Ксения КУРОВА. Будто время вдруг остановилось... (original) (raw)

Книга Веры Галактионовой «Шаги», и в первую очередь – повесть, давшая название сборнику, – заметное явление среди произведений молодых казахстанских авторов последнего времени. Как и всякая талантливая проза, эта книга приглашает к раздумьям, обмену мнениями. Отразилось ли в повестях и рассказах сборника историческое время? В чём проявляется позиция автора? Как оценить некоторую недоговорённость авторского повествования – как доверие читателю или как упущенные художественные возможности? Каков смысл названия книги и насколько интересны её центральные герои? Над этими и другими вопросами размышляют авторы «двух мнений», каждый из которых выбрал свой угол зрения – «читатель и книга», «книга и время».

/198/

----

Художники слова отважно вторгаются в течение времени, обладая необычайной привилегией производить особые манипуляции со временем, ускоряют его течение, возвращают вспять. Взывают к нему («О, время, погоди!»), умоляют его («Остановись, мгновенье!»), конечно же, сетует* на то, что оно быстро мчится, что его поспешного хода нельзя остановить. Писателя и поэты часто то фиксируют каждую минуту, считают каждое мгновенье, то вспоминают о вечности. Им удаётся движение времени прервать, замедлить, переместить события из одного времени в другое, смещать временные пласты.

В книге Веры Галактионовой «Шаги» время явлено прежде и ярче всего в повести, давшей название сборнику. И уж коли так, о нём и с ним нельзя не вступить в диалог бытовой, художественный, исторический. Молодой автор (первая книга!) настойчиво соотносит, погружает, включает своих героев в поток времени. Время здесь – объект изображения, постижения, и нечто вмешивающееся в жизнь героев. Оно меняет бытие их самих и как бы существует само по себе. Полунамёками обозначенное, почти спрятанное в подтекст пребывание главы семьи Казаковых в неупомянутых местах и возвращение из оных человека, ни в чём, ни перед кем не повинного, казалось бы, не должно обратить на себя особого внимания. И всё же «будто само время вдруг спохватилось, что давно и непростительно запаздывало…». В самом деле: целых десять лет выпало из поля зрения писательницы и, следовательно, читателя. Вмещая в ограниченные рамки повести значительный отрезок времени, охватывая в произведении, небольшом по объёму, события, которых хватило бы на большой роман, автор оставляет в стороне от жизни отца Ильи и Лены. А человек этот, судя по скупым деталям, образован, умён, своеобразен. Создаётся впечатление, что Дмитрия Кирилловича волей автора книги как бы лишили права на собственную, выдвинутую вперёд историю. Как будто от читателя утаили какую-то правду о пребывании человека в нетях.

Дмитрия Кирилловича время запоздало. И судьба его, и душа его стали мало-помалу непонятными, действия – труднообъяснимыми. Он от предложенной ему пенсии вдруг… самым непонятным образом отказался наотрез «и всё повторял беспокойно, с суеверным страхом:

/201/

«За ту жизнь мне денег не надо… Теперь уж я сам… Сам проживу…»

И стал непонятный и непонятый человек продолжать свою жизнь среди родных. Именно продолжать жизнь… Она в доме пошла легче и, главное, быстрее. Жизнь пошла быстрее?!

И вот уже первый результат: «Совсем стихла теперь старая Пурлева». Столько делавшая для людей, она «совсем стихла теперь» и «жила будто в сторонке, ни во что не вмешиваясь и совершенно успокоясь. По нескольку раз в день наливала в таз тёплой воды из чайника и всё умывалась с мылом, подолгу и тщательно». Пришла, подступала её пора, пора ухода.

Вскоре и не стало старой русской женщины-матери, которая как бы и имени своего ещё живая лишилась. Её уход нарисован Верой Галактионовой с удивительной выразительностью, точно она пишет уже очень давно и очень опытна. Пишет с редкой чёткостью рисунка.

Рассказывая о смерти, автор (без перерыва во времени, без указания на то, что женщину похоронили, не с абзаца, не с красной строки, без единого слова), после многоточия, посредине фраз, продолжает: «… потом года уходили назад». Невозможно не восхититься этой мудростью! Вот так: «потом уходило время». В соитии нескольких слов, случайно (впрочем, так ли уж случайно?) брошенных, выражена мысль о переходах, сплетениях, переливах времён.

