1. «Особый путь» России – община как

форма эксплуатации. (original) (raw)

Заметки по книге С.Г.Кара-Мурзы "Советская цивилизация"

Две первые главы книги «Советская цивилизация», несомненно, являются ключевыми для всего последующего ее понимания. В них дается принципиальная оценка движущих сил и направленности российских революций 1917г., и отсюда делаются выводы о всем характере послереволюционного развития.

Даже неспециалисту по истории российского крестьянства конца XIX – начала XX веков известно, что для этого периода были характерны:

- рост имущественного расслоения среди крестьянства;

- распад традиционной сельской общины;

- сельское перенаселение и отток активного населения из деревни в города;

- противостояние общинного и помещичьего землевладения.

На рубеже веков Россия переживала кризис традиционной исторически сложившейся хозяйственной системы, которая изо всех сил сопротивлялась натиску капиталистических отношений. В этой связи очень интересна предпринятая автором попытка вскрыть анатомию кризиса, показать логику противостояния традиционного крестьянского «мира», борющегося за самосохранение, и новых форм хозяйствования, подразумевающих обезземеливание сельских работников, их фактическую пролетаризацию.

Автор совершенно справедливо указывает, что общинная форма земледелия и землевладения составляла уникальную особенность России, выделяла ее из ряда других стран. Однако, некоторые его аргументы в пользу тезиса об «уникальности» России весьма слабы.

«Достаточно сказать, что в России из-за обширности территории и низкой плотности населения транспортные издержки в цене продукта составляли 50%, а, например, транспортные издержки во внешней торговле были в 6 раз выше, чем в США. Как это влияло на цену, рентабельность, зарплату, стоимость кредита и пр.? По сути, один лишь географический фактор заставлял в России принять хозяйственный строй, очень отличный от западного.»

К сожалению, ссылки здесь нет, и нам остается только гадать, в каком году это было, и было ли вообще. США тех времен также обладали немалой территорией и не очень высокой плотностью населения. Основные потребители экспортируемого продовольствия – европейские страны – находились для США за океаном, а для России – всего лишь за пограничным шлагбаумом. Можно предположить, что основной фактор, снижавший транспортные издержки в США – более развитая, чем в России, сеть железных дорог. Но ведь это не фатальное, а устранимое с течением времени обстоятельство, как оно может определять хозяйственный строй?

«Мы уж не говорим о том, что совершенно необходимым условием для возникновения и развития западного капитализма было длительное изъятие огромных ресурсов из колоний. <…> По данным Броделя, в середине XVIII в. Англия только из Индии извлекала ежегодно доход в 2 млн. ф.ст., в то время как все инвестиции в Англии оценивались в 6 млн. ф.ст. <…> Еще более жесткие оценки значения ресурсов колоний и "третьего мира" дал К.Леви-Стросс, а в последнее время - экономисты ООН.»

С.Г.Кара-Мурза вообще исключительное внимание уделяет в своей книге теме колониальной эксплуатации – но об этом стоит поговорить отдельно. Скажу пока только, что в книге Ф.Броделя «Структуры повседневности. Материальная цивилизация, экономика, капитализм. XV-XVIII вв.» (Т. 1. М.: Прогресс, 1986.), включенной автором в список «литературы, полезной для размышлений», таких данных я не нашел. Книгу можно найти по адресу http://dima.history.yar.ru/brod/contents1.htm(правда, почему-то без первых двух глав). Но нет там данных о доходах, "извлеченных из Индии". Странный какой-то факт: кочует у С.Г.Кара-Мурзы из книги в книгу, а откуда взялся - не понять.

Но главное, какой резон сравнивать нищую ресурсами Англию и богатейшую землей и недрами Россию? Не лучше ли еще раз сравнить с США, которые развивали свою экономику, обходясь без колоний и практически без экспорта капитала? Много ли они заработали на торговле с «банановыми республиками»? Можно вспомнить также Канаду и Австралию, которые сами находились на положении полуколоний. Можно, наконец, вспомнить Германию, практически не имевшую колоний до конца XIX века, Австро-Венгрию, Италию, Данию, Швецию. А ведь возник там капитализм, и развивался, и неплохо выглядел!

Колонии, несомненно, приносили метрополиям немалые доходы – иначе за них бы не держались и не воевали. Принципиально важно другое – развитие капитализма возможно и без колоний, при условии наличия у страны собственных природных ресурсов. Впрочем, даже и этот тезис слишком жёсток – достаточно вспомнить пример Голландии, Дании, Японии, стремительное развитие во второй половине XX века стран Юго-Восточной Азии. Мы видим из истории, что капитализм может произрастать на самых различных почвах. Что, однако, не значит – «на любой».

