Л Н Толстой - Письмо к Эрнесту Кросби о непротивлении (original) (raw)

О непротивлении

(письмо к Эрнесту Кросби).

My dear Mr. Crosby.

Я очень радуюсь известиям о вашей деятельности и о том, что деятельность эта начинает обращать на себя внимание. Пятьдесят лет тому назад провозглашение Гаррисона 1о непротивлении вызвало только охлаждение к нему, и вся 50-летняя работа Баллу 2в том же направлении была встречена упорным молчанием. Я с большим удовольствием прочел в Voice 3 прекрасные мысли американских писателей о вопросе непротивления. Делаю исключение только для старого, ни на чем не основанного, клевещущего на Христа мнения господина Bemis, предполагающего, что изгнание Христом скотины из храма означает то, что он бил кнутом людей и советывал поступать так же своим ученикам.

Мысли, выраженные этими писателями, в особенности Н. Newton'ом4 и G. Herron'ом, 5 прекрасны, но нельзя не пожалеть о том, что мысли эти отвечают не на тот вопрос, который Христос поставил перед людьми, а на тот, который поставили на его место так называемые православные учители церквей, главные и самые опасные противники христианства.

Mr. Higginson6 говорит, что закон непротивления недопустим, как общее правило (non-resistance is not admissible as a general rule). H.Newton говорит, что практические последствия (practical results) приложения учения Христа будут зависеть от степени веры, которую будут иметь люди в это учение. Г-н C. Martyn 7 полагает, что та стадия, в которой мы находимся, еще неудобна для приложения учения о непротивлении. G. Herron говорит о том, что для того, чтобы исполнять закон непротивления, нужно выучиться прилагать его к жизни. То же говорит и г-жа Livermore, 8 предполагая только в будущем возможным исполнение закона непротивления.

Мнения эти все трактуют о том, что выйдет для людей, если бы все были поставлены в необходимость исполнения закона непротивления; но, во-первых, совершенно невозможно заставить всех людей принять закон непротивления, а во-вторых, если бы это и было возможно, то это было бы самым резким отрицанием того самого принципа, который устанавливается. Заставить всех людей не насиловать других! Кто же будет заставлять людей?

В-третьих, и главное, то, что вопрос, поставленный Христом, совсем не в том, может ли непротивление стать общим законом для всего человечества, а в том, что должен делать каждый отдельный человек для исполнения своего назначения, для спасения своей души и для совершения дела божия, что сходится к одному и тому же.

Христианское учение не предписывает всем людям никаких законов, оно не говорит людям: следуйте все, под страхом наказания, таким-то правилам, и вы все будете счастливы, — а объясняет каждому отдельному человеку его положение в мире и показывает ему то, что для него лично неизбежно вытекает из этого положения. Христианское учение говорит каждому отдельному человеку, что жизнь его, если он признает свою жизнь своею и целью ее — мирское благо своей личности или личностей других людей, не может иметь никакого разумного смысла, потому что благо это, поставленное целью жизни, никогда не может быть достигнуто, потому что, во-первых, все существа стремятся к благам мирской жизни и блага эти приобретаются всегда одними существами в ущерб других, так что каждый отдельный человек не только не может получить желаемого блага, но, по всем вероятиям, должен даже испытать в борьбе за эти недостигнутые блага еще много ненужных страданий; во-вторых, потому что если человек и приобретает мирские блага, то, чем больше он приобретает их, тем меньше они удовлетворяют его и тем больше он желает новых; в-третьих, главное, потому что, чем дольше живет человек, тем неизбежнее наступают для него старость, болезни и, наконец, смерть, уничтожающая возможность какого-либо мирского блага.

Так что если человек считает свою жизнь своею и целью ее — мирское благо, свое или других людей, то жизнь эта не может иметь для него никакого разумного смысла. Разумный смысл жизнь получает только тогда, когда человек понимает, что признание своей жизни своею и целью ее — мирское благо личности, своей или других людей, — есть заблуждение и что жизнь человека принадлежит не ему, получившему эту жизнь от кого-то, но тому, кто произвел эту жизнь, а потому и цель ее должна состоять не в достижении блага своего или других людей, атолько в исполнении воли того, кто произвел ее. Только при таком понимании жизни она получает разумный смысл, и цель ее, состоящая в исполнении воли бога, становится достижимой, и, главное, только при таком понимании становится ясно определенною деятельность человека, и он не подлежит уже неизбежным при прежнем понимании отчаянию и страданиям.

