую, а имидж политика – результат режиссерской и артистической работы), и когда художники используют в творчестве политический материал.
Не становится ли художник, работающий с политическим материалом, политиком, слугой власти – не происходит ли своеобразная капитуляция, нарушение кодекса чести художника? Дж. Орвелл, автор романа "1984", утверждал, что художник как гражданин может придерживаться любых политических взглядов – но не должен использовать свой дар для их выражения собственно в творчестве – решая вместо художественных задач политические.
Существует мнение, что можно использовать любой материал для творчества – важно как это делать: художник способен перенести в вечность вскользь оброненную фразу или кусок газетного столбца – если помыслы его чисты а талант высок. Однако чистота помыслов самого художника – ещё не гарантия невозможности использования его таланта теми, кому это может быть выгодно. Действительно, при достаточном стечении художников встаёт вопрос ангажемента: кто будет избран для того, чтобы попасть в зрачок эпохи – кто будет тиражирован средствами массовой информации. "Четвёртая власть" сама имеет право выбирать тех, кого она хочет поднять на гребень славы – и размножать те образцы, которые ей близки. Этот выбор осуществляется почти бесконтрольно – до всяких голосований формируется изначальное выборочное пространство. Заметим, что первый постулат теории вероятностей состоит именно в возможности существования такого выборочного пространства.
Средства массовой информации не столько информируют людей, сколько формируют их представления. Возникла новая формация – в глобальном историческом смысле: не феодализм/ капитализм/ социализм являются базисными моделями при анализе современного общества, а "форматизм" – фундаментальная система доступа к информации. Под информационным "форматом" мы понимаем размер и степень владения информацией разной степени скрытости разными слоями населения. Не отношение к средствам производства материальных ценностей – а отношение к средствам производства/получения информации отделяет ныне одни группы людей от других, определяет элиту, страты и сословия. Заметим, что любые средства производства можно рассматривать как средства производства информации, лёгкая промышленность – производство одежды является тому примером буквально тавтологичным (одежда как форма, необходимая для разных слоёв населения, её подбирают на основании каталогов мод разного статуса). Мода образует систему коммутации между слоями населения, несёт признаки вхождения в "свой" класс – социально значимую информацию.
Процесс, происходящий на территории бывшего СССР, можно сравнить с попыткой переформатирования – задания новой системы разметки магнитному диску компьютера. Всегда при работе ЭВМ имена каких-то программ стираются в памяти, записываются новые программы, но переформатирование – операция для памяти компьютера настолько кардинальная, что в её результате буквально все элементарные ячейки оказывается перемагниченными – невозможен не только доступ к информации, хранящейся в них ранее, но и безвозвратно теряются все данные. Человеческое общество отличается от компьютера тем, что большая часть информации о нём не только скрыта для доступа, но и в элементарных носителях этой информации – людях упрятана так глубоко (в гены), что не может быть изменена почти никакими внешними воздействиями, тем более политическим проектом "модернизации". Даже полное переучивание человека на сознательном уровне, переубеждение не позволяет "переформатировать" его подсознание, все слои психики, которые необратимо формируются в детстве – не говоря уже об уровне генетическом. Нашумевший во времена ранней перестройки пример "манкурта" – человека, перепрограммированного с помощью жестокой операции типа трепанации черепа, является литературной моделью робота с узкой специализацией, неспособного к исполнению большинства человеческих функций.
Четвёртая по счёту за ХХ столетие волна модернизации западного толка накрыла российское общество (первая волна – социалистическая революция, вторая – коллективизация, третья – индустриализация). Эта волна, как и все предыдущие, требует полного изменения ориентиров, новой разметки – очередного переформатирования общества. Но сохраняется надежда, что анархичный по духу своему народ "спустит на тормозах" очередной проект властей – и останется самим собой, несущим в родовых клеточках своих ценности традиционного общества, чисто человеческие ориентиры – справедливость/своеволие, достоинство/упрямство, доброту/ревность.
