Илья Бройдо (original) (raw)
Илья Бройдо.
БРОЙДО Илья Матвеевич (1933- 2002), Заслуженный художник РФ В 1951 г. поступил в МВХПУ (б. Строгановское), на отделении монументально-декоративной живописи. Учился у В. П. Комарденкова, Н. Л. Белянина, Н. Х. Максимова, С. В. Герасимова, В. И. Козлинского, Г. И. Опрышко. По окончании «Строгановки» в 1958 году поступил на работу в Комбинат Монументально-Декоративного Искусства, где проработал много лет, оформляя общественные здания монументально-декоративными композициями в различных техниках и материалах.
Биография с сайта www.broido.monumental-art.ru
Автопортрет. 2002 г.
Жил-был Художник один
Домик имел и холсты. Впрочем, холсты – лирические пейзажи и портреты - он писал в основном для души. А на жизнь зарабатывал как художник-монументалист: делал витражи, мозаики, рельефы – звонкие и яркие, наряжающие в праздник убогие коробки типовых зданий. Крепкий, признанный мастер, он, в общем-то, был вполне успешным оптимистом. Насколько в России ХХ века мог быть успешным и оптимистичным сирота, беспартийный, еврей.
А потом в стране начался капитальный ремонт и его радостный талант оказался ненужным.
Он сравнивал свое поколение с обитателями зоопарка, которых некие благодетели вышвырнули из клеток, не потрудившись обучить, как жить на воле. И даже как сопротивляться, тоже толком никто не знал. Году в восемьдесят восьмом Художник в первый и последний раз решил выйти на демонстрацию – звали на защиту Культуры.
- Ты опытный человек, сделай мне плакат-бутерброд, - попросил он.
- Может, не стоит, - засомневалась я, опытная, - еще «демократизатором» достанут.
Тогда он вспомнил сказку, которую рассказывал своим детям: о двух лягушках, угодивших в крынку с молоком - одна сдалась и утонула, а другая барахталась изо всех сил, пока не сбила масло. И Художник решил барахтаться. В конце концов, он и вправду крепко владел своим ремеслом.
Можно было вернуться к лирическим пейзажам или вообще начать лепить нечто модное и конвертируемое – свечечки и березки. Но он, мужчина, глава семьи, переживший пытку ненужностью, выбрал тесные врата. На его новых холстах ожила новая Россия - Россия конца века и тысячелетия - сбитая с толку, горькая, но пронзительно родная.
Загаженный Арбат, оскверненный символ шестидесятников: наглые купчики и выставленные на продажу женщины и знамена – «Свободная торговля».
Оборванная Мать со спящим – или мертвым? – Сыном на заплеванном полу подземного перехода – «Нищая».
Летящий над баррикадой Белый Лебедь в балетной пачке, ожесточенные люди и бумажная иконка у горки мелких подмосковных яблок – «19 августа 1991. Яблочный Спас».
Дом - корабль с обугленным парусом, на асфальте багровая лужа и человеческий силуэт мелом – «Расстрел Белого Дома».
Дюжие омоновцы в серебристых шлемах-сферах волокут худенького парнишку с обрывком красного в руках – «Расправа». По дате – 1986 год – понятно: расправляются с демократом.
Вновь марсианские шлемы и демонстранты, под ногами обрывки красного: «С праздником, дорогие товарищи!». Это «Первомай 93-го года» - расправляются с коммунистами.
Окровавленная плоть арбуза, всаженные в столешницу угрюмые черные ножи, груда черных плодов – голов? - «Тревожная осень 92 года».
Я думаю, что сначала Художник просто защищался от хаоса. И брошенный им вызов был попыткой удержать равновесие. Но тут произошло нечто столь же удивительное, сколь закономерное. Мастер не просто стал писать про другое – вновь обретая смысл жизни и уверенность в себе, он стал писать по-другому: с сумасшедшей энергетикой, ярко, мощно, дерзко. Настолько по-другому, что прошлые работы, казалось, принадлежат не ему. Пригвождая к полотну свое собственное видение мира, он заговорил на языке, понятном каждому – языке искусства. Его образы яростно проламывали холст, притягивали и тревожили, даруя зрителю чувство сопричастности.
Мне кажется, я понимаю, чем Художник заслужил этот потрясающий дар. Просто для него не существовало понятия - «чужая беда». И великая сила его со-чувствия оборачивалась подлинным чувством: он сражался вместе с пожарными Чернобыля, захлебывался, уходя на дно с «Адмиралом Нахимовым», горел с пассажирами злополучных поездов 211 и 212, стоял плечом к плечу с непримиримой оппозицией. А потом рассказывал об этом – так правдиво, как может только переживший.
Потом была Чечня. Художнику, чье детство совпало с той, Великой войной, был ненавистен кураж подонков с автоматами, глумление над беззащитными, горькое слово «заложник». Без лишних слов и объявлений он начал свой личный крестовый поход: вставал каждый день на рассвете и брал кисти, чтобы рассказать о пережитой им еще одной чужой беде.
На исходе лета девяносто шестого он написал картину: женщина в ситцевом платье с окаменевшим лицом прижимает к груди русоголового мальчонку. В спину подталкивают автоматами боевики с завязанными лицами. Розовый южный песок перечеркивают угольные тени, и, заслоняя небо, вьется, бьет по глазам изумрудная зелень знамени - «Заложники Буденновска».
Вторая картина сначала показалась мне этюдом к «Заложникам»: точно такая же заплаканная ситцевая женщина, тот же смуглый парень с автоматом и замотанным тряпкой лицом. Только земля черная, а позади не зеленое знамя - горящий домик. И ребенок – темноволосый малыш - почему-то бесстрашно тянет ручонку к автомату.
На оборотной стороне холста было написано: «Семья».
Потом появились «Взорванный дом», «Жертва теракта на Пушкинской», «Захват»...
И «Норд-Ост» он тоже обязательно написал бы. Но на четвертые черные сутки, когда список погибших перестал умещаться на экране телевизора, Художник, столько раз умиравший, взял и умер взаправду.
Врач сказал: «косвенная жертва террористического акта». Но он не знал, что Художник - заслуженный художник России Илья Матвеевич Бройдо был не жертвой, а бойцом. И смерть его – боевая потеря.
Это очень важно для меня. Потому что Илья Бройдо – мой отец. И хотя мне с каждым годом все больше его не хватает, я благодарю Всевышнего, что он пощадил Художника, не дав дожить до Беслана.
Здесь читайте:
Эпоха Великой Отечественной (репродукции картин).
Храмы России (репродукции картин)
Революция и поэты (репродукции картин).