Cерафим Звездинский (original) (raw)

Житие епископа Серафима (Звездинского). Письма и проповеди. ИМКА-ПРЕСС. Париж, 1991.

Репринт: Латвия, 10 тысяч. Ок. 1991 г.

От издательства

"Испытали поругания и побои, а также узы и темницу. Были побиваемы камнями. перепиливаемы, подвергаемы пытке, умирали от меча, скитались в милотях и козьих кожах, терпя недостатки, скорби, озлобления ..."

Епископ Дмитровский Серафим Звездинский (1883-1937) разделил участь большинства русских иерархов-исповедников веры и мучеников. Все пришлось испытать архиерею на его апостольском пути: неоднократные аресты, ссылки, гонения, бессмысленные "перебрасывания" из одного края необъятной страны в другой: из Москвы — на Север, в Визингу, затем — в Казахстан, сначала в Алма-Ату, потом в Гурьев, из Гурьева в Уральск, в Омск и, наконец, к месту последнего пристанища в Ишим. А здесь, в далеком сибирском городе, за одно со всем духовенством, его арестовывают в последний раз и выносят приговор: „10 лет без права переписки". Это, как мы знаем теперь, означало — расстрел...

Итак, обычная судьба. Но тем необычнее черты личности епископа Дмитровского: непоколебимость младенческой веры, сила духа, бескомпромиссность, которая порой читателю может показаться чрезмерным ригоризмом. Непримирим он был к обновленческому расколу, к служителям

так называемой "живой церкви". Если случалось ему по неведению переступать порог храма, оказавшегося в руках "живоцерковников", — он тотчас же его покидал. Но и к политическому курсу митр. Сергия относился он строго. Не учиняя раскола и не примкнув к оппозиции, возглавляемой митр. Иосифом, владыка Серафим принадлежал, как его друг епископ Арсений Жадановский, к "напоминающим" местоблюстителя Сергия за литургией и воздерживался от совместного участия в молитве с "сергиянами".

Житие епископа Серафима составлено на основании записей духовных чад. О них мы не знаем почти ничего. Нам остались лишь их имена: это Анна, Татьяна, Клавдия. Ни малейшего значения не придавая своему подвигу, в силу бесконечного смирении, они и упоминают о себе нередко в третьем лице, как о лицах второстепенных.

Ревностно оберегал владыка Серафим свое малое стадо. Согреваемая духом его любви, паства в свою очередь оберегала своего пастыря от злобы и козней гонителей.

В ряду житийной литературы о новомучениках российских, прославление которых в России, смеем надеяться, совершится в самом недалеком будущем, эти записки займут подобающее место как житие одного из тех, "которых, — по слову ап. Павла, — весь мир не был достоин".

Краткое житие епископа Серафима (Звездинского), а также письмо к брату и "Слово при наречении во епископа" были опубликованы в "Вестнике РХД" № 133. Часть материалов публиковалась в четвертом выпуске религиозного альманаха "Надежда". Подробное жизнеописание, основаное на записях его духовных чад, а также проповеди, воспроизведенные видимо со слуха, публикуются впервые.

ЖИТИЕ ЕПИСКОПА СЕРАФИМА

Святитель Серафим (Звездинский) родился в Москве в семье единоверческого священника (выходца из секты беспоповцев-раскольников) 7 апреля 1883 г. Мать его умерла через два года после рождения сына. Окончив начальное училище близь храма Св. Троицы (Троице-Введенская церковь), где настоятельствовал его отец, свящ. Иоанн Звездинский, будущий святитель (в миру Николай) был принят в Заиконоспасское училище на Никольской, учился успешно и по окончании поступил в семинарию.

В январе 1902 г. Николай серьезно заболел воспалением лимфатических желез. Врачи уже не ручались за его жизнь... Исцеление его — чудодейственно.

Сохранился следующий документ, адресованный отцом Иоанном настоятелю Саровской пустыни игумену Иерофею:

"Имею честь сообщить Вашему Высокопреподобию следующее событие в моем семействе: сын мой Николай, 18 лет, воспитанник III класса Московской духовной семинарии, прошедшего января 12 сего 1902 г. заболел

опухолью под правой мышцей (воспаление лимфы). Врач советовал сделать прокол и выпустить гной, но больной на это не соглашался. 25 января 1902 г. Вы осчастливили меня Вашим посещением; в это время я сообщал Вам о болезни и страдании моего сына. Болезнь его с часу на час усиливалась, больной сильно изнемогал, стали делаться обмороки; так продолжалось до 28 января. В этот незабываемый день через посланного Вашим Высокопреподобием в 6 часов вечера я получил книгу "Житие старца Серафима" и образок его на белой жести; я этот образок принес к страждущему сыну, попросил его перекреститься и с верою приложиться к образу преподобного; он с трудом перекрестился, поцеловал образ и приложил к больному месту... О, дивное чудо! Болезнь утихла, страдания прекратились, больной успокоился. Ночью, сидя в постели, он молился и несколько раз целовал образок. В 5 часов утра он впал в забытье и уснул; через час просыпается и приглашает сестру, говоря: "Я весь мокрый, должно быть, сильно вспотел", — но она увидела, что нарыв прорвался, белье и постель вся покрыта гноем. В настоящее время сын мой совершенно поправился.

Таковое милосердие Божие, оказанное моему сыну Николаю за молитвы святого старца Серафима, свидетельствую я и дети мои своею подписью и приложением именной печати. Вашего Высокопреподобия сердечно

благодарный сомолитвенник и покорный слуга протоиерей Иоанн Звездинский, благочинный Единоверческих церквей, Московской Единоверческой Троицкой церкви".

После чудесного исцеления сына отец Иоанн по предписанию Св. Синода составил благодарственный тропарь и кондак, посвященные преп. Серафиму (тогда еще не канонизированному).

Окончив семинарию, Николай поступил в Московскую Духовную Академию. В смутную пору начала века дух бунтарства и вольнодумства проникал в стены духовных училищ и академий. Юноши, избиравшие монашеский путь, не пользовались расположением своих товарищей. Профессора также настраивали против монашества, видели в них, монахах, будущих архиереев, занижали таким студентам отметки: "Хватит с вас и тройки, вам нужно смирение. Вы в монахи глядите", — нередко говорилось им. В .такой среде пришлось учиться будущему владыке. Однако Лавра с ее уставом и тайными миру подвижниками приблизила юношу к монашеству, а вернее — сам преп. Сергий вещал в его сердце словеса бессмертной жизни. Свои мечты о монашестве юноша делил с двумя друзьями: будущим еп. Филиппом и юным Полиевктом. Соединившись духом, они приступили к раке чудотворца и дали обет принять монашество.

В стенах академии юного молитв-енника застигла буря 1905 г. На время академию рас-

пустили. Недолго погостил Николай Звездинский под родительским кровом: надо было опять возвращаться в Посад. Экзамены были трудными, ответственными для дальнейшей судьбы. В учебе за помощью он обращался к небесным покровителям — к преподобному Сергию и святому чудотворцу Николаю, прося их о ниспослании дара проповедания. И сполна получил этот дар. Сочинения его печатались в академических журналах. Отзывы профессоров о сочинениях были самыми высокими. Жители Посада и братия обители преп. Сергия, лаврские иеромонахи и начальники обители охотно приходили в храм академии послушать его проповеди. Звездинский считался вторым учеником. Первым по своим дарованиям был Никанор Кудрявцев, — строгий, научно настроенный, умный, но не столь теплый душой. Кудрявцев отличался трудолюбием, серьезностью, прилежностью к наукам. Звездинский дружил с ним по завету своего родителя держаться юношей, благонравных и трудолюбивых.

Как-то, готовясь к экзамену, прохаживались студенты по дорожкам академического парка и встретили скромного инока, плохо одетого. Он низко поклонился юношам и учтиво спросил, как пройти к преосвященному ректору. "Что, уж не поступать ли вздумал? — посмеялись студенты. — Не под силу будет, не выдержишь конкурса". Снова поклонившись, инок направился к запасному

ходу, куда ему указали. Вскоре запыхавшийся келейник вл. ректора позвал студентов: "Вас просят поскорее. Прибыл ректор петербургской академии". Студенты насторожились, присмирели перед встречей с знаменитым профессором, ректором Петербургской духовной академии, преосвященным Феофаном. Каково было их изумление и смущение, когда они увидали сидящего на диване по правую сторону своего начальника того самого смиренного инока.

* *

Каникулы Николай Звездинский проводил дома. Ректор ездил на запад — в Рим и Бари с некоторыми студентами, но отец Коли был тяжело болен: нужно было оставаться дома. Скоро Господь посетил Колю невосполнимой утратой, поставив его у порога монашеской жизни. Тихо угасал его отец, благоговейный служитель протоиерей Иоанн: силы его слабели. В Крещенский сочельник он скончался.

Со смертью отца Иоанна Звездинского прихожане предлагали дочери его Анне Ивановне через супружество со священнослужителем остаться в стенах родительского обиталища. Но Анна Ивановна склонилась к браку со светским человеком, и любовь к избранному ею юноше превысила надежды и просьбы прихожан, любовь к родительскому

дому. Михаил Иванович, еще один сын, также не проявлял желания принять священство. Тогда прихожане-единоверцы остановили выбор на Николае Ивановиче и просили митрополита Владимира уговорить юношу заменить их почившего пастыря. Но мудрый святитель, провидя в Николае Звездинском премногие дары духовные, готовил ему иное поприще. Провидел иное поприще и его духовный наставник зосимовский старец Алексий. Когда с благословения отца Алексия Анна Ивановна Звездинская вступила в брак и завела разговор со старцем о возможной женитьбе брата, тот сказал: "Я ему приготовил невесту, высокую, стройную брюнетку, глаз не оторвешь". — "Где же, батюшка, ваша невеста?" — спросила сестра. — "А вон, за дверью", — ответил затворник, указав на висевшую там мухояровую мантию.

В последний год учебы в стенах Свято-Троицкой лавры, один из товарищей Коли принял уже монашество с именем Филиппа, исполнив свой обет. Другого из них, Поли-евкта, посетил особый промысел Божий: обет казался ему необдуманным. Изменив слову, данному у раки преп. Сергия, он склонился к женитьбе. В назначенный час, когда он был уже одет к венцу, его сразил внезапный смертельный сердечный приступ. Невеста ждала в храме жениха, однако ей принесли весть о его смерти. Впоследствии она посвятила себя Богу, исполнила обет своего обруч-

ника, кротко уразумев волю Всевышнего, прежде нее избравшего себе юного и чистого Полиевкта. Сильно поразил этот случай академию. Ректор написал об этом статью, поместив ее в своем журнале.

Николай остался верен клятве. Постриг был назначен на вечер 26-го сентября, накануне преп. Акакия. И вот — борол помысл будущего монаха, по его признанию, какое имя дадут: вдруг Акакием назовут. И как он был рад, когда услыхал имя своего исцелителя — преподобного Серафима.

Когда новопостриженный стоял с зажженной свечой у образа Спасителя, — весь просветленный, сияющий, и благодать играла на его лице, — ректор, указав на него, сказал студентам: "Смотрите! Это ли не свет монашества?"

Пять дней и пять ночей провели ново-постриженные в церкви Успения Пресвятой Богородицы в Гефсиманском скиту. Клобук не полагалось снимать до семи дней, — он жал и резал уши своими краями, как терновый венец.

"Пережил здесь я, — вспоминал владыка, — и рай и ад. Неожиданно вдруг в душе поднялся ужас, страх, ропот, отчаяние. Что я сделал? Зачем я стал монахом? Заживо себя похоронил... Но что делать? Куда деваться? Готов был об стену биться и... вдруг — грохот:, все зашаталось. Иконостас с грохотом Ярова-лился вниз, и адский хохот сатанинский

раздался под церковными сводами. То было дьявольское наваждение, дьявольское стреляние и его сатанинское адское омрачение, но Христос пришел и рассеял его Своею благодатью. Свет, мир, тишина, теплота, радость исполнили сердце. И все утихло. Все на своих местах, все благоухает. Боже, слава тебе! Христос моя сила, Бог и Господь, честная церковь... Слава Тебе!!!"

Еще студентом, будучи на каникулах с товарищем, знавшим чудовского архимандрита Арсения, и с сестрой Анной, Николай Звездинский зашел в Чудов. Настоятель благословил их образочками Иоанна Предтечи. "Сын отца Иоанна Звездинского... — сказал отец Арсений. — Слышал, слышал о батюшке Иоанне. Очень рад..." — И облобызал Николая. Тогда же молодежь посетила и отца Герасима, почитавшегося чудовцами за прозорливого. Николай часто потом хаживал к старцу Герасиму, теплому молитвеннику и любвеобильному утешителю. Однажды отец Герасим взял с собою его к своим духовным детям. "Я привез вам чудовского архимандрита... Это наш будущий архимандрит", — так отрекомандовал старец чадам своим своего спутника. Пророческие слова сбылись в точности; тогда же казались дивными.

Пострижение еще более приблизило Серафима к чудовской обители. Посещая Москву, инок теперь уже не миновал Чудов.

Инок Серафим оставался в монашестве без священного сана меньше месяца: в день иконы Казанской Божией Матери 1908 г., в академическом храме ректор, преосвященный Евдоким, посвятил его во иеродиакона. Но и в диаконском сане он долго не был — от осеннего праздника Казанской Божией Матери до летнего, то есть 8-го июля, когда совершилось его посвящение во иеромонахи.

Вскоре, по окончании академического курса, он получил назначение, какого и сам не ожидал: преподавателем по церковной истории в Вифанскую семинарию, что близ Москвы и Лавры. Здесь он, ранним утром, шел совершать Божественную литургию в Ви-фанский храм, затем — в семинарию. Воспитанники видели его светлым, тихим, благодатным. Вспоминали потом, будучи сами священниками, какое глубокое впечатление производил он на них. "Я молился за каждого своего ученика, — говорил владыка. — Вынимал за каждого частицу на проскомидии и это, видимо, чувствовали они своими душами".

Вспоминал владыка, как на праздник Иоанна Богослова (это престольный праздник в Вифании), приезжал митрополит Владимир служить литургию. Какое было чудное могучее пение, какой подъем молитвенный царил и какое было у всех торжество на душе. В одно из таких богослужений за запри-частным стихом иеромонах Серафим в при-

сутствии митрополита Владимира говорил слово. Проповедь была об Иоанне Богослове, стоявшего у креста Господа и зревшего Его раны и текущую кровь и воду, и "виде и свидетельства". Говорил о том, какое это великое избрание Божие: все бежали, а он стоял у креста и зрел текущую кровь Христову. Иеромонах Серафим увещевал юношей не бежать от страждущего Христа, но стоять на божественной страже. Митрополит был утешен горячим словом юного пастыря, выразил ему одобрение.

Подвиги его духовные здесь были очень сильны. Враг нападал на юного подвижника со всею силою. Были страхования. Так, однажды, войдя в пустую свою квартиру, отец Серафим увидел необыкновенно высокую фигуру монаха в мантии возле своего аналоя, где обыкновенно совершал правило. В страхе он убежал и позвал ректора. Когда вошли они вместе, никого уже не было. Иногда враг наводил видения блудных жен. Подойдя к своему одру иеромонах Серафим видел лежащую жену. Иногда же видел на своем ложе рядом с собой неизвестную ему женщину. Так враг покушался устрашить Христова воина.

На летние каникулы о. Серафим по благословению старца Алексея переехал в Геф-симанский скит. Все здесь напоминало о •вечной райской жизни и ожидание вечного блаженного покоя манило утрудившихся подвижников. Трудна борьба, жесток путь

Христовых воинов, страшен смертный час; и вся жизнь должна быть приготовлением к нему. Из Гефсиманских старцев один старый подвижник оставил особенную о себе память — это скитский садовник. Подвизался он здесь еще со дней святителя Филарета Московского, много о нем рассказывал, как и ему в утешение сподоблялся выращивать свои чудные плоды: ягоды виктории, малину и цветы для обители. Подвиг свой он совершал втайне перед единым Богом, перед Кем ничто не утаилось и не пропало даром. Этот-то старец и был сладким собеседником юного ученого подвижника, будущего столпа Православия, светильника российской святой Церкви и исповедника.

