Ольга КОРЗОВА (original) (raw)

О проекте
Редакция
Авторы
Галерея
Для авторов
Архив 2010 г.
Архив 2011 г.

Редсовет:

Вячеслав Лютый,
Алексей Слесарев,
Диана Кан,
Виктор Бараков,
Василий Киляков,
Геннадий Готовцев,
Наталья Федченко,
Олег Щалпегин,
Леонид Советников,
Ольга Корзова,
Галина Козлова.

"ПАРУС"

"МОЛОКО"

"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

СЛАВЯНСТВО

РОМАН-ГАЗЕТА

"ПОЛДЕНЬ"

"ПОДЪЕМ"

"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"

ЖУРНАЛ "СЛОВО"

"ВЕСТНИК МСПС"

"ПОДВИГ"

"СИБИРСКИЕ ОГНИ"

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

XPOHOC

ФОРУМ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Ольга КОРЗОВА

На чужбине с русским сердцем. Два эссе

Русский язык

— Как Вы думаете, нужно ли учить русский язык?

Этот вопрос впервые мне задали в Израиле, где я жила в 2000–2001 годах. Вопрос был задан неожиданно, после урока русского языка, когда я, простившись со своей ученицей, уже собиралась уходить… (Как все лица, не имеющие израильского гражданства, я подрабатывала чем Бог пошлёт: уборкой, печатанием, уроками.)

Вот тогда-то отец девочки, в прошлом профессор лингвистики, а ныне — работник одной из израильских типографий, и остановил меня этим вопросом.

— Вот почитайте, что пишут в наших газетах. Я тут кое-что подобрал на эту тему. Всего доброго.

...Дома я рассказала о неожиданном вопросе, а затем развернула газеты. Это были письма эмигрантов из России.

«Ни за что не буду учить своего сына русскому языку. Считаю это пустой тратой времени». «Пусть вдобавок к ивриту и английскому мой ребёнок узнает и язык своих родителей». И снова: «Я никогда не вернусь обратно. Зачем моим детям русский?»

Тогда, в октябре 2000 года, меня поразило то, что, оказывается, есть люди, которые не тоскуют по России, как я. Мне, уезжавшей с такими слезами, что мужу пришлось всю последнюю ночь перед отлётом держать мою руку из боязни, чтобы я не сбежала ночью, и эта боязнь, как он потом признался, продолжалась у него, пока самолёт не оторвался от земли, — мне было трудно, почти невозможно понять тех, кто хотел поскорее забыть свой язык.

Да, свой, потому что для большинства из них иврит был чем-то неведомым, словно чужая планета. Родились они в семьях, где говорили только по-русски, учились в русских школах, читали книги на русском и вдруг, перебравшись на землю обетованную, стали старательно отмежёвывать себя от своей Родины, иногда даже делать вид, что не понимают по-русски.

Прошло время, я привыкла к пальмам, восточному базару, выучилась тянуть «шелом» с израильской интонацией, но меня всё равно шокировало, если из уст бывшей учительницы русского языка я слышала, что её ребёнку русский язык не нужен и не следует ему читать «Пушкина, Толстого и всю эту чепуху». Меня бесило, когда в русскоязычной газете я читала стихи питерского поэта, который называл Россию Содомом, русских — «зверями, ряженными в платья», и надеялся только на то, что окажется «через год в Иерусалиме». Меня это настолько злило, что я пыталась откликнуться прозой, стихами, до отвращения публицистичными, но их упорно не печатали. Печатали другие — о любви, о смысле жизни; о природе — меньше, потому что это была русская природа. Израильская упорно не хотела в мои стихи, а если и попадала, то как отголосок любви:

И говор волн, и плач их средиземный,

Их неутешный плач среди земли.

Зачем они, мой ангел чужеземный,

Тебя в иные дали унесли?

Зато сплошь и рядом в моих стихах появлялось:

А в России ёлки звенят...

А в России падает снег...

А в России нету меня,

И уже кончается век.