Настырность очередных полит-модернистов, прививающих на отечественную почву зады западных теорий, ставят вопрос об освоении русской культурой новых информационных технологий. Такое освоение происходит в сфере науки и современного искусства. Сложный переходный процесс, который в острой форме переживают ныне фрагменты империи СССР, сохранившей под маской "социализма" до последнего момента нормы традиционного общества, идет в той или иной форме по всему миру – всюду, где модернистский проект пытается совладать с традиционной культурой.
Модернизационный слой (так в политологии называют часть населения, в интересах и силами которой проводятся преобразования) усвоил прививку пост-модерна, понимаемого в самом превратном виде. Результаты подобного усвоения видны в искусстве последних тридцати лет, в частности, в драме западного и двух вариантов советского ("про" и "анти") искусства. Масштаб явления станет ясен, если попытаться найти художественный символ, выявить наиболее значимое достижение, которые бы характеризовали искусство последних десятилетий. Художественные силы обеих систем: "кап" и "соц" лагерей пошли в распыл – не сделано ничего, что можно было бы сопоставить с достижениями авангарда 20-х годов: работами Татлина, Малевича, Карла Иогансона. С наследием последнего из названных, недавно вовсе неизвестного художника, произошёл знаменательный казус: при подготовке выставки "Великая утопия", которая прошла с триумфом на Западе, выяснилось, что ему принадлежит пальма первенства в изобретении "самонапряжённых конструкций", которые спустя тридцать лет переоткрыл американец Фуллер. Дело дошло до того, что из каталога выставки была исключена статья Вячеслава Колейчука, неоконструктивиста – художника и теоретика искусств, который восстановил элементарную самонапряжённую конструкцию Иогансона. Изданы две версии каталога: на русском языке, где есть статья об Иогансоне – и на английском, где её нет. Искусствоведы США показали себя истинными патриотами своей страны и своего времени – они хотели сохранить хотя бы видимость крупного достижения в послевоенном искусстве и избавить от интеллектуального шока аудиторию англоязычных читателей каталога.
Налицо парадоксальный процесс – в то время как размеры двух сверхдержав, "формат" их сфер влияния неуклонно рос после второй мировой войны, их достижения в области искусства столь же неуклонно мельчали. К началу шестидесятых годов не было, казалось, такой точки на Земле, перед которой бы не стоял вопрос – включиться в орбиту сил СССР или США. К концу семидесятых весь мир был вчерне поделён на "сочувствующих", составился мировой баланс сил: всюду царствовал гласный или негласный договор, информация об исполнении которого поступала в соответствующие "магнитные" полюса сверхдержав. Возникла мировая формация: в политике тон задавал пост-модерн с его принципиальным полицентризмом. Правда, основных центров было пока два – но уже оживал регион Юго-Восточной Азии, шёл к модернизации Китай.
2. Два типа империй, два типа пост-имперского мышления
Представление о ценностях культуры многовековой империи, в которой ни один народ, за редким, может быть исключением, не обладал большими обязанностями, чем русский, позволит понять такие феномены, как распространение русского влияния в той или иной форме на огромную территорию и вековое мирное сожительство народов на этой территории. Писатель Иван Солоневич, который имел за плечами не только опыт сталинских лагерей, но и опыт удачного побега из них, считал, что русский народ предназначен быть нравственной аристократией человечества. Претензия на ведущую роль в области нравственности – парадоксальная претензия, подразумевающая тяжёлые вериги ответственности. Это не двойная мораль – здесь спрос начинается с себя.
