«ИЗ ПРОТИВОСТОЯНИЯ С СИСТЕМОЙ ОТЕЦ ВЫШЕЛ
Е.В. Короткова-Гроссман:
«Из противостоЯниЯ с системой отец вышел победителем»
Александр Рапопорт
С момента публикации в России романа «Жизнь и судьба» и повести «Все течет» прошло около двадцати лет, однако жизнь и судьба автора этих книг вызывают не меньший читательский интерес, чем истории его героев. О корнях Василия Гроссмана, о его человеческих качествах и особенностях характера рассказывает дочь всемирно известного писателя переводчица и прозаик Екатерина Короткова-Гроссман.
– Екатерина Васильевна, что вам известно об истории рода Гроссман, в частности, о том, откуда пришли они в Бердичев?
– Тут нужно говорить о двух семействах: о Гроссманах и о Витисах. Витис – девичья фамилия матери Василия Семеновича и моей бабушки, Екатерины Савельевны. В старой архивной справке я нашла имя, под которым она была записана при рождении: Малка. В семье Витисов, богатых, образованных купцов, было четыре дочери. По документам у них были еврейские, а в обиходе уже русские имена: Мария, Анна, Екатерина и Елизавета. Моя бабушка получила образование во Франции, а в Бердичеве работала учительницей французского языка. Своего единственного сына она называла Васей, но в его метрике стоит имя, данное при рождении, – Иосиф.
Судя по фамилии, Витисы – евреи из Литвы, по-простому говоря, литваки. Из Прибалтики они перебрались в Одессу. В семейных преданиях фигурирует некий Дувид-Мейр Витис, предприимчивый, крутого нрава человек, основатель семейного купеческого клана. Характерно, что и Витисы, и Гроссманы не из нищеты пробивались в образованное сословие, а от роскоши негоциантов переходили в трудовую интеллигенцию. Как-то отец сказал мне: «Мы не были местечковой шолом-алейхемовской беднотой. Такими, что живут в хибарках и спят вповалку на полу. Это были совсем другие евреи. Они держали собственные конные выезды, жены их носили бриллианты, а дети учились за границей».
– Кем был ваш дед, отец Василия Гроссмана?
– Семен Осипович (Соломон Иосифович) учился в Швейцарии, в Бернском университете. Он получил профессию химика, в начале прошлого века вернулся в Россию и работал на шахтах как горный инженер. Семен Осипович родился в многодетной купеческой семье. Гроссманы были купцами второй гильдии, жили в Бессарабии и занимались хлеботорговлей. По мере того как дети Осипа Гроссмана взрослели, происходило расселение этой большой семьи. Братья и сестры Семена Осиповича эмигрировали до первой мировой войны, большинство – в Америку. Их потомки, американские Гроссманы, живут главным образом в штате Нью-Джерси, ведут родословную, знают о своих российских корнях. Один из них приезжал в Москву в период «оттепели» и виделся с моим отцом. А Семен Осипович остался в России. Думаю, по той причине, что за границей он воспринял социалистические взгляды, вступил в РСДРП и не на шутку увлекся идеями социального преобразования общества. При разделе партии он примкнул к меньшевикам. Известно, что он был одним из организаторов восстания в Севастополе во время революции 1905 года. Впоследствии он вышел из партии.
– Где познакомились родители Василия Гроссмана?
– В Италии. Семен Осипович увел жену от мужа. Бабушка первым браком была замужем за итальянским евреем.
– Романтическая история!..
– Семен Осипович был обаятельным человеком. И многие весьма уже немолодые дамы при встречах со мной с умилением говорили: «Я была знакома с вашим дедушкой. Я так хорошо его помню!» Первый муж моей бабушки был ужасно ревнив, и ей пришлось буквально бежать от него. Просто сказать: «я ухожу к другому» было немыслимо. История и вправду романтичная.
– Брак родителей Василия Гроссмана был заключен под хупой?
