Александр АНДРЮШКИН. Статья вторая. Гете как провозвестник «Евросоюза нетрадиционной ориентации» (original) (raw)

«Женщины их заменили естественное употребление противоестественным; подобно и мужчины… мужчины на мужчинах делая срам… Так что они исполнены всякой неправды, блуда, лукавства, корыстолюбия, злобы… зависти, убийства, распрей » (Рим. 1:26-29).

Пошловатый Гете выбран немцами на роль своего культурного эталона, и «Институтом Гете» названа система немецких культурных центров по всему миру. Этот факт служит лишней иллюстрацией тому многократно замеченному феномену, что уродство не только не скрываемое, но выставляемое напоказ порой перестает восприниматься как уродство.

О том бюргерском разврате, который подается в прозе Гете в качестве образца «свободных человеческих отношений», будет сказано ниже, но вначале нужно подчеркнуть атеизм, а может быть, точнее – антихристианские убеждения этого «эталонного немца».

Да какие там убеждения у поэта, разве можно искать у него серьезную мораль или философию? – могут мне сказать, и будут неправы. Гете отнюдь не только легкомысленный поэт: он был и мыслителем, и даже ученым, а в роман «Годы странствий Вильгельма Мейстера» включил десятки страниц философских афоризмов.

В книге «Поэзия и правда» Гете философствовал так: «Титаны – обратная сторона политеизма, так же как черт – монотеизма; но черт, равно как и единый Бог, которому он противостоит, - фигура не поэтическая».

Тут Гете высказал важную для себя мысль: «единый Бог» (читай: христианство) – предмет не поэтический, поэзия же (то есть, по Гете, гармоничная, идеальная жизнь) лучше сочетается с некоей легкой формой политеизма, с возрождением духа античности, а может быть – и пантеона античных богов. Что ж, такие настроения были в моде в пост-средневековой Европе, хотя технический прогресс 19 века подталкивал к тому, чтобы отказаться даже от декоративной античности в пользу «натурфилософии», каковую также порой воспевал Гете.

Вот еще цитата из «Поэзии и правды». Гете ставит такую дилемму: «испорчен ли человек грехопадением так, что весь греховен, и лишь в Боге свет, или в человеке есть росток светлого?» Здесь говорится «человек», но подразумевается «Германия» (так как Гете не уставал подчеркивать, что человек – существо коллективное), а следовательно, мы имеем дело с продолжением Лютеровской линии. При Лютере Германия настояла на том, что она не обязана быть частью мировой христианской системы, но может выработать для себя, по сути дела, собственную религию («росток светлого»). Итогом этого стало усугубление немецкой отдельности от остальных христианских наций. И во времена Гете (и при активном его участии) немецкая культура продолжала разрушать остатки христианских ценностей, сделав неизбежным возникновение как нацизма, так и в некоторых отношениях еще более чудовищного современного Евросоюза, с доминирующей ролью Германии в нем.

Но к Гетевской идеологии я вернусь позже, а сейчас обращусь к его прозе, где, разумеется, нет почти ни следа христианства: герои не ходят в церковь и практически не думают о Боге, разве что о «богах» или о «духе природы» и т.п.

Известность Гете принес роман «Страдания молодого Вертера» (1774) – описание пошлейшего и глупейшего любовного треугольника, в котором герой практически влюбляется в невесту на чужой свадьбе: еще до того, как Вертер познакомился с Лоттой, его предупредили, что она готовится к браку с Альбертом. После свадьбы Альберта и Лоты Вертер переходит на положение «друга семьи», и эта роль несчастного воздыхателя была бы смешна, если бы Гете не придал герою демонических черт и не заставил бы его покончить самоубийством.

Поверив в собственный демонизм, Вертер грозит разрушить не только этот конкретный брак, но надругаться над всей христианской моралью и общественными установлениями. Это было в духе революционных настроений той эпохи: бороться с обществом, которое провозглашалось «прогнившим, мерзким, удушающим» и т.д.

О более позднем творчестве Гете принято говорить, что он «образумился», «перешел на консервативные позиции», но я напомню читателю, что в следующих, созданных в зрелые годы романах – «Годы учения» и «Годы странствий Вильгельма Мейстера» Гете описывает, соответственно, групповой брак или групповой секс в первом из этих романов, а во втором фактически защищает гомосексуализм. Поскольку в современном Евросоюзе гомосексуализм как раз разрешен и узаконен, я думаю, что на этом вопросе можно остановиться подробнее (хотя приятного в этом мало).

Сначала о первом из этих двух романов. Молодой герой Вильгельм Мейстер оказывается вовлеченным в деятельность так называемого Общества Башни. Это группа крайне положительных и прогрессивных, молодых же людей, юношей и девушек, которые провозгласили своим идеалом, ни больше, ни меньше, «отречение от эгоизма и служение человечеству».