Вспоминал владыка, как один нерадивый ученик невниманием своим сконфузил своего преподавателя перед всеми начальниками: шли экзамены, присутствовал на них ректор и другие начальствующие лица. Ученику задали вопрос, что такое собор и что значит говорить на соборе. Семинарист почесал затылок, а затем недоуменно выразил: "Это когда говорят с крыши". Почему так? Никто не мог понять. Отец Серафим был смущен ответом ученика. "Это когда говорят с крыши, как апостол Иаков..." Все спуталось в его сознании; он вспомнил, как иудеи сбросили с крыши апостола Иакова, брата Господня по плоти, и это ему показалось "соборно".

Живя в Вифании, иеромонах Серафим уединялся от всех и всего. Два года пробыл он здесь, укрепляя себя молитвой и уединением, пощением и смирением. Вскоре перевели отца Филиппа ректором Московской семинарии, а с ним и молодого преподавателя Звездинского. Господь послал ему здесь еще более сильные искушения. "Крепчайшему больший искус", — говорится в каноне в Великий Четверток на утрени. Воспитанники этой семинарии были более развиты, требования — выше, суждения — строже, вкусы разборчивее, новые веяния сильнее, пристрастие к житейскому — крепче. Жизнь оказалась не чуждой искушений. Приходилось постоянно находиться на людях, на миру с его суетой, шумом и нищетой. Утешением и прибежищем для молодого монаха стал Чудов с его кротким молитвенным настоятелем, обитель святителя Алексия, Кремль и его святыни. Дивные проповеди отца Серафима, молитвенное его благоговейное служение, постничество и подвижническая жизнь не могли остаться незамеченными молодежью, искавшей высоких идей. Она потянулась на свет этого светильника.

Однако, враг рода человеческого возненавидел его добродетели, сеял семена раздора, ненависти и неустройства, старался отвратить сердца от молодого пастыря.

Вместо отца Филиппа, назначенного в Рим настоятелем посольской церкви, ректором стал отец Сергий, человек вольных взглядов, куривший табак, склонный отпускать воспитанников на всевозможные сходки и в театры. Ему все было не по душе; в отце Серафиме, все вызывало в нем раздражение, а в особенности привязанность и уважение воспитанников к молодому монаху. Чем выше духовно и нравственно возрастал отец Серафим, тем сильнее ненавидел его новый ректор. "Вы за взятку хотите занять мое место, стать вместо меня ректором! Знаю я!" — раздраженно говорил он.

Положение молодого подвижника осложнилось, когда некая особа, баронесса Филькерзам, выдававшая себя за близкую родственницу, чуть ли не за побочную дочь Александра Второго, пыталась искать его личного расположения, подносила подарки, присылала корзины ландышей. Однажды, передала футляр с драгоценным наперсным крестом, усыпанным "стильным" жемчугом "от Оловяшникова". Все чаще окружающие замечали красивую женщину, поджидавшую отца Серафима то в церкви, то в коридоре, то у дверей дома, — где только можно. По совету старца Алексия, он не впускал в свой дом особ женского пола. Старец Алексий запретил принимать подношения, и все возвращалось домогательнице обратно домой через прислу-

ту. А крест он передал владыке Филиппу, Аляскинскому епископу, гостившему у него.

В июне 1914 г. иеромонах Серафим ушел под кров тихой Чудовской обители, в священный Кремль.

Когда архимандрита Арсения Господь призвал в святительский сан, настоятелем Чудова монастыря Божественный Промысел определил давно нареченного через предсказание о. Герасима иеромонаха Серафима. Архимандрит Арсений был хиротонисан во епископы города Серпухова. Его духовная жизнь много была любезна сердцу нового чу-довского архимандрита, смиренного и кроткого витии и подвижника. Владыка никуда не выезжал без своего друга, а отец Серафим ничего не делал без его согласия и совета.

"Дорогая сестра, твоими молитвами ныне паки Господь приводит меня к описанию дорогих нашему сердцу воспоминаний о нашем старце-отце и учителе, — пишет одна из свидетельниц жития владыки Серафима. — Благодарю за сие Господа и тебя, подвигающую меня на сие для меня утешительное делание.

В Чудове монастыре горел он и светил смирением, уготовляя себя к высшему званию апостольского архиерейского служения. "Свете тихий", — так говорил о нем и владыка

Арсений. Тихий голос и самого владыки кротко звал народ к покаянию, чая грядущие бедствия на вселенную. Молитвою, постом, благоговением и любовию сиял и горел в сердце святитель московский Арсений. Каждое его служение привлекало к себе его чад, которые не отрывались от молитвенного с ним общения ни на одно богослужение; в каком из храмов Москвы владыка Арсений — там и его стадо. Часто сослужил ему и архимандрит Серафим, но оставался иногда и один в Чудове за старшего, и каждое его праздничное богослужение соединялось с горячей проповедью о любви ко Христу, о Его страданиях, о Его вечной всепрощающей любви к роду человеческому.

Помню проповеди о том, что Антоний Великий, уязвленный Христовой любовью "оставил мир и яже в мире...", о том, что Всепрощающий Христос Спаситель имеет на каждой язве Своих крестных рук "прощаю", "разрешаю". Помню грозное обличение неверных, помню хвалу родившемуся Богу, Его угодникам, Его Божественному Промыслу, Его милосердию..."

Братия боялась нового настоятеля, строгого как к себе, так и к другим. Некоторые не хотели смириться, подклониться под крепкую руку наставника, даже перешли в Покровский московский монастырь. Высказывая свое недовольство и нетерпение на узком монашеском пути, братия не находила в архи-

мандрите себе поблажки. Строго выговаривал он им, что миряне несут тяготу на фабриках, заводах и трудах, кольми паче монахам потребно со смирением являться на молитвенное бдение в свой урочный час. Управлял он братией и делами не самочинно, а согласуя каждый шаг с волею и мнением архипастыря Арсения. Это был путь смирения и основание жизни, на котором построился горний Иерусалим светильника русской Церкви и ее исповедника. Начальствуя в монастыре, он в то же время отрекся от себя, как бы не имея своей паствы, не имея своевольного управления и даже не распоряжаясь свободно самим собой. Целиком подчинился владыке Арсению, навык смиренный послушник в высоком сане говорить своему начальнику, близкому по любви во Христе: "Как владыка, так и я", — и во всем сиял свет любви и согласия. Но не мог терпеть враг рода человеческого сего подвига смирения юного пастыря.

Как уже говорилось, старец Алексий Зоси-,мовский благословил архимандрита Серафима никого не брать на исповедь, самому крепить в себе дух, чем готовил, как видно, его для будущего. И никто, при всем желании, не мог расчитывать на особую его благосклонность к себе. Враг же, избравший оружием для скорби и смуты женщину, неотступно преследовал отца Серафима: она поджидала его всюду, стояла рядом на

величании и у амвона при его богослужениях передавала записки через братию монастырскую, звонила по телефону; даже через владыку Арсения пыталась добиться внимания. Когда же и это не помогло, она обратилась к высшей церковной власти: попыталась оклеветать и епископа Арсения и архимандрита Серафима, обвинив их в сектантстве и хлыстовстве. Зная высоту жизни добрых пастырей, церковная власть оставила доносы без последствий. Так борол враг лестью и злобой — подвижник побеждал смирением.

Не терпевший света Христовой Церкви, попущением Божиим враг воздвиг лютую бурю на всю православную Церковь. Началась война. Иных из братии благословил святитель Алексий положить живот свой за веру, царя и отечество, иные пошли на брань духовную и Молитвенный подвиг о своих братьях.

Кремль был свидетелем приезда Государя, его молитвы за отечество у святых алтарей.

У раки святителя Алексия стоял отец Серафим, когда наследника поднесли приложиться к мощам его небесного покровителя. Грустными и ясными глазами царевич взглянул на отца Серафима и своевольною рукою потрогал его бороду, не то проявить свое ласковое внимание, не то из любопытства. Архимандриту Серафиму вздумалось понаблюдать, чем заняты князья в смежном с

Чудовым дворце после молитвы. Зайдя в пышные палаты, бн застал князей веселящимися за вином, за играми и спорами. Мрачная фигура Распутина среди приближенных царя, больной царевич, вдовица княгиня, скорбящая у гроба убиенного своего мужа и легкомысленно веселящиеся юные князья — все это наводило на глубокие тревожные думы. И гром не замедлил грянуть. 2-го марта 1917 г. — начало Крестопоклонной Недели Великого Поста — стало началом Великого Крестного пути для всей России: Россия осталась без царя. На выносе креста собравшимся в Чудове едва хватило голоса, чтобы петь: "Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас". Когда же нужно было петь: "Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое, победу..." — горькие рыдания охватили молящихся.

После октябрьского переворота Чудов еще некоторое время жил по заведенному уставу. Но над Кремлем тоже сгустились тучи. Осенним вечером настоятеля вежливо потребовали военные: "Дайте нам свечей. Электричества, возможно, не будет. Большевики хотят взять Кремль. Мы будем отражать нападение", — пояснили они. Не кончилась еще всенощная, как в храм св. Андрея Первозванного принесли первого убиенного юнкера-воина. А затем все больше и больше убитых. Все чаще и громче раздавались выстрелы. Наконец, загрохотали орудия и снаряды стали сотрясать стены

Кремля. Высшее духовенство, старец Алексий, владыка Арсений и вся братия укрылись в подземелье, где 300 лет назад томился в заключении святейший патриарх Ермоген. Там, в глубине под храмом Чуда Архистратига Михаила шла горячая молитва за Россию, о ее спасении. День и ночь, на месте мученической кончины святителя Ермогена, не умолкали молитвы российских первосвятителей. Один архимандрит Серафим оставался в своих кельях. Он принимал участие в богослужениях в подземелье, однако, после богослужений поднимался наверх и молился в келье, как в обычное время.

Иеромонах Чудовской обители Макарий, впоследствии тоже мученик за веру, рассказал настоятелю о своем видении, когда, вошедши в его келью, увидал преподобного Серафима Саровского, который вышел в другую комнату, где была икона с его изображением. Архимандрит Серафим был глубоко поражен рассказом о видении и уже не покидал своей кельи, почитая невидимое присутствие угодника Божия за знамение — обещание сохранить не только келию, но и самого обитателя. И чудо — ни одна пуля не попала в открытое, даже не занавешанное окно. Во время обстрела, огромный снаряд упал возле раки святителя Алексия и не разорвался. Снаряд пробил окно, но в храме разрушений не причинил. Другой снаряд пробил стену митрополичьих покоев, образ

Божией Матери, перед которым владыкой Арсением совершалась общая исповедь, взрывом отодвинуло в сторону, однако и стекло, и Лампада остались невредимыми, хотя чугунные батареи центрального отопления были выворочены и искорежены.

После этого решено было мощи перенести в подземелье. Несшего раку святителя Алексия иеромонаха Чудовского монастыря, отца Филарета, легко ранило: пуля задела ему ухо, самого же не повредила.

Скоро стрельба стихла. Нагрянуло новое начальство. Обходилось оно с монахами доброжелательно, однако дало указ, без пропусков не пускать никого в Кремль, и для богомольцев за подписью настоятеля были выданы пропуска.

На Поместный Собор, который должен был восстановить патриаршество, съехались архиереи. Чудовские митрополичьи покои стали прибежищем для сонма архипастырей, среди которых были стойкие подвижники, впоследствии украсившие Церковь мученичеством за Христа. Находился здесь и зосимовский старец Алексий, которому доверено было вынуть жребий с именем будущего патриарха. Архимандрит Серафим окружил его теплом. В часы отдыха старец любил слушать физгармонию, в особенности "Тебе одеявшуся светом яко ризою" и другие напевы Страстной Седьмицы.

21 ноября 1918 г. (старый ст.) в Успенском соборе состоялась торжественная интронизация новоизбранного патриарха Тихона. В соборе было холодно, главный свод был пробит снарядами, но сердца горели любовью к Церкви, к новому патриарху. Все-таки было радостно и светло на душе.

После богослужения патриарх объезжал Кремль и кропил его святой водой.

Как рассказывают очевидцы, солдаты стреляли в кресты Чудова монастыря. Было жутко и страшно видеть лики святых, простреленные пулями и пронзенные ударами штыков. Народ особенно чтил Распятие, из которого как бы потекла кровь, когда снарядом оторвало руки у распятого Господа.

Четвертого августа пришел приказ очистить Чудов, монахам удалиться из Кремля: им предоставлен был для поселения Новоспасский монастырь. Кремль закрылся для верующих.

Владыка Арсений и отец Серафим погостили немного в близкой их сердцу Зосимовой пустыни. Владыка нашел затем убежище у любящей и почитающей его духовной дочери игуменьи Покровской общины Ювеналии. Мудрая и горячая любовью к Богу и святителю матушка игуменья, всегда уважавшая владыку и отца Серафима, в тяжелые времена их жизни приютила их, окружив тишиной и духовным покоем. Имея скит и при нем домик в лесу, она устроила для них киновию, где они

утешались молитвою среди волн житейского моря бурного и грозного. Здесь они не только молились, но и трудились, копали грядки, рубили дрова. Владыка Арсений занимался живописью, архимандрит Серафим читал Св. Писание по обиходу своего небесного покровителя: за неделю — все четыре Евангелия, Деяния Апостолов и их Послания. Посетители чертога духовного забывали прелести мира и устремляли свои души на подвиг под сенью скитской благодати. Дивный лик преподобного Серафима на лесной дорожке точно встречал их и словно бы передавал их любящим пастырям. Казалось, сюда не проникали злые адские силы.

Архимандрит сослужил владыке Арсению ежедневно в его келейном храме во имя святителя Иоасафа. Там они вдвоем молились наедине. Духовное общение их скреплено было многолетним братством и совместным паломничеством в Иерусалим еще в 1912 г.

* *

Прошло лето 1919 года. Наступала осень. Однажды архимандрит Серафим рубил сучья, когда прибыл бывший иеродиакон Чудова монастыря Вениамин, теперь иподиакон-ствовавший у святейшего патриарха Тихона, и вручил письмо от патриарха. Святейший предлагал приехать к нему на прием.

Помолившись, проводил владыка Арсений своего друга и брата в Москву. Патриарх объявил молодому еще архимандриту, что имеет в нем нужду, что желает его видеть во епископском сане. Бывший ректор Московской академии, архиепископ Нижегородский Евдоким просил святейшего патриарха поставить отца Серафима во епископы города Арзамаса и направить его туда на жительство. Святейший сказал, что для посвящения во епископы ему нужно ехать в Нижний Новгород или Арзамас. Хлопотали о пропуске для поездки, но его не удалось получить. Тогда Святейший, провидя Божие устроение, решил оставить отца Серафима своим помощником, предоставив ему кафедру города Дмитрова, старейшего из Московских викарств.

Старец Алексий благословил своего ученика на архиерейский подвиг. Накануне хиротонии, после всенощной, будущий епископ отслужил панихиду по своим родителям, прося их родительского благословения и молитв на трудный путь архиерейского служения. Утром небольшой храм Троицкого подворья был переполнен. Святейший в белом облачении встречал новонареченного. Вручая посох, он сказал: "По молитвам ныне празднуемого святителя Петра, митрополита Московского, желаю, чтобы ты был для града Дмитрова тем же, чем был св. Петр для нашего града Москвы. Сказано в тропаре сему святому, что он был утверждением граду Москве.

Будь и ты утверждением граду Дмитрову". Во время праздничного обеда, митрополит Сергий взял столовую ложку и заметил: "Советую вам, владыка, запастись ложкой, придется вам в тюрьму идти. Не забывайте этого предмета, он там будет очень нужен".