Мир и я в нем, — говорит себе такой человек, — мы существуем по воле бога. Мира всего и моего отношения к нему я не могу знать, но то, что хочет от меня бог, пославший меня в этот бесконечный по времени и пространству и потому недоступный моему пониманию мир, я могу знать, потому что это открыто мне и в предании, т. е. в совокупном разуме прежде меня живших лучших людей мира, и в моем разуме, и в моем сердце, т. е. в стремлении всего моего существа.

В предании, совокупности мудрости всех лучших людей, живших до меня, мне сказано то, что я должен поступать с другими так, как хотел бы, чтобы другие поступали со мною; разум мой говорит мне, что наибольшее благо людей возможно, только тогда, когда все люди будут поступать так же.

Сердце мое спокойно и радостно только тогда, когда я отдаюсь чувству любви к людям, требующему того же. И не только я могу знать, что мне надо делать, но могу знать и знаю то дело, для которого нужна и определена моя деятельность.

Всего дела божия, того, для чего существует и живет мир, я не могу постигнуть, но совершающееся в этом мире дело божье, в котором я участвую своей жизнью, доступно мне. Дело это есть уничтожение раздора и борьбы между людьми и другими существами и установление между ними наибольшего единения, согласия в любви; дело это есть осуществление того, что обещали еврейские пророки, говоря, что наступит время, когда все люди будут научены истине, перекуют копья на серпы и мечи на орала и лев будет лежать с ягненком.

Так что человек христианского понимания не только знает то, как ему надо поступать в жизни, но знает и то, что ему надо делать.

Ему надо делать то, что содействует установлению царства божия в мире. Для того же, чтобы делать это, человеку нужно исполнять внутренние требования воли бога, т. е. поступать любовно с другими так, как бы он хотел, чтобы поступали с ним. Так что внутренние требования души человека сходятся с тою внешнею целью жизни, которая поставлена перед ним.

Человек, по христианскому учению, есть работник бога. Работник не знает всего дела хозяина, но ему открыта та ближайшая цель, которая достигается его работой, и даны определенные указания о том, что он должен делать, в особенности даны ясные указания о том, чего он не должен делать, чтобы не противодействовать той цели, для достижения которой он послан на работу. В остальном же ему предоставлена полная свобода. И потому для человека, усвоившего христианское понимание жизни, совершенно ясен и разумен смысл его жизни, и не может быть ни минуты колебания о том, как ему надо поступать в жизни и что ему следует и, главное, чего не следует делать для того, чтобы исполнить назначение своей жизни.

И тут-то, при таком для человека христианского понимания ясном, несомненном с двух сторон указании того, в чем состоит смысл и цель человеческой жизни, и как человек должен поступать, и что делать и чего не делать, и являются люди, называющие себя христианами, которые решают, что в таких-то и таких-то случаях человек должен отступать от данного ему закона бога и указания общего дела жизни и поступать противно и данному закону и общему делу жизни, потому что, по их умозаключениям, последствия поступков, совершенных по данному богом закону, могут быть невыгодны или неудобны для людей.

По данному и в предании, и в разуме, и в сердце закону человек должен поступать всегда с другими так, как он хочет, чтобы поступали с ним; должен содействовать установлению между существами любви и единения; по решению же этих дальновидных людей, человек должен, пока еще исполнение закона, по их мнению, преждевременно, насиловать, лишать свободы, убивать людей и этим содействовать не любовному единению, а раздражению и озлоблению людей. Вроде того, как если бы приставленный к определенной работе каменщик, знающий, что он участвует вместе с другими в постройке дома, и получивший ясное и несомненное распоряжение от самого хозяина о том, что ему надо выкладывать стену, получил бы приказание от таких же, как он, каменщиков, не знающих, как и он, общего плана постройки и того, что полезно для общего блага, о том, чтобы перестать выкладывать свою стену, а раскидывать работу других.