Общество Башни – тайное, по понятным причинам: они борются против христианской церкви и против сословного строя тогдашней Германии, в которой были графы, бароны, князья; слуги и господа и т.д. Соответственно, хотя цели у общества «благородные», оно вынуждено быть тайным.

Кульминационной сценой романа является ожидание героем, Вильгельмом Мейстером, своей возлюбленной. Она задерживается и приходит лишь поздно ночью; не сразу герой понимает, что это не она, а другая девушка. Но любовного соединения они не останавливают, так как она говорит, что также состоит в Обществе Башни, а потому, «какая, мол, разница»: и она, и возлюбленная героя делают «общее дело». Герой против такой временной замены отнюдь не возражает…

Здесь я хочу затронуть масонский вопрос, но сразу же и уйти от него, сказав, что масонские общества были, в основном, мошенническими структурами, нацеленными на финансовое вымогательство, а не на групповой брак того типа, что описан в романе. Хотя, конечно, и постельный шантаж может быть полезен для финансовых афер.

Главное это то, что, в соответствии с поговоркой «свято место пусто не бывает», как только изгоняют из обихода христианскую церковь, так тут же возникают разного рода «анти-церкви», тайные общества, групповые сексуальные радения и т.д.

Следующий шаг, как я уже сказал, Гете сделал в гомосексуальном направлении, в своем романе «Годы странствий Вильгельма Мейстера», который им не раз перерабатывался и лишь в глубокой старости писатель счел работу над этим романом законченной.

Разумеется, Гете всегда преподносил себя в качестве строго приличного автора, которого могут читать добропорядочные дамы, целые семьи и чуть ли даже не дети. Никакой порнографии он нигде не допускает, многое сказано намеком, а от изящной куртуазности и даже от самих имен действующих лиц аж дух захватывает. Кроме Вильгельма Мейстера тут действуют Наталия (его основная возлюбленная, но не жена), Ленардо, Монтан, Люцидор, Люцинда, Юлия, Герсилия, Одоард и т.д.

Герои, в основном, грациозно пьют чай или кофе, гуляют под зонтиками, «оказывают благотворительную помощь местным беднякам», пишут друг другу обстоятельные послания, которые, разумеется, адресаты прочитывают «с живейшим интересом», хвалят авторов «за глубину высказанных мыслей», отвечают в том же обстоятельном духе и т.д.

Я прошу прощения за ироничность того, как я пишу о Гете… Вообще, в его творчестве, конечно, много хорошего, здорового, светлого, как и во всей немецкой культуре. И, конечно, не только вина Германии, но и ее беда то, что она идет по неверному пути. Так же как не только вина, но и беда Гете в том, что он стал рупором самых отвратительных идей своего века, в том числе – и апологетом гомосексуализма…

К теме этой Гете подводит читателя постепенно. Действие происходит, в основном, в северной Италии и в Германии, как правило, летом, на природе, на берегах живописных речек и озер. Возле воды гуляют прекрасные юноши, девушки… Появляется какая-то Миньона, «девочка-мальчик», Вильгельм наблюдает, как его друг, художник, рисует ее почему-то по памяти, потому что самой Миньоны в это время с ними нет…

«…изображения девочки‑мальчика были весьма разнообразны и по композиции, и по содержанию. То Миньона стояла под высокими колоннами портала и задумчиво рассматривала статуи в преддверье роскошной виллы, то с плеском раскачивалась в причаленной лодке, то взбиралась на мачту, показывая себя смелым матросом…»

Наконец, в главе 11 второй части романа читаем следующие пассажи (из письма Вильгельма Наталии):

«Уже несколько дней я хожу вокруг да около и все не решаюсь взяться за перо: сказать нужно многое… Ты слышала о том, как некий юноша, гуляя по берегу моря, нашел уключину, и она так раздразнила его любопытство, что он раздобыл весло, без которого уключина ни к чему. Но и весло было бесполезно; тогда он рьяно взялся добывать лодку – и это ему удалось. Но и от лодки, весла и уключины было мало проку; тогда он достал мачты, паруса, а следом, одно за другим, и все, что потребно для быстрого и удобного плаванья. Благодаря своей целеустремленности, он достигает немалой ловкости и сноровки, удача ему сопутствует, и в конце концов он оказывается хозяином и капитаном судна много больше первого; успехи его возрастают, он богатеет и приобретает почет и славу среди мореходов».