Провожая на труды архиерейские, патриарх так напутствовал его: "Как ты думаешь, даром ли кадят архиерея трижды по трижды? Нет, не даром. За многие труды и подвиги, сие за исповеднически верно хранимую веру. Иди путем апостольским. Ничем не смущайся, неудобств не бойся, все претерпи". Помня это напутствие, владыка смирял себя во всем, все терпел, все переносил. Три года, когда он подвизался в Дмитрове были годами сплошного торжества и праздника. Молитва огненная, приобщение отпадших, взыскание заблудших, утешение старцев, воспитание младенцев и подростков, утверждение обителей, хранение уставов и непрестанное поучение словом Божиим, — таким было его служение. Народ толпился у дверей его дома; очередь скорбящих, притекающих к нему за утешением, возрастала с каждым днем. Паству свою владыка окормлял усердно, знал каждый дом. Тихо и мирно жили дмитровцы, согретые его любовью и молитвой. Часто, возвращаясь поздно, владыка тем не менее заезжал к своим чадам. "Владыка, вот огонек! Не нас ли ждут? Не всех успели объехать", — говорил келейник.

Обитель Пешношскую владыка Серафим поставил на должное выполнение правил, любил и чтил старца ее о. Ксенофонта, в бытность свою возвысил его до чина свящ. архимандрита и затем постриг в схиму перед его кончиной. Обитель Влахернскую посещал часто — во все ее праздники, в честь художественного образа "Беленького Спасителя", почитая этот священный образ и много прославляя его. Любил навещать болящую схимонахиню Серафиму, которая утешала его своими беседами. Посещал и Борисо—Глебскую обитель, почитая св. мучеников великих князей, по завету отца Алексия служил им молебен.

Бывал и в Зосимовой пустыни. "Батюшка, — говорил он старцу, — я очень одинок в Дмитрове, нет близкого человека. Пока с чадами своими, я не один, а дома совсем, совсем один". Старец сказал ему: "А как же ты думаешь — монах, значит один, так и должно быть". И благословил его крестом темно-красным, прозрачным, как кровь, и прочитал тропарь священно—мученический: "И нравом причастник, и престолом наместник Апостолом быв, деяние обрел еси Богодухновенне, в видения восход; сего ради слово истины исправляя и веры ради пострадал еси даже до крове".

Начались и здесь гонения. Однажды, как раз на Пасху, владыку вызвали в исполком. Народ собрался толпой и ждал его возвраще-

ния, требовал: "Отдайте нам нашего владыку". Власти попросили его выйти на балкон, однако и после этого народ не успокаивался. Тогда власти поторопили владыку идти к народу. И с торжественным пением "Христос Воскресе" народ вернулся в собор со своим пастырем.

В бытность архиепископа Серафима в. Дмитрове произошло одно примечательное событие. Когда скончался настоятель Пешношской обители схиархимандрит Онуфрий, нужно было избрать нового настоятеля. Кандидаты были указаны, назначено голосование. Жребий пал на отца Варнаву. С юных лет поступив в Пешношскую обитель, он был ближайшим послушником и духовным сыном отца Онуфрия, помогал ему по управлению обителью и братией. Когда попустил Господь о. Варнаве впасть в искушение, для обновления духа настоятель тайно постриг его в мантию с именем Варнавы, что значит — сын утешения. Девять лет не знал никто о его постриге. Когда же пришел черед ему по летам, прожитым во святой обители, принять пострижение в монашество, то по донесении архипастырю, что инок тайно принял уже пострижение, было распоряжение облечь его в мантию открыто.

Наступила осень 1922 года. Святейший патриарх Тихон находился в заточении. Верным пастырям Церкви грозили ссылки и тюрьмы. В разгар обновленческой смуты в Даниловском монастыре твердый духом владыка Феодор пытался собрать вокруг себя архипастырей, готовых даже до смерти не отходить от уставов и канонов святых Отцов, держаться законного главы православной Церкви, не допускать к управлению обновленцев. Одним из первых среди таких пастырей был епископ Дмитровский Серафим. Власти знали, что народ не отдаст его, а потому решили арестовать тайно от дмитровцев. В день Знамения Пресвятой Богородицы 27 ноября 1922 г. владыка в последний раз совершил в Дмитровском Васильевском храме торжественное богослужение. На следующий день по повестке его вызвали в Москву. 29-го утром владыка прибыл в Москву, зашел в дом преданного ему семейства и сообщил, что идет на Лубянку. Горестно, тревожно, мучительно текли часы этого дня. Уже вечером духовные его чада не выдержали, отправились на Лубянку: встречая выходивших после дневных забот начальников спрашивали: "Где наш владыка? Он ушел к вам утром голодный. Уже вечер, а его нет!" Ответа, однако, не получили. Прошла ночь. Наступил новый день. Вера в возвращение владыки стала угасать. В комендатуре сказалл придти через три дня. На третий день удалось передать

вещи. Радость была большая, когда владыка ответил записочкой, что все получил, благодарил и назвал птичками своих детей.

Скоро узника перевели в Бутырки. Его крестное шествие по улицам Москвы с Лубянки до Бутырок видел лишь один дмитровский священник (Копытин), проезжавший на трамвае. Потекли передачи заключенному. Владыка Серафим делился со своими соузниками всем, что получал. Утешал их словами сострадания, молитвой и любовью, хотя и самому приходилось очень трудно. Тело его, изъеденное вшами, покрылось струпьями. Сердце ослабело. Начались частые сердечные приступы. Поэтому тюремщики перевели его в "околоток", где был полубольничный режим. Здесь он встретил священников из храма Христа Спасителя, молодого индуса — образованного промышленника, женатого на русской аристократке, заподозренного в шпионаже (впоследствии оправданный и освобожденный, он приходил на Влахернское подворье, на коленях умолял сообщить ему, где владыка, однако владыка был уже в ссылке в Зырянском краю). Здесь владыка совершал Божественную литургию, исповедовал тех, кто никогда не был на исповеди, причащал, старчествовал, ободрял, утешал отчаявшихся и безнадежных. На стене камеры хлебом он прикрепил образ Божией Матери Скоропо-слушницы, к Которой особенно взывал в своем узничестве.

В бутырском заключении владыка сложил в уме и в сердце своем акафист страждущему Христу Спасителю: "В несении креста спасительного, десницею Твоею мне ниспосланного, укрепи меня в конец изнемогающего".

Допросы кончились еще на Лубянке. Чекисты поняли: скала необорима. Одно средство - удалить пастыря, рассеять стадо овец его...

Вот некоторые записки того времени, полученные из заключения духовными чадами епископа Серафима:

Всем моим дорогим о Господе возлюбленным и родным чадам посылаю благословение. Спаси вас, Господи, за все ваши заботы о мне грешном, за всю Вашу любовь. Молюсь за всех вас, поминаю и вспоминаю всех городских Дмитровцев и подлипецких и все, всех. Храни вас Господь от всяких бед, скорбей и напастей.

Благодарю вас, благодарю, друзья мои, детки мои, за ваши заботы о мне грешном. Ваша любовь ко мне - солнце, ваши заботы о мне -лучи этого солнца, горячие, нежные. Темно в камере моей. От этих лучей светло стало. Да утешит всех вас Господь, как вы меня утешаете. Я духом бодр и крепок, телом - занемог, но теперь поправляюсь. Христос и в тюрьме есть, сладко беседовать с Ним можно и здесь. Библию не передали мне. / .,. / Молюсь

за вас, родные мои, молитвенно с любовью приветствую вас всех с праздником Рождества Христова.

Января 3. Бутырская тюрьма, камера 51, 1923 г.

Все получил полностью. Радости мои, бесценные и драгоценные, мир вам всем, всем из темницы, из заключения моего. Благодарю вас от всего сердца за все дары любви вашей, за все заботы о мне грешном. Только беспокоюсь, что вы так много на меня тратитесь. Передатчицы мерзнут, руки, ноги отмораживают. Господь вам воздаст за все заботы обо мне и Сам позаботится о вас. "В темнице был и пришли ко Мне". Спаси вас. Господи. Спасибо за веточку зеленую, за кофе, за какао, за все сласти в горечи моей. Благодарю Ал. Мих. Глух., и деток ее, всех благодарю. По именам нельзя перечислить всех. Вчера для Коли был день особенно тяжелый, но по молитвам вашим прошел благополучно. От Параскевы получил почтой письмо вчера, ждите ответного. Благодарю за память от о. Дмитрия Копытина, и от него получил письмо. Сухарики,* платок от матушки Евхаристии** получил.

Через передатчицу тюремную было передано.

Еп. Серафим

* просфоры ** антиминс

Благодарю, все получил. Возвращаю обратно две пары белья, 4 пары носков, 2 салфетки, одно полотенце, 3 не знаю, как называются, вроде каких-то платков или повязок.

Мешочки с крестиками оставил у себя. Благодарю Кл., Юрочке благословение. Крепко целую его и братьев. Откуда у меня взялось новое белье? Чья добрая, умелая рука его шьет? Благослови Господи. Ю. Ол. Ал. — благословение. Борисо-глебским и Влахернским — молитвенный привет и благословение. Из Агашиного блюдечка едим и из ее стаканчика пьем по праздникам.* Вкусные сладкие целебные сухарики** получил. И платок. Я бодр духом и крепок. О Господе радуюсь, с пророком Давидом пою: "Уготовихся и не смутих-ся". Попросите матушку Епитрахилью мне прислать фартук с крестиками и малое полотенце с омофорной вышивкой и нарукавницы*** — холодно. У нее есть полотняные или бумажные, как белье складываются. В утешение посылаю вам, радости мои драгоценные, 4 хлебца.** Разделите их и кушайте на здоровье и укрепление. Всех помню вас по имени и молюсь. Молитесь вы за меня. Пришлите немного сушеного винограду (изюму) и сушеной вишни. Мне можно писать вам только два раза в месяц. За четочки благодарю. Сшейте мешочек на шнурочках для платка

* сосуды для Св. причащение ** просфоры *** епитрахиль, омофор, поручи

от старушки Евхаристии. За прекрасные дорожки и туфельки благодарю, за все сердечные заботы ваши обо мне. Сегодня пошел третий месяц моего заключения, благодарение Господу. С наступающим вас Великим постом и говением. За родную мне картину* деточек благодарю.

(29 января 1923 г.)

Друзья мои дорогие, детки мои милые. Много, много хотел бы сказать вам, так много, что сердце разрывается. Но нельзя, нельзя, нельзя. Благодарю вас за любовь вашу, благодарю и московских друзей моих, не забывающих меня. Сушеную вишню приславшие да пребывают вместе, старшие младших пусть поддерживают. Благодарю моих деточек, за счастливого страдальца, за дорогую картинку. Благовестником утешаюсь. Мудрые вы у меня. Ваши надписочки на посылках — звездочки денные для меня: я всякий раз по получении представляю их Солнцу-Христу. Нафталин, гвоздичное масло помогли мне, я в первый раз получил возможность заснуть. За стаканчик, ложечку и блюдечко благодарю. Будьте добры Христа ради милость сотворите... Мой сосед инок разут и раздет, помогите мне помочь ему. Пришлите мою теплую жилетку и какую-нибудь обувь ему.

* икона

Господь да хранит вас. Духом и сердцем с вами. Подрясник мой рвется. Чаю, какао и кофе нет у меня.

Е. Серафим

Сестрам Борисоглебским и Влахернским с матушками — благословение. Моему батюшке - старцу с матушкой и келейникам - благословение. Пешношской обители с игуменом — благословение и всем пастырям.

Христос родился в вертепе, встречу этот праздник в темнице, духом буду с вами молиться, люблю вас и благословляю. Мир вам, радости мои — утешение.

Благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа.

Благодарю вас, мои родные, дорогие о Господе и молюсь за всех вас вместе, заботливые участливые о мне с самого начала и доныне. Дети мои родные, детки бесценные, верьте, всех вас крепко люблю, все вы в сердце моем, в узах моих. Жалею тяжко больного. После двух сделанных ему операций, особенно ночной, положение его ухудшилось. Температура сильно поднялась. Потребовался созыв консилиума врачей. Лучше его увезти подальше. Хорошо, что сняли с него фотографию.

Храни вас Господь Своею благодатию и во всецелой преданности в благую волю Божию.

Все получил, облобызал любовь вашу.

Молитва стирает всякую пыль с души.

В страдании — Христос. Никогда не получал я столько утешения, света и радости, как в тюрьме.

Господь да дарует вам обилие плодов земных и радостей небесных.

Любящий вас и молящийся за вас

En. Серафим

Письмо к владыке от чад его

Родной о Христе Отец наш и незабвенный Владыка. Радуемся Вашему мирному устроению душевному, преданности воле Божией. Умолите Господа, да возвысит рог христианский от дольнего к горнему.

Просим Ваших Святительских молитв и благословения.

Духовные Ваши чада

(Составляла надпись сестра София Степановна Кузьмина). Дмитров

... Дети и деточки мои, радости мои, благодарю вас за вашу любовь, дары любви вашей. За усопшую инокиню Марию молюсь. Внутренне Господь так стал утешать меня, таким миром и сладостию и радостию увеселяет душу мою, чего на свободе никогда не испытывал. Так в страданиях - Христос. Если пойду и долиною тьмы смертной, не убо-юся зла, ибо Ты со мною ecu. За вас всех родных моих молюсь от всего сердца, чтобы были здоровы, мирны, благополучны. Призываю Божие благословение на ваши семьи, на ваше хозяйство, на ваш скот, на огороды, поля и нивы.

Письмо владыке

от детей духовных вместе с передачей

Простите, простите нас, Господа ради за все, родной о Христе, возлюбленный Владыка наш. Беспокоит нас очень Ваше здоровье.

Страдалец наш Коленька, тяжело ему после операции,* бессильны мы помочь ему. Пригласили врача специалиста следить за ходом его болезни.** Он утешает нас.

Все здоровы.

Горячо любящие вас

Дмитровцы.

Благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа. Благодарю Бога моего при всяком воспоминании о вас, родных и любимых, всегда о всех вас принося с радостию молитву мою за ваше нежно заботливое участие в моих нуждах от первого дня и даже поныне. Дети мои милые, детки драго-

* ареста ** адвоката

ценные, деточки мои бесценные, верьте, я имею вас всех глубоко, глубоко в сердце моем, в узах моих / ... / С любовью

Е. Серафим

Всех деток моих милых, хороших благословляю. Подлипеческому хору с регентшей -моим успокоителям — благословение и спасительный привет. Соборному хору, неоднократно меня утешавшему. Остаются ли верными пастыри? Если да, привет им от меня, самый сердечный, и благословение. Матушкам Влахернским и Борисоглебским во Христе с сестрами мир и благословение. Всем, всем, каждому дому, семейству, меня знаю шему, благословение и любовь моя с молитвенным приветом. Сердечно прошу, отслужите Литургию в Никитской Церкви и молебен Великомученику Никите в пятницу 20. Сшейте ладанку с камфарой и нафталином со шнурками. Няне благословение. Схим. Серафиме, Рафаиле, Марии. М. Сергию за стаканчик чудный благодарю.

Все получил полностью. Возвращаю обратно 7 стекл. банок, 1 жест, банку, 6 носовых платков, 2 полотенца, 1 пару белья, 3 наволочки, 2 простыни, 1 пару носков, 1 салфетку и др.

Радости мои, Дмитровцы родные, весна, цветы архиерейства моего, цветите, вырас-

тайте глубже в благодатную почву православия. Не сходите с этой почвы. Ни на шаг я не сошел, хотя и был усиленно сводим — Господь подкрепил. В камере мне подарили панагию своего изделия с изображением преп. Серафима. Старчествовать приходится и здесь. Увидимся ли когда? Благодарю вас за горячие, как солнце, заботы ваши о мне грешном. / ... / Просидел в подвале 10 суток на Лубянке. Господь дал сил. Молитесь, крепитесь. / ... / Крепко целую, благословляю всех

деток.

Письмо от детей духовных еп. Серафиму

Благословенная наша Радость и Сокровище! Скорбим о Вашем нездоровий. Молимся мученикам Гурию, Самону и Авиву и молимся крепко Богу, чтобы Он явил нам Свою милость, освободил бы от уз и облегчил страдания нашего родного Отца и Архипастыря. Ждем родного благословения и живем им и словечками, получаемыми из-за сумрачных стен. Верим, что Господь все устроит к лучшему.