Нет, я всё-таки честно пыталась понять людей, дети которых уже не знали русского языка. Да, им было гораздо тяжелее, чем мне, приехавшей на обжитое место. Они боялись остаться здесь чужими, стремились скорее найти работу, обустроить быт, выучить язык, им казалось, что их детям будет лучше, если они сразу примут иврит как родной. Многие из них, несмотря на охотно и часто произносимые похвалы спокойной и сытной израильской жизни, многое и поругивали, в том числе образование, при котором дети не знали ни таблицы умножения, ни названий крупных рек. И, тем не менее, не пытались изменить хоть что-нибудь.

А я помнила глаза Клары — дочери того самого человека, о странном вопросе которого я упомянула вначале. Глаза Клары чудесно вспыхнули, когда она прочитала в старом букваре рассказ о новогодней ёлке. Может быть, ей вспомнилась ёлка в далёкой России, откуда её увезли ещё дошкольницей. Но и теперь, в семнадцать лет, эта ёлка осталась её детским чудом, о котором забыли взрослые, желающие счастья для ребенка по собственным рецептам.

Я помнила её глаза и понимала, что для меня и таких, как я, жить на чужбине с русским сердцем невозможно. А значит, Россия и русский язык — может быть, и не ключ к успеху, но счастья без них нет и не будет.

«Тоска по родине»

(Размышления, вызванные стихотворением М.И.Цветаевой)

В руках я держу томик Цветаевой, купленный мною в Израиле. Конечно, у меня есть её книги и помимо этой. Но этот томик, 1988 года выпуска, на слегка пожелтевшей бумаге, особенно мною любим.

…Начиналась весна 2001 года. Я уже прижилась в Израиле, куда приехала ещё летом по туристической визе, чтобы подлечиться, немного заработать и пожить хоть чуть-чуть под одной крышей с человеком, которого очень любила — со своим мужем. Туристическая виза была продлена, спустя несколько месяцев мне дали разрешение на работу. К весне я уже неплохо зарабатывала по российским меркам. Хватало и на то, чтобы посылать маме. У меня появились подруги. Вечера я проводила с ними или с мужем. Словом, жизнь была довольно спокойная и сытная (по крайней мере, казалась таковой после наших голодных 90-х).

Уже зацветал миндаль. Зимних дождей становилось всё меньше. Вечерами мы подолгу гуляли с мужем по тихому Реховоту, говорили обо всём на свете (запретных тем у нас не было, как, впрочем, нет и сейчас), пели, думали о будущем. Конечно, мы знали, что когда-нибудь я отсюда уеду. Это было обговорено заранее. Но когда и как, всё ещё было непонятно. Мужу хотелось, чтобы я дождалась получения «теудат зеута» — паспорта. Мне же казалось абсолютно ненужным двойное гражданство. Мы и раньше спорили о нём. Теперь же, чем ближе был срок возможного приобретения гражданства, тем тоскливее мне становилось. Мне не нужна была эта страна, в которой мне было так хорошо и спокойно. Я чувствовала себя гораздо лучше, свекровь уже не говорила, что я «бледная и худая, как из больницы», но каждую ночь, как только я закрывала глаза, мне виделась моя крохотная кухонька. Я стояла у порога и не смела пройти в другие комнаты, точно утратила право на это…

Я молча подчинилась мнению мужа и свекрови, считавших, что паспорт израильский мне необходим, прошла все процедуры, связанные с оформлением документов. Не знаю, что бы я сделала, если бы мне всё-таки выдали «теудат зеут». Слава Богу (кстати, слово «Бог» в израильских газетах печатают вот так — Б-г, чтобы не упоминать полное имя всуе), документа я в итоге не получила.

Но тогда я ещё об этом не знала. В те редкие часы, когда днём мы с мужем не работали и у меня не было уроков, мы бродили по книжным магазинчикам. Больших русских книжных магазинов в Реховоте не было, их можно найти в Тель-Авиве, в Хайфе, а Реховот — город небольшой, хотя и в нём русских много.

Вообще, мы с мужем не могли пройти мимо даже книжного закутка. Израильтяне, в основном, читают мало. Увидеть в доме израильтянина много книг — почти невозможно. Много для них — несколько полок.