Здесь я прерву цитату и скажу, что перед нами, по-моему, готовая программа для Евросоюза (только, конечно, зашифрованная) или, по крайней мере, какой-то аспект (допустим, культурный) этой программы. Заключить союз Франции с Германией: вот и уключина с веслом, остальное, как говорится, логически последует. К такому союзу никак не смогут присоединиться ни Англия, ни Россия, и обязательно возникнет то, что И.Р. Шафаревич в своих статьях начала 21 века назвал «романо-германским расизмом». Романо-германский расизм, по И.Р. Шафаревичу, это убежденность в превосходстве Западной Европы над всеми культурами мира: тут и передовая техника, и демократия, и свобода, в частности, сексуальная…

Но вернусь к роману. Вступление с уключиной следует понимать еще и так, что Гете не может сказать всего: какой-то намек для читателя он «оставит на берегу» (как уключину), а ты уж подними ее, читатель, и догадайся, что должно быть дальше.

Вильгельм пишет Наталии о своем детстве в Германии и о том, как родители привезли его в соседнюю деревню в дом лютеранского пастора (христианский мотив важен, но об этом позднее). Там Вильгельм познакомился с деревенскими детьми.

«…старший из этих мальчиков, сын рыбака, годами не намного меня обогнавший и с первого своего появления больше всех мне нравившийся… позвал меня на речку… где в глубокой, тихой и прозрачной воде сновали рыбки. Он по‑дружески показал мне, что надобно делать, как наживлять крючок, и я спроворился несколько раз подряд вытащить на воздух самых маленьких из этих нежных тварей, вовсе того не желавших. Когда мы посидели некоторое время неподвижно, прислонясь друг к другу, приятель мой, как видно, заскучал и указал мне на покрытую галькой косу, врезавшуюся в реку с нашего берега: здесь, мол, лучше всего можно искупаться…»

Тут деревенский мальчик раздевается догола, за ним и герой. «… сложив на косе одежду, я отважился осторожно войти в воду, но не дальше, чем шло отлогое дно. Здесь мой приятель оставил меня, отплыл, относимый поддерживающей его стихией, воротился, а когда он вышел из воды и выпрямился, чтобы обсушиться на солнце, мне показалось, что в глаза мне ударил втрое сильнейший солнечный свет: так прекрасно было человеческое тело, о котором я не имел ни малейшего понятия. Меня он, казалось, рассматривал с таким же вниманием. Даже поспешно одевшись, мы все еще как бы стояли друг перед другом нагие, наши души тянулись друг к другу, и, жарко облобызавшись, мы поклялись в вечной дружбе…»

Гете далее (словами Вильгельма) рассказывает о знакомстве героя в тот же день с девочкой, дочерью судьи. По контрасту, здесь всё совершенно скучно и неярко: они гуляют с этой девочкой по саду («мы, как близкие друзья (выделено мной – А.А.), гуляли с нею»), благопристойно беседуют, и нет ни малейшего эротического чувства или действия героев, хотя Гете добавляет и такой пассаж:

«Когда я смотрю сейчас, спустя много лет, на тогдашнее свое состояние, оно представляется мне поистине завидным. Неожиданно и одновременно испытал я предчувствие дружбы и любви. Ибо когда я неохотно прощался с маленькой красавицей, меня утешала мысль о том, как я открою и поведаю мои чувства новому другу и заодно с этими неведомыми прежде ощущениями мне доставит радость его участие».

Здесь позволительно спросить: с кем же у героя «дружба», а с кем «любовь»? Разумеется, Гете не мог прямо заявить о превосходстве для него однополой любви над двуполой, но, думается, сама «солнечная» яркость сцены купания и, по контрасту, неяркость сцены в саду говорят красноречиво. Тем более, девочка названа «другом», да и Наталия, которой Вильгельм пишет это послание, скорее его друг по переписке и товарищ по Обществу Башни чем что-либо иное.

Тем же вечером герой узнаёт, что мальчик, с которым он вместе купался, утонул. Утонул, хотя и неплохо плавал, но он спасал других, маленьких детей, и те утащили его на дно. И вот трагический финал в пасторской усадьбе:

«Тогда я стал безостановочно ходить вокруг дома, пока не понял, что может мне помочь, и не залез в открытое окно. В большой зале, предназначенной для всякого рода собраний, были уложены на соломе злосчастные дети, нагие, вытянувшиеся и такие бледные, что белизна тел выделялась даже в тусклом свете лампы. Я упал на грудь старшего, на широкую грудь моего друга; не помню, что со мною творилось, я горько плакал, заливая труп слезами. Я что‑то слышал о растирании, которое может помочь в таких случаях, и вот я стал втирать в тело мои слезы, обманывая себя вызванной трением теплотой. В растерянности я задумал вдуть ему в уста воздух и оживить дыхание, но его жемчужные зубы были стиснуты, губы, еще хранившие, казалось, след нашего прощального поцелуя, не подавали в ответ ни малейшего признака жизни. Отчаявшись в человеческой помощи, я обратился к молитве; я плакал, я молился, мне мерещилось, что в эту минуту я непременно сотворю чудо, заставлю его душу очнуться, если она не покинула тела, или вернуться, если она витает поблизости.»