Слова написаны Соф. Ст. Куз., сестрой мед. дмитровской больницы).

Мир вам и радость от Господа, радости мои, друзья мои дорогие, благодарю вас за сердечно обильные дары обильной любви вашей ко мне. Помолитесь за меня преп. Серафиму. Спешу туда, где вечный праздник, где солнце никогда не заходит, где праздник непрестанный, где и песнь не смолкает. Увидимся. Принесите мне нафталину и гвоздичного масла. В следующую неделю возможно будет Передать и белье. Деткам моим милым шлю благословение. Перед образом Скоропослушницы молился. Храни вас Господь.

С любовью

Е. Серафим

Получил все и прочитал от кого. Благодарю. Люблю вас крепко. Мое благословение сестрам Влахернским, схимонахине Серафиме.

Слава Богу за все. Праздную, светло торжествую четвертый месяц душеспасительного заключения моего. Благодарю Господа, благодарю и вас во Христе Иисусе, родные мои, любимые и присно поминаемые дети и детки мои за все ваши участливые заботы о мне грешном. Господь да воздаст вам сторицею в сем веке и наипаче в будущем. Жалею болящего Коленьку, которому, писали мне, были на той неделе 2 крайне болезненных операции. Болезнь сия не к смерти, но к славе Божией.

Молюсь за болящую горячо.

Родные, бесценные, драгоценные Д-цы, весна моя и московские друзья. Зная, что настал час отойти мне от вас. только теперь вижу, как люблю вас, до конца возлюбил вас. Скажите, чтобы умер за вас - умру. Пусть Д-цы возносят молитвы при Богослужении за своего законного епископа.

С любовию... *

Моя просьба к родным Д-цам, а наипаче к прихожанам Б-В церкви не оставлять семью НЗМ. Я молюсь с воплем крепким и слезами, чтобы Господь оградил церковь Д. от вторжения лжеучителей.

Только тело мое с одеждою на нем перевезут в Зыр. Кр., а сердце мое останется во граде и весях Животворящего Креста. Этим оком — сердцем — я вижу всех вас. Храни вас всех покров Пречистой.

Е. Сер.

Приезжал прокурор и, когда подошел в "околотке" к кровати владыки, то отскочил, как ужаленный, увидев образ Скоропослушницы, преп. Серафима и др. изображения. Тут же приказал перевести владыку в общую камеру.

17 марта, в день Алексия, человека Божия, был прочитан владыке приговор: "Два года ссылки в Зырянском краю на вольном по-

селении". Како изволися Господеви, тако и бысть... Вл. оставался еще в Бутырках, но чувствовал, что там он уже временно. По Окончании следствия и вынесении приговора разрешили свидание.

В апреле его перевели в Таганскую тюрьму. Из Бутырок до Таганки шел пешком. Хотя и ожидали чада перевода в надежде увидеть владыку, но почему-то никто.не укараулил. ; Еще в Бутырках бандиты его научили из любви к нему: "Как ты, отец Серафим, войдешь в камеру, тебе и постелят чистое полотенце, а ты не обходи его, встань да ноги оботри, — все поймут, что ты милость оказал, и никто тебя не тронет". "Отец Серафим, — говорил другой, — я твоим почтимым скажу о тебе, помогу, когда ты будешь бедствовать". "Не могу, отец Серафим, мимо товара пройти, не удержусь никак — обязательно украду", — исповедался третий.

Так кротостью сердца побеждал владыка даже ожесточенные сердца уголовников...

Духовные чада просили разрешить владыке ехать в ссылку без конвоя, но, зная любовь к нему народа, власти не могли этого допустить.

30 апреля был тихий теплый апрельский день, все ждали отправки владыки этапом на вокзал. У Таганской тюрьмы сидели группами духовные его чада, осиротевшие, но еще чувствовавшие близость своего отца, уте-

шителя и покровителя. В четыре часа тяжелые тюремные ворота растворились. Появились конвоиры, окриками разгоняли людей. Затем стали выходить узники. Затаив дыхание, ждали духовные чада появления владыки Серафима. Он вышел с перламутровой панагией на груди - панагией от Гроба Господня с изображением Воскресшего Господа. Взгляды обратились к нему. В общем порыве духовные чада, не видевшие владыку уже пять месяцев, бросились к нему, однако штыки конвоя преградили путь.

С молитвой во взгляде, с выражением любви и твердой веры шел Дмитровский святитель в рядах заключенных. С ним рядом шли другие узники-архипастыри: вл. Афанасий Ковровский, светловолосый, в голубоватой ряске, вл. Николай Петергофский (Ярушевич) в нарядной рясе, в блестящей плюшевой скуфье; старцы-протоиереи из Петербурга — о. Александр Беляев, о. Петр Ивановский и др. Верующие простирали к ним руки. Многие опустились на колени прямо на мостовой при виде такого шествия.

На Ярославском вокзале арестантов провели к линии и погрузили в "столыпинский" вагон с зарешеченными окнами. В 12 часов ночи поезд тронулся. Одна из духовных дочерей, Мария Ник. Ан. упала на землю, кланяясь своему отцу и архипастырю. Поезд скрылся из вида, а она все лежала ниц,

провожая его своею молитвою и благословением.

Две души были Господом особенно утешены: их сподобил Господь не разлучиться.

1-го мая, в канун празднования иконы Б. М. "Нечаянная Радость" отправился владыка в первое свое изгнание. Дмитровцы знали, что этап — в Усть—Сысольск, но как туда добраться, каким путем повезут, ничего не было известно. Говорили, что путь лежит через Вятку, добрые люди дали им письмо к игуменье Вятского женского монастыря Рафаиле, еще не пожилой, приветливой, доброй и заботливой настоятельнице.

Несколько духовных чад отправились тем же поездом в заднем вагоне. Когда следующем утром поезд остановился в Ростове, они кинулись к арестантскому вагону. Им удалось увидеть владыку - измученного, одетого в рваненький подрясничек. Он ласково благословил их. Они здесь поздравили именинника-узника владыку Афанасия Ковровского, которому выпала участь встретить день своего Ангела в тюремном вагоне.

Теплым майским днем этап прибыл в Вятку. "Выгрузили мы вещи из вагона и подошли к вокзалу, — вспоминает спутница владыки — Анна. — Здесь многочисленный конвой и пеший и конный, во главе начальники. Мы вышли на улицу и, отойдя в сторонку, сели на пригорочек. Вскоре заметили

мы, как возле вокзала выстроилась цепь конвоиров и стали выводить заключенных, а среди них — и наш владыка. Этап тронулся, тронулись и мы, а часть наших и Клавденька остались с вещами на вокзале. Заключенные шли быстро, не отставали и мы. Нас заметили заключенные студенты и передали владыкам, что их родные не отстали, идут с ними вместе.

Наутро жители Вятки принесли продукты для заключенных - пирогов, каши, целый обед. Мы отнесли передачу, у нас все приняли, а, кроме того, мы взяли грязное белье и перестирали его. Владыка наш так обносился, что заключенные смеялись меж собой: "Владыка, ваш подрясник вороне на гнездо не «годится". А в Бутырках у него было все: и белье и три подрясника. Но он их раздал.

Тут же в Вятке мы купили на базаре сурового полотна и сшили в один день новенький летний подрясничек. Владыка его сразу надел (это было 9-го мая — день св. Николая, канун Вознесения), и вышел к нам чистенький и радостный. Поговорили на свидании немножко. Владыка чувствовал себя ничего, рассказал, что помещен в каретном сарае (в конюшне-одиночке), что их звали пилить дрова на баню, но его заменили молодые".

Чтобы не пропустить отправку этапа на Котлас, спутницы владыки — его духовные чада караулили поезда, приходили на вокзал и утром и днем, и вечером и ночью. Однажды,

в ночь под пятницу, выйдя к вокзалу, увидели колонну заключенных. В колонне шел и чудовский монах, отец Филарет. В Вятку его пригнали раньше, й этапа ему пришлось ждать в тюрьме. Увидев среди спутниц владыки Анну, обрадовался: "Аннушка, золото, — и ты тут!" —приветствовал он.

"На вокзале — опять арестантский вагон, — продолжает свои записки-воспоминания Анна. — Сопровождали всего два конвоира. Мы стали их просить пустить и нас. Старший в форме указал одного штатского гражданина, к которому велел обратиться: тот и был начальником и над конвоем и над заключенными. Мы попросили его, он кивнул, и мы, к своей неограниченной радости, поместились в первом отделении с конвоем, и владыка был рядом. Поезд вскоре тронулся. Мы принесли им чаю, кипятку, помыли посуду.

На другое утро прибыли в Котлас. Путь предстоял дальше от Усть-Сысольска пароходом. До его прибытия оставалось еще достаточно времени, и арестантов расконвоировали, разрешили свободно гулять по Котласу (все равно бежать некуда). За полгода в узах, владыка впервые вдохнул глоток "свободы" и "духом плещущ", радовался, как дитя. В те годы ссыльные места населялись подвижниками и исповедниками .веры. Отец Филарет, по прибытии в Котлас, предложил: "Пойдемте, владыка, здесь живет владыка Петр Подольский у желез-

нодорожника на квартире, навестим". И владыка пошел, только попросил, -чтоб сказали, когда будут собираться к отправлению. Вскоре пароход стоял у причала. Я побежала разыскивать владыку; застала его у вл. Петра, они сидели втроем: наш вл. Серафим, о. Филарет и вл. Петр, который еще при жизни о. Иоанна Гавриловича Звездинского бывал в его доме в качестве чиновника. Капитан сказал, что пароход к отправке не готов, и что ссыльные еще могут побыть на берегу. Была Троицкая суббота и духовенство решило пойти в церковь козле пристани. Три епископа — вл. Серафим, вл. Николай, вл. Афанасий вошли в храм. Там уже стоял владыка Петр. Переговорив между собой, ссыльные архиереи повернулись и дружно пышли. Оказалось, что здесь обновленческий храм. Но владыка Петр остался. Он говорил, что у него дома нет книг и условий к молитве и он молится здесь.

В природе очень чувствовалось наступление Троицына дня — теплая погода, растворение воздуха, аромат, свежесть воды, белая церковь на берегу, колокольный звон. Здесь же три святителя и духовенство — так все было радостно.

От Котласа до Усть-Сысольска на пароходе "Тарас Шевченко" и вл. Серафим Звез-динский и вл. Николай Ярушевич путешествовали в одной каюте. Утром епископ Серафим читал Священное Писание, прича-

пассажирского, недели через три будет. Что делать? Как быть? Куда бежать? Когда удалось упросить начальство, пароход отчалил. И вдруг — нечаянная радость. Сарра Моисеевна сказала, что пароход берет груз. Когда мы появились в трюме среди ссыльных, они всплеснули руками: "Как это вдруг и вы нас нашли и опять вместе?" "То сотворили Владыкины молитвы", — ответили мы. А отец Филарет воскликнул: "А я уж говорил! Что же это ты, святитель Николай, вез, вез, да и не довез нас с нашими спутницами вместе?" (* На третий день рано утром мы сошли с "парохода, в 14 верстах от Визинги. Остановка называлась * пустошь. На горе виднелись белые храмы. Когда-то это было место владычного пребывания святителя Стефана Пермского и Зырянского просветителя. Здесь он жил, отсюда проповедовал. Мы расположились на берегу, баржа ушла... Конвой пошел в деревню за лошадью. Мы закусили, Откупорив баночку консервов и попили Кипяточку. Настроение было радостное. Чувтвовалась свобода и скорее хотелось устроиться на постоянное место. Казалось, здесь уже — предел скитанию. Вскоре нас позвали в ближайшую деревню, готовили лошадей, а мы в ожидании вошли в избу — большой зырянский деревянный дом, где нам

в самиздатской рукописи пропуск.

предложили чаю. Помню, как я после чая неожиданно нашла в своей кожаной сумке кусок черного хлеба (тогда хлеб доставался нелегко). Для меня это знамение, что хлеб насущный я здесь обрету, что и было в самом деле — хлеб у нас всегда был без перебоя.

Погода была ясная, теплая, солнечная, лошадки вскоре были готовы. Повозки с плетеными корытообразными сидениями. Владыку мы усадили, сами же бежали пешочком близ него и рвали душистые желтые весенние "розочки", такие же, как у нас — "бубенчики". Владыка спросил своего кучера зырянина, знавшего русский, как называются овечки, которых мы по пути встречали во множестве. "Бальки", — отвечал извозчик. "Вальки, бальки", — говорил владыка, обращаясь к нам. Он и во все последующее время звал нас и всех своих духовных чад "бальками", т. е. овечками.

Четырнадцать верст мы быстро доехали. "Где же нам остановиться?" — спрашивали мы извозчика. "У о. Степана разве, да нет, он у нас красный. У о. диакона лучше, он вам подойдет", — говорил добрый зырянин. (Диакон был против обновленчества). Въехали в Визингу; теперь называют это городом, а раньше было село; узкая улица, по обеим сторонам деревянные дома, налево голубой деревянный корпус с мезонином — больница; направо — чайная. Затем площадь, посреди большой белый храм, налево дома: о. диакона

и священника о. Стефана. Остановились у первого дома — дома о. диакона. Вышел хозяин, молодой, в очках, светловолосый, в подряснике, в шляпе с широкими полями — о. диакон. Он стал угощать нас чаем во дворе за круглым столом, угощал вареными яйцами; приветливый, внимательный, обещал с нами походить, поискать квартиру владыке, о. Филарету и о. Ивану Суравьеву (благочинному г. Дмитрова, осужденному вместе с владыкой). Попив чаю, пошли с о. диаконом в лучшие, по его мнению, дома. Помню, мне очень понравилась чистая половина на высоком холме, но хозяева не согласились пустить. Давали понять, что ссыльные, люди преступные, опасно их держать, близко закрома с хлебом. "Запоры у нас плохие, нет, говорили, пустить не можем". Обойдя все ближние места, мы пошли в селение, отстоящее от города версты за полторы или две — Средний Кольель. В одном доме — множество ребят, но половина дома свободна, хозяйка Евдокия, раба Божия — простая, добрая.

"Батюшек пустить, — сказала она, — я согласна. Сколько их?" "Двое", — ответили мы. "Приходите, я мужу скажу, он пустит", — ответила. Она знала русский, это тоже было удобно. Мы поднялись в Средний Кольель. "У Афанасия, — говорил о. диакон, — хороший дом, для владыки подходящий". Вошли в дом: большие деревенские сени, направо изба;

сидит хозяин, хозяйка, тут же мальчик. "Вот я вам привел плательщиков, — пояснил о. диакон. — Архиерей из Москвы и с ним вот его родственница". Зачесал затылок хозяин — Афанасий Семенович. "Ссыльный, говоришь?" — и принялся объяснять что-то по-зырянски, горячо и быстро. Вскоре выяснилось, что он тоже не соглашался, боялся: ссыльные — вредные люди, нечестные, да и деньги-то теперь ничего не стоят, дешевеют, а купить здесь нечего. "Если будут платить хлебом — другое дело".Это последнее место, на которое рассчитывал о. диакон, больше идти некуда. Дом очень чистый. Место тоже хорошее — близко лес, дома друг от друга далеко. Только проходить через половину хозяев, но зато две комнаты: одна большая для владыки в 6 окон, и одна для нас, проходная, маленькая с итальянским окном. "Это только летом, — пояснил хозяин, — а в этой половине нет печки, там жить будет нельзя". "Да как-нибудь устроимся, печь сложим", — заметили мы. "Нет, и печь тут не поможет, подпол холодный", — заметил хозяин. Узнав, что невдалеке пустили священников Евдокия с мужем, Афанасий Семенович стал более покладистым: "А у Василия были? — спросил он. — Сходите к Василию". "Да мы никуда больше не пойдем, мы уж весь день исходили, и больше всего нам у вас нравится", — ответили мы. "У Василия сын — коммунист", — сказал о. диакон.