– В доме Витисов старинные обряды давно уже не соблюдались. Поколение моих дедушек и бабушек придерживалось атеистических взглядов, как многие интеллигенты той поры. Получив европейское образование, молодые люди отходили от старых обычаев, общаясь друг с другом, разговаривали уже не на идише, принимали вторые, русские имена.
– Сколько времени прожили Семен и Екатерина – они же Соломон и Малка – в Бердичеве и как долго длился их брак?
– Мой отец родился в Бердичеве 12 декабря – а по старому стилю 29 ноября – 1905 года. Ни у бабушки, ни у деда больше не было детей. Не знаю, как долго Семен Осипович оставался в семье, кажется, он довольно быстро уехал, а бабушка, с небольшими отлучками, всю жизнь провела в Бердичеве. Трудно сказать, сколько длился их брак, потому что после разрыва у них сохранились дружеские, очень доверительные отношения. Шла непрерывная переписка, по тону ее трудно понять, писалось это мужу или бывшему мужу.
– Как вы думаете, из-за чего произошел разрыв?
– Дедушка вел кочевую жизнь: как горный инженер, работал в Донбассе, как революционер, создавал и вел марксистские кружки, кроме того, был влюбчив. А бабушка с молодости сильно болела, часто ездила в Одессу, где лечилась в водолечебнице. Сопровождать деда она не могла, в тихом Бердичеве у родителей ей было лучше, чем в Донбассе среди угольной пыли… Но они всю жизнь, вплоть до гибели Екатерины Савельевны в 1941 году, переписывались, и нет даты, фиксирующей их разрыв.
– Василий Гроссман остается с матерью. Как долго он прожил в Бердичеве?
– В Бердичеве он жил недолго. В пятилетнем возрасте Екатерина Савельевна повезла его за границу, какое-то время пробыли во Франции, а потом два года он учился в швейцарском лицее. В самом начале первой мировой войны они вернулись в Россию, в 1914 году отец поступил в приготовительный класс Киевского реального училища. В начале гражданской войны он вместе с матерью вернулся в Бердичев, где учился в бердичевской гимназии и – время настало голодное – подрабатывал пильщиком дров.
– Василий Гроссман понимал идиш?
– Не уверена, что в большой степени. На уровне каких-то общепринятых идиом, поговорок, песен, конечно, понимал, но не думаю, чтобы сам он мог легко на нем объясниться. По крайней мере, я никогда этого не слышала. Скорее всего, и родители его между собой не говорили на идише. Когда в начале 30-х годов я оказалась в доме Витисов и нужно было сказать что-то, чего мне не следовало знать, взрослые переходили на французский. По-видимому, в этих случаях в разговоре осуждалась власть. В доме жили тогда бабушка Екатерина Савельевна, доктор, муж ее покойной сестры, он же владелец дома, и экономка, тоже говорившая по-французски.
– С первой своей женой Василий Гроссман познакомился в Киеве?
– Он и моя мама, Анна Петровна Мацук, вместе учились в киевской профшколе – был такой вариант учебного заведения. Там и познакомились. Мама происходила из черниговских казаков, но в конце XIX века семья переселилась в Оренбург. Там все дети получили хорошее образование. Во время гражданской войны семья вернулась на Украину.
Отец с 1921 по 1922 год учился в Киевском институте народного образования, а в 1923 году перевелся на химическое отделение физико-математического факультета Московского университета.
– К моменту его отъезда в Москву они еще не были мужем и женой?
– Нет, они были еще слишком молоды. Но нравились друг другу, и после отъезда отца в Москву завязалась переписка. В одном из писем он заявил, что их отношения должны быть забыты. Но потом, в конце 20-х, он, студент МГУ, приехал в Киев навестить родных, друзей, увидел маму уже взрослой девушкой, и их роман вспыхнул с новой силой. У них была общая, очень сплоченная компания, одноклассники не могли не собраться, когда Вася Гроссман приехал в Киев.
– Брак их, как и первый брак Семена Осиповича, длился недолго?