Удивительное заблуждение! Существо, нынче дышащее и завтра исчезающее, которому дан один определенный, несомненный закон, как ему прожить свой короткий срок, это существо воображает себе, что он знает то, что нужно и полезно и своевременно всем людям, всему миру, тому миру, который, не переставая, движется, развивается, и во имя этой воображаемой каждым по-своему пользы предписывает себе и другим на время отступать от данного ему и всем людям несомненного закона и не поступать со всеми так, как бы он хотел, чтобы поступали с ним, не вносить в мир любовь, а насиловать, лишать свободы, казнить, убивать, вносить в мир озлобление тогда, когда мы найдем, что это нужно. И предписывает поступать так, зная, что самые ужасные жестокости, мучения, убийства людей, от инквизиций и казней и ужасов всех революций до теперешних зверств анархистов и избиения их, происходили и происходят только потому, что люди предполагают, что они знают то, что нужно людям и миру; зная, что в каждый данный момент всегда есть две противоположные партии, из которых каждая утверждает, что надо употреблять насилие против противуположной: государственники против анархистов, анархисты против государственников, англичане против американцев, американцы против англичан, немцы против англичан, англичане против немцев и т. д., во всех возможных перемещениях и сочетаниях.

Но мало того, что человек христианского понимания жизни по рассуждению ясно видит, что нет для него никакого основания отступать от ясно указанного ему богом закона его жизни для того, чтобы следовать случайным, шатким, часто противоречивым требованиям человеческим, но такой человек, если он уже некоторое время живет христианскою жизнью и развил в себе христианскую нравственную чуткость, уже не по одному рассуждению, но по чувству — буквально не может поступать так, как требуют от него люди.

Как для многих людей нашего мира невозможно истязать, убить ребенка, хотя бы такое истязание могло спасти сотни других людей, так точно для человека, развившего в себе христианскую чуткость сердца, становится невозможным целый ряд поступков. Христианин, например, принужденный к участию в суде, где человек может быть приговорен к казни, к участию в делах насильственного отнятия имущества, в прениях об объявлении войны или в приготовлениях к ней, не говоря уже про самую войну, находится в том же положении, в котором находился бы добрый человек, принуждаемый к истязанию или убийству ребенка. Он не то что по рассуждению решает, что ему не должно, но он не может сделать то, чего от него требуют. Потому что для человека существует нравственная невозможность известных поступков, такая же точно, как и невозможность физическая. Как человеку невозможно поднять гору, как невозможно доброму человеку убить ребенка, так невозможно и человеку, живущему христианской жизнью, участвовать в насилии. Какое же могут иметь значение для такого человека рассуждения о том, что для какого-то воображаемого блага он должен сделать то, что для него уже стало нравственно невозможно?

Но как же поступать человеку, когда для него очевиден вред следования закону любви и вытекающему из него закону непротивления? Как поступать человеку, — всегда приводимый пример, — когда на его глазах разбойник убивает, насилует ребенка, и спасти ребенка нельзя иначе, как убив разбойника?

Обыкновенно предполагается, что, представив такой пример, ответ на вопрос не может быть иной, как тот, что надо убить разбойника для того, чтобы спасти ребенка. Но ответ этот ведь дается так решительно и скоро только потому, что мы не только все привыкли поступать так в случае защиты ребенка, но привыкли поступать так в случае увеличения границ соседнего государства в ущерб нашего, или в случае провоза через границу кружев, или даже в случае защиты плодов нашего сада от похищения их прохожим.

Предполагается, что необходимо убить разбойника, чтобы спасти ребенка; но стоит только подумать о том, на каком основании должен поступить так человек, будь он христианин или нехристианин, для того чтобы убедиться, что поступок такой не может иметь никаких разумных оснований и считается необходимым только потому, что 2000 лет тому назад такой образ действия считался справедливым, и люди привыкли поступать так.Для чего нехристианин, не признающий бога и смысла жизни в исполнении его воли, защищая ребенка, убьет разбойника? Не говоря уже о том, что, убивая разбойника, он убивает наверное, а не знает еще наверное до последней минуты, убил бы разбойник ребенка или нет, не говоря уже об этой неправильности, кто решил, что жизнь ребенка нужнее, лучше жизни разбойника?

Ведь если человек нехристианин и не признает бога и смысла жизни в исполнении его воли, то руководить выбором его поступков может только расчет, т. е. соображения о том, что выгоднее для него и для всех людей: продолжение жизни разбойника или ребенка? Для того же, чтобы решить это, он должен знать, что будет с ребенком, которого он спасает, и что было бы с разбойником, которого он убивает, если бы он не убил его. А этого он не может знать. И потому, если человек нехристианин, он не имеет никакого разумного основания для того, чтобы смертью разбойника спасать ребенка.

