Игорь КАЛУГИН (original) (raw)

К читателю
Авторы
Архив 2002
Архив 2003
Архив 2004
Архив 2005
Архив 2006
Архив 2007
Архив 2008
Архив 2009
Архив 2010
Архив 2011

Редакционный совет

Ирина АРЗАМАСЦЕВА

Юрий КОЗЛОВ

Вячеслав КУПРИЯНОВ

Константин МАМАЕВ

Ирина МЕДВЕДЕВА

Владимир МИКУШЕВИЧ

Алексей МОКРОУСОВ

Татьяна НАБАТНИКОВА

Владислав ОТРОШЕНКО

Виктор ПОСОШКОВ

Маргарита СОСНИЦКАЯ

Юрий СТЕПАНОВ

Олег ШИШКИН

Татьяна ШИШОВА

Лев ЯКОВЛЕВ

"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

"МОЛОКО"

СЛАВЯНСТВО

"ПОЛДЕНЬ"

"ПАРУС"

"ПОДЪЕМ"

"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"

ЖУРНАЛ "СЛОВО"

"ВЕСТНИК МСПС"

"ПОДВИГ"

"СИБИРСКИЕ ОГНИ"

РОМАН-ГАЗЕТА

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

XPOHOC

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Игорь КАЛУГИН

В ЗАМКНУТОМ ШАРЕ

Игорь Алексеевич КАЛУГИН родился в Москве в 1943 году. Учился в Московском физико-техническом институте, окончил филологический факультет МГУ.
Дебютировал в 1972 году в альманахе «Родники». Опубликовал четыре книги стихов. Печатался в журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Истина и жизнь», «Континент», в альманахе «Истоки». Много и плодотворно работал в области перевода, автор блестящих переводов из Галчинского, Айха, Милоша, Йонаускаса.
Стихи Калугина переведены на литовский язык.
Умер в 2005 году.

ПАМЯТИ ИГОРЯ КАЛУГИНА

Маятник вкусовых предпочтений публики запущен смесью легкомыслия и желания развлекаться. По банальному стечению многих обстоятельств поэт, если раздумья его серьёзны, а цель - не самореклама и скандал, но следованье истине, едва ли попадёт в амплитуду подобного маятника. То, что это случается иногда, - следствие посторонних явлений: изгнания, травли, государственной обструкции и проч., но никак не желания публики думать, чувствовать и сопереживать.

Поэт Игорь Калугин, чья поэзия взрывается золотым, цветным, пёстрым фейерверком, уходит в тень смерти, не снискав славы. Мысли о несправедливости беспокоят сознание читавшего и воспринимавшего искромётную явь его стихов. Но... что такое литературная несправедливость в сравненье с миллионами обездоленных, миллионами вообще безграмотных - им-то зачем стихи?

И что вообще за ценность представляют собой эти рифмованные строчки, если у нас 25 тыщ людей, претендующих на звание поэта? Думается, в этом корень зла, ибо поэзия, призванная создавать незримый физическим оком защитный слой человечеству, уничтожена тыщами крошечных способностей вкупе с мощными челюстями и сильными локтями, позволяющими прорваться в печать; ибо мысль как таковая изгнана из поэзии, а игра или псевдопатриотические берёзовые стоны заменяют истинное зерно - а вернее,: иррациональные золотые зёрна, из каких и должен возникнуть прозрачный защитный шатёр.

Игорь Калугин не услышан, невостребованными остались ум и талант, созидавшие красоту, ухает в небытие духовная кропотливая работа... и - на что же остаётся уповать? На цветенье небесного сада, где ждут поэта с его песнями, ненужными земле?..

Александр Балтин

***
Моя порода – косная, глухая,
В лиловых снах круги болотных сов.
На двери рода заржавел засов.
Едва звенит ручей, пересыхая…

Сохатый пил из этого ручья,
Его взмутили некогда татары.
Шли напролом косматые пожары,
И серебрилось русло, как парча…

На времени замешивалась кровь.

