Диана КАН. Этот снег никогда не растает (original) (raw)

***

Недалеко от Северных Ворот,

под солнцем субтропического юга

задумчивая девочка живет,

которой в полнолунье снится вьюга.

Январь ещё не зимний, а февраль

уже не зимний месяц в Туркестане...

И девочка, тая в глазах печаль,

живет предощущеньем расставаний.

Она твердит: «Перед глазами стой,

заветный край, хоть я того не стою,

не знойной страстной южной красотой,

но северной суровою красою!..»

И к южной равнодушная весне,

упрямо просит маму на досуге:

«О мама, мама, расскажи про снег!

Напой мне, мама, песню русской вьюги!..

Свяжи платок мне, мамочка, мой друг,

из оренбургской невесомой пряжи...»

Ну а у мамы вечный недосуг.

И мама отмахнется: «Вьюга свяжет.

Не все ж по трубам ей рыдать навзрыд!

Пускай себя в трудах житейских скажет –

небесный пух спрядет и убелит,

воздушных петель для платка навяжет...»

Ах этот вьюгой вязанный платок,

который в праздник надевают бабы!..

Он покрывает непролазь дорог –

колдобины, и ямы, и ухабы.

Седины покрывает... Бабий век,

увы, в России так недолго длится.

Но девочка измыслила побег.

И ей суровый русский север снится.

Там, где, как встарь, седая от невзгод,

сна-отдыха и устали не зная,

старуха-вьюга петли вяжет-вьёт

и бабушкины песни напевает.

***

Когда хоронили Россию мою

Помпезно, согласно и чинно,

Поникшие в сбившемся ратном строю,

Рыдали поэты-мужчины.

Забросив свои боевые клинки,

Прощались с Россией навеки.

В плену безутешной сыновней тоски

В гробу закрывали ей веки.

Сиротской слезой орошали они

Родные ракиты-берёзы…

А я? Что же я?

Бог меня сохрани!

Я лишь утирала им слёзы.

«Хоть сабля востра, да мечу не сестра…» -

Уныло кривились мужчины,

Когда намекала я им, что пора

В бою поразвеять кручину.

И вновь поминальный гранёный стакан

Горючей слезой закусили.

И так порешили – лишь тот атаман,

Кто слёзней скорбит по России.

А что же Россия?

Поминки поправ,

Восстав из хрустального гроба,

Она сквозь кордоны кержацких застав

Сокрылась в былинных чащобах.

Ведомая светом скорбящих свечей,

Ушла, не попомнив обиды,

На звон потайных кладенцовых мечей

От скорбной своей панихиды.

А я? Что же я?

На распутье стою

И слёзы друзьям утираю…

Не лучше ль погибнуть в неравном бою,

Чем вживе погинуть в родимом краю,

У гроба пустого рыдая?..

Хоть сабля востра, да мечу – не сестра,

Но верному слову – сестрица.

И коли приспела лихая пора,

Пусть Вера Руси пригодится!

***

Песню и плач переплавили и перепутали

(знамо, на Волге на то отродясь мастаки!)

девка, идущая замуж,

метель в неприкаянной удали,

певчие в храме,

бредущие вдаль бурлаки.

Вкруг аналой обходя даже об руку с милыми,

плачем заране – опять в русском небе ни зги.

Русская воля закатными писана вилами

по жигулевской стремнине в районе Самарской Луки.

У атамана Барбоши спроси, сколь сладка она, волюшка?

Лишь усмехнётся печально в ответ гулевой атаман.

Свистнет в три пальца, буй-ветром закатится в полюшко

и поминай яко звали...

Ан явится снова незван!

Заревом вспыхнет опять гость желанный-непрошенный.

Что бы податься за Камень за волюшкой горькой? Так нет!

Кровью исходит рассвет над Поляной Барбошиной.

Заревом-кровью исходит над нею рассвет.

...Волга родная, какого ни попадя аспида

встарь прибивало волною к высоким твоим берегам.

Вверх до Валдая да вниз до могучего Каспия

песни об этом поются – аж слёзы текут по щекам.

СКАЗ О ВОЛГЕ

Плывущая вдаль по просторам как пава

И речь заводящая издалека,

Собой не тончава, зато величава

Кормилица русская Волга-река.

По чуду рождения ты – тверитянка.

Слегка по-казански скуласта лицом.

