(original) (raw)

Яков Кротов

Не нужно быть верующим, чтобы увидеть слабые места в работе Рабинович, которая предположила, что в рассказе об обращении апостола Павла есть цитата из Гомера ("зачем преследуешь меня") и цитата из Эсхила ("трудно идти против рожна"). Основная слабость не в аргументах, а в исходных посылках. Посылки эти касаются исторической психологии, в частности, предполагают, что некоторые суждения о психологии человека могут быть сведены к простым дихотомиям: «политеист» - «монотеист». Соответственно, и текст, созданный этим человеком, может быть определён как «политеистический» - «монотеистический».

Из той же предпосылки, между прочим, постоянно исходят атеисты и иеговисты. В Библии, без сомнения, множество мест, написанных на языке политеизма («Сотворим человека»). Атеисты делают из этого вывод, что монотеизм – это лишь подвид политеизма. Иеговист делает из этого вывод, что текст Библии нужно отредактировать.

Реальная психология намного сложнее, чем и вызвана тысячелетняя борьба с политеизмом, отразившаяся и в Библии, и в истории Церкви. Однако, сложнейшая проблема сосуществования монотеизма и политезима в психике и поведении одного и того же человека в данном случае может быть оставлена в покое. Рассказ о видении апостолу Павла затрагивает намного более простую проблему, не психологии, а выражения психологии – языка.

Е.Г.Рабинович в данном случае как раз уходит от своей высочайшей компетенции как филолога-классика, пытаясь от языка перейти к психологии. Предположим, её наблюдение справедливо, и в рассказе о видении апостолу Павлу, действительно, использовано сразу две аллюзии на материал древнегреческой школьной классики. Это не даёт ей права на вывод: «Для еврея подобное, конечно, невообразимо, а значит, в первый миг обращения Савл, открытый неведомому, отчасти уподобился именно эллину».

Наука мало знает о том, что «вообразимо», а что «невообразимо» иудею I в. от Р.Х. То, что известно хотя бы из сочинений Филона Александрия и Иосифа Флавия (из щепетильности исключим в данном случае Евангелие), многих апокрифов, рисует заведомо более сложную картину, чем монотеизм в духе учебника для ешивы в каком-нибудь из современных кибуцев. Более того: это не первая аллюзия на античного классика, содержащаяся в новозаветном корпусе, и странно, что Рабинович этот факт опускает.

Налицо простейшая герменевтическая задача: отделить предмет высказывания от способа высказывания. Для этого нужно определить адресата и цель высказывания. Рассказ об обращении апостола Павла, написан не Павлом. Павел в своих посланиях не воспроизводит этого рассказа. Это сочинение Луки, написанное через много лет после происшедшего, а скорее всего – и после смерти Павла. Монолог Павла в сочинении Луки всегда обращён к грекам, а не к евреям. Павел подчёркивает, что голос обратился к нему по-еврейски, и это лишний раз напоминает о том, что рассказ обращён не к евреям. Мы знаем, что Павел сознательно шёл на инкультурацию при обращении к грекам, не боясь начинать проповедь с размышлений о «неведомом боге». Почему не предположить, что и в этом случае он описывал происшедшее так, чтобы донести смысл события до греческой аудитории? Точно так же поступали те византийские авторы, которые перелагали Евангелие гекзаметром.

Наконец, не следует забывать и о совсем простой проблеме: язык никогда не способен точно описать Бога. Любое высказывание о Боге, воспринятое буквально, является богохульством и оскорблением Божьей неотмирности. Конечно, в истории как иудаизма, так и христианства, таких невольных (и вполне простительных) богохульств было и есть множество – чего стоят хотя бы попытки выяснить, «на каком языке» говорила Богоматерь, являясь различным святым, свести возможный репертуар к трём или четырём «священным» языкам. Большинство верующих смутилось бы, если бы Богоматерь, обращавшаяся к португальским подросткам в 1917 году, стала бы цитировать «Евгения Онегина». Однако ничего «смутительного» в этом не было бы, с точки зрения как богословия, так и филологии. «Евгений Онегин» был к 1917 году написан, как был ко времени апостола Павла написан Гомер. Бог, как и Мольер, берёт Своё всюду, где находит. Последовательная наивность должна тогда удивляться тому, что Богородица говорила на португальском, а не на латыни или еврейском. Между тем, понятно, что единственно удивительным было бы, если Богородица стала бы ругать – пусть даже на чистейшем арамейском наречии – капитализм или феодализм, немцев или русских, или цитировать хотя бы даже на латыни энциклику папы Бенедикта Ратцингера. Но ни о чём таком рассказы о Фатиме не повествуют.