Я хотел бы обратиться к еще одной цитате из Броделя, использованной С.Г.Кара-Мурзой. Он пишет:

«Самый дотошный историк нашего века Ф.Бродель, изучавший “структуры повседневности” - детальное описание потоков и использования всех средств жизни, писал: “Капитализм является порождением неравенства в мире; для развития ему необходимо содействие международной экономики... Он вовсе не смог бы развиваться без услужливой помощи чужого труда”.»

А вот полностью цитата из работы Броделя «Динамика капитализма», откуда автор почерпнул этот аргумент:

«Короче, европейский мир-экономика в 1650 году являет собой соединение, в котором сосуществуют самые разные общества — от уже капиталистического в Голландии до крепостнических и рабовладельческих, стоящих на самой низшей ступени лестницы общественного прогресса. Эта одновременность, синхронность ставит уже, казалось, решенные проблемы. Действительно, само существование капитализма зависит от этого закономерного расслоения мира: внешние зоны питают промежуточные и, особенно, центральную - да и что такое центр, если не вершина, если не капиталистическая суперструктура всей конструкции? По закону взаимности, если центр зависит от поставок с периферии, то и она зависит от потребностей центра; диктующего ей свою волю. Ведь именно Западная Европа как бы вновь "изобрела" и экспортировала античное рабство в Новый Свет, именно ее экономические нужды вызвали вторичное закрепощение крестьян в Восточной Европе. Все это придает вес утверждению Иммануэля Валлерстайна о том, что капитализм является порождением неравенства в мире; для развития ему необходимо содействие международной экономики. Он является плодом авторитарной организации явно чрезмерного пространства. Он не дал бы столь густой поросли в ограниченном экономическом пространстве, он и вовсе не смог бы развиваться без услужливой помощи чужого труда.

Это положение объясняет ход истории иначе, чем привычная последовательная схема: рабовладение, феодализм, капитализм. Оно выдвигает во главу угла одновременность, синхронность — категории со слишком яркой спецификой, чтобы их действие оставалось без последствия. Однако и это положение не объясняет всего, да оно и не способно все объяснить.»

Что отсюда видно? Во-первых, что процитированное утверждение принадлежит не Броделю, а Валлерстайну. Во-вторых, что, по мнению Броделя, капитализм не только особенно быстро развивается на фоне неравенства – он способен и сам создавать и углублять это неравенство, консервировать отсталость периферии. В-третьих – что одно лишь неравенство не объясняет причин развития капитализма.

Попробую пояснить мое понимание последнего тезиса. Откровенным грабежом колоний занималась, как известно, Испания начиная с XVI века. И в результате не только не разбогатела, завезя в Европу огромное количество золота из Америки – наоборот, к концу XVIII из великой европейской державы превратилась во второразрядное государство. Награбленное растранжиривалось а не инвестировалось, труд в метрополии потерял конкурентоспособность по сравнению с участием в колониальных авантюрах, самые инициативные и предприимчивые покидали страну в поисках удачи и свободы.

Аналогично, последней крупной колониальной державой XX века была Португалия. Для экономического развития ей это не сильно помогло.

Сам по себе приток денег может быть бесплоден. Плодотворен подход к делу.

И еще, как я уже говорил выше, в гуманитарных работах крайне важен контекст. Из той же процитированной работы Броделя следует, что он различает термины «материальная жизнь» «рыночная экономика» и «капитализм», используя последний термин для обозначения отношений, связанных в основном с движением торгового и финансового капитала. Поэтому, когда я, ссылаясь на Маркса, говорю, что для развития капиталистических отношений колонии не обязательны, а С.Г.Кара-Мурза, ссылаясь на Броделя, доказывает обратное – мы просто говорим о несколько разных вещах.

