Елена ЦОКУР (original) (raw)

О проекте
Редакция
Авторы
Галерея
Для авторов
Архив 2010 г.
Архив 2011 г.

Редсовет:

Вячеслав Лютый,
Алексей Слесарев,
Диана Кан,
Виктор Бараков,
Василий Киляков,
Геннадий Готовцев,
Наталья Федченко,
Олег Щалпегин,
Леонид Советников,
Ольга Корзова,
Галина Козлова.

"ПАРУС"

"МОЛОКО"

"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

СЛАВЯНСТВО

РОМАН-ГАЗЕТА

"ПОЛДЕНЬ"

"ПОДЪЕМ"

"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"

ЖУРНАЛ "СЛОВО"

"ВЕСТНИК МСПС"

"ПОДВИГ"

"СИБИРСКИЕ ОГНИ"

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

XPOHOC

ФОРУМ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Елена ЦОКУР

Искусственные люди: романы Кадзуо Исигуро

Британец Кадзуо Исигуро (а не Исигуро Кадзуо, как назвали бы его в родной Японии) — яркий пример уважаемого писателя. Столкнувшись с необходимостью узнать отношение интернет-общественности к его текстам, довольно скоро мы выяснили, что все — и рецензенты, и участники литературных форумов говорят — интересно, но последние добавляют, что читать скучно. Действительно, проза Исигуро (по крайней мере, та, к которой мы обращались, — романы «Не отпускай меня» и «Остаток дня») имеет непростую стилистику.

Не вполне правы те, кто говорит, что, к примеру, в «Остатке дня» текст показывает истинную «английскость», чопорность, присущую стране Британских островов. Скорее, стилистика призвана показать остатки этой субстанции в герое, дать нам представление о его устаревшем уже взгляде на мир.

Для обоих текстов характерна малособытийность, и в результате хитрец Исигуро добивается странного эффекта: чтение продолжается, но ничего не происходит. Жизнь (и героев, в том числе) продолжается, но…

Сам Исигуро говорит: «Моя цель — писать «международные ро-маны». Что такое «международный роман»? Это роман, мировоззренчески близкий самым разным людям, где бы они ни жили. Герои его могут действительно порхать с континента на континент, а могут всю жизнь прожить в родной деревне» [3]. Но как раз мировоззренческая сторона его текстов, тот странный и полный непропорциональной покорности взгляд на жизнь, которым окидывают текстовое пространство его персонажи, — это и остается загадкой для непрофессионального или просто невдумчивого читателя. Позже мы увидим, что сами герои призваны не замечать всей полноты, хоть и книжной, реальности.

«Мне только 50, но я действительно чувствую, как быстро время убегает от меня. Гордость и Предубеждение было написано кем-то моложе Зэди Смит. Война и Мир была написана кем-то, кто мог бы с лёгкостью выиграть награду «Лучший Молодой Писатель России». Смеётся. «Я не к тому, что мне уже помирать пора, но я понимаю, что мои способности как писателя с возрастом могут не быть на должном уровне и я могу стать одним из тех писателей, к которым относятся с уважением за ту работу, которую они сделали будучи молодыми. Но я стараюсь об этом не думать» [3]. Исигуро может не волноваться: «Не отпускай меня», написанный в 2005 году, намного «международнее», чем «Остаток дня», написанный в 1989 году, хотя примечательных различий и совпадений между романами множество.

Более сложный сюжетно и идейно роман «Не отпускай меня», по сравнению с принесшим автору Букеровскую премию «Остатком дня», выглядит своеобразной концентрацией идей и характеров. Изданный в 2005 году, он, как и второй (а хронологически — первый) текст, использует своеобразную сюжетную уловку: о событиях будущего мы узнаем из настоящего. Герои текстов говорят о жизни в часы бездейственного раздумья: Кэти — во время долгой езды за рулем, а мистер Стивенс — в течение всей поездки в северные графства. Время, соответствующее для героя настоящему, дает нам указание, в каком ключе рассматривать следующую сцену, которая неумолимо следует заложенному сценарию, покорная авторскому перу.

Главная героиня «Не отпускай меня» − Кэти Ш., проводит большую часть времени в поездках по стране, из одного графства в другое. Она — помощница, просветленный медицинский эскорт для своих пациентов. Стивенс — также слуга. Однако его бытие протекает в пределах старого Дарлингтон-холла, окруженного и укрепленного шлейфом древних и благородных традиций. Его поездка — единичный случай, на который Стивенс долго решался. Кэти ровняет свои вынужденные путешествия с межклеточной жидкостью дней, и мысли ее зреют и дозревают в этих серых, пустых и дождливых участках бесконечных трасс. Для пожилого дворецкого дорога — едва ли не единственный способ окинуть жизнь взглядом парящего орла.