Предлагая оценивать Павла либо как монотеиста либо как «отчасти» политеиста, Рабинович игнорирует основную содержательную проблему и проповеди Павла, и всего Евангелия. Проблема эта заключается именно в неопределимости статуса Иисуса через статичные понятия: «божество», «человек». Иисус всюду определяется через динамичные термины: тот, кто родился, творил чудеса, был распят, умер и воскрес. Слова «мессия», «Сын Божий», когда они употребляются для описания Иисуса, не столько проясняют ситуацию, сколько её запутывают. В этом смысле изначально неверно определён жанр рассказа о видении Павлу. Это не «теофания», как утверждает Рабинович, это «Иисусофания». Этим и объясняется вопрос "Кто ты?" Павел понимает, что происходит ровно то же самое, что происходит при богоявлении, но он понимает и то, что перед ним - человек Иисус. Его вопрос, как верно отмечает Рабинович, не риторический. Он, однако, продолжает традицию - ведь именно вопрос "Кто ты" был, видимо, своеобразным кличем мессианского движения, его постоянно задавали и Предтечи, и Иисусу, вплоть до того, что Иисус заставлял учеников отвечать на вопрос: "Кто я?" Считать, что задавать вопрос "Кто ты", обращаясь к Богу, невозможно - означает считать, что Иисус не может быть Богом. Но это переводит анализ этого текста из науки в богословие, и Рабинович, когда она утверждает, что Павел оказался немножко язычником, просто повторяет (скорее всего, бессознательно) тезис современного иудаизма: христианство есть язычество. "Отчасти" - это просто для вежливости. "Отчасти язычник" - попросту язычник (ср. комм. к Мф. 16, 13).

Означает ли это, что Иисус для Павла (или Иисус для Иисуса) – не Бог? Конечно, нет! Однако, это означает, что Павел совершенно сознательно избегает называть Иисуса Богом, продолжая тем самым традицию самого Иисуса. Это последовательно избегание сочетается с несомненной верой в Иисуса как Бога – несомненной по другим эпитетам, а главное, по отношению к Иисусу как Тому, Кто руководит Павлом и определяет всю его жизнь.

Более того: рассказ Луки – это и не рассказ о явлении Иисуса. Это рассказ об избрании Павла «Иисусом Христом и Богом Отцем, воскресившим Его из мертвых» (Гал. 1,1). Требовать от такого рассказа безукоризненной догматической безошибочности в духе какой-нибудь богословской конференции странно.

В заключение стоит отметить, что всё-таки и с сугубо филолологической точки зрения теория Рабинович не так уж несомненна.

Во-первых, на слишком шатких основаниях сближены рассказы о видении Моисею и о видении Павлу. Аргумент один: дважды повторено имя (Моисея и Павла). К счастью, Рабинович не стала приводить списка всех древних и не древних сочинений, где к собеседнику обращаются, дважды называя его имя (почему-то она не предполагает, что «Павел, Павел» может быть отсылкой к «Марфа, Марфа»). Впрочем, само это сближение совершенно не задействовано в дальнейшей аргументации и потому является избыточным.

Во-вторых, Рабинович не анализирует расхождений (существеннейших) между тремя рассказами Луки о видении.

В-третьих, выражение «идти против рожна», как показывает сама Рабинович, является не цитатой, а идиомой. Нельзя одной фразой процитировать сразу трёх авторов – а это выражение Рабинович обнаруживает именно у трёх авторов сразу. В-четвёртых, и выражение «что ты гонишь меня» не является цитатой из Гомера. Рабинович полагает, что если «прать против рожна» встречается у Эсхила, Пиндара и Эврипида, то «что ты гонишь меня» превращается в аллюзию на «Что ж ты меня, Пелеев сын, резвыми ногами преследуешь», но никакой логической связи тут усмотреть нельзя. Так, если человек скажет «Иди и больше не греши», а затем добавит: «А то хуже будет», будет нелогично усматривать во второй половине высказывания аллюзию на «Повинен геенне огненной».

2.1.2007