С Ростовом и Суздалем ты, угличанка,

Помолвлена злат-заповедным кольцом.

Как встарь, по-бурлацки ворочаешь баржи –

Они и шумят, и коптят, и дымят…

Нет-нет да порой замутится от сажи

Твой, матушка, неба взыскующий взгляд.

Устанешь под вечер… Позволила б только

Водицы испить с дорогого лица.

Работница Волга, заботница Волга,

Красавица Волга, сказительница…

Покуда студёной водицы вкушаю,

Мне шепчут о чём-то своём камыши.

Лениво закат за рекой догорает,

И перья хребтовые кажут ерши.

О матушка-Волга, не будь так сурова!

Устав от речей балаболки-ручья,

Опять срифмовать не сумевши ни слова,

К тебе на поклон заявилася я.

Мила твоя речь о былинных верховьях,

О том, как роднишься с Москвою-рекой

И как в астраханских твоих понизовьях

Цветёт дивный лотос, омытый зарёй.

Прости-не взыщи, не могу по-иному

Я речь издаля заводить-затевать…

Усну близ тебя, ну а ты мне сквозь дрёму

Все лучшие песни нашепчешь опять!

***

Ворчит, проснувшись по весне, Вазуза,

таская с шумом льдины до утра:

«Мне Волга – просто лишняя обуза.

И уж никак не старшая сестра!

Пора вставать, а ей и горя мало.

Покуда я тружусь, забыв о сне,

она под белоснежным одеялом

ещё не шелохнулась по весне.

Ну до чего сильна поспать сестрица!

Я вся в трудах, а ей и невдомёк.

Всем прочим сёстрам нечего дивиться,

что всех нас шире стала поперёк.

До морюшка Хвалынского далёко...

Я первой встала, пусть она лежит.

Поди, забыла уговор наш строгий –

главнее та, что первой добежит...»

Вот так – ворча, бурча и задыхаясь –

Вазуза-речка шустро вдаль текла.

Свою пустую суетную зависть

осилить и дорогой не могла.

...И вот, хоть пробуждалась очень долго

царевною, привыкшею ко сну,

небесной синью полыхнула Волга

и призвала с небес на Русь весну.

Крутя турбины и таская грузы,

слагая песни, Волга вдаль плыла.

И долгий путь завистницы-Вазузы

играючи за день перемогла.

Не выронила бранного словечка,

поскольку им с сестрицей по пути.

Но царственно себя Вазузе-речке

позволила до моря донести.

З А С Т О Л Ь Н А Я Б О Г А Т Ы Р С К А Я

(БАЛЛАДА О СЕМИ БОГАТЫРЯХ)

Стою, озирая родные просторы,

и с Богом беседу веду:

- О дай же мне, Господи, точку опоры –

что перевернуть, я найду!

Что это за жалкая торба пустая

лежит-не сворохнется здесь?

Маманя родная! То ж – тяга земная,

родимой сторонушки весть!

Не скрянется торба, с родимой землёю

сроднясь с незапамятных пор.

Поди, разлучи их! – занятье пустое,

будь даже ты сам Святогор!

Пред солнышком-князем,

пред чинным боярством,

пред всем богатырством честным

не он ли вчерась на пиру похвалялся,

что мне не соперничать с ним?

Ан нет! Не горазд Святогор похваляться.

О том кого хочешь спроси.

Ему недосуг по пирам прохлаждаться,

пока супостат на Руси.

А мы на пиру после жаркого боя

сошлись, одолевши врага.

Не дорого нам угощенье хмельное –

а княжья нам честь дорога.

Медок княженецкий во братину лился...

Алеша Попович младой

то силой, то напуском дерзко кичился,

Микула женой чернобровой хвалился,

Чурила – злачёной уздой.

Добрыня Никитич и тот не сдержался:

из ножен свой выхватил меч –

мечом-кладенцом потрясал-похвалялся,

держа богатырскую речь.

Но всех переплюнул Михайла Казарин –

калёные стрелы достал.

Хвалился – Михайлушка в том не бездарен! –

какую почём сторговал.

Перёную белым пером лебединым

сумел сторговать за пятак.

Перёную сизым пером соколиным –

за рупь, а дешевле никак!

Вельми на подсчеты Михайлушка прыток,

не по-богатырски умён.

Коль биться-ратиться – себе не в убыток,

таков у Михайлы закон!