***
Разбей окно! Пускай плеснёт
В твою каморку ночь!
Ты, может быть, сегодня тот,
Кому нельзя помочь.
Ты весь у неба на виду,
00 И август молодой,
Быть может, хоть одну звезду –
Из стольких звёзд – одну звезду! –
Уронит на ладонь…

СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ЭТЮДЫ

НА ПЛОЩАДИ

Синева и колокола.
На телегах мешки со злом.
Зазывала кричит козлом.
Снег истлел.
Шелестит зола.
Корневища мелькают рук.
Полдень в городе.
Площадь.
Торг.
Пёстрый сброд.
Кто-то вопль исторг.
Кто-то ладит петлю да крюк.
Площадь.
Ярмарка.
Шум да гам.
Зазывалы и балаган.
Да снуёт меж копыт и ног
Чей-то голый –
Как стыд – щенок.
Воры греются у костров.
От деньги окосел купец.
Уготован одним – острог.
Уготован другим – венец.
Сколько разных сцепилось глаз!
Медяков
Верховодит горсть.
Снег истлел.
Шелестит зола.
В горле зла – колокольни кость.
Торг.
Обман.
Колокольный звон.
Крест продай,
Коль мошна пуста.
На телегах мешки со злом –
Обойдёшься и без креста!

Над угольями таганов,
Над угорьями горбунов,
По-юродивому одет,
С эшафота кричит поэт:

- Покупай! Отдаю за грош
Сто страниц в синяках чернил!
Коли купишь – так бросит в дрожь,
Коли кукиш – так будешь мил…

- Налетай! Отдаю за так
Сто страниц в синяках души!
Ко-ло-кольная высота…
Лучше даром, чем за гроши…

ПРЕВРАЩЕНИЕ

На шомполах шипело мясо.
Хозяин разносил вино.
Огня багровые гримасы
Смеялись в чёрное окно.
Звенели кружки воскресенья,
Метались пьяные слова…
Никто не видел превращенья,
Никто не чуял волшебства.
…из глины чистой, глины красной,
Замешанной на молоке,
Нас вылепил художник праздный
В средневековом кабаке.
Никто не видел превращенья,
Никто не ведал волшебства…
В глазах двоилось воскресенье,
Метались пьяные слова.
И мы – смешались с этим сбродом!
Не треснул закопчённый свод.
Как лоси – в лес,
Как рыбы – в воду, -
В народ, почуявши родство!

Перепились и окрестились.
Нас было трое.
Он, Творец,
Четвёртым был.
Мы с ним простились
При Волопасе,
Во дворе.

1963

***
Жестокость обыденной жизни
Взывает к твоей доброте,
И ты хоть на нитке повисни
Над бездной,
Но вспомни –
Есть те,
Кому ещё хуже,
Страшнее,
Кому твоя помощь нужна,
Как страждущему в траншее,
Где рядом лишь ты да война!
И кроме тебя не поможет
Никто!
Так возьми на себя
И это страдание тоже:
Твоя она – чаша сия!
Иначе ты просто прохожий,
Надевший очки потемней,
Согбенный проситель в прихожей,
Даритель не хлеба – камней.

Роняя пустые советы,
Ты – тот телефон-автомат,
Который глотает монеты,
Когда во спасенье звонят!

КАТАСТРОФА

В кепке нелепой и в чёрных очках –
Белая прядка упала на ухо, -
Сумку сжимая в своих коготках,
Между людей продиралась старуха.

В тёмном туннеле мотало вагон,
Кабеля нити струились, как нервы.
Сыростью в окна дышал перегон
Тысяча первый.

Кто-то читал, кто-то просто дремал,
Кто-то приятеля слушал вполслуха.
Только старухе никто не внимал –
Будто бы в прорубь смотрела старуха.

Мчался в туннеле состав голубой,
Жёлтые стенки вагона блестели…
Пол содрогнулся, и в чёрный пробой
Книги и люди гурьбой полетели!

Поезд таранил кромешную тьму,
Стон отдавался под сводами глухо.
«Славно заверчено, быть по сему», -
В ухо младенца шепнула старуха.

Где-то сирены кричали навзрыд,
Где-то машины с крестами летели…

На перегоне подземном зарыт
Мальчик в свивальнике чёрной метели.