Так мы и сговорились платить хлебом, один или два пуда в месяц — не помню. "А где вы хлеба возьмете? На ваши деньги здесь хлеба не достать. Хлеба здесь маловато родится". "Бог поможет, — решили мы, — а переходить надо". Радостно побежали мы за владыкой, хозяин дал лошадь для вещей. Через два часа мы с владыкой были на новом месте. Зырян набилось в избу множество, а особенно — детишек. В этом заброшенном, пустынным месте это было настоящим событием. Все разглядывали нас.

Пройдя в переднюю комнату, владыка достал образ Казанской Божией Матери и отслужил молебен. Он чувствовал, что прибыл на место своего "спасительного изгнания", — как он сам нарек свое там пребывание. Устроился и уголок для Божественной литургии налево от входа.

На первый месяц, продолжает записки спутница владыки, — у нас хватило денег и хое-каких продуктов, дальше пришлось менять, что было. Но к этому времени и дмитровцы узнали, что владыка доехал: стали снаряжать к нему свою посланницу Таню. Прибыли мы в Визингу 27 мая 1923 г., а к 1 сентября уже приехала к нам и Таня. Торжеству не было конца. Родная связь с дорогими, горячо любимыми чадами, с родною паствою окрыляла владыку, возрадовала и отцов, утешила и нас. Всем была радость: владыке — письма от чад, батюшке о. Ивану

— от семьи, нам — от матушек, Клавдюше — от м. Сергии, мне — от м. Фамари. Владыка писал матушке, что Нюру я оставлю при себе, она мне поможет читать и петь.

Жизнь протекала мирно. Утром —- Божественная литургия. Приходил чудовский о. Филарет. Пели мы с ним вдвоем. Праздники отмечались соборным служением, — служили вместе с владыкой и батюшки.

Днем владыка ходил на молитву в ближний прекрасный лес. Вековые хвойные деревья, внизу ковер из брусничника и мха всех цветов — серый, светло-зеленый, темно—зеленый, темно-красный, ярко—красный. Сушняк хрустит под ногами, а рядом дорога к шоссе. Недалеко и уединенно. Пройдет лишь скотинка и редко—редко кто — за ягодами и грибами. Здесь была у владыки и пустынька — круглый холмик вроде кафедры. Мы даже выложили на нем из белых камушков бордюр с надписью по-гречески: "исполла эти деспота". Рядом корень дерева, раздвоенный, как сидение. А все кругом залито солнцем и птички, птички немолчно поют. Невольно прикладывается рука к сердцу, невольно возводится взор к Всевидящему Богу на небеса, невольно склоняются колена на молитву и благодарение Господу. Владыка здесь обрел свой покой. Его страдальческий и подвижнический путь венчался здесь подвигами молитвы и любви к Богу.

Он писал своей пастве из Зырянского края:

„ 1923 г. Июля 19 дня Батюшки преп. Серафима

Мир вам и благословение, дорогие мои верные во Христе возлюбленные Д-иы. Спаси вас Господи за гостинцы, которые привезла мне Таня. Цветите для царствия Божия, завяньте совсем для ада. Будьте Божьи, а не вражьи. Друг друга любите, друг друга, прощайте, не укоряйте, не судите, гнилых слов не говорите. В мире со страхом Божиим живите, смертный страшный час воспоминайте, и суд Христов нелицеприятныи никогда не забывайте, храм Божий усердно посещайте, в грехах кайтесь. Св. Христовых Тайн причащайтесь. Милость Божия и Покров Царицы Небесной да будут со всеми вами отныне и до века. Аминь.

Спаси вас Господи, друзья мои и чада возлюбленные Евдок. Дмитр. Ялок., Тоня, Мария Сергеевна, Параскева с д. Анечкой, Вера Павловна. Александра Михайловна, за яблоки: получил их и возрадовался, ибо ими значительно поправил и направил болящий стомах свой, а также и горло через заварку яблок.

Молюсь за вас. и стремлюсь к вам. духом и сердцем с вами. Храни Господь вас. Очень возвеселили посылкой о. Сергия. Дети в восторге от фигурок. За наше утешение и вас да уте-

шит Господь. Господь да ведет тебя, Тоня, и всех вас к миру и правде и радости Царствия Своего.

Помню скорбящую Евдокию: дети, ею воспитанные, — венки ее, за которые помилована будет она. Вера, верь в лучшее, Мария, не унывай, на Бога уповай. Параскева — пятницу страданий Христовых помни. Александра, терпи еще. Благослови вас всех Господь.

Тане благословение и благодарение за многие труды ее.

Е. С.

Благодать, милость, мир от Бога нашего Иисуса Христа вам да умножится. Родные мои, дорогие мои, Христа Господа любящие и Христом Господом любимые Д-цы, паства моя верная. Помню вас всех и в сердце своем ношу вас. Далекое расстояние, реки, озера, леса дремучие не отделили вас от меня, не скрыли вас от очей духа моего. Телом далеко от вас, душою с вами присно. Молюсь за вас, нужды ваши, печали и скорьби пред Господом милосердным всегда представляю. Да укрепит Он вас силою Своею в вере православной, да утешит вас терпением страданий Своих в несении безропотном Креста своего каждому по силе его Господом ниспосланного. Молитесь за меня, архипастыря вашего, перед Крестом животворящим молившегося. Люблю вас любовию Христовой. Благословение Господне на вас Того благодатию и человеколюбием всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

* * *

Вскоре ссыльная семья пополнилась: прислали вторую партию ссыльного духовенства. Поибыли три батюшки: о. Петр Баженов, протоиерей-настоятель Тульского собора, о. Сергий и о. Николай из Симбирской обл., с. Промзина, где чудотворная деревянная фигура Святителя Николая славится во всей округе.

Батюшки пришли к владыке благословиться и за содействием в устройстве. Им хотелось быть неподалеку, чтобы иметь утешение в общении и главное — в молитве. Стали их устраивать...

С о. Сергием приехали матушка Агафья Семеновна и дочка Шура, лет 11. Скоро все привыкли друг к другу. Батюшки в праздники приходили на торжественное архиерейское богослужение с четырьмя сослужащими протоиереями игуменом и одним священником.

Также и у батюшек бывал владыка, где совершал праздничные соборные богослужения. Пономарская должность, просфорочки были за мной — вспоминает Анна, — а вскоре с осени 16 октября 1923 г. я стала и дьячком, чтецом владыкиной келий, — церкви во имя Божией Матери Скоропослушницы. Во имя Ее был у владыки и антиминс и образочек на бумаге маленький, висевший у него в изго-

ловье все время его заключения в Бутырках, и привезенный в Зырянский край. Торжественное было пение, батюшки все знали хорошие напевы и пение. Владыка читал за всенощной канон и стоял неслужащим на архиерейском особом месте. Сделали ему ковер с орлом, (\делали ему митру, сделали панагию с камушками, дикирий и трикирий деревянные, зырянской работы. Зыряне приходили в умиление и говорили лишь по-русски слова: "О Господи, Господи", прикладывая руки к груди. Зыряне любили владыку за его приветливость.

Помню, — продолжает спутница владыки, — осенью был такой случай: суббота под 24 августа, день св. Петра Московского. Утром владыка по обыкновению пошел в пустыньку и сказал: "Я приду пораньше, чтобы отдохнуть перед всенощной, а то отцы придут". Я ждала его к обеду, но его нет. И час, и три, и пять часов, я уже сбегала в пустыньку, кричала повсюду, все дороги обежала, но только, как в океане лесном, раздается эхо и все кругом мертво. Боже! Что делать? Где искать, где? Что с владыкой? Часто у нзго с сердцем было плохо, не заболел ли, не лежит ли где без памяти? Не обидел ли его кто, не заблудился ли где? А может быть уже вернулся и дома, в Кольеле... Бегу, — нет, говорят, — не приходил. К 6-ти часам отцы собрались. Тоже забеспокоились. Уже темно. Хозяин с сыном обежали все лесные дороги. "Владыки нет.

"Что делать? Завтра надо объявлять, народом искать на лошадях, — говорит хозяин, — не заблудился ли где, не лежит ли где больной?" "Святитель Николай, выведи его", — молились мы. И вдруг общая радость: "Владыка идет!" Откуда, где был? "Я, — говорит, — утром еще пошел по дороге вглубь, и она кончилась, видно, проехали лишь за сеном или дровами. Дай, перейду на другую дорогу. И та кончилась. Хотел перейти опять и пошел, а дорог больше нет, — болота, кочки. На кочку ступишь — тонет. Нашел пустые избушки на поляне. Это для сенокоса (хозяин пояснил — в 18 верстах от нас). Потом взмолился Богу и св. Николаю. Слышу, говорит, — колокольчик, — корова. Я ее подхлестывать: думаю, все равно к дому пойдет. Она меня и вывела на дорогу, и вот иду весь день и, слава Богу, дома. Если бы св. Николай не прислал мне корову, не вышел бы из леса".

Наша уединенная жизнь протекала тихо и однообразно, радостными событиями были приезды Тани.

Еще радостью было для меня и переменой: приехала я барышней, а на 26 сентября 1924 г. одел меня владыка в ряску и апостольник и стала я послушницей. Дочки батюшки интересовались всем, учили и языки: французский и немецкий со мной, а владыка давал им сочинение — написать житие св. апостола Фомы.

Ничто не омрачало нашу жизнь. Хозяева

— люди добрые, приветливые*. Афанасий Семенович очень заботливо относился к своему плательщику; баня топилась по черному, была низкая, он ее поднял на аршин, она стала высокая и удобная. Сделал мебель: диван, деревянный комод и стулья, давал лошадь каждый раз на регистрацию в город владыке, запрягал самую лучшую упряжь и лучший свой экипаж — корзинчатую повозку. "Завтра владыку повезем новым телегом", — говорил сын его Федя, подросточек, тихий паренек. "Педэр, Педэр, — звала его мать и, ругаясь, называла его: — ах, ты, коммунист, ты, коммунист". Пэдер попробовал шоколадку, долго плевался, потом полюбил и охотно кушал. В пасхальную ночь все молились вместе. Федор стрелял в 12 часов из ружья для торжества. Постом все говели, даже приходили соседи, но через несколько дней власти им запретили посещать ссыльных за богослужением. Приходили и светские ссыльные, из Петрограда студенты: один даже читал шестопсалмие, но славянская грамота ему трудно давалась. Посещала нас и Сарра Моисеевна; она работала в больнице по медицине, но вскоре и сама нервно заболела — стала прибегать к нам в нервном расстройстве. Начались у нее галлюцинации. Умерший муж звал ее к себе в ад, как она говорила: "Я дважды хотела выпить яд, но руки дрожали и порошок рассыпался". Мы стара-

лись ее успокоить, но ей, не имевшей утешения в молитве и общения с единоверными людьми, было тяжко и трудно.

Каждый четверг ходили владыка и отцы на регистрацию. Владыка обычно ездил на хозяйской лошади, но иногда в хорошую погоду ходил пешком. У него была сделанная зырянами деревянная палочка, покрашенная черным лаком. Мы ее особенно берегли, но она упала как-то раз в реку и уплыла.

Батюшки тяготились регистрацией и отец Иоанн вздумал не ходить. "Я им не мальчик, — говорил он, — да, не мальчик!" Но не тут-то было: вскоре с винтовкой явились за ним и увели.

По дороге встречались мальчишки-ученики. Представительная фигура владыки вызывала в их воображении образ патриарха Тихона, и они восклицали: "Тихон, Тихон", а о. Ивана прозвали за его энергичную невысокую фигуру "Керзоном". Часто детишки прибегали к нам как будто полечиться, а на самом деле — за конфеткой к владыке. Матери приносили младенцев под благословение. Мужчины боялись в нетрезвом виде пройти мимо окон. "Тише! Владыка услышит", — говорил Афанасий Семенович своему другу Василию. А тот, как отойдет чуть дальше, опять "бутылочку" запоет на русском языке. Но сам Афанасий редко молился: "Робить куда легче, владыка, чем у тебя молиться", — сознавался, бывало. "Как я тебя

поминать-то буду?! — говаривал он со слезами, — такого плательщика у меня больше уже никогда не будет".

Хозяйка приносила каждый праздник целый поднос "шангов" — лепешки с маслом, творогом, картошкой, пропитанные маслом; в большие же престольные праздники — пиво, очень хорошо приготовленное. Бывал и владыка у них в гостях. Хозяева вскоре уступили ему свою теплую летнюю кухню, сами перешли в зимнюю через сени, и мы остались одни. Клавдия и я в кухне на полатях; владыка в нашей маленькой, где сложили маленькую печку. Молитвенный уют все восполнил, и не чувствовали мы скуки, только, бывало, выйдешь, взглянешь на темный лес и подумаешь: "Где-то там, далеко-далеко, наша родная сторонушка, за лесами, за реками". Но с владыкой всюду рай, и все ясно, хорошо. Здоровье мое только стало ослабевать: страдала от духоты на.полатях, а может быть, еще от непривычных условий. Но за все — слава Богу.

Помню, как под равноапостольную Марию Магдалину мы собрались все молиться в лесу. На краю холма, в невысоком лесочке выбрал владыка местечко. "Знай, — сказал он мне пророчески, — здесь будет женский монастырь во имя святой Марии Магдалины".

Тревожно переносили мы дни посещения нас властями. Танин приезд вызвал подозрения начальства, а когда она уезжала, устрои-

ли обыск. Но все обошлось, ничего не было у нас нежелательного для них.

Помню, как на Рождество пришел с иконой зырянский священник о. Степан. "Вы к какой церкви принадлежите? — спросил его владыка, — к православной?" — "Да-да, ваше преосвященство, к живой православной церкви". — "Как это? — спросил владыка. — Одно дело к православной, другое — к живой". "Вам, должно быть, известно". "Если хотите, чтобы я вас принял, — заметил ему владыка, —- вы должны отказаться от ложной церкви, покаяться и присоединиться к православной церкви вновь. Желаете ли сего?" — "Желаю, ваше преосвященство", — ответил убеленный сединами протоиерей и тут же Перед крестом и Евангелием дал обет быть верным Православию, отказавшись от заблуждений живоцерковников.

Зыряне чувствовали сердцем что-то недоброе в живоцерковничестве; в вере же они были, как дети. Русского языка не понимали, смысла тропарей не разумели, молились сердцем и душой, повторяя по созвучию знакомые слова: "Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума". "Ен бурсилалки, — пели они, и мы их понимали, — Господу помолимся".

Часть нашей семьи скоро освободилась досрочно: и о. Сергий и о. Николай уехали домой. Проводили их зимой, по зимнему тракту на лошадях до ст. Мураши. Отец

Николай вскоре скончался от туберкулеза дома, а отец Сергий как проповедник еще много славился в разных местах.

Посещал нас юродивый зырянский — Аркадий. Однажды, идя лесной дорогой, я испугалась: почти бегом обогнал меня высокий, худощавый мужчина: ноги в обмотках, на голове буденновка, в руках самодельная ветряная мельница, вертится быстро. Глаза инчего не выражают, лицо необыкновенно странное. Добежав до дому, к удивлению, я увидала его у нас в избе. Хозяин пояснил, что это — юродивый. Нас удивил его безмолвный приход и уход, как и его юродство: перед смертью важных людей он нацеплял на себя лапки дохлых кур.

Незаметно прошло два года. Наступила весна 25 года. Кончился срок ссылки: 17 марта уже миновало. Было Благовещение пресвятой Богородицы. Вечером поздно вышли мы на теплый, весенний воздух, душа была полна мира. Владыка отошел в уединение на молитву, видно было, как он кладет поклоны под сводом звездного неба. Он был радостен, молитвенно восторжен и Господь касался душ наших.

Неожиданно пришел о. Иоанн. Принес радостную весть: "Владыка! Пришла бумага о нашем освобождении, мы свободны и можем ехать домой". Недаром ликовала душа, недаром чувствовалась тихая радость. Господи, слава Тебе.

А утром — телеграмма о кончине святейшего патриарха Тихона. Радость омрачилась скорбным известием.