Своеобразие Российской империи видно при сравнении её, к примеру, с Британской. Набережная в Шанхае (набережная – обязательный атрибут каждого колонизируемого англичанами порта) подавляет своей амбициозностью. Высокий руст зданий, облицовка трёх нижних этажей гранитом сообщает туземцу ощущение мухи по сравнению со слоном. "Никогда англичанин не будет рабом" – в этих строках подразумевается не только двоичное мышление "раб-господин", но и претензия на избранность целой нации в качестве господ. Русская колонизация не вела к униженному положению народов, подчинению большему, чем подчиненность царю самих русских, не было рабством и заимствованная из Польши крепостная зависимость – каждый раз было что-то другое. Что – на этот вопрос искали ответ Солоневич, Тихомиров, Леонтьев, Соловьёв и другие. "Русская идея", "альтернатива", "третий путь" – слова, которые нащупывали философы и историки, пытаясь проанализировать практику жизни народа, соединившему в себе духовные традиции греков и варяг. Своим способом продолжала традицию культурной альтернативности и Советская власть, декларируя лозунги защиты угнетённых во всем мире. Этими смыслами кормили народ многие годы социалистические средства массовой информации. Население воспринимало их до той поры, пока вдруг они не были объявлены неверными и не пришёл черед транслировать новые смыслы – о чёрном периоде в истории России, о проклятом коммунизме, равном фашизму – и так далее.
В своей "Книге для трудных родителей" психологи и литераторы Ирина Медведева и Татьяна Шишова показали, как многие из модных ныне идей и новых стереотипов поведения, которые родители черпают из средств массовой информации, отторгаются психикой детей – возникают неврозы и психозы. Исследователи ввели понятие "культурно-национального архетипа" – как системы генетически обусловленных норм поведения, которые передаются из поколения в поколение и формируют фундамент, на котором возникает строение уникальной человеческой личности. Попытка лишить народ своего лица, искоренить национально-культурный архетип со специфически ориентированной системой ценностей чревата сдвигом всех психологических норм и патологией. Уникальным саморегулирующим элементом для народа на протяжении многих веков была община – в конце ХIХ века в России было минимальное число самоубийств и преступлений против нравственности (в рамках Европы). Кризис общины проходил в несколько этапов – демографы отмечают новый его этап, начиная с 60-х годов нашего столетия. По сей день русская культура несёт в себе черты экстенсивного пути развития, который предполагает неограниченное вовлечение ресурсов и территорий, чем она принципиально отличается от культур Запада и Востока, где территории были уже давно освоены и поделены. Эта неограниченность, широта души, ставшая притчей во языцех, тоже задаёт определенный личностный "формат", подложку – на которой строятся отношения в обществе.
Имперское мышление Великобритании зиждилось на прямом подчинении и использовании: колонии были необходимы бедной в сырьевом отношении Англии, их эксплуатация несла выгоду всему населению доминиона. Соответственно, пост-имперское мышление Великобритании опиралось на идею, что не обязательно силой держать колонии: выгоднее создать такие условия, когда бывшие колонии связаны с Лондоном густыми сырьевыми, информационными и финансовыми связями. Пусть даже всем распоряжается на местах туземная знать – нервы и вены транснациональных корпораций с концами товарно-сырьевых цепей так густо покрывают все эти независимые страны, так плотно связывают их с матерью-родительницей – Великой Британией, что о потери своей выгоды можно не волноваться.
Если рассмотреть устройство современных держав с точки зрения "форматизма"[1], то самым ярким результатом модернизационного проекта являются США. Даже географическая разметка на штаты с прямоугольными очертаниями показывают, в какой степени эта территория находится вне рамок традиционной культуры. Трудно переоценить ту роль, которую играют средства массовой информации в США, а сфера влияния и жизненно важных интересов этой страны, питающейся нефтью из противоположного полушария, охватывает всю планету. СССР пытался построить альтернативную формацию на всех континентах, предлагая свой проект, но это расходное предприятие лишь подорвало его экономику. По тем или иным причинам баланс пост-модерна, сложившийся на основании Ялтинских решений, закачался – на территории СССР "пошёл процесс" новой модернизации.