Оказывается, прозу молодого автора надо читать очень внимательно: от бытовой конкретики вдруг производится рывок, скачок в глубину философии. Пассаж о смерти – авторское слово (иногда оно пробивается в произведениях сборника «Шаги» сквозь эпику и диалоги героев) насыщает страницы повести высоким трагизмом, ведь смерть «Успевает («О время, погоди!» – по-тютчевски говоря) вторгнуться в «тайная тайных души, она разворачивает живущего за плечи и, незримая, вкладывает в безвольные пальцы зажжённую свечу памяти и толкает, и ведёт по тесным коридорам прошлого. Колеблющееся от коридорных сквозняков скудное пламя выхватит совсем немногое из бездонной тьмы былого, но увиденное вновь прошлое отпустит человека на волю уже чужим». Коридоры прошлого… Они реальность, они всё меняют. А где же горизонты будущего? У Ильи, чьей речью, слегка закамуфлированно, являются многие фразы о смерти? Но ведь именно у Ильи нет будущего: через кочегарку, он, умерев, уйдёт в прошлое.

Илья – самый интересный человек среди героев произведений, образующих книгу. Он последователь старой Пурлевы, которая жила для своих близких, не размышляя об этом. Илья другой – он декларирует, он философ, философия и водворила его в кочегарку. Думая, вспоминая о старой Пурлеве, этот** человек признаёт: «Я старался повторять, слепо повторят её продвижение… подчинение одному «не повреди». Не повреди необдуманностью, не повреди слепой вспышкой грубого чувства, резким и неумелым. Не повреди ложной добродетельностью…»

Уместно вспомнить, что наши критики спорили о фразе поэта: «Добро должно быть с кулаками». Скорее всего, вопрос о добре в таком аспекте решается применительно к случаю. А случай всегда неповторим. Доброго илью нельзя представить пассивным зрителем в ситуации: трое, четверо, пятеро и т.д. – на одного. Эта ситуация очень часта в нашей литературе и кино, а значит она очень жизненна. В то же время герой «Шагов» ушёл в кочегарку не для того, конечно, чтобы занимать там активную позицию добряка с кулаками. Люди такого плана остаются, никуда не уходят.

Для нашей литературы характерно (и закономерно!) изображение человеческих связей, а не существование в одиночку. Вспомним Чехова, на талант которого чуть и лишь в чём-то малом похожи письмо и почерк Галактионовой. Скорее можно сказать о том, что пока только намечена какая-то веха на пути к традициям русской литературы. Для Чехова было характерно помещение героя не в условия, где он (герой) должен жить, следовательно действовать, а, напротив, туда, где он оказывается лишённым этой возможности. Галактионова именно так и поступает со своим Ильёй.

Сознание этого человека оказалось свободным от стремлений и целей, в какой-то очень условной изоляции, отделённости от необходимости действовать. Рождается много вопросов в связи с Ильёй, умным, читающим, горячо заинтересованным вопросами прошедшего и будущего, жизни и смерти – вневременными проблемами. В. Галактионова как бы не доверилась собственному умению выразить главное в действиях

/202/

человека, продиктованных его характером. Она добавила его записи. Давний поступок (проступок?) с проглоченной похоронкой стал исходным пунктом в формировании личности этого человека. Рассказ о прошлом, подробная характеристика Ильи принадлежат повествователю, пусть открытому, но проявляющему иногда свою активность. Она не всегда запрятана в контекст, «эффект присутствия» ощутим и создаёт особую эмоциональную атмосферу, придаёт достоверность изображённому.

Объективированная «над событиями» манера письма нарушается в повести и обнаруживается носитель художественной субъективности. Ведь даже переход одной манеры к другой имеет значение…

Разумеется, произведение оценивается потому, что в нём есть, что изображено. Всё сказанное о нескольких героях вызвано интересом к произведению и отнюдь не является рекомендацией его автору.

Одни за другим возникают вопросы и раздумья о персонажах Галактионовой.

Неожиданности характера Светы. Они проявились внезапно на поминках в день десятилетия смерти Ильи. Всех, кто был в комнате, женщина сопоставила и противопоставила давно ушедшему человеку. Писательнице, наверное, удалось бы рассказать о натуре и жизни, оказывается, честной и откровенной Светы. Действия женщины на поминках производят большое впечатление. Но насколько выиграла бы повесть, если поступок Светы стал завершением развития её характера или бы просто вытекал из особенностей её внутреннего мира.