Ишь как распалился!.. Похлеще закуски

хмельной княженецкий медок –

болярин ли ты, богатырь святорусский,

не хошь, а повалишься с ног!

Всласть будешь хвалиться смазливой женою,

несметной-несчётной казной,

червлёным щитом, золочёной уздою,

избой, под конек расписной.

Что проку? Разлюбит жена молодая.

Тебя принесут на щите.

Несчётной отецкой казною владая,

под старость умрёшь в нищете.

Твой конь златоуздый падёт под тобою.

В болото стрела угодит.

Лягушка окажется Бабой Ягою –

тебя извести захотит.

Тогда, коль недоля приспела такая,

к родимой земле припади.

И, щедро слезами её окропляя,

окрепни у ней на груди.

...Поклон вам земной, богатырство-боярство,

я вас осуждать не берусь.

Ан мне самолучшее в мире богатство –

родимая матушка-Русь!

С того и молчу, не боясь показаться

без роду, без племени я,

что всуе, за кубком, не смею касаться

священного имя Ея.

***

Скоро выпадет снег и смиришься: надеяться нечего

на посулы тепла от лукавой поры золотой.

Станешь споро метать из печи духовитое печиво...

Разве ж было такое возможно холодной голодной весной?

Нет, не зря подъедушкою и побирушкою

величали хозяйки весну, заглянув по весне в хлебный ларь.

Угощая детей по сусекам сметённой ватрушкою.

Обратясь к караваю: «Поклон тебе, хлебушко-царь!»

Без поклона не вынешь его из печи,

без молитвы опара не строится,

без знамения крестного в горло не лезет кусок...

До чего хороши калачи и ватрушки на Троицу –

ешь от пуза, да только потом затяни поясок.

Затяни поясок – ну не всё ж тебе времечко сытое!

Щедрый лишь на советы, нагрянет бесхлебный июнь:

«Нет ли жита, в амбаре случайно забытого?

Загляни-ка в амбар, в закрома опустелые дунь...»

И опять недосуг посидеть-погрустить у оконышка.

И опять – двадцать пять! – в услуженьи у хлеба ходить.

По амбарам его соскребать до последнего зёрнышка,

делать хлебу помин, чтоб с почётом его проводить.

А потом недосуг любоваться цветущей пшеницею.

Вновь пора засучать рукава, словно пращуры встарь...

Золотая пора хлебороба поющею жницею,

пот смахнувши со лба, возглашает:

«Хвала тебе, хлеб-государь!»

Он, неспешно царь-колосом во поле вызревший в золото,

был с земными поклонами собран в царь-сноп, что тяжёл.

Положённый в семейный закром и на мельнице смолотый,

водружался на стол, превращая последний – в престол.

***

Назад откинув чуб ковыльный свой,

испив смиренья русской иордани,

презрев земной ожесточённый бой,

какой от неба ты взыскуешь дани?

Почто, ответь, и Бога не гневи,

пришёл шеломом черпать вдохновенья

для битвы, для молитвы, для любви

в Пучай-реке печали и забвенья?

Когда шагнёшь по грудь в Пучай-реку

и на курганах встрепенутся враны,

тогда не пожелаешь и врагу

пить из неё и омывать в ней раны.

И выйдет из себя, круша брега,

и вспять рванётся супротив теченья

Пучай-река перед лицом врага,

мостящего мосты с ожесточеньем.

Что вороги мостили день деньской,

она волною за ночь размывает...

И потому спокойною такой

и величавой поутру бывает.

***

О Россия моя, что случилось с тобой?

Этот снег никогда не растает!

Ну а если растает – увижу с тоской:

вновь из отчей земли прорастает

там, где прежде шумела трава-одолень,

врачевавшая русские раны,

прорастает лихая трава-одурень,

полоня и луга и поляны.

Что за страшная здесь прокатилась орда,

повенчав мою отчину с горем,

что не только пшеница, но и лебеда

сведены оказались под корень?

Да не выкурит нас из родных деревень

дурь-трава, что хужей супостата!

Прежде вили из этой травы-одурень

мы не только морские канаты!

Нас враги не однажды пытали на слом,

и не раз смерть косая косила...

Как сумела скрутить неразвязным узлом

Русь Святую змеиная сила?

Всё дано нам от Бога – и статность, и ширь...

Нашу удаль никто не обузит.

Где тот Муромец, где тот Илья-богатырь,

что предательский узел разрубит?