Приведу теперь письма, которые писал владыка из Зырянского края своим чадам:

Благодать вам и мир от Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа да умножатся. Дорогие мои и возлюбленные. Бога любящие и Богом любимые верные. Я помню вас и помню, как молился п вашем великом и дивном храме - соборе. Помню, кик в первый раз приехавши к вам на Крестопоклонной неделе, я исповедовал вас среди храма, стоя на кафедре, общею исповедью. Не забуду никогда, как вы каялись тогда, с какими воздыханиями и какими горячими слезами. Словно от самого сердца-отрывались покаянные вопли: "согрешили, согрешили, прости нас, владыко". Не забыть мне. родные мои. как причащал я вас Св. Тайн Христовых в этот день, в Великом Посту, в эту Пасху. Как пчелы окружали вы меня и слушали слово из недостойных и грешных уст моих, после причащения.

Благословляю вас всех. Мир вам и утешение во всех скорбнх ваших. Благодарю за дары любви вашей, присланные мне любовью вашей с Т. Все получил, спаси вас Господи.

26. 1. 1925, Комиобласть.

Всем родным, золотым

Всем моим дорогим и о Господе возлюбленным и родным чада.ч посылаю благословение. Спаси вас Господи за все ваши заботы о мне грешном, за всю вашу любовь. Молюсь за всех вас, поминаю всех, и городских Дмитровских и Подлипеиких и всех, всех. Храни вас Господь от всяких бед и скорбей и напастей.

С любовью

Е. Серафим

(Письмо после кончины патриарха Тихона)

Всем, всем оставшимся верным Дмитровцам.

Мир вам, утешение в скорбях ваших, исцеление о болезнях ваших, терпение в долгой разлуке нашей, родные мои, возлюбленные о Господе Иисусе, дорогие приснопоминаемые в недостойных молитвах моих Дмитровиы мои, Бога любящие и Богом любимые, чада мои. мир вам и благословение.

Давно не видал я уже вас, давно не молился с вами, давно не причащал вас Чашей Вечной Жизни, давно не беседовал с вами усты ко устом, лике к лицу, давно... Паства моя любимая, потом моим политая, трудами моими вспаханная, в болезнях не малых засеянная. Блюди убо. зорко смотри, да не плевелы греха, неверия или раскола покроют тебя.

Да цветешь ты присно цветами веры православной. апостольской, святительской.

да благоухаешь ты надеждою на всеблагий и премудрый Промысел Божий, скорбями и испытаниями грехи наши очищающий, да не увянет в тебе присно любовь христианская, все покрывающая, прощающая, немощи немощных носящая, а не себе угождающая. Дмитровцы мои верные, Дмитровцы мои родные, скорбит мое сердце вместе с вашим сердцем и за ангела хранителя нашего, веси, нивы наши благословлявшего всегда. Не стало его, ушел он, словно не выдержало сердце его всей горечи, всей боли, всей скорби, всей неправды, измены Евангельской правде церковной. Не выдержало, разбилось.

Помоги нам Господи это лишение с терпением понести и утерянное сокровище паки увидать. Умоляю вас, яко детей своих родных: бойтесь волков в овечьей шкуре, живцов. Они полны диавольской гордыни, самочиния, бесчиния, они сладко говорят, но горько их слушать, на языке у них мед, а на сердце лед. Яд аспидов под устами их, гроб отверст - гортань их и когда они говорят, — говорят ложь, яко чада отца лжи - диавола. Блюдитесь от них, не молитесь с ними. Они лишают души спасения. Храни вас Господь в вере православной тверды и незыблемы - о сем ежедневно молитвы мои к Пастыреначальнику Христу воссылаю.

Благослови вас Господь, укрепи, утверди. Видеть вас хочу, беседовать, петь Господу вместе хочу, стосковался уж по вас.

Болящие, не унывайте, ибо болезнями спасаетесь: нищие, бедные, не ропщите, ибо

нищетою богатство нетленное приобретаете: плачущие, не отчаивайтесь, ибо утешение ожидает Духа Утешителя вас.

Не гневайтесь, не сетуйте друг на друга, не злобьтесь, не бранитесь, не гневайтесь, а злобьтесь только на грехи, на беса, к греху влекущего: гневайтесь на еретиков, с ними не мирствуйте, а между собой, верные, в мире, в любви, в согласии живите.

Имущие, помогайте неимущим, богатый, больше давай, убогий, по силе своей милосердствуй... По сему уразумеют все, яко мои ученицы есте, аще любовь имате между собою.

Мир посылаю вам. мир Христов даю вам. Благодать Господа нашего Иисуса Христа и Любы Бога и Отца и причастие Святого Духа буди со всеми вами. Аминь.

Отец.

1924. IX. 22

Благодарю вас, родные мои, что помните меня и дары любви вашей обильные щедро посылаете мне на место изгнания моего. Вашей любовью умиляются и сами зыряне, смотря на посылаемую от вас усердную Таню . Она, словно ангел какой, всякий раз прилетает от вас, неся ко мне свет любви вашей. Светло мне при свете этом, тепло. Спаси вас, Господи, радости мои. Заботы ваши о мне грешном да взыдут к Престолу Господню, яко кадило благовонное. Ей, глаголю вам, помянет

Господь всяку жертву вашу и всесожжение ваше тучно будет. Сейте обильно, обильно и пожнете, по слову апостольскому.

Благодарю всех, помнящих меня.

Все. что послали мне, получил.

(Ане Ш. надпись на образке Неопалимой Купины)

"Да не опалит тебя огнь искушений. Злато очищается огнем, сердце болезнью острою до слез о нечистоте своей".

(Анне Павл.)

"Не унывай, добро сильнее зла". '

(Матушке Фамари и о. Аресению при посылке выписок из Феодора Студита)

"Через эти выписочки словно бы посидел с тобою вместе и почитал, как бывало, в Чудове и в Синовии. Твой братец Антонин Иванович весьма утешил меня даже до слез, прислав письмо, в котором словами Св. Писания говорит о смерти, о призрачности земной жизни и о своей вере в Искупителя".

* * *

Тихо жилось в Зырянском краю, не знали мы, что ожидало нас — продолжает записки Анна. — Владыка говорил Тане: "Хотя на два часа, я все же побываю в Дмитрове". Бумаги нам дали на Дмитров, явиться в Дмитровское НКВД. Начались приготовления к отправке, надо собраться; по дороге весенние разливы, навигация еще не началась. Дожили до 26 апреля; в день св. Стефана Пермского, покровителя зырянского, тронулись в путь.

Пасху встретили еще в Кольеле, а здесь уже весна, все в цвету, и так радостно было, надежда на лучшее еще теплилась в сердцах. До реки в 18 верстах от Визинги наши соседи брались нас довезти, а там ввиду половодья нельзя на лошадях — надо дожидаться других подвод и еще на них до Усть—Сысольска 80 верст.

Добрые зыряне провожали владыку Серафима со слезами. Кланялись ему в ноги, крестились и целовали его, как родного отца. Много согрел епископ хладных душ, многих утешил и просветил своею любовью. Женщины с детьми на руках бежали за повозками провожать до большой дороги. Так простились мы с дорогим и оставшимся в сердце Кольелем. Проехали школу. Ребята по обычаю своему с верхнего этажа школы кричали: "Тихон, Тихон! Керзон, Керзон!" Доехав до

реки, мы сошли со своих повозок, еще раз простились со своими кольельскими зырянами, тепло, сердечно и со слезами. Сели в лодки и переправились на другой берег. Из соседней деревни нашлись возчики. Справляя "Степана Великого", все они были навеселе. Наняли три подводы. Поехали, Господи благослови! Дорога шла лесами, к вечеру стало холодно. Кругом вода, разливы реки, суровая растительность, круглая луна. Владыка с молитвой в возочке... дал нам по ломтику черного хлебца. Как-то пустынно кругом, тоскливо. Впереди неведомый ночлег.

Доехали до села, остановились на постоялом дворе. Полежали немножко на полу, а утром рано тронулись в путь. Въехав вглубь дремучего леса, мы неожиданно увидали, что -на тройке нас догоняют из нашего города Визинги сотрудники НКВД. Они подозвали возчиков, о чем-то долго говорили по-зырянски.

"Что они тебе говорят?" — спросила я своего извозчика. "Велят вас бросить здесь, в лесу, а мы не хотим. Ведь мы люди честные, много всего возим, и почту возим столько лет". Но беда была в том, что энкаведисты подпоили наших мужиков водкой. Мужики еле стояли на ногах. Только один наш возчик Василий не пил. Возчик о. Иоанна не владел собой. "Василий, возьми у него топор", — стала я просить своего возчика. "Господи, спаси нас и владыку", — молилась я. Остались мы в ле-

су и в руках у нетрезвых людей. "Св. Николай, спаси нас!"

Разъяренный извозчик просил отдать топор, но топор мы спрятали в сене. Тот гнал лошадь; вдруг свалился с телегой в канаву и застонал. "Что с тобою?" — подошли мы к нему. Рука у него оказалась переломлена. На него жалко было смотреть. Лошадь его мы привязали к нашей, самого усадили в повозку и уже тихо последовали дальше. В Усть-Сысольске поместили его в больницу, сами же поехали к дому усть-сысольского священника о. Клавдия.

Здесь догнал нас митрополит Кирилл, тоже получивший освобождение. Положение его было особенно тяжелым: в завещании Патриарх Тихон назвал его первым кандидатом на местоблюстительство. Приезда его в Москву ждала Православная Церковь. Однако, несмотря на освобождение, его задержали в пути, не давали возможности вернуться в Москву. "Видел я сон, — говорил митрополит, — стою на берегу бушующей реки, а мне надо следовать по ней. Вдруг огромная льдина преградила путь. Видно, — пояснил он, — мне сейчас закрыт путь в Москву, а что будет, Богу известно".

Когда мы были уже на пароходе, митрополит Кирилл, в белом подряснике, стоял на берегу, провожая владыку Серафима в новый путь, на новые подвиги и испытания.

Мы стояли на палубе, когда подошло к нам

начальство. "Граждане, идите с вещами в каюту". Пришлось повиноваться. Начался обыск. Нашли у меня одну бумажку на греческом языке, написанную русскими буквами, т. к. я не умела читать по-гречески. А это была молитва: "Достойно есть яко воистину", которую мы с вл. Серафимом пели на Параклисисе по-гречески в Кольеле. Я оставила ее себе на память. Не могла и предположить, что переживу столько тревог из—за бумажки. "Если не установим, что это такое, то снимем дорогой", — пригрозили мне. Бог видел, что я тогда переживала из-за своей оплошности. Ночью вдруг стук. "Здесь едут ссыльные?" Ответили "да" и, слава Богу, не начальство, а свой — отец Неофит. Он поджидал вл. Кирилла и приходил к каждому пароходу.

2-го мая — Великий Устюг. Владыка иожелал помолиться у святых мощей Устюжских чудотворцев, угодников св. Прокопия и Иоанна, Христа ради юродивых.

В Усть-Сысольске мы узнали, что за патриарха Тихона управляет митр. Петр Крутицкий. Владыка принял эту весть спокойно. Митрополита Петра он знал еще с детских лет (я говорила, что еще светским чиновником он бывал у о. Иоанна Звездинского в доме). На борту парохода "Карл Маркс", большого трехэтажного, волжского парохода, старое его название "Скобелев" еще можно было прочесть на всех предметах — коврах, половиках и

посуде, — уже перед самым отчаливанием, в противоположном конце палубы появилось шесть человек, один в форме, остальные в штатском, люди самоуверенные, коренастые, крепкие. Ночь прошла спокойно. Икона архистратига Божия Михаила стояла в каюте на столике.

Днем исчез владыка. Кинулись искать, его не было. Вдруг увидели: идет по палубе, в руках какая-то книжонка. "Где вы, владыка, были?" "Да, — сказал он задумчиво. — Я сам беспокоюсь..." и замолчал. "Вы видели этих пассажиров? — спросил он затем. — Один из них, в форме, подошел ко мне, обнимал, говорил, что я ему напоминаю его отца, что они все знают, как я был в храмах в Устюге и что им все известно, и что он просит меня почитать эту книжонку, дать свой отзыв. Я не хотел. Он завел меня к себе в каюту силой и сказал, чтобы я непременно к вечеру прочитал эту книжку и вернул, она ему нужна". "Зачем это, владыко?! — умоляли мы. — Не нужно к нему ходить. Неизвестно, зачем он вас заманивает. Ни в коем случае не ходите к нему". А мы только что читали в газетах, что одно важное лицо убили в купе, в поезде.

Часов в десять мы прочитали вечерние молитвы. Владыка ушел в свою каюту. В одиннадцатом слышим стук. К владыке стучат. Затем голоса и шаги, удаляющиеся по коридору. Я выбежала в коридор. Владыки в каюте нет. В коридоре — полоска света, а

коридор пуст. Я бросилась туда. Дверь оказалась незапертой... Вижу: владыка сидит глубоко на диване, голова склонилась над этой несчастной книжонкой, напротив разъяренный полупьяный военный гражданин (бутылка на столе, черный платок и револьвер). Боже, что же это? "Владыка, идемте скорее, идемте!" — закричала я, одна нога на палубе, другая — в каюте. Напротив, вижу: дверь приоткрыта, глядят те граждане из его компании. "Скорее, владыка, идемте".

Владыка встрепенулся. Поднял голову разъяренный гражданин, встал и не дает владыке подняться. "Уходите! Что вы мешаете?!, — заревел. — Не мешайте! Уходите!" "Владыка, идемте скорее, — взмолилась я. — Я подниму тревогу, если вы не отпустите владыку, там Клавдия, о. Иван, они тоже знают". Я боялась, что меня тоже силой запрут, никто не знает, где мы, в чьих руках. Владыка встал. "Я сейчас приду, приду", — говорил он деликатно. "Скорее, владыка, о. Ивану плохо"... Владыку под ручку и — из каюты. Недоумение поразило силача. Мы притаились в своей каюте. Мертвая тишина.

Утром, когда пароход прибыл в Вологду, сошли те пассажиры, как ни в чем не бывало: вежливо поклонились, нас спросили: "Сестрицы! вы до Москвы? А мы до Вологды..." Но на вокзале — опять они за мной, у билетной кассы. "Владыка, я не возму отдельное купе. Боюсь за вас. Лучше с народом в третьем клас-

се", — взмолилась я. "Нет, — сказал владыка, — бери во втором. Мне тяжело-среди махорки и шума. Ничего. Бог сохранит".

Перед Москвой владыка сказал: "Мне надо заехать к о. Алексею. Пока я свободен, повидаюсь со старцем..." Клавдия и о. Иоанн поехали до Москвы, владыка и я сошли в Сергиевом Посаде. Днем мы были у старца Алексея. Владыка исповедался ему во всем — от первого дня в тюрьме и до сего дня. А вечером — Москва. На перроне нас остановили, проверили документы. Встретила нас Клавдюша и сказала: "Владыка, поедемте в Даниловку, там вам готова комнатка".

Встретился епископ Дмитровский Серафим со своим другом по академии владыкой Филиппом Аляскинским. Радостной была эта встреча. Однако у владыки Серафима начались приступы каменной болезни печени. Несмотря на тяжкие страдания, изгнаннику нужно было явиться в Дмитров к начальству. С утренним поездом выехали из Москвы, часов в 11 были в Дмитрове. Владыка явился в НКВД, там объявили, чтобы немедленно выезжал из Дмитрова. "Это — ошибка. Вам нужно на Лубянку, в Москву". До поезда было два часа. Отец Иоанн, дмитровский благочинный протоиерей, остался на жительство в Дмитрове. Он и встречал владыку на перроне. Он его сопровождал на лошадке, и они вместе посетили до поезда, могилку Анны Ивановны (сестры владыки). Владыка слу-

жил панихиду над ее холмиком, усаженном цветами. Беленький крестик украшал могилу. Помолившись, владыка поехал на вокзал, уже в сопровождении народа.

Вернулся он опять в Даниловку, где почти все время болел. Стали посещать его дми-тровцы, но ехать в Дмитров на свою кафедру владыке запретили. Хождение на Лубянку ничего не давало. "Придите завтра", "послезавтра", "придите дней через пять", — и так почти два месяца. "Значит, нет дела. Можно не ходить", — решил владыка и перестал туда являться. Аносинская игуменья предложила пожить на воздухе в стенах их обители. Под 26 июня, под празднование иконы Тихвинской Б. М. прибыл владыка в Аносину пустынь. У святых ворот встретили его сестры. В церковь владыка не пошел с дороги, а прямо в домик. В 11 час. ночи, тайно от всех, удалился в храм, где всю ночь молился, совершив Пресв. Богородице служение наедине.