– Несколько лет. Поженились они еще студентами, а развелись в 1933 году. Я много думала о причине разрыва. Их ведь связывало очень сильное чувство. Но они оба выросли окруженные большим вниманием и заботой и привыкли к этому. Папа был единственным ребенком, а мама – младшенькая, с большой разницей в возрасте со старшими братьями и сестрами. Конечно, ее баловали, ею восхищались. Короче говоря, оба они привыкли не проявлять, а получать внимание. Я считаю, именно это мешало им ужиться друг с другом. Я хорошо знаю своих родителей. Для отца очень важным было внимание. Внимание к его работе, ко всему, чем он живет. Отзвуки этого рассыпаны по его книгам. Например, с каким восторгом он пишет о женщине, которая внимательна ко всему, даже к тому, что у тебя заболела шея, потому что ты спал в неудобной позе. И он написал о ней, внимательной и заботливой, восторженный монолог. А произносит его герой, похожий на него самого.
– То есть, как писателю, ему необходимы были условия. А женщина может их либо создать, либо разрушить.
– Он еще не был тогда писателем. Что до условий, мама как раз все это умела: создать уют из ничего, готовила очень вкусно. Просто молодые муж и жена обижались друг на друга за недостаток внимания.
– Ваша мама была из семьи казаков. Можно предположить, что, в отличие от поколения своих родителей, Василий Гроссман был ассимилирован и не считал, что его жена должна быть еврейкой?
– У него никогда не было жены-еврейки. Вторая жена, Ольга Михайловна Губер, по одному из родителей была из дворянской среды, по другому – из духовного сословия. Его последняя любовь, Екатерина Васильевна Заболоцкая, – из купеческой семьи. Это все сословия русских людей, кроме сословия купцов, где были разные национальности.
– Уже много написано о том, что Василий Гроссман подвергался преследованию со стороны цензуры, идеологии, партийного начальства. Интересно было бы узнать о его человеческих качествах. И о его женщинах. Ведь это тоже характеризует писателя. Можно ли сказать, что он был любвеобилен?
– Это слово в высшей степени к нему не подходит. Я бы и увлекающимся его не назвала. Отец был человеком сильных чувств, и все три его влюбленности были длительными и глубокими.
– Второму браку Василия Гроссмана тоже предшествовала бурная романтическая история. Ольга Губер была женой писателя Бориса Губера, у них было двое сыновей… Дети остались с отцом.
– Да, сыновья на первых порах остались со своим отцом, Борисом Губером. Мать их навещала. Это был серьезный, прочный брак. Только жить супругам было негде – по приезде из Донбасса у отца долго не было своего жилья в Москве. Их выручила тетка моего отца Елизавета Савельевна Алмаз – некоторое время они жили в ее квартире.
Борис Губер был прозаик, участник литературного объединения «Перевал». Когда начались репрессии, все участники «Перевала» были арестованы. И мальчиков, Мишу и Федю, могли отправить в детский дом как детей «врага народа». Мать их, Ольга Губер – член семьи «врага народа», была арестована. Папа – в то время уже известный писатель – настоял на том, чтобы мальчиков привезли к нему. И оформил над ними опекунство.
После ареста Ольги Губер он писал письма Калинину и в Комиссариат внутренних дел с просьбой пересмотреть дело, убеждал, что она уже несколько лет не член семьи арестованного, а жена Гроссмана. И совершил невозможное – дело на Ольгу Губер закрыли, а ее вскоре выпустили. У меня в архиве лежат характеристики, которые отец дал писателям-«перевальцам», когда его как свидетеля допрашивали в НКВД в связи с этим делом. Он характеризовал их как честных, чистых, преданных своей родине людей. Как человек, дающий показания на арестованных, он был абсолютно безупречен. Это был 1937 год.
– В романе «Жизнь и судьба» есть глава о пожилой интеллигентной женщине, глазном враче, которая погибает в гетто. Прототип героини – мать Гроссмана, ваша бабушка?