Пост-имперское мышление России, которая экономически помогала, буквально питала большинство из республик, сама являясь богатейшей сокровищницей сырьевых запасов, заключается в продолжении этой традиции – но уже не прямой помощи: дети захотели самостоятельности и отделились. Речь идёт теперь о нравственном примере, о культурной помощи. Вновь не выгода, но общее благо является законом взаимоотношения России и её ближнего зарубежья. Не держать, скрывая русское влияние в необидной форме власти государственной партии КПСС, а привлекать возможностями культурного обогащения – вот ключ к мышлению, которое, отбросив идеологические маски, может открыть своё лицо как мышление нравственное.
За убогими подчас политическими декларациями стоят реальные сложные демографические механизмы, психологические установки и интересы, которые могут иметь весьма противоречивые и небанальные смыслы. Выход из поля политических интерпретаций в пространство культуры, которое базируется на неосознанных подчас явно этических ценностях, крайне важен для понимания истинных смыслов и значимости происходящего: так или иначе, даже политики постоянно апеллируют к нравственным ценностям, и сама оппозиция режиму и власти имеет обычно нравственную природу.
Говорить о нравственности в традиционном обществе неловко – здесь находится область сакральных ценностей, ядро культуры, к которому не должно приближаться: не принято даже формулировать эти ценности – они передаются живым примером, они транслируются без формализации. Но модернизационный проект устроил такой общественный хаос, что иного пути для выявления истины, как обращение к основам морали, не представляется. По мнению Константина Леонтьева, именно развитым чувством справедливости – в ущерб законопослушанию отличаются русские. Возросла ли за последние годы справедливость на земле бывшего СССР – в отношении богатых и бедных, в отношении живых и мёртвых, в общем, в отношении населения, людей, а не кичливых общественных и властных институтов? Можно вспомнить, что нынешние лидеры пришли к власти и завоевали народное доверие на лозунгах борьбы с привилегиями, то есть они спекулировали на том же чувстве справедливости.
Манипулирование массовым сознанием реализуется в искусственном ограничении пространства выбора, отсечении невыгодных альтернатив на ранних этапах – когда они ещё не успели попасть в поле внимания масс. Перед нравственным мышлением стоит задача: необходимо постоянно разрешать искусственные дилеммы, которые вбрасываются в поле внимания общества с помощью СМИ. Декларируются дилеммы между диктатурой и хаосом и между "либерализмом" и "социализмом", которому симпатизируют осторожные люди, помнящие мирный уклад жизни. Слова в кавычках являются масками, за которыми власть имущие скрывают свои истинные намерения (впрочем, один мотив действий они скрыть никак не могут – желание остаться у власти). Зная секрет происхождение элиты, легко понять, что она имеет двойную мораль: для масс и для себя. Например, используются преимущества и социализма, и капитализма: получают персонажи власти гарантированно и бесплатно из казны "по-социалистически", а присваивают и продают "по-капиталистически". Такого рода "пост-модернизм" в политике – есть простое беззаконие. Если бы пост-модерн действительно задавал тон на политической арене, то народу было бы позволено иметь своё лицо, и строить то общество, к которому он склонен в силу психологических и этических причин: это-то как раз и запрещено: реально пути развития диктует модель европоцентризма, выглядящая ныне полным анахронизмом. Этот постмодернизм имеет две стороны: масленица модерна – для элиты, традиционный пост – для народа. Пост ужесточается, масленица разгорается: идёт "пост-перестройка", битва масленицы и поста.
3. Мораль пост-модерна
Традиционная болезнь российского общества – власть. Если принять во внимание известный миф о приглашении на престол специалистов в области управления из числа варяг, можно предположить, что славяне испытывали некоторое нежелание властвовать. Ещё бы – власть предполагает ответственность! Во все времена в империи на высшие посты допускались выходцы из разных наций. Уникальное продолжение эта традиция имела в тридцатые годы в СССР – когда модернистский проект был трансформирован в религиозную догму, и новая элита оказалась заключённой в стальную клетку парадоксальной тирании – республики с элементами восточной деспотии. Её построение инициировал выходец из Закавказья. Каждый начальник тогда отвечал головой за истинные и мнимые прегрешения, и власть имела крепкие нервы, пронизывающие все общество сверху донизу.