Так началась новая жизнь в Аносинской пустыни. Матушку, которую владыка знал еще будучи архимандритом, называл "тетей". Она была заботлива, приветлива, и сама искала в нем себе и сестрам своим духовной поддержки и утешения. Владыка ежедневно совершал Божественную литургию в храме св. великомуч. Анастасии наедине со своей зырянской псаломщицей Анной. На Горнем месте была большая картина "Моление о ча-

ше" — дивное, в душу проникающее изображение. Много здесь было излито молитвенных воздыханий.

У владыки начались периодические приступы болезни печени. Они доводили его до беспамятства, продолжавшегося иногда около девяти часов. Его жизнь находилась в опасности каждую секунду. Добрый врач (свидетель чудесного исцеления владыки в его юношеские годы), Дмитрий Петрович Соколов, сидел у его постели, но помочь ничем не мог больному. Морфий только задерживает прохождение камней. Да и владыка не хотел принимать наркотики. Дважды в месяц случались припадки.

Прошло лето. Митрополита Кирилла тайно завезли в дебри глухого, отдаленного края, оторвали от общения с Церковью. Митрополит Петр, который вынужденно принял местоблюстительство, начал осваиваться с делами. Архиереи его поддерживали на местоблюстительском его посту, и владыка Серафим Дмитровский одним из первых оказал ему поддержку.

В сентябре вл. Серафим переехал в Москву. Митрополит Петр желал видеть его одним из ближайших своих помощников. Жил митр. Петр близ Сокольников, у Яузского моста, и владыке Серафиму подыскали квартиру — комнату у церковных людей, — у Лосиковых, дальних родственников Анны в их новопостроенном небольшом деревянном

домике, неподалеку от местоблюстителя. Владыка стал посещать ежедневно его канцелярию, принимать по делам его правления. Но недолго оставался митрополит Петр на посту местоблюстителя. 11 ноября 1925 г. его отстранили от обязанностей местоблюстителя Патриарха Российского. Он оставил бумагу, указав, что управление Московской епархией передается в руки викариев во главе с владыкой Серафимом Дмитровским. Канцелярия, однако, была закрыта, дела опечатаны. Временно владыка Серафим выехал в Аносину пустынь.

Во время жизни владыки у Лосиковых, — описывает это время Анна, — я была приходящей, ежедневно видалась с владыкой, кое-что исполняла, но не жила при своем старце. Глубокая скорбь и телесная болезнь — туберкулез легких и сердце, — не позволяли мне неотлучно находиться при нем. В Аносиной я умирала. Владыка ежедневно меня причащал, это было утешение в моей болезни, но горько мне было, что я не могу служить своему старцу, ни сослужить ему псаломщицей, ни по келий. Зимой прекратились богослужения. Церковь не отопляли. Владыка переехал на хутор в Кубинку. Новая обстановка. Пустынька, дом один в дремучем вековом лесу. Три аносинских пустынницы находились в задней части дома при маленьком хозяйстве, где были корова, теленок, погреб. В другой передней части — чистая комната, кровать,

стол, диванчик, а за тонкой перегородкой — храм с полотняным иконостасом, прекрасно и со вкусом расписанным. Св. Савва Звенигородский был покровителем сего храма и места. За 25 верст из Сторожсвской Звенигородской обители доносился бархатный звон Большого знаменитого колокола обители. Но пользовались им теперь совсем в иных целях — сзывали к обеду отдыхающих больных рабочих, т. к. бывшая обитель была превращена в дом отдыха. В здешнем пустынном дремучем лесу некогда увязали в снегу наполеоновские солдаты, покидавшие сожженную Москву. Здесь и непроходимые овраги, занесенные снегом, здесь и следы волчьи возле самых домов. Отойти подальше от крыльца в сумерки — небезопасно: обнаруживались каждое утро свежие волчьи следы. Вот, оказывается, и под Москвой — пустыня, а не только в Зырянском краю.

Но служба — ежедневная: литургия, вечерня, утреня, — все по уставу. Три пустынницы: мать Рафаила, манатейная монахиня, — старшая на хуторе, болезненная и хозяйственная мать Домника — препростая, всегда радостная, молитвенная; и матушка Татиана, больше скорбная и утомленная. Иногда вечерком собирались мы и они у ног владыки. Кругом дремучий лес, мороз. А мы на иолу у печки, на диванчике — владыка. На столе горит керосиновая лампа, лампадочк.и теплятся у икон, тихонько тикают часы...

Сестры в село и церковь добирались на лыжах: бездорожье. Владыка тоже ходил на прогулку в лес на лыжах. В день Николы Зимнего, 6-го декабря, шел он по поляне, стал спускаться с горки, а под горой волк воду у берега пьет. Владыка испугался, но лыжи удержать не мог, покатился прямо к нему. Волк оглянулся и поспешил в лес: видно, стреляный, — принял владыку за охотника. А наверно — св. Николай спас.

У владыки были свои названия мест: были "горки-уморки", а справа от них — полянка среди молоденьких березок, где в душные дни и осенью служили всенощные бдения. Почему "горки—уморки", — не знаю; трудно ли было владыке взбираться или почему—либо другому, но только он часто говаривал: "Под горку-то нам всем легко идти, а к добродетели стремиться трудно — в горку идти по пути благоуждения Богу".

"Роща-бороща" — это иное: среди полянки, слева от "горок-уморок". Почему "Роща-бороща"? Может быть, здесь владыка много пережил дум и тревог, боролся с теми или другими внутренними нелегкими помыслами, какой путь избрать.

Тогда он пережил немало тревог за судьбы Церкви. Владыки Петра не стало, управление Московской епархией перешло к викариям под его председательством. Но затем местоблюстительство принял митрополит Сергий Нижегородский. В декабре владыка

Серафим встретился с викариями московскими. Пока, однако, викарии решили не предпринимать никаких шагов. Лишь выразили единодушное стремление твердо держаться православных устоев, ни в чем не уступать.

Когда владыка опять выехал в Рощу, началась необычная оттепель, до 4-х градусов — кругом вода, валенки насквозь промокли. Ввечеру, только отъехали версты четыре от станции Кубинка, как лошадь, смирная и послушная, вдруг рванулась и — на дыбы, так что лопнули вожжи. "Что? В чем дело?" "Видно, волки близко, — сказала наша возница, препростая Домника, — вон блестят глаза!" Ехать быстро нельзя, дорога талая, лошадь проваливается. А волки забегают вперед, кидаются навстречу. Испугать бы их, зажечь бумагу — они огня боятся. Но спички отсырели, ничего сделать не можем. "Волк бежит за нами", — закричала Домника. Оглянулись, видим зверя — вроде крупного пса. Застучали, закричали мы, — волк с дороги и в кусты. Тревожно и жутко. Тьма кругом и лес... Минута часом кажется. Добрались кое-как до поворота к нашей пустыни и вдруг — оглобля треснула. Владыка вьшел из саней и, утопая в сугробах, пошел пешком, а мы — за ним. Но, слава Богу, Бог милостив: добрались и до пустынного дома...

Рождество Христово встретили в Роще. Утреню отпели, как в вертепе: в избе теленочек, кругом солома. Так трогательно — разговелись, отдохнули, душа поет, точно Господь в нашем вертепе родился. Крещенским утром в полном облачении владыка на реку ходил освящать воду в проруби. Владыка и мы. Один только Господь с нами. Слава Богу за все!

Прошли праздники. Стали доходить известия, что митр. Сергий вошел в свои права, хотя и живет в Нижнем. Наш владыка переехал в Аносино. Чтобы снестись с митрополитом Сергием, послали одну рабу Божию к нему с письмом. Владыка наш чувствовал, что тут сговор с сильными мира сего, с власть имущими. Но чувствовал и иное, — что Дух Святый не нуждается в формальностях; сильнее сговоров с властью земной; что истина, правда и свобода "в руце Божией". Иные же рассуждали так: "Не на коленке же писать резолюции". Нужна и канцелярия, подумывали, как ее заполучить и на какие уступки пойти. Второй по порядку викарий Московский (Серпуховский епископ Алексий) приезжал к нашему владыке, настойчиво просил полномочий, предлагая по болезни устраниться от дел. Это или иное побудило владыку послать в Нижний Новгород Анну Ивановну к митрополиту Сергию с письмом. Но положение и самого митрополита было стесненное. Анна Иванована рассказывала,

что ей, чтобы пройти к митрополиту, пришлось надеть апостольник, и под видом рядовой прислужницы-монашки попасть к митрополиту лично. Что ответил митрополит на владыкино письмо, не знаю. Вскоре же дошли известия, что митрополит Сергий будет в Москве управлять, а об освобождении митрополита Петра, видно, и думать перестали. А через короткое время со всеми полномочиями управляющего Московским викарством митр. Сергий прислал епископа Петра Зверева. Это возмутило духовенство Москвы. Что это? Владыку Серафима устраняет епископ Петр, викарий Нижегородский, никем не избранный? Но тут же сместили и вл. Петра Зверева. Явился сам митрополит Сергий.

Наш владыка служил в Аносиной пустыни Великий пост. Пасху 26 года также встретил в Аносиной. Постом он постригал в иночество Таню Фомину и других сестер, а в Светлую ночь всех причащал сам. Каждый день Светлой Седмицы совершал торжественное богослужение. В Аносиной пустыни на Пасху посвятил своего иеродиакона отца Аристарха во иеромонахи. В Аносиной же посещало его дмитровское духовенство, о. Павел влахернский привез образ "Беленького Спасителя", приезжали и другие батюшки, и владыка их награждал.

На Петра и Павла владыка"отслужил Божественную литургию, сказал дивное слово о

святых первоверховных Апостолах, о том, что Петр, отрекшийся трижды, получил первенство и право отверзать врата рая. Отрекшийся может и отрекшихся простить, как и прощен был сам Господом за горькие слезы покаяния, и Павел — гонитель, а затем страдалец за Христа, да всех гонящих и покаявшихся приемлет.

После литургии, отдохнув, владыка пошел принимать гостей в больничном храме св. великомуч. Анастасии, и вдруг тревога — разыскивают владыку, требуют на Лубянку.

Утром 30-го владыка отправился на Лубянку, а в полдень вернулся на Влахернское подворье. Вид его был светел: "Требуют выезда из Москвы. Предложили Новгород. Я попросил Дивеев, получил назначение в Дивеев или в Саров, велят выехать на шесть месяцев".

В Дивееве у Анны сестра, мать игуменья Александра звала нас к себе, побывать после Зырянского края. Так воля Божия указала Дивеево, обитель преподобного Серафима.

Но совсем нерадостно другая дивеевская игуменья Мария встретила известие о том, что едет столь любимый ею и нами владыка. Там находился владыка Зиновий. Второй владыка как будто не нужен. А для владыки Серафима Дивеев — это полнота жизни, или сама жизнь, и Господь сполна испытал здесь своего избранника. Ничто не сломило Серафимского его духа, ни недобрые взгляды владыки Зино-

вия, хотя и внешне как будто благоговейного, ни смущение, холодность "страха ради иудейска" мат. игуменьи, охранявшей, по ее мнению, благополучие и само существование Дивеевской Великой Лавры; ни недоверчивость духовенства и сестер. Никто и ничто не способны были отнять у епископа Серафима то, чем жила и согревалась его душа. Господь лишь ее испытывал, но не лишил Своей благостыни. Испытывал Господь то его чистоту, то любовь к Нему Единому, то твердость Православию, то любовь к Божественной литургии. Испытывал болезнями, скитаниями, изгнаниями, темничными узами, наветами. Так — "многи скорби праведнику" и от всех их избавит его Господь.

Несколько месяцев матушка игуменья препятствовала владыке служить в храме. Но после упорных владыкиных просьб смилостивилась — очистила подвальный храм под Тихвинской церковью во имя иконы Божией Матери "Утоли моя печали"; здесь впервые рладыка Серафим совершал литургию. Покойно и тихо совершалась ранняя литургия во рладыкиной церкви. Он обычно спешил, чтобы успеть закончить прежде, чем начнется наверху служба. Для этого вставал в четыре часа. Затемно выходил из мотовиловского корпуса, где помещалась его келья. Церковь же находилась почти напротив, чуть наискосок. Осенью и зимой, когда совсем темно, я всегда его провожала, — пишет Анна, —

боялась, не обидел бы кто, ведь кто угодно мог забрести.

Причастившись, окончив божественную литургию, владыка шел на "канавку" и проходил ее с четками, читая "полтораста" "Богородице Дево, радуйся". Заходил в келию преп. Серафима, что напротив казначейского корпуса, потом молился у алтаря Преображенской церкви и шел мимо игуменского корпуса. Здесь нередко вл. Зиновий и матушка из своих окон наблюдали за молитвенно шедшим вл. Серафимом. "Часто я завидовал ему, — говорил потом вл. Зиновий. — Помолился, отслужил, а мы за кофе садимся, только встали".

Отдохнув, епископ Серафим читал Новый Завет. Летом уходил в невысокий лесочек, вроде кустарника. В том лесочке и творил свое молитвенное правило. Невдалеке виднелись соборы Дивеева, в дымке сверкали золотом главы Сарова.

Говорили после: видный тамошний коммунист вздумал проверить, что это архиерей делает в лесочке, зачем ходит туда, на прогулку, всегда такой чистый, нарядный. Спрятался в кустах. "Приходит, — рассказывал коммунист, — смотрю, встает на колени И кладет поклоны. Час, другой, все кланяется, все поклоны творит. Я даже устал, вышел на опушку и сижу. Смотрю, архиерей идет обратно домой. Дай, думаю, пойду, побеседую. Поздоровался и говорю: "Посидите

немножко, отдохните со мной". Он сел. А я и прошу: "Скажите мне что-нибудь по духу простое и понятное для меня". Он и говорит: "Да, вниз легко спускаться, под горку всякий легко спускается, а в горку весьма трудно — сил не хватает". Говорил со мной так, как никто не говорил, ответил так, как никто". Это он опять — про "горки-уморки".

19 июля 1926 г., в день прославления преподобного Серафима, приезжал наш владыка вместе с вл. Зиновием на торжество в Саров. Совершали торжественное всенощное бдение. Народу собралось множество. Помазывал у раки преп. Серафима наш владыка. После литургии — крестный ход. Обносили раку со св. мощами вокруг собора.

Вечером под Ильин день — опять всенощная. Наутро оба владыки отбыли в Диве-ево. Второй раз владыка Серафим был в Сарове на престольный праздник Успения Пресвятыя Богородицы, но уже без вл. Зиновия. Это было последнее торжество в Сарове. И — последнее архиерейское служение. По возвращению владыки из Сарова приехал представитель нижегородского НКВД и объявил, что служение разрешается только в Дивееве, а в Саров въезд — запрещен.

Только одну зиму простоял еще Саров.

Этой зимой владыка жил в комнатах Елены Ивановны МотовиловОй, в их корпусе, за "канавкой". "Владыка, — сказала как-то

мать-игуменья Александра, — живите спокойно, большевики не тронут этого места. Батюшка преп. Серафим говорил, что "канавка" станет стеной от земли до неба, и Антихрист не перейдет за нее". "Вы неправильно понимаете слова преподобного, — возразил наш владыка. — Преподобный Серафим учил читать полтораста раз "Богородице Дево, радуйся" и говорил, кто исполняет это правило, того душу антихрист не одолеет".