Еще из Броделя, о временах промышленной революции в Англии:

«В целом, все секторы английской экономики оказались на высоте этого внезапного всплеска производственной активности, не было никаких задержек, никаких перебоев. Так, значит, дело во всей национальной экономике в целом? К тому же революция в английской хлопчатобумажной промышленности вышла снизу, из обыденной жизни. Открытия чаще всего делались ремесленниками. Промышленники нередко были выходцами из низших сословий. Инвестируемые капиталы были вначале небольшими и с легкостью занимались. Таким образом, не уже накопленные богатства. не Лондон с его торговым и финансовым капитализмом стояли у истоков этого удивительного превращения. Только после 1830 года Лондон установил свой контроль над промышленностью. На этом широком примере прекрасно видно, что капитализм, который вскоре получит название промышленного, опирался на силу и жизнеспособность рыночной экономики и даже базового слоя экономики, мелкой, но склонной к новаторству промышленности и не в меньшей степени на всю действующую систему производства и обменов, которая вынесла этот капитализм на своих плечах. Последний рос, формировался и набирал силу лишь в той мере, в какой это позволяла та экономика, которая служила ему опорой.

При всем этом, однако, английская промышленная революция, безусловно, не смогла бы стать тем, чем она стала в отсутствие условий, благодаря которым Англия практически сделалась безраздельной хозяйкой мировых просторов. Этому, как известно, в значительной мере способствовали Великая французская революция и наполеоновские войны. И если хлопковый бум в течение долгого времени принимал все более широкий размах, то это потому, что его постоянно стимулировало открытие новых рынков: португальских, а затем испанских владений в Америке, Оттоманской империи, Индии... Мир, сам того не желая, был активным пособником английской промышленной революции

В свете сказанного столь острая дискуссия между теми, кто допускает объяснение успехов капитализма и промышленной революции лишь внутренними причинами и преобразованием социально-экономических структур в стране, и теми, кто не желает видеть ничего другого кроме внешних причин (сводящихся, по сути дела, к империалистической эксплуатации остального мира), на мой взгляд, является беспредметной. Эксплуатировать мир не может любой желающий. Для этого необходимо обладать изначальным могуществом, которое не созревает быстро. В то же время очевидно, что такое могущество, сформировавшееся в результате долгой работы над собой, усиливается путем эксплуатации других, и в ходе этого двойственного процесса дистанция, отделяющая могущественную державу от других стран, увеличивается. Так что оба объяснения (с помощью внутренних к внешних причин) оказываются неразрывно связанными.»

/*Ф.Бродель. Динамика капитализма. Лекция 3 "Время мира" */

В российской историографии крестьянской общине посвящено много исследований. Историки так называемого государственного направления (Б.Н. Чичерин, А.Д. Градовский, Г.И. Лентович, В.И. Сергиевич, П.Н. Милюков и др.) доказывали, что первобытная община на Руси давно исчезла, и община XVIII - XIX веков создана сверху, правительством, для того, чтобы обеспечить круговую поруку при сборе с крестьян налогов и повинностей. Историки-славянофилы (М.П. Погодин, К.С. Аксаков, И.В. Киреевский, А.С. Хомяков) считали русскую крестьянскую общину исконной, предопределившей самобытность развития России по сравнению с Западом, утвердившей здесь общинный дух в противоположность западному индивидуализму. В пользу первой точки зрения свидетельствуют аргументы исторического плана, приведенные в предисловии П.А. Кудинова, академика Межрегиональной академии агроземельного менеджмента и крестьянской политики (МААМиК) к книгам И.В.Чернышева «Аграрно-крестьянская политика России за 150 лет» и «Крестьяне об общине накануне 9 ноября 1906 года»: (http://courier.com.ru/co_5/co_5/chrn.htm)

В работах многих российских историков убедительно доказано, что при колонизации земель (а по Ключевскому, вся история России есть история колонизации) крестьяне фактически становились частными собственниками, хотя их права никогда не подтверждалось каким-либо законодательным актом. При Иване III по существу начался процесс национализации: вся земля в Московском княжестве, ранее принадлежавшая на правах частной собственности боярам-вотчинникам и крестьянам, стала переходить в собственность государства (а вернее, государя) и раздаваться служилому сословию - дворянам. Таким образом, вотчинная система землевладения была заменена на поместную, а это означало, что хозяйствовавшие на переданной дворянам земле крестьяне, которые ранее де факто были ее частными собственниками, де юре переставали быть таковыми. При этом крестьяне как были, так и остались государственными тяглецами, т.е. плательщиками, поскольку при поместной системе земля, которой пользуются крестьяне, принадлежит одновременно и государству, и помещику. Экономической реализацией этого двойственного земельного отношения стала плата за землю: помещику - в виде оброка или барщины, государю - в виде государственных податей. Такие земли стали называть черными (в отличие от белых земель, которые обрабатывались помещичьими холопами и на которые не распространялось государственное тягло).