Очень часто можно увидеть книги, выкинутые за ненадобностью на улицу. Когда мы бродили по городу и нам встречалась такая книжная свалка, муж, несмотря на мои протесты, садился на корточки и смотрел, нет ли чего-нибудь ценного. И порой находил.

Маленькие книжные магазинчики можно было найти и при русских компьютерных мастерских, где мы тоже постоянно бывали. Когда мы заходили туда, владельцы, знавшие уже в лицо всех реховотских русских, включали и русскую музыку.

В тот день было так же. Мы долго бродили без всякой цели по городу, устали и зашли в магазин. Хозяйка, зная, что мы любим бардов, включила Визбора. Зазвучало моё любимое «Лыжи у печки стоят, гаснет закат за горой. Месяц кончается март, скоро нам ехать домой».

Всё удивительно совпало. Шёл март, мы думали о доме, грустили из-за скорой возможной разлуки, хотя ещё и не предполагали, что она будет настолько долгой.

Я уселась в кресло, муж перебирал книги. Потом он подозвал меня к себе.

— Смотри, совсем дешёвые.

Я стала рассматривать книги в коробке, стоявшей на полу. Ерунда, совсем старьё, и вдруг — Цветаева, да какая! Хороший переплёт, в томике более 500 страниц, да и стоит всего 10 шекелей. Беру!

Показываю хозяйке. Она говорит:

— Стоп, ребята! 10 шекелей — это же за два томика. Там где-то и второй есть.

Она роется в коробке и находит ещё один том — проза, драматургия. Восторгу моему нет предела.

…Вечером, уютно устроившись на кровати, я, как всегда, читаю вслух мужу, сидящему за компьютером. Он слушает, порой невнимательно, тогда я начинаю произносить монологи о его духовной деградации. В конце концов, он бросает компьютер и слушает меня. Когда мне это надоедает, я замолкаю, и он возвращается к монитору.

А я читаю дальше про себя. Дошла до стихотворения «Тоска по родине!»

Мне совершенно всё равно —

Где совершенно одинокой

Быть, по каким камням домой

Брести с кошёлкою базарной

В дом, и не знающий, что — мой,

Как госпиталь или казарма.

Вот! Это то, что чувствую сейчас я. Этот дом — не мой. Древние камни Израиля — это не моя дорога.

Мне всё равно, каких среди

Лиц ощетиниваться пленным

Львом, из какой людской среды

Быть вытесненной — непременно —

В себя, в единоличье чувств.

Нет, Марина Ивановна, не всё равно Вам, как и мне. Я тоже редко ощущаю «вместе», с детства легче чувствую себя одна, но ощетиниваться всё же лучше среди родных русских лиц.

Где не ужиться (и не тщусь!),

Где унижаться — мне едино.

Не ужиться — это точно. Хорошо, а худо. В одном израильском журнале в интервью вычитала строчку: «В Израиле, как в спичечном коробке». Поразилась точности высказывания. Впрочем, это, наверное, относится не только к Израилю. Нам, привыкшим к беспредельным далям России, везде тесно, где не она.

Не обольщусь и языком

Родным, его призывом млечным.

Здесь прыгну вперёд. Вернувшись на Родину, я в первые дни, бродя по улицам Петербурга, хмелела от языка. Действительно, возникало ощущение, словно в молоке купаюсь. А ведь в Израиле полно русских! Русские магазины, русские вывески, русские клубы. А вот поди ж ты!

Все признаки с меня, все меты,

Все даты — как рукой сняло:

Душа, родившаяся — где-то.

Да куда бы ни занесло русского, его легко вычислить в любой толпе! Не смоешь с нас ни признаков, ни мет. В России родились мы все, в России…

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,

И всё равно, и всё едино.

Но если по дороге — куст

Встаёт, особенно — рябина…

Родной дом никогда не будет чужим, как бы ни отрекался от него после горьких обид. Не будет пустым и русский храм, даже если не веришь в Бога. А что касается рябины…

Бабушка моя говаривала моему брату, вырубавшему лишние кусты на пожне:

— Олёшник да ивняк убирай. Нарастёт. Рябину только не трогай…