СССР был устроен на манер Византийской империи: над возрождением империи после революции трудились сотни тысяч специалистов, получивших образование до революции – половина министров Временного правительства заняло ключевые посты в аппарате Совнаркома – что же дивиться тому, что даже в Союзе Воинствующих Безбожников были воссозданы церковно-бюрократические чиновные матрицы? То, что в СССР неистовые революционеры были отстранены от власти, а делом занимались люди, по душевному складу своему и воспитанию православные – секрет Полишинеля. С той поры для многих коммунизм стал маской, некой условностью – данью, которую люди платили власти. Что же касается социализма – то он был реализован в рамках псевдо-православной теократии, смахивающей на власть императора Византии. Лишь активный догматизм "научного коммунизма" не позволяли увидеть реальное смешение, композит формаций всех типов в рамках "развитого социализма", полицентризм культур на окраинах и сущностное сохранение черт традиционного общества в слегка видоизменённых формах.
Ощущение безнаказанности, возникшее после смерти деспота, вело к быстрой деградации власти – и во времена оттепели метафизическая стальная клетка для элиты проржавела, птенцы из номенклатурных гнезд всё ближе стали подбираться к общему добру. Нервы власти стали гнить, зубы – выпадать. В глазах подрастающего поколения непуганых детей власть превратилась в нечто постыдное, вроде экземы или сыпи, раж и рвение комсомольских вождей рассматривался как горячка, воспаление, результат бескультурья, несоблюдения правил общественной и личной гигиены. Активистов сторонились, как чумы.
Сложной задачей выглядит построение механизма реализации максимально возможной справедливости – ныне власть вызывает омерзение. Но уже незаметно осуществлена новая формация – "форматизм" – и не следует забывать, что сентенция "политика – дело грязное" выгодна тем, кто не хочет делится скрытой информацией, кто хочет избежать контроля. Простаки – массовые люди, сформированные массовой информацией, не сознают своей ответственности за происходящее. Между тем, российское общество, трижды за одно столетие переварившее грандиозные модернистские проекты, как ни одно другое может быть ближе по уровню духовной зрелости и иммунитета эпохе пост-модерна. Конечно, есть и простые правила, которые обеспечат приток нравственных сил в элиту: например, открытие путей вертикальной мобилизации для способных молодых людей, не связанных родовыми связями с морально дискредитировавшей себя элитой.
Этическая система ценностей может стать нормой, если средства массовой информации не будут ориентироваться на зады модерна и превратно понятого пост-модерна. В "Тринадцати тезисах о соотношении модерна и постмодерна" Ганс Кюнг писал: "Речь идёт о трезвом анализе века и смены времён, смены и перелома эпох – короче говоря, об эпохальной смене парадигм". Пост-модерн, идущий на смену модерну – не новая каша в голове, а возвращение заблудшего человечества к тем религиозным и этическим ценностям традиционного общества, которые способны исполнить охранительную роль в ситуации, когда речь идёт о выживании людского рода. После всех пережитых искушений это возвращение – не шаг назад, не отказ от Просвещения – а созидательный синтез науки и религии на новом, более осмысленном уровне. Отказ от комплекса избранности и гордыни самоуничижения, деятельный анализ уникального опыта Российской империи времён СССР, того образа жизни, который давал свои степени духовной свободы – задача, которую должно решить пост-имперское мышление: и пост-модерн здесь будет пониматься как смена парадигм – "основополагающий, долгосрочный и широко осознаваемый поворот в воззрениях на все вещи", а не как политически коньюктурный вывих, игра деклараций "капитализма" и "социализма", с помощью которых аморальная элита пытается продлить свои полномочия.
Примечания.
1. Первая публикация: журнал «Москва», №7, 1995. В форме доклада идеи статьи впервые прозвучали на Боспорском форуме 1994 года http://liter.net/bospor/chronologia.htm
2. Идеи работы были развиты в статье «Новая формация»: http://ruszhizn.ruspole.info/node/1700