В XV и XVI веках община представляла из себя самоуправляющийся союз свободных крестьян на обширной территории, который обычно называют «волостная община» или «волость-община». Члены такой волости-общины владели землей на праве частной собственности, однако самостоятельным субъектом собственности являлась и сама волостная община. В ее владении находились леса, сенокосы, пастбища, озера, вместе с тем она имела некоторые права и на земли, принадлежащие крестьянам на праве частной собственности. Так, в ее владение переходили все выморочные и покинутые собственниками участки. Волость-община охраняла целостность волостной территории и боролась против перехода деревень и пустошей во власть монастырей и других крупных землевладельцев.

Государство увидело в самобытной и древней волости-общине ту ячейку, через которую можно эффективно проводить в жизнь свою волю. Соответственно эти общины наделялись определенными государственными функциями. Так, Московское государство в отношении к волости-общине стремилось, во-первых, к ее огосударствлению, а во-вторых, к всемерному использованию в своих интересах ее механизма самоуправления. К примеру, государственные грамоты наделяли мирские власти правом раскладки податей и их взимания с членов волостной общины. Здесь права и обязанности были тесно взаимоувязаны. Община несла полную ответственность за уплату общей суммы податей, падавших на ее членов. Иначе говоря, для исправной уплаты причитающихся податей и несения различных повинностей все члены общины связывались государством круговой порукой.

По мере увеличения числа членов общины стали ощущаться нехватка удобных пахотных угодий и нарастать так называемое земельное утеснение. Эти два процесса: усиление государственно-политических функций общины и рост земельных утеснений - сыграли роковую роль в исторической судьбе частной крестьянской собственности на землю. Община постепенно расширяла свои поземельные функции. В ряде областей, где особо остро ощущалась нехватка земельных угодий, крестьянский мир на сходах принимал решения под давлением средних и бедных, малоземельных членов общины о справедливом переделе земли. Этим наносился смертельный удар по частной крестьянской собственности на землю. Поскольку община выполняла государственные функции, то и усиление ее поземельной власти, ее действия по обобщиниванию крестьянских земель воспринимались как государственная необходимость, что подтверждалось порядком уплаты государственных податей. Раз подати собирались по тяглецам, то и землю требовали наделять соответственно.

В волостной общине XV—XVI веков земельных переделов еще не было. Земельные угодья находились и в частной, и в общинной собственности. Однако политическая составляющая крестьянской общины, усиленная государственными функциями, господствовала над крестьянами членами общины как частными земельными собственниками. Государство юридически не признавало и не защищало частную крестьянскую земельную собственность. В столкновениях общины и крестьянина-собственника верх одерживала община, т.е. сход крестьянского мира, на котором в большинстве были малоземельные крестьяне.

В государственной политике по отношению к общине прослеживаются два направления. Так, Екатерина II получила две докладные записки аграрных авторитетов того времени: одну - от статс-секретаря Козьмина, другую - от прогрессивного агронома-помещика Елагина. Статс-секретарь убеждал царицу, что право частной собственности на землю, которым фактически обладают черносошные и дворцовые крестьяне, крайне убыточно для казны. Он настаивал на введении у этого класса крестьян тех же земельных отношений, что и у помещичьих. Наиболее правильным Козьмин считал «повелеть крестьянам делить землю и раздавать в волостях недостаточным равномерно». В докладной записке Елагина предлагался альтернативный вариант решения земельного вопроса у не-помещичьих крестьян. Он выступал в защиту частного, наследственного владения землей крестьянами, предлагал Екатерине II «подать пример» дворянству, по «непроницанию» своему непонимающему собственных выгод, и ввести в «домостроительство дворцовых имений новый распорядок, состоящий в потомственном владении крестьянами землей».

Екатерина II была знакома и с наказами крестьян, поступавшими в созданную ею в 1767 году законодательную комиссию. Так, экономические крестьяне (бывшие церковные, монастырские) считали несправедливым лишение их права отчуждать и закладывать свои земли. Они добивались восстановления права свободной продажи и залога земель, которое было отменено межевыми инструкциями 1754-1766 годов. Их мотивировка была такова: хозяйственные дела складываются так, что иногда возникает необходимость продать или заложить землю, так же как и прикупить ее. Без этого, писали они, крестьянское хозяйство придет в упадок, так как лишится возможности получить у заемщиков деньги, необходимые для поправки дела, и в этих же целях прикупить себе земли.