Тема искусственности занимает видное место в романах. В «Не отпускай меня» мы видим ее прямое выражение: все воспитанники Хейлшема — искусственные создания, клоны, предназначенные для медленного, обстоятельного убийства в операционных мировых клиник. Эту мысль героям не внушали с детства, но она существовала, как скрытое знание тела о самом себе. Получившие отличное воспитание, с детства знавшие, что они «особенные», «очень важные», «не такие, как остальные», эти люди, кажется, и не рассматривают альтернативу своему физиологическому существованию. Они, безусловно, мечтают, и мечты их, как положено «расходному материалу», которым они начинают себя осознавать, очень скромные: стать шофером или иметь свою ферму, к примеру. В отличие от персонажей романа другого японца, Мураками Рю, которые на ненависть и требование их смерти ответили тотальной ненавистью, Кэти и ее друзья даже не рассматривают возможность побега, и, тем более, возможность жизни. Их душевных сил хватит лишь на призрачную, с трудом нашедшую силы для попытки воплощения, возможность отсрочки. Донорство для клонов также неумолимо и трагично естественно, как смерть для оригиналов.

Формально героям жаловаться не на что. Здесь нет «плохих» и «хороших». Опекуны скрытны, но доброжелательны, Рут, хоть и эгоистичная, но все же подруга, Мадам отшатывается, но и плачет при виде клона-Кэт. Отсутствие полярности создает ощущение тишины и спокойствия, в которых проходит вся недолгая жизнь хейлмшерцев. Рано или поздно, так или иначе, они узнают свое предназначение, готовятся к нему с дрожью и каменной обреченностью, сознавая, что ничего не изменить в прямых течениях их жизней. О жесткости и безжалостности мира говорят не сами обреченные клоны, а заботившиеся о них организаторы проекта по гуманизации мирового населения. «Мир виноват, миру нет до вас дела, миру вы нужны лишь как расходный материал!» − смыслы, брошенные в лицо Кэти и Томми не приживаются в их головах. Им нет дела до мира, сжатого в пределах реабилитационных центров и больничных палат. Не имеет значения смерть, ставшая обыденностью, четко и с усердием прописанная в конце пути каждого из «воспитанников». Невозможность отсрочки — вот что приводит их в смятение. Люди, настолько боявшиеся смерти, что им пришлось до недостижимых высот развивать науку, создавать искусственную жизнь, на самом деле смерть множат, а разумные, чувствующие создания молча эту смерть принимают. И количество смерти не уменьшается.

Таков и Стивенс. Он, в отличие от клонированных героев, сам создатель и воспитанник своей искусственности. Историю о хладнокровии своего отца перед лицом опасности он перенес на себя, превратив первое в хладнокровие сердца. Он не очерствел, нет. Но чисто японское желание хорошо выполнять свою работу стало для него неким мерилом познания смысла бытия. Наивысший подъем он испытывал в моменты, в которые у другого человека, возможно, менее горящего, руки бы тряслись от горя и жалости. Когда умер отец, и Стивенс сумел не оторваться от дел — этот момент и стал точкой обретения «достоинства». Стивенс сам сделал себя донором. И, пожалуй, сам бы отправился на операционный стол, даже если бы общество его к этому не принуждало.

У этих «искусственностей» одна судьба: проснувшийся и вновь заснувший Стивенс и спящая Кэт венчают финалы своих романов.

Весьма схожи любовные линии этих произведений. Кэти и Томми, Стивенс и мисс Кентон, существовавшие в общих клетках бок о бок, любившие с осознанием обреченности этого чувства. Те или иные причины (внутренние в виде «самурайского» кодекса Стивенса или внешние в виде Рут) делают возможной любовь лишь под занавес текстов. О чувствах мисс Кентон Стивенс узнает в их, вероятно, последнем диалоге, и, несмотря на то, что у него «все внутри разрывается», пути назад он не видит. Как можно глядеть в глаза человеку, осознавая, что отобрал лучшие его годы? Как можно хоть немного подняться, чувствуя на плечах эти горько-тяжелые гири — вину и сожаление?

Несмотря на то, что Томми и Кэт имеют небольшой отрезок времени и каплю душевных сил, чтобы провести его друг с другом, пути назад нет и здесь. Не потому, что многое потеряно, не из-за эгоистичной подруги Рут, а просто потому, что им обоим скоро умирать, а иного финала для этих двоих не существует.

Вообще, для героев романов любовь — «лишнее» чувство. Оно будет мешать работать Стивенсу, оно же не является обязательным для доноров; браков они не создают, детей не рожают. Неуместность любви и фактическое ее присутствие на страницах романов приводят к драматической развязке для Стивенса и трагически-драматической — для Кэт.