Насчет анти-христианских мотивов, которые есть в этом сюжете (а может быть, это скрыто христианские мотивы?), я, пожалуй, ничего говорить не буду кроме того, что привлеку внимание читателей к «втрое сильнейшему солнечному свету», который почудился герою на обнаженном теле юноши. Вряд ли тут подразумевается христианская Троица, скорее Гете пытается придать религиозное измерение (сравнимое с христианством по силе воздействия) иной, языческой религии, которую он здесь, по сути, проповедует…

То, что эта глава является ключевой для всего романа, становится ясно из следующего факта. Именно после смерти этого мальчика герой решил стать врачом, и стал им. И в самом конце третьей части романа (Глава 18) есть еще одна сцена, где еще один «прекрасный юноша» падает в реку, его вылавливают, раздевают, но прекрасное тело бездыханно…

Тут Вильгельм проявляет свое врачебное мастерство: пускает кровь юноше, который приходит в себя и обнимает спасителя со словами «Если жить, то с тобой!» Как говорится, «Занавес!..»

* * *

Может показаться, что автор этих строк слишком заострил проблему. Ну что, в самом деле, такого: показаны вполне невинные детские переживания, ребятишки купаются голышом, возникает естественный интерес к человеческому телу, но ничего плохого мальчики не делают. Тем более, такой трагический конец! Не предупреждение ли самого Бога описал здесь Гете?

Я думаю, именно так оно и есть: именно грозное Божье предупреждение нам здесь показано. Но проблема-то в том, что, хотя Гете показал это Божье предостережение, он сам не очень склонен был ему внимать. Такова была мода тех времен: люди, принадлежащие к образованному классу, играли, будто в игрушки, со страшными разрушительными силами, быть может, не подозревая, сколь чудовищны эти силы.

Но сегодня, в 21 веке, мы уже можем и обязаны сделать вывод из пережитого: отказ от христианства (а в этом процессе Германия была среди лидеров) приводит к страшным мировым войнам и революциям, к французской гильотине, немецким лагерям смерти, русскому ГУЛАГу.

То, что начинается с невинного, вроде бы, утверждения о «непоэтичности единого Бога», что продолжается попытками поэтизировать природу и эротику, все эти изящные вроде бы статуи античных богов в Летнем саду Петербурга, - всё это заканчивается большой кровью.

Хочу возразить Гете и по поводу «непоэтичности» единобожия: по-моему, оно очень даже поэтично. Разве не красивы такие христианские праздники как Пасха или Рождество? Христианство это и есть соединение добра и красоты.

Также ни в коем случае нельзя согласиться с тем, что якобы «невинными» являются разные нетрадиционные формы эротики и секса. Именно в жестокости обвиняют своих противников сторонники гей-движения. Зачем, дескать, преследовать их движение, которое не только никого не обижает, но даже чуть ли не культивирует среди мужчин «мягкость», то есть, по сути дела, безобидность?

Но думаю, что тех, кто своим поведением разрушает тысячелетние религиозные установления, отнюдь нельзя считать «безобидными». Современный лютеранский пастор «венчает» в церкви однополый брак; что тут, дескать, страшного? Отвечу, что здесь всё страшно. Этот пастор – «волк в овечьей шкуре», как и эти «венчающиеся», ведь они перечеркивают всю Библию, попирают всю человеческую культуру.

Результатом этого могут быть лишь конфликты, злоба, войны, большая кровь, как это и говорится в эпиграфе, цитате из Евангелия.

Так называемое «прогрессивное» или революционное движение в Европе 18-19 веков также отнюдь не было невинно: сам Гете сравнивал действие своего «Вертера» со взрывом. В зрелые годы он так вспоминал об этом романе: «Действие этой книги было велико, можно сказать, громадно – главным образом, потому, что она пришлась ко времени; как достаточно клочка тлеющего трута, чтобы взорвать большую мину, так и здесь взрыв, происшедший в читательской среде, был так велик потому, что юный мир сам уже подкопался под свои устои».

Страшное признание! Но о кровавых революциях и войнах мы поговорим дальше.

Далее читайте:

Статья первая. Являются ли немцы безумным народом?

Статья вторая. Гете как провозвестник «Евросоюза нетрадиционной ориентации».

Статья третья. Обмен с Россией – ударами или ценностями?

Статья четвертая. Ницше или нескрываемое безумие.

.