Яков Кротов: живопись 15 века (original) (raw)
Яков Кротов
XV ВЕК УЛЫБАЕТСЯ
См. Дюрер.
Может быть, самый глубокий поворот идее встречи с собственной смертью предложил Дюрер. В Государственном Музее в Амстердаме хранится рисунок, изображающий юношу, встретившего себя - мёртвого.
Сюжет очевиден. Около мёртвого - жаба, около живого - цветы. Мертвец в саване, живой - в щегольских туфлях с носком, который высовывается совершенно как змея высовывается из-под ног мертвеца.
Только странно, что Смерть изображена не как скелет, а как иссохший старик. Рёбра подчёркнуты так, что нечто скелетное ощущается, но - именно старик, вполне живой. Ещё более странно то, что старик отчётливо не похож на юношу. Рисовал профессионал, изобразить одно и то же лицо состарившимся было нетрудно, а - не изобразил. Определённое сходство несомненно, только вот носы ощутимо разные.
Разгадка приходит, если обратиться к портретам предполагаемого автора и его сына - Альбрехтов Дюреров. Изумительный портрет отца, написанный сыном, хранится в Лондоне и очень схож с портретом его же в юности - распорядителя на турнире, который Кнут Андерсен выявил в одной из иллюстраций "Средневекового книги домохозяина".
Автопортреты сына общеизвестны. Вот здесь-то и обнаруживается и сходство, и различие - особенно в носах, да и в том целом, что составляет индивидуальность и что оба Дюрера умели передавать.
Что страшнее: встреча со своей смертью или встреча со своей молодостью? Уместно ли вообще тут говорить о страхе? Плясать или драться? Отец положил руку на плечо сыну явно не для того, чтобы напугать или предупредить - чтобы успокоить, одобрить. Да, старость и смерть предстоят и тебе, но бояться не надо. Помнить о смерти не означает обмирать со страху.
Встреча отца и сына - словно короткое замыкание. Бессмертие в потомстве - ложное бессмертие, самообман, бессмысленное повторение одного и того же обрывка фразы, не "возвращение", а бесконечное заикание. Значит, надо не говорить, а петь, рисовать не набожные аллегории, а ту неописуемую, неизобразимую суть, которая составляет тайну человека и человечества.
Адекватная реакция тут - те джокондовские улыбки, которыми улыбаются и отец, и отец. Может быть, Джоконда - Леонардо в юности - и улыбается, глядя на себя в старости? Загадочнее улыбки Джиоконды - улыбка, с которой на неё глядел Леонардо и которую никто написать не смог.
* * *
Тексты Ренессанса прозрачнее живописи Ренессанса. Тексты скучны, выспренни, от всего XV века остался один Франсуа Вийон. В живописи Ренессанса творческая мощь образа заслоняет скуку и выспренность содержания. В конце концов, что такое "Мадонна с младенцем"? О чём это? "Чёрный квадрат" намного созвучнее тому, что на сердце у нормального - среднего, обычного - человека, и что нормальный человек предпочёл бы не видеть. Сикстинская капелла - издевательство над Откровением Божиим, и не в силу какой-то "неканоничности" форм, а в силу как раз правильности, жизненности изображения. Итальянская опера - замечательный жанр, голливудские блокбастеры - великое явление киноискусства, но опера или блокбастер на тему из Библии - скука и кошмар. Спеть "Я люблю Вас, Ольга" - отлично, спеть "Бог любит вас" - двойка. А ведь рождалась-то итальянская опера именно из религиозного пения...
Лучшее в Ренессансе - эскизы, наброски, всё, что не было обожжено в печи ханжества. Лучшее - не потому, что не доделано, а потому, что не сорвалось в крик. В образах и текстах Ренессанса поражает отсутствие юмора. В лучшем случае - трагизм, в худшем - подмена трагизма трагичностью, как в бесконечных "Снятиях с креста" и "Распятиях". Воскресшего подменили Воскресением. Воскресение легче изображать. С Воскресшим нужно говорить, Воскресение - молчаливая и глуховатая натурщица.
Одно из редких исключений - сотня странных рисунков конца XV в., получивших абсурдное название "Книги средневекового домоводства" из-за соседства с какими-то поваренными заметками. Особенно замечательны листы, посвящённые планетам: вверху пышные аллегории, внизу - катышки повседневности, щекочущие глаза, напоминающие сразу и лиллипутов Ефима Честнякова и "Сказку сказок" Норштейна, только - с улыбкой, с юмором.
Рисовал художник не первого ряда, но человек - первого сорта. Он изображает художника, рисующего Мадонну с младенцем, но художника обнимает любящая жена - и этот жест куда более говорит о любви, в том числе, материнской или Божьей, чем гламур мадонн. Кисть художника, которую он зажал между ног - приглядитесь - всего лишь кисть. А Вы что подумали?
Учитель порет ученика, а одноклассник спокойно читает учебник, чуть улыбаясь - несчастный же с тоской вглядывается в этот же учебник - ведь мог же прочесть, мог!
Несчастные преступники сидят в колодках и смотрят на старуху с изувеченной ногой, бредущую мимо на костылях. Что лучше: здоровые ноги в колодках или больные - и костыли? На такой вопрос не может быть серьёзного ответа, а ответить с юмором получится только, когда сам окажешься перед выбором между тюрьмой и больницей, несвободой внешней и несвободой внутренней.
Среди прочих кандидатур очень любопытен Альбрехт Дюрер отец. Почему бы и нет? Его человечки не столь потрясают, как апокалиптические всадники сына, но зачем потрясать-то? Человек не погремушка, он потрясений болеет и тупеет, а то и звереет, вовсе не просветляется, а ежели случится катарсис, то может вообще возомнить о себе невесть что. Каким же изуверским и механическим должно быть благочестие, чтобы эти сюжеты пропустить через мясорубку Страшного суда и вмонтировать в адские кошмары Босха.
Чередую (для ясности) рисунки "Домоводства" с рисунками из "Хроники Констанцского собора" - рукопись 1464 года, современная "Домоводству".