Если же человек христианин и потому признает бога и смысл жизни в исполнении его воли, то какой бы страшный разбойник ни нападал на какого бы то ни было невинного и прекрасного ребенка, то еще менее имеет основания, отступив от данного ему богом закона, делать над разбойником то, что разбойник хочет сделать над ребенком; он может умолять разбойника, может подставить свое тело между разбойником и его жертвой, но одного он не может: сознательно отступить от данного ему закона бога, исполнение которого составляет смысл его жизни. Очень может быть, что, по своему дурному воспитанию, по своей животности, человек, будучи язычником или христианином, убьет разбойника не только в защиту ребенка, но даже в защиту себя или даже своего кошелька, но это никак не будет значить, что это должно делать, что должно приучать себя и других думать, что это нужно делать.

Это будет значить только то, что, несмотря на внешнее образование и христианство, привычки каменного периода так сильны еще в человеке, что он может делать поступки, уже давно отрицаемые его сознанием. Разбойник на моих глазах убивает ребенка, и я могу спасти его, убив разбойника; стало быть, в известных случаях надо противиться злу насилием.

Человек находится в опасности жизни и может быть спасен только моею ложью; стало быть, в известных случаях надо лгать. Человек умирает от голода, и я не могу спасти его иначе, как украв; стало быть, в известных случаях надо красть.

Недавно я читал рассказ Коппе, 9 где денщик убивает своего офицера, застраховавшего свою жизнь, и тем спасает его честь и жизнь его семьи. Стало быть, в известных случаях надо убивать.

Такие придуманные случаи и выводимые из них рассуждения доказывают только то, что есть люди, которые знают, что не хорошо красть, лгать, убивать, но которым так не хочется перестать это делать, что они все силы своего ума употребляют на то, чтобы оправдать эти поступки. Нет такого нравственного правила, против которого нельзя бы было придумать такого положения, при котором трудно решить, что нравственнее: отступить от правила или исполнить его? Но такие придуманные случаи никак не доказывают того, что правила о том, что не надо лгать, красть, убивать, были бы несправедливы. То же и с вопросом непротивления злу насилием; люди знают, что это дурно, но им так хочется продолжать жить насилием, что они все силы своего ума употребляют не на уяснение всего того зла, которое произвело и производит признание человеком права насилия над другим, а на то, чтобы защитить это право.

«Fais се que dois, advienne que pourra» — «делай, что должно, и пусть будет, что будет» — есть выражение глубокой мудрости. То, что каждый из нас должен делать, каждыйнесомненно знает, то же, что случится, мы никто не знаем и знать не можем. И потому уже не только тем, что мы должны делать должное, мы приведены к тому же, но и тем, что мы знаем, что должно, а совсем не знаем того, что случится и выйдет из наших поступков.

Христианское учение есть учение о том, что должен делать человек для исполнения воли того, кто послал его в жизнь. Рассуждение же о том, какие мы предполагаем последствия от тех или других поступков людей, не только не имеет ничего общего с христианством, но есть то самое заблуждение, которое разрушается христианством.

Воображаемого разбойника с воображаемым ребенком никто еще не видал, и все ужасы, наполняющие историю и современность, и производились и производятся только потому, что люди воображают, что они могут знать последствия могущих совершиться поступков.

Ведь дело в чем? Люди жили прежде зверской жизнью и насиловали и убивали всех тех, кого им было выгодно насиловать и убивать, даже ели друг друга и считали, что это хорошо. Потом пришло время, и в людях, тысячи лет тому назад, еще при Моисее, явилось сознание, что насиловать и убивать друг друга дурно. Но были люди, которым насилие было выгодно, и они не признавали этого и уверяли себя и других, что насиловать и убивать людей дурно не всегда, но что есть случаи, в которых это нужно, полезно и даже хорошо. И насилие и убийства, хотя и не столь частые и жестокие, продолжались, только с той разницей, что те, которые совершали их, оправдывали их пользой людей. Вот это-то ложное оправдание насилия и обличил Христос. Он показал, что так как всякое насилие может быть оправдываемо, как это и бывает, когда два врага насилуют друг друга и оба считают свое насилие оправдываемым, и нет никакой поверки справедливости определения того или другого, то надо не верить ни в какие оправдания насилия, и ни под каким предлогом, как это сначала еще сознано человечеством, никогда не употреблять их.