1980

В ЗАМКНУТОМ ШАРЕ

Слепой из церковного хора
На днях помешался… Дрожит!
И вера ему не опора,
И к людям душа не лежит.

И страхи, как чёрные волки,
Крадутся за ним по пятам.
Повсюду зловещие толки –
И здесь он их слышит, и там.

И, замкнутый в шаре лиловом,
Где только углы да слова,
Он зреет единственным словом,
А музыка в сердце мертва.

И некуда больше податься,
Страшит ледяной телефон.
Пилюль роковых наглотаться
Задумал в бессоннице он.

…И шарят пугливые руки
По полкам среди пузырьков,
И льётся микстура на брюки
От чьих-то внезапных шагов.

А время и денно и нощно
Стучит, словно птица в висок.
Под пальцами холод замочный,
И жизни звенит волосок.

ПАМЯТИ В. И. РАДКЕВИЧА

Поэты долго не живут,
Поэты рано умирают.
И сквозь вселенский неуют
Они к нам руки простирают
Оттуда, из последней тьмы,
А мы, наверно, близоруки:
Не в силах догадаться мы,
Чьи это плачущие руки.

1987

ЗИМНЯЯ МИНИАТЮРА
(из Гюнтера Айха)

Монументально стремленье тополя
Над холмом, чья шапка ещё зелена.
И ворОны пишут, крыльями хлопая,
В небе непонятные письмена.

Звуки и знаки в воздухе буден:
Как сверчки, стрекочут во мгле провода,
На опушке леса грибы словно студень,
Кто-то разорил гнездо дрозда.

Прозябают в праздности борозды поля,
Трещиной сверкает на лужах лёд.
И зовут задуматься над азбукой боли
Облака, несущие снежный плод.

ПАМЯТНИК

Привычно Николай Васильич,
Склонясь главой – сидит, молчит,
Он смертью хочет пересилить
России грузный монолит.

Сожжён и устремился к небу
Его фантазий том второй.
Сожжён и устремился к свету
Его утопий тайный строй.

В Кольце, что, Землю опоясав,
Все наши помыслы несёт,
Кружится гоголевский ястреб, -
Сто лет прошло,
Пройдут пятьсот…

А здесь, во дворике музейном,
Сидит в окладе тишины,
Склонясь под сеевом осенним,
Пророк немыслимой страны.

НОЯБРЬ

Проходят составы вдоль старого парка.
Светильники осени светят неярко.
Давно – как во сне – откружила листва.
Чуть светит глубинный огонь вещества.

К фанерной кормушке слетели синицы,
И звонкое теньканье их серебрится
В ненастном покое – как будто родник,
Когда к нему путник усталый приник.

ЯВЛЕНИЕ РЫБЫ

Когда всплывает вверх большая рыба,
Расходится высокая волна.
А рыба напоследок к солнцу вышла, ибо
Простилась навсегда с квартирой дна.
Да, навсегда!
За рыбой наблюдая,
Мы говорим:
- Смотрите, какова!
Немолода – а словно молодая,
С полцентнера, наверно, голова!..
А рыба-глыба из глубин кромешных
Затем лишь поднялась,
Чтоб смерть принять,
Прощая нас,
Надменных, многогрешных,
Рождённых космос вод морских понять
Не менее,
Чем космос многозвёздный…
Она мудра премудростью начал…

Ещё нам образумиться не поздно,
Нас чёрный вал ещё не укачал!

ИЗ ДНЕВНИКА

А это – сосен узловатых
Немая пластика; о них,
Самой природою распятых,
Расскажет скупо мой дневник.
Они стоят, расставив локти
И выгнув шёлковый хребет.
От них своей судьбой далёк ты,
А если вдуматься – то нет.
И ты всю ночь распят стократно
Там, на меже черновика.
В глазах мошкой толпятся пятна,
В стигматах горькая рука.
И ты страдаешь необъятно
И, в Слово превратившись, льёшь
К строке строку. И непонятно,
Как, смертью меченный, живёшь!

Материалы подготовил Александр Балтин