– Да, эту главу – о женщине, пишущей сыну письмо перед уходом в гетто, – он создавал, думая о судьбе матери. Бабушка вместе с другими, не сумевшими эвакуироваться, погибла в 1941 году во время немецкой оккупации. Из дома доктора Шеренциса, где я жила ребенком, она ушла в гетто. Но тогда, в 1933-м, до этого было далеко, целых семь лет. Помню, как приехал однажды отец, я ему страшно обрадовалась, а он обнял меня, поднял на вытянутых руках, долго читал мне Чуковского, всячески развлекал меня.
– После войны вы вернулись в Украину?
– После войны мы с мамой и отчимом жили во Львове, где я окончила школу и поступила в университет. Потом переехали в Харьков, где я пошла сразу на 2-й курс Харьковского института иностранных языков, на английское отделение. Экзамены за первый курс сдала сразу, на одни пятерки. Английский язык – моя профессия. Я переводила английскую классическую прозу XIX и ХХ веков.
– Вы в Москве начали переводить английскую прозу?
– Еще раньше, в Донбассе. После института, получив диплом, я решила пойти по стопам отца – поехала в Донбасс, в шахтерский поселок работать в школе учительницей английского языка, а в свободное время переводила Диккенса, Голсуорси. Жила там в тех же условиях, что и все жители поселка.
– Вам хотелось попасть в эту среду?
– Мне хотелось попасть в аспирантуру. И поначалу я была не довольна. Но потом поняла, что это хорошо – пожить в гуще народа, узнать то, чего не знают москвичи. Что касается аспирантуры, то с фамилией Гроссман меня упорно не хотели туда брать. Шла полным ходом кампания по борьбе с «космополитами». Меня рекомендовали в аспирантуру преподаватели Харьковского института иностранных языков. Протестовали против этого парторг и преподаватель марксизма, а он всегда мне только пятерки ставил. Я училась хорошо, моя курсовая получила первую премию на городском конкурсе студенческих научных работ, да и помнили все, как я в институт поступала. В общем, заметная была девочка. Сдавать экзамены в аспирантуру Харьковского университета мне позволили не сразу. Долго не приглашали, но отец написал письмо депутату Верховной Рады, украинскому поэту Миколе Бажану, и меня допустили к сдаче. Я единственная сдала специальность на пять, тем не менее меня не приняли. Через год я сдавала снова, и все повторилось: у меня была пятерка по специальности, у остальных не было и четверок. После экзаменов погнали нас на собеседование в обком. В обкоме члены комиссии стали меня спрашивать о национальности мамы и отчима…
– Даже отчим их интересовал?
– И он тоже. А еще им почему-то показалось подозрительным, что моя мать, этническая украинка, уроженка Оренбурга, уральская казачка, в паспорте записана русской, хотя рядом стоит ее украинская фамилия. Это их заинтересовало: как же так, почему русской записалась? Позже я узнала, что уральские казаки охотно принимали в свою среду людей разных национальностей. Они были подданными Российской империи, воевали в составе русской армии, разговаривали по-русски, ну как им еще записываться? А в харьковском обкоме прицепились ко мне: почему мама записана русской с фамилией Мацук?
– И что же вы им отвечали?
– Что-то добросовестно объясняла. Например, стала говорить, что, когда мама родилась, в документах писали еще не национальность, а вероисповедание, а ее родной город назывался тогда не Чкалов, а Оренбург. Они смеялись и говорили: мы знаем, знаем. Вообще, они были весьма благодушны, но в аспирантуру по английской филологии не пустили. Почему я хочу заниматься наукой, не спрашивали, выясняли исключительно национальность членов семьи. Дома я сказала: «Странно, что о национальности кота не спросили».
– Когда вы переехали в Москву?
– Отца я навещала ежегодно, приезжала на каникулы. В 1955 году приехала из Харькова и устроилась на работу в Библиотеку иностранной литературы, очень недолго жила в квартире Ольги Михайловны, потом для меня сняли отдельное жилье. Отец показывал мне Москву, брал с собой, когда шел в гости, в ресторан, на прогулку. Мы много общались, какое-то время жили вдвоем на Ломоносовском проспекте.