Однако екатерининское правительство решило вопрос о способах ведения крестьянского хозяйства экономических крестьян совсем не так, как они просили. В 1771 году Коллегия экономии (Экономическая коллегия), ведавшая делами этого разряда крестьян, разослала своим чиновникам на местах наставления, в которых от них требовалось не допускать семейных разделов и совместно с миром своевременно равнять землю между крестьянскими хозяйствами. Крестьян предписывалось сажать на тягло с 15 лет, снимать с тягла в 60 лет, следить за тем, чтобы в тягле (т.е. в крестьянском хозяйстве) было не менее трех работников. Таким образом, этими наставлениями отменялась частная собственность на землю у экономических крестьян, взамен вводилась общинная, упразднялся предпринимательский тип ведения хозяйства. Хозяйство экономического крестьянина отныне ставилось под жесткий контроль мира и стоявшего над ним казначея, назначаемого Экономической коллегией. Вот они-то и надзирали за тем, чтобы крестьянин своевременно пахал, сеял, выполнял другие хозяйственные работы, а, главное, вносил своевременно в казну все причитающиеся с него платежи, причем крестьянская община отвечала круговой порукой за их исправность. Не крестьяне, а община юридически была признана субъектом права собственности на землю. То же произошло с разными временными интервалами и с другими разрядами государственных крестьян — удельными, однодворцами, черносошными.

Рачительных крестьян-хозяев возмущало то, что их ставшие плодородными земли, с таким трудом окультуренные и удобренные, отнимают и передают в руки тех, кто к этому не имел никакого отношения. Они просили о «повелении им владеть по прежнему порядку, безотъемлемо, землями, записанными по писцовым книгам и по крепостям, и по другим сделочным письмам». Однако полного единодушия среди крестьян относительно переделов не было. Сторонниками переделов земли выступали не только беднейшие слои государственных крестьян, но иногда и богатые, надеющиеся захватить у своих должников их прирезки.

Особые экономические условия хозяйствования исторически сложились и у черносошных крестьян Севера — Архангельской, Вологодской и Олонецкой губерний. Черносошники были лично свободными, платили казне оброк. Однако в отличие от однодворцев у них искони было развито самоуправление, крестьянский мир. Государство использовало последний для исполнения некоторых функций: сбор налогов и податей, поставка рекрутов, поддержание порядка среди крестьян. Мирские избранники несли лично перед казной суровую ответственность за недоимки. Что же касается отношения к земле черносошных крестьян, то они ею распоряжались вплоть до XVIII века на праве частной собственности: совершали сделки по ее купле-продаже и залогу, эти сделки регистрировались правительственными учреждениями, а значит, имели юридическую силу. Рыночный оборот земли, естественно, порождал экономическую дифференциацию среди черносошников: появились много- и малоземельные крестьяне, а следовательно, и различные взгляды на земельную собственность. Правительство беспокоил тот факт, что образование малоземельных черносошных крестьян сопровождалось все возрастающим снижением объема денежных поступлений в казну в целом от данного крестьянского мира. Следовательно, дифференциация наносила ущерб интересам казны. Поэтому в междоусобной борьбе крестьян черносошной общины правительство занимало сторону тех, кто терял землю, становился малоземельным и плохим плательщиком. Уже со второй половины XVIII века правительство, опираясь на малоземельные слои крестьян, повело решительную борьбу с практикой рыночного оборота черносошных земель и к насаждению на Севере поземельной передельной общины. Об этом красноречиво говорят законодательные акты государства того времени. Так, в Межевой инструкции 1754 года предписывалось все купленные у черносошных крестьян монастырями, церковью, архиереями, посадскими людьми земли отобрать безденежно и возвратить их бывшим владельцам. Межевая инструкция 1766 года повторила требование о безденежном возвращении черносошным крестьянам их земель, а кроме того, ограничила их право распоряжаться своими земельными наделами, запретив им продавать ее «не себе равным». В этой инструкции предписывалось также земли черносошных крестьян впредь порознь не межевать и проводить одинаковую нарезку их.

Предпринимательские слои черносошных крестьян так просто без борьбы, без сопротивления не сдавали своих позиций: даже после межевых инструкций и указов о поверстке они покупали, продавали и сдавали свои земли в залог, хотя все это и потеряло юридическую силу. Екатерининское правительство повело решительную борьбу с такими явлениями. Оно стремилось вытравить из крестьянских голов саму мысль об их праве на полную, неурезанную частную собственность на землю, энергично приступило к прямой ее экспроприации и насильственному насаждению общинного землевладения, невзирая на яростное сопротивление предпринимательских слоев государственных крестьян.