Казалось бы, что людям, проповедующим христианство, надо бы старательно разоблачать этот обман, потому что в разоблачении этого обмана и состоит одно из главных проявлений христианства. Но случилось обратно: люди, которым выгодно было насилие и которые не хотели расстаться с этими выгодами, взяли на себя исключительное проповедование христианства и, проповедуя его, утверждали, что так как есть случаи, в которых неупотребление насилия производит больше зла, чем употребление его (воображаемый разбойник, убивающий воображаемого ребенка), то учению Христа о непротивлении злу насилием не надо следовать вполне, и что отступать от этого учения можно для защиты жизни своей и других людей, для защиты отечества, ограждения общества от безумцев и злодеев и еще во многих других случаях. Решение же вопроса о том, в каких именно случаях должно быть отменяемо учение Христа, предоставлялось тем самым людям, которые употребляли насилие. Так что учение Христа о непротивлении злу насилием оказалось совершенно отмененным и, что хуже всего этого, что те самые, которых обличал Христос, стали считать себя исключительными проповедниками и толкователями его учения. Но свет во тьме светит, и ложные проповедники христианства опять обличены его учением.

Можно думать об устройстве по нашему вкусу мира, никто не может помешать этому, можно делать то, что нам выгодно и приятно и для этого употреблять насилие над людьми под предлогом блага людей, но никак нельзя утверждать, что, делая это, мы исповедуем учение Христа, потому что Христос обличал этот самый обман. Истина рано или поздно окажется и обличит обманщиков, как это и случается теперь.

Только бы был поставлен правильно вопрос человеческой жизни, так, как он поставлен Христом, а не так, как он извращен церквами, и сами собою разрушатся все нагроможденные церквами на учение Христа обманы. Вопрос ведь не в том, что хорошо или дурно будет для человеческого общества следование людьми закону любви и вытекающему из него закону непротивления, а в том, хочешь ли ты — нынче живущее, а завтра и всякую минуту понемногу умирающее существо — исполнить сейчас, сию минуту и вполне волю того, кто послал тебя и ясно выразил ее и в предании, и в твоем разуме и сердце, или хочешь, делать противное этой воле? И как только вопрос поставлен так, то и ответ может быть только один: хочу сейчас, сию минуту, ни докудова не откладывая, и никого не дожидаясь, и не соображаясь с кажущимися мне последствиями, по мере всех сил моих, исполнять то, что мне однонесомненно повелено тем, кто послал меня в мир, и ни в каком случае, ни при каких условиях, не хочу, не могу делать противное этому, потому что в этом единственная возможность разумной, небедственной моей жизни.

Лев Толстой.

12 января 1896 года.

Печатается по машинописной копии, представляющей собой, по-видимому, чистовую копию с подлинника, отправленного Кросби, и совпадающей с текстом, впервые опубликованным М. К. Элпидиным в Женеве в 1896 г. под заглавием «Письмо Л. Н. Толстого к американцу о непротивлении». Судя по сохранившимся на черновых рукописях датам, письмо писалось с 7 по 12 января 1896 г.

Эрнест Кросби (1856—1906) — американский писатель и общественный деятель, сочувствовавший взглядам Толстого. См. т. 87, стр. 306.

1 Гаррисон (William Lloyd Garrison, 1805—1879), американский прогрессивный общественный деятель и писатель, борец за отмену рабства в Соединенных Штатах; к концу жизни был сторонником учения о непротивлении злу насилием. См. т. 63, стр. 345.

2 Адин Баллу (Adin Ballon, 1803—1890), американский писатель и общественный деятель, сторонник учения о непротивлении злу насилием.

3 «Voice» («Голос»), нью-йоркская газета.

4 X. Ньютон (Richard Heber Newton, 1840—1914), американский пастор в г. Бостоне.

6 Джордж Херрон (George Herron, 1862—1925), американский пастор, сторонник христианского социализма. См. т. 68, стр. 107.

6 Хиггинсон (Thomas Wentworth Higginson, 1823—1911), американский журналист, сотрудник газеты «Voice».

7 Карлос Мартин (Carlos Martyn, 1843—1917), американский пастор.

8 Ливермор (Mary Ashton Livermore, 1820—1905), участница движения против рабства в Соединенных Штатах, поборница женского равноправия.

9 Коппе (Francois Coppée, 1842—1908), французский поэт и драматург. Имеется в виду его рассказ «Le bon crime» («Преступление с доброй целью») из сборника «Contes tout simples» («Совсем простые рассказы»), Париж, 1894, стр. 1—37.

Date: 18 мая 2014

Изд: Л.Н.Толстой. ПСС в 90 тт., т. 69. М.-Л., «ГИХЛ», 1954.

OCR: Адаменко Виталий (adamenko77@gmail.com)