Следует признать, что именно это «необязательное» чувство поворачивает жизнь героев в сторону отказа от своей искусственной природы: Стивенс открывает и закрывает глаза, мельком взглянув на окружающий его огромный мир. И после вдохновенного монолога о жизни и ее вечере он возвращается, пока мыслями, в Дарлингтон-холл, и более серьезно начинает обдумывать техники подтрунивания.

Для Кэти же все заканчивается несколько раньше: когда выясняется, что возможности отсрочки не существует, ей только и остается, что ждать, пока «завершит» Томми, и стать на путь «завершения» самой.

Сюжет, построенный ближе всего к монтажной композиции, не мешает философии романов аккумулироваться в конце произведений. В «Не отпускай меня» ярко дает о себе знать проблема наличия души и человеческой жестокости. Воспитатели, доказавшие, что у их клонированных воспитанников есть душа, оказали им медвежью услугу. Людям — настоящим, оригинальным людям — не хочется сознавать себя убийцами сильнее, нежели ими быть. Потому с клонами не оставляют людей, только таких же клонов — чтобы не показывать хрупким людским умам, что победа над раком построена на костях. Человеку, ведущему войны из-за цвета кожи, не доказать, что рождение — не алгоритм жизни, не указующая линия, а точка, от которой возможно бесконечное множество лучей. Иначе говоря, наличие души усложняет и без того хирургически непростые процессы выемки и завершения. Ничего не изменилось с приходом клонов. Как раньше женщина предпочитала взрыв в Нагасаки тому факту, что ее сын и муж уйдут на войну, так и в исигуровском сейчас она предпочтет смерть Томми смерти родного человека. Исигуро пишет не о проблеме клона. Он пишет о проблеме человека.

Иная финальная философская тирада в «Остатке дня». Стивенс говорит: «Какой смысл слишком тревожиться о том, что можно, а чего нельзя было бы сделать, чтобы самому распорядиться собственной жизнью?» [2, 314]. Как и в первом романе, здесь позиция героев в системе бытия предельно определена: ведомые, молчаливой поступью следующие за ведущими. Стивенс изо всех сил рвется к «ступице мирового колеса», правящей верхушке, искренне гордится, что великолепное состояние столового серебра помогло уладить важный политический конфликт. Пожертвовать не просто жизнь, а отведенное тебе время на то, чтобы поучаствовать в изменении траектории движения бытия — вот ради чего была проигнорирована мисс Кентон и вот ради чего существует Стивенс.

Интересна религиозная тема романов, точнее сказать — ее полное отсутствие. В текстах нет не только упоминания о Боге, Христе или христианах, но и никакой христианской (как, впрочем, и вообще религиозной) лексики. Если рассматривать это белое пятно на уровне символа, то можно сделать вывод: в мире Исигуро спасение невозможно. Пока существует смерть, существует и религия. Но лишь в том случае, когда будущие мертвые жаждут диалога и торгов со смертью. Герои Исигуро не жаждут. Они знают (в «Не отпускай меня») и начинают осознавать (в «Остатке дня»), что смерть — единственно возможный финал, некое логическое завершение, отдых после долгого рабочего дня.

В финале «Не отпускай меня», когда выясняется, что отсрочка невозможна, а смерть неизбежна, для героев не меняется почти ничего, кроме потухшего призрачного шанса. Для читателя же становится очевидным: никому не дадут отсрочки. В свое время каждый «завершит» — и никакие высокие чувства не защищают от смерти. Влюбленным и ворам — одна земля. Это знают клоны, а не их жизнью расплачивающиеся за свои дни люди. У клона потому и не может быть отсрочки для смерти — ведь в это время более совершенный, настоящий, гордый человек требует у смерти свою собственную отсрочку.

Если же отсрочка — самая последняя из всех возможных, − попрошенная у самой Безносой, невозможна, то человеку ничего не остается, как верить, что он в силах влиять на этот мир, как это делал Стивенс. А если и эта иллюзия рушится, то человеческое существо вынуждено признать, что «наш единственный выбор — полностью передоверить свою судьбу тем выдающимся джентльменам, кто, прибывая у ступицы всемирного колеса, берет нас в услужение» [2, 314].

Литература

1. Исигуро К. Не отпускай меня / Пер. с англ. Л. Мотылева. М.: Эксмо, 2010.

2. Исигуро К. Остаток дня / Пер. с англ. В. Скороденко. М.: Эксмо, 2010.

3. Исигуро К. О нем // http://ru.wikipedia.org/wiki/