Высшая государственная администрация отнюдь не была обеспокоена тем, что, лишая государственных крестьян права на частное землевладение, она этим действием вызывает всеобщее неприятие частной собственности на землю вообще. Государственная власть не задумывалась над реальной опасностью для помещиков воспитания в крестьянах антисобственнических чувств, выработки у них соответствующего менталитета. Свою лепту, причем значительную, государство внесло и в формирование в сознании крестьянских масс стойкого убеждения, что земля в России ничейная, Богова, а потому вся она должна принадлежать сообща крестьянам.

Экономические достижения европейского капитализма вызвали к жизни своеобразное европейское мессианство, учение о всесильности и экстерриториальности капитализма. В противовес ему возникло российское мессианство. Россия объявлялась центром особой славянской цивилизации, основой которой являются общинные устои с их крестьянским миром и поземельной общинной собственностью на землю. Политико-идеологическая оценка форм поземельной собственности получила примат перед экономической. Европу одолевали пролетарские волнения. Дворянство в массе своей желало предотвратить их возможное проявление в России. Спасение виделось в сохранении и развитии крестьянской общины. Вот почему и появились на свет в первой половине XIX века киселевские реформы, насаждавшие среди государственных крестьян общинные порядки. Страх перед «призраком коммунизма», распространением социалистических идей и их восприятием населением оказался сильнее убедительнейших аргументов прогрессивных помещиков-агрономов, предприимчивых крестьян и интеллигенции, поддерживающей предпринимательский путь развития России. Чаша весов склонилась в пользу общины.

Огромные усилия потребовалось прогрессивным деятелям Крестьянской реформы для включения в положение 1861 года статьи 165-й. Ее первая часть предоставляла крестьянам право выхода из общины с согласия мира, а вторая - право выхода без согласия мира, но с досрочной уплатой выкупного долга. Именно вокруг этой статьи и развернулась борьба сторонников и противников общины в последующие полвека. Но почему? Ведь домохозяин, вышедший из общины и хозяйствующий на собственном земельном участке, полностью уплатил выкупной долг, следовательно, фискальные мотивы насильственного удержания его в общине, отпадали. Значит, оставались в силе другие, более мощные причины, а именно, политические и идеологические. Таким образом, примат политики и идеологии над экономикой играл роковую роль в выборе наиболее эффективной формы земельной собственности и только тормозил экономическое развитие сельского хозяйства в пореформенный период.

14 декабря 1893 года Государственный Совет принял новый закон, запрещавший выход из общины без ее согласия даже при досрочном выкупе надела (вторая часть 165-й статьи), а также продажу, залог и дарение наделов «лицам не приписанным к сельским обществам», т.е. право выхода из общины без согласия мира действовало лишь 32 года. Впрочем, в этом нет ничего удивительного: голоса в Государственном Совете распределились пропорционально числу сторонников и противников общины в среде дворянства. Большинство же дворян по-прежнему считало, что общинное землевладение выгодно ему и экономически и политически, а меньшинство, наоборот, рассматривало общину как экономически вредный и весьма опасный политически институт, который несет с собой нищету крестьянским массам, постоянные голодовки, подготавливает почву для крестьянских бунтов. Община, по мнению меньшинства, требовала и будет требовать - землю народу.

Социологические обследования Вольного экономического общества показали, что при оценке роли и места общины обозначались, по крайней мере, три основные группы мнений. Одна группа крестьян давала резко отрицательную оценку общины, не видела в ней ничего полезного. Община, по их мнению, была вредна во всех отношениях. Эта группа крестьян безусловно выступала за ее ликвидацию и переход к личной частной собственности на землю и участковую форму хозяйствования — хуторам и отрубам. Вторая часть крестьянства отстаивала старые общинные порядки с переделами земли и обращалась к власти за поддержкой поземельной общины. Третья группа крестьян выступала за то, чтобы дать возможность развиваться общине в сторону кооперации или формирования артельного хозяйства. Те же три группы взглядов на общину были выявлены и в среде сельской интеллигенция — духовенства, земских чиновников, врачей, учителей, землеустроителей и агрономов. Определить общее соотношение сил между указанными группами трудно: оно различалось по регионам. В одних более сильными были позиции сторонников общины, в других — ее противников.

Но так или иначе большинство крестьян стояло за реформирование поземельных отношений и самого крестьянского мира. Почва для столыпинской реформы была подготовлена во всех слоях тогдашнего общества.

© Дмитрий Ниткин 2002