– 1955 год – благополучный период: вышел в полном объеме роман «За правое дело», состоялся ХХ съезд, страна была полна надежд… Василий Гроссман чувствовал себя на подъеме?
– Да, я помню, что он тогда, к пятидесятилетию, орден получил. Вообще у него было три ордена. Два боевых – Красной Звезды и Боевого Красного Знамени; много боевых медалей. А к пятидесятилетию он получил орден Трудового Красного Знамени. Боевые ордена он получил не только за Сталинград. Редко кто из корреспондентов столько бывал на фронтах в моменты наступления, обострения боевых действий. Он был почти во всех «горячих точках» и благодаря этому стал очевидцем основных событий Отечественной войны. Курская дуга, форсирование Днепра, освобождение Одессы, Харькова, Варшава и Варшавское гетто, взятие Берлина – его дневники переполнены материалом. Сейчас они изданы.
– Задолго до истории с романом «Жизнь и судьба» пришлось прятать другую рукопись: составленную им и Эренбургом «Черную книгу». Таким образом, опыт спасения рукописи появился уже в конце 40-х годов. Вы обсуждали с ним запрет «Черной книги»? Удалось ли сохранить и опубликовать все, ими отобранное?
– Нет, этого мы не обсуждали. Насколько я знаю, они с Эренбургом включали в текст «Черной книги» не все, что им присылали, а наиболее значительные, на их взгляд, материалы. То, что они тогда отобрали, удалось в полном объеме сохранить и издать в начале 1990-х годов. Отец глубоко пережил геноцид своего народа. В Треблинке он подобрал детскую игрушку, деревянный кубик, весь исцарапанный, со стертыми рисунками. Этот кубик всегда лежал на его письменном столе.
В. Гроссман за рабочим столом.
– Естественно, что Василий Гроссман откликнулся, не мог не откликнуться на то, что называют словом «Катастрофа». А вне этих событий еврейство его интересовало?
– Во всех его книгах есть герои-евреи: ремесленники, инженеры, солдаты, у них еврейские имена, внешность, манера говорить. Уже в рассказе «В городе Бердичеве» появляется еврейская тема. В «Степане Кольчугине», например, есть Капилевич, очень характерный персонаж… Ну и дальше, в других романах…
– Это как у писателя-реалиста, который видел, что такие люди есть, и описывал их…
– Я думаю, это несколько больше. Вот Анатолий Бочаров, выпустивший две книги о жизни и творчестве отца, обратил внимание… Можно было написать: «Пришли два молодых человека». Но Гроссман пишет: «Пришли два молодых еврея». Он не упускал случая написать о евреях. В «Кольчугине», например, царский генерал вспоминает о том, как евреи поддержали патриотический порыв в начале первой мировой войны, участвовали в шествии рядом с черносотенцами – несли свитки Торы. Если описана маевка, то ремесленник-еврей сидит рядом с заводскими рабочими, рассказывает историю о своих товарищах из местечка. У отца этого много. Я думаю, у него было интеллигентское чувство вины, точнее, чувство долга, как у человека, оторвавшегося от черты оседлости, ушедшего в другую среду. Было ощущение, что надо помнить…
– Судя по воспитанию и кругу общения, человеком религиозным, относившим себя к той или иной конфессии, его назвать нельзя. Он был атеистом?
– Да, в его прозе, особенно в довоенный период, есть много свидетельств того, что он был атеистом. Но его всегда интересовало поведение священнослужителя, и горящие своей верой священники вызывали уважение. У него описаны католик в «Жизни и судьбе», молоканин в повести «Добро вам», о них он пишет очень уважительно.
– Как вы можете объяснить разрыв, который произошел между Ольгой Губер и Василием Гроссманом? Они жили вместе больше двадцати лет. Потом он решил, что отношения исчерпаны. Появилась новая любовь?