В повесть введена, казалось бы, примелькавшаяся история молодой героини, ставшей жертвой вертопраха, сладострастника, легкомысленного эгоиста. В книге Галактионовой ситуация усложнена. Ленку молодое легкомыслие толкнуло к бегству в город. Там в первую же встречу истерзал её мерзкий преступник. И линия поверженной, распятой женщины на этом замкнулась. Родившийся после этого тяжелейшего несчастья её сын стал одним из центральных персонажей повести, но это уже – не о Ленке рассказ.

Автор повести не грешит банальностями. Но вот в истории исчезнувшей и бросившей ребёнка Ленки опущено много из того, что могло обогатить представление о действующих лицах. Здесь могли помочь сведения или*** о страданиях девушки по её возвращении, тревожное ожидание того часа, когда откроется правда о ребёнке. Неизвестно, восприняли ли окружающие, что придавила Ленку нежданная чужая воля незнакомого ей насильника. Ведь важно было родне узнать, что в страшной беде девушки она сама не виновата. Опущено многое – и в этом державная воля, авторская, хозяйская!

В повестях многое связано с проблемой времени, бытового и философского. Но вот время историческое часто и надолго исчезает из поля зрения писательницы. Лишь немногие факты и примеры говорят (и то очень приблизительно) о том, в какие годы происходят события всех повестей сборника.

Некоторые из них не содержат никаких упоминаний о конкретном времени и о том, где оно протекает, в каком историческом контексте вершатся события. Прошли года… Они изменили жизнь и психологию людей. Кирюша неузнаваем, многое переоценил, характер его стал лучше… Но как не обратить внимания на то, что герои Галактионовой жили в кипучей, как бушующий океан, жизни определённых лет, что предпринимаемые ими решения (шаги!) были обусловлены историческим периодом огромной страны. Не бездеятельность стала жизненным принципом Ильи. Спасением этого человека явился именно шаг, поступок, когда он замкнул свою жизнь кочегарской деятельностью. А кто окружал его вне кочегарки? В книге не сказано об этом с достаточной определённостью, каких людей, какой веры, чему и как подверженных, каких лет и населённых пунктов жителей он отвергал, не понимал, как сказано в повести, не всегда дающей ответы на подобные вопросы.

Противоречив Илья. Трудно разгадать его. Философ из кочегарки, разумный эгоист нашего времени? Какого времени? Вопросы опять остаются без ответа. Вместе с тем, как заметил в предисловии к книге «Шаги» Василий Росляков, «нешутейная сила» кроется в её авторе. На будущие успехи талантливой Веры Галактионовой возникает надежда у каждого, кто прочтёт повесть.

К. КУРОВА

/203/

----

*Взывают к нему <…>, сетует…

В данном контексте возможны следующие варианты написания: «Взывают к нему <…>, сетуют…» (наиболее подходящий); «Взывают к нему <…>, сетуя…» (контекстуально возможный).

**этот. – В оригинале: «это».

*** Здесь могли помочь сведения или о страданиях девушки по её возвращении, тревожное ожидание того часа, когда откроется правда о ребёнке.

Необоснованное употребление частицы «или». В данном контексте возможны следующие варианты написания: «Здесь могли помочь сведения о страданиях девушки по её возвращении, тревожное ожидание того часа, когда откроется правда о ребёнке» (отсутствие частицы, наиболее подходящий вариант); «Здесь могли помочь сведения о страданиях девушки по её возвращении, или тревожное ожидание того часа, когда откроется правда о ребёнке» (контекстуально возможный).

----

Курова К. Будто время вдруг остановилось... // Простор. – 1986. – № 10. – С. 201 – 203.

Посвящённая первому сборнику писательницы Веры Григорьевны Галактионовой «Шаги», статья Ксении Куровой была опубликована в 1986 году в 10-м номере журнала «Простор» вместе с отзывом Зинаиды Поляк «…Огонь, мерцающий в сосуде» (С. 198 – 201) в разделе «Два мнения».

Электронная версия статьи максимально приближена к тексту-источнику. В отличие от печатного оригинала введено обозначение буквы ё. Номера страниц обозначены в тексте знаками /201/, /202/ и /203/ соответственно. Ответственный за достоверность – В.А. Педченко.