– Ольга Михайловна была преданной и верной женой, больше того, она по натуре была подругой борца. В то же время она была властной и ревнивой. Да и характер вспыльчивый. Это делало ее несправедливой и жесткой в отношениях с родней мужа. Все это накапливалось… В круге общения отца появилась другая женщина, Екатерина Васильевна Заболоцкая. Она едва ли стала бы «декабристкой», но была доброжелательной, мягкой. Завязалась дружба домами, постепенно это переросло в романтические отношения. Они познакомились в 1946 году, отцу был сорок один год, Екатерина Васильевна на год моложе, обе семьи жили тогда в коттеджном городке на углу Беговой и Хорошевки. Там же жили Каверин и Липкин, многие известные люди. У отца был один из первых телевизоров в Москве; Заболоцкие и Каверин часто приходили смотреть.
– Гроссман и Заболоцкая официально заключили брак?
– Они не расписались. Снимали комнату, потом отец получил кабинетик на Ломоносовском. Когда люди долго живут вместе, а потом расходятся, это не так, как у молодежи, которая может легко все переменить. Там бывали временные возвраты в прежнюю семью и новые уходы. Екатерина Васильевна дала в газету объявление о разводе с Заболоцким, а отец не развелся с Ольгой Михайловной. Потом они жили в доме на Красноармейской улице, в одном подъезде, но в разных квартирах. Екатерина Васильевна принимала папиных гостей.
– Известно, что у Василия Гроссмана были и другие романы, помимо этих трех.
– Ничего об этом не знаю. Зато не раз встречала дам, склонных принимать желаемое за действительное. Меня удивляло, как немного им требовалось, чтобы вообразить себе…
– В чем, по-вашему, были причины его успеха у женщин? Его манера ухаживать, остроумие, талант, внешность?
– Мама рассказывала, каким красивым был он в молодости. Рост – 178 см, правильные черты лица, большие голубые глаза, темные волнистые волосы, да еще и усы носил. Все остальное – и талант, и обаяние, и остроумие, – разумеется, были при нем.
– Вы помните какие-то его шутки в быту, поведение в компании?
– Как-то на школьные каникулы я приехала к нему погостить, и перед уходом говорю: ко мне может подружка зайти, она такая хорошенькая была в прошлом году, а сейчас хуже. И ушла: все время моталась то в театр, то в музей. Прихожу, а папа мне говорит: приходила девочка со следами былой красоты.
Если говорить о компаниях, то он очень любил своих старых друзей, встреченных в детстве и юности: Ниточкины, Лобода, Тумаркины. Отец был склонен к долгим дружеским отношениям. Эти связи он сохранил до конца, а друзья оставались верны ему и после его ухода. В нем было что-то от гуру. Он сам это любил: научить, как правильно, как думать и как поступать. Однажды в Ялте отдыхали большой компанией, и вот раздается стук в дверь, он открывает: вся компания – писатели и их жены – стоят на коленях с протянутыми к нему руками и – хором: «Научите, как жить!»
Бердичев. Дом, в котором родился Василий Гроссман.
– Василий Гроссман тоже любил устраивать розыгрыши?
– Еще какие! Но все это в молодости, до войны. Он очень ценил дружбы, завязавшиеся во время его работы в армейских газетах. Однажды – это мне после отца еще и Алексей Каплер рассказывал, – когда отец приехал с фронта, компания военных корреспондентов собралась у него в коммуналке на улице Герцена. Вдруг звонок в дверь, входит посыльный и говорит, что Василия Гроссмана вызывают в Кремль для вручения ордена. Отец не захотел нарушать компанию и ответил, что сейчас у него встреча с фронтовыми друзьями, пусть уж орден ему позже дадут, не в торжественной обстановке.
Это был яркий, остроумный, жизнерадостный человек, хотя и не лишенный вселенской грусти. Не надо делать из него замкнутого и угрюмого страдальца. Все то, на что цензура пыталась навсегда наложить запрет, сохранено его друзьями, опубликовано в течение трех лет и переведено на многие языки. Из противостояния с системой, арестовавшей его рукописи, отец вышел победителем.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.