Саров переживал тяжелые дни. Мощи преподобного увезли 17 марта 1927г. — в Темников и дальше... Камушек, на котором Саровский чудотворец молился 1000 дней и ночей, гроб преподобного стали делить на частички. Еще в день своего ангела, 2-го января 1927 г., владыка Серафим совершил торжественное богослужение. Накануне мать Александра поднесла ему в дар икону Умиление Пресв. Богородицы, — точную копию той, перед которой скончался батюшка преподобный и образ которой был для владыки утешением в узах его и изгнаниях. Перед этим образом дважды в день, утром и вечером, владыка Серафим читал 150 раз "Богородице Дево, радуйся". "Царице моя преблагая, надежда моя, Богородице, зриши мою беду, зриши мою скорбь. Окорми мя, яко странна, разреши ту, яко волиши"... Владыка Зиновий, поздравляя с днем ангела, подарил блюдо с изображением Сарова и надписью из Апостола: "Ты же: рабе Божий, держись

правды..." "держи, еже имаши"... "Дороже новых наград получения суметь удержать свое достоинство, не уронить того, что имеешь", — часто говаривал он.

25 ноября было другое торжество, юбилей матери Александры, — 25-летие ее игуменства. Владыка Серафим преподнес ей жезл с надписью: "Жезл Твой и палица Твоя, та мя утешиста".

Жил тогда в Дивееве Онисинька — блаженный Онисим, дитя по развитию, духовно же близкий к Богу. Любил он владыку, так же, как и владыка его. Чувствуя на себе вла-дыкину ласку, он всегда бежал к нему. "Куда ты, Онисинька?" — "К Сафиму", — отвечал. Когда владыка служил в соборе, Онисим весь ликовал. "Наша Сафима служит". Подавал, постилал ему орлец. "Птичку Сафиме", — требовал он у церквониц. "А как, душенька, наш Сафима служит?" — "Хорошо, душенька". Приняв гостинец от владыки, Онисим радостно бежал домой. Владыкины чада привезли ему ситцевую рубашку с цветами, которую Онисим очень любил. "Сорвем у Онисиньки цветочек", — шутили над ним сестры.

Возмущался Онисим, если кто пост нарушал. "Сафима, московка шу прет" (рыбу ест). "А, душенька, не ужинали?" — спрашивал он причастников. "Нет, душенька, не ужинали". — "Покорно благодарим", — отвечал Онисинька.

"Видели мы Господа", — рассказывал Они-синька владыке. "А как ты Его видел?" — расспрашивал владыка. "Душенька, пожар... пожар... думали. Смотрим — Господь... и Матерь Божия, душенька. Сказали: монашки, замуж не ходить... а то одни маслы останутся (т. е. кости), и спрятались". Таков был рассказ Онисиньки о его видении Господа, повелевшего сестрам хранить свое обручение с Ним Единым.

Бывал владыка и у блаженной Марии Ивановны, делилися с нею своими скорбями, сетовал на то, что мать—игуменья не сочувствует ему в его духовном делании и нет у них надлежащего духовного общения. "На одной лошади из Дивеева вывезут", — заметила блаженная, что и сбылось при закрытии обители.

Осенью 1927 г. нагрянули комиссары закрывать Дивеевскую обитель. Пришли к владыке. "Куда хотите выехать?" — спрашивали. "На место своего служения. На епархию, — ответил владыка, — и больше никуда". Последние слова не понравились: значит, из Дивеева не хочет; хочет, чтобы Дивеево оставалось Дивеевым. Зачастили непрошенные гости. Последние месяцы Онисенька все приходил к домику владыки, носил листы железа и ставил к забору. "Что это ты делаешь, душенька?" — спрашивали сестры Онисиньку. — "Околачиваем, душенька. Околотить надо" (т. е. заколотить). Так и сбы-

лось. По отъезде владыки заколотили корпус со всех сторон. Онисенька долго плакал. "Сафиму взяли в холоду", т. е. в холодную тюрьму.

"2-го февраля 1927 г. вечером, — вспоминает Анна, — я была у владыки в келий после вечерней службы, которую совершали дома. Вдруг владыка бросился к окну, потом к другому с непрестанными молитвенными восклицаниями. Что это? Я не решилась сама спросить. "Пречистая Богородице идет по "канавке", — сказал мне владыка со слезами. — Не могу зреть пречудной Ее красоты!"

Второе видение было блаженному Онисиму незадолго до закрытия Дивеева во время всенощной. Вдруг он громко и горько зарыдал на весь храм. "Что это ты, Онисинька?" — "Об обители плачу, душенька", — говорил он.

8-го сентября, престольный праздник обители — Рождество Пресвятой Богородицы — прошел благополучно, но под 9-е сентября разразилась буря.

Ночью внезапно в кельи ворвались вооруженные люди. Владыке приказали одеться и увезли... До рассвета никому не разрешали выходить. На рассвете сказали, что вл. Серафима и вл. Зиновия, матушку игуменью, всех старших сестер и духовенство под конвоем отправили в Арзамас, в тюрьму. Горько плакал Онисинька по "Сафиме". Сестры ходили растерянные. Все кончено, начинается что-то новое, но если с Богом, то ничего не

страшно, Господь силен по скорби вновь прославить Дивеево, если будет угодно Его воле. Духовные чада поехали за владыками следом. Насквозь промокшие под сильным дождем, догнали арестованных на постоялом дворе. К ночи должны быть в Арзамасе, — говорили конвоиры. Слова Марии Ивановны сбылись в точности: владыка Серафим выехал из Дивеева на одной с матушкой игуменьей лошади в тарантасе, а за кучера — вл. Зиновий и милиционер.

13-го сентября вечером под Воздвижение, когда во всех храмах выносили Животворящий крест Христов для честного ему поклонения, стояли мы в ожидании у ворот Арзамасской тюрьмы, — продолжает рассказ о скорбном пути епископа Серафима его духовная дочь. — Готовился этап владык и матушки и всех дивеевских заключенных: их отправляли в Нижний Новгород. Ворота отворились, узников привели в контору. Здесь кроме владык и матушки игуменьи были еще и другие лица, среди которых — некто Николай Арсеньевич, брат временно бывшего в Дивееве священника.

Нам разрешили взять в городе извозчиков, чтобы довезти арестантов до вокзала. Моросил мелкий дождичек. В поезде посадили в обычный вагон, приказав очистить несколько соседних купе. В вагоне игуменья попросила перебинтовать отекшие ноги. Вдруг Николай Арсеньевич разразился страшными ругатель-

100

ствами на владык и матушку. Узники молчали, предав молитве свои сердца. А одна из сестер говорила потом, что будто сам преподобный Серафим незримо присутствовал среди святых изгнанников, благословляя и укрепляя их.

В Нижнем Новгороде, на шести извозчиках, направился этап к Дивеевскому подворью. Народ недоуменно созерцал такое шествие: шесть извозчиков, на каждом по конвоиру и — духовные узники...

Затем — опять НКВД. Дежурные, венгры, встретили сурово, пересчитали узников, позвонили по телефону и увели арестованных.

***

В Нижнем Новгороде встретили близких людей. Здесь, напротив подворья, жила раньше сестра владыки Анна Ивановна; ее помнили и у всех осталась о ней добрая память. Подруга ее, соседка по дому, Анна Алексеевна Никишарова и дочка ее Валя бывали у владыки еще в Дивееве. Обе радушно и ласково приняли спутниц, читали письма Анны Ив. о своем брате и владыкины к ней письма, которые Анна Ив. оставила у себя на сохранение. Дочка нижегородского протодиакона и ее тетя, знавшие владыку, передавали ему передачи. Скоро дошли из тюрьмы известия о том, что начались у владыки опасные приступы печени. Узнали мы об этом отчасти и от тюремного врача, которого

101

вызывало НКВД к заключенным, — пишет Анна, — а он был близко знаком с дивеевскими. Мы решились хлопотать, и я подала заявление с просьбой отпустить на поруки больного отца. Это было 24 сентября утром, в канун преподобного Сергия Радонежского. Вечером вдруг прискакал верховой, требует Патрикееву, т. е. меня. Повестка — явиться в НКВД к семи вечера. Замолилась я. Вдруг, думаю, вместо пользы, какой вред учинила. В девять вечера меня позвали наверх, здание все было пустое. Привели в комнату, маленькую, светлую. Сидит начальник. Принялся расспрашивать, то ключи доставал, то убирал их, как будто хотел отвести куда-то, запереть под замок. Долго мытарил, лихо испытывал. А потом предложил доносить, но понял, что не на ту напал, прикусил язык. "Завтра, — сказал, — придите к 10 утра, мы вам его освободим". Я не верила счастью, казалось, не доживу до утра. В 9 часов зашла в храм великомученицы Варвары, а затем взяла извозчика и была около 10 часов в НКВД. Меня опять позвали наверх. Не велели рассказывать, о чем вчера говорили, и сказали, что сейчас освободят отца. Я стояла у парадного. Вижу, что ведут под конвоем вл. Зиновия и вл. Серафима. "Куда нас ведут?" — спросил наш владыка. "На свободу", — ответила я радостно. Он не мог поверить. "Вот и лошадку вам приготовили. Сейчас поедете на свободу". Начальники выдали документы, владыке

102

Зиновию вернули очки, еще что-то и отпустили. Радости нашей не было конца. Преп. Сергий утешил нас безмерно. К вечеру освободили и мат. игуменью, тоже совсем больную.

4 октября 1927 г. опять явился вестовой из НКВД и объявил, что владыку требуют в учреждение для отправки в Москву. Новость неожиданная. Наутро святители отправились в НКВД, где им выдали документы — ехать в центр. А вечером мы уже вместе сидели в поезде. Когда приехали и снова искали пристанище владыка с горечью признался, что легче успокоиться навеки, чем так скитаться. На Влахернском подворье нас приветили, обогрели и утешили. А на другой день оба святителя прошли в учреждение. Их пригласили Тучков и Коз. Предложили: "Вот вы, архиепископ Зиновий, и вы, епископ Серафим, поезжайте, управляйте епархиями. Побывайте у митр. Сергия, приходите, договоримся, и поедете". "Я морально не могу", — ответил вл. Зиновий. — "Я тоже не могу, по болезни", — ответил вл. Серафим. Тогда в течение 24 часов уезжайте из Москвы и — подальше". "Я — в Муром", — сказал вл. Зиновий. "А я — в Меленки", — сказал вл. Серафим. "Опять будете рядом, — заметили собеседники, — ну что же! Поезжайте, только тише живите".

Часов около семи были оба в Сокольническом пер. у митр. Сергия. Вл. Серафим

103

подал прошение освободить его от управления Дмитровскм викарством по болезни, такое же прошение подал и вл. Зиновий — освободить от управления Тамбовской епархией. "Что это? — спросил митр. Сергий, — протест? Несогласие с Синодом? Нежелание договориться? А знаете, что митрополит Петр за свою несговорчивость поехал в "Хе" — в Заполярье, а вы будете не в "Хе", а в "хе-хе-хе". "Ну, что бы то ни было, а морально мы неспособны на что-либо другое. Мы с митрополитом Петром солидарны". Тяжелое впечатление произвело на владык присутствие безмолвно сидящего молодого еп. Сергия; он только слушал, но, казалось, что он здесь больше имел власти, чем митрополит.

Дмитровцы быстро узнали новое местопребывание владыки и устремились к нему. Приезжали в Меленки пастыри дмитровские и московские, приезжали духовные чада, монашествующие, бельцы, старцы, девы, отроки. Приток посетителей увеличивался день ото дня. Извозчики выезжали за архиерейскими гостями, довозили до места, привыкли к тому, что ежедневно есть пассажиры и в обратный путь. Шли странники и пешком, — богомольцы, детки владыки Серафима — и "никтоже тощ и неутешен от него отыде". Со всяким отдельно побеседует, всякого выслушает, не выговорит, не упрекнет, не подосадует на усталость или недомогание.

104

На первой неделе поста владыка просил никого не приезжать. Уединялся в своей келий, даже с домашними до пятницы не говорил ни слова, не вкушал ничего, кроме Св. Тайн. Даже не запивал теплотой. Ночью ежедневно в 2 часа полунощница. Иногда на Страстной неделе начнет утреню в 5 час, потом часы с полным чтением евангелистов, литургия Преждеосвященных Даров, и так почти до 4-х часов дня без перерывов. Владыка только сияет от благодати и как будто не на земле живет.

Случалось иногда так, что когда владыка читает среди ночи правило перед литургией, вдруг покажется, что он отворил дверь, приглашая, чтобы пришли убрать келью, а это оказывается дверь отворилась от сквозняка. Заглянешь в келью и увидишь владыку лежащим ниц крестообразно на полу. Так и содрогнешься при виде повергнутого перед иконами владыки,. раскинувшего крестообразно руки. Владыка не знал, что келейницам удавалось видеть его сокровенную молитву.

В 1928 г. радостный день Благовещения Пресвятой Богородицы совпал с Лазаревой субботой. Владыка назначил на этот праздник постриг своей послушницы Анны. Еще 31 января отслужил молебен св. Никите Новг. чудотв. и велел заботиться о брачной одежде,

105

дал сам денег на начала приобретения. Трепетала душа моя, — рассказывает Анна, — особенно при словах из службы Благовещения: "Буди ко приятию готова Божию". Во время полунощницы, после пения "Се, Жених" владыка совершил пострижение в рясофор. Ряска была сшита в Дивееве, шапка и наметка мат. схиигум. Фамари, четочки владыкиными руками сделанные, от мат. Фамари — образ Умиления: на золотой иконке надпись "В. К. Елиз. Фед." От владыки — благословение, образ преп. Симеона Верхо-турского чуд., сибирского святого, особо почитаемого зырянами. Он был из дворян, скончался от чрезмерного поста, имени его никто не знал, пока он не явился, в день открытия святых его мощей, и не сказал епископу в сновидении: "Имя мое — Симеон".

После пострига владыка оставил новопостриженную за завесой, как бы в алтаре до литургии, перед иконой Умиления. Помню, как ударили к утрени в 2 часа ночи в соборе. Как ликовала душа, осознавшая себя Христовой Невестой.

Утром причащалась за литургией и днем еще не снимала одеяния до всенощной, ночью читала Евангелие о Лазаревом воскрешении: "Уже смердит... Лазарь, гряди вон... Изыде умерый..." Господи, помилуй Анну за молитвы отца ее духовного еп. Серафима Дмитровского...

106

Был и еще постриг: 26 июня 1928 г. постригал владыка в рясофор и Таню, свою диакониссу. Судьбы Божий над ней были таковы: когда всех сестер арестовывали, Таня уцелела; владыка велел ей на время уехать, но она ослушалась, направилась в тюрьму, нашумела. Ее тоже арестовали, а после — сослали в отдаленные края, где она не устояла и стала матерью младенца. Долго жила с нехристианским мужем, но Господь привел ее к покаянию. После смерти мужа Татиана горячо искала спасения...

Третий постриг был в рясофор духовной владыкиной дочери — Е. П. Ан. Прежде учительница гимназии, молодая, светски воспитанная, вольнодумно настроенная, под молитвенным воздействием еп. Серафима сделалась ревностной христианкой. Владыка говорил о ней: "Она, как губка, впитывает все мои наставления". Будучи в Дмитрове учительницей истории в средней школе, она посещала все службы, записывала проповеди и открыто в соборе причащалась Св. Тайн из руки своего пастыря. В классе она начинала урок с молитвы и крестного знамения, небоязненно исповедовала веру в советской школе. Последние годы она жила в Хлебникове, где церкви не было; по утрам, в холод и непогоду приходилось ездить поездом в Москву в храм: так жаждала ее душа духовной пищи. Постриг ее владыка совер-

107

шил в 1928 г. в праздник Успения Пресв. Богородицы. Причислил к Серафимо-Зна-менскому скиту. Облачив в иноческое одеяние, благословил образом преп. Серафима Саровского чудотворца.

Крест изгнанничества не миновал и ее. В ссылке она жила в благочестивой семье священика (о. М. Ш.), воспитывала его детей. В домашней церкви совершались литургии и службы, и в последние свои дни исповедалась письменно своему отцу и владыке, причастилась Св. Тайн запасными дарами, тихо отошла в небесные обители в день св. словенских учителей, будучи сама христианской учительницей многих детей.

В последний раз в Ишиме она навестила владыку в день Св. Троицы в 1936 года. Владыка предрек ей тогда близкую кончину: открывал всем присутствующим Св. Писание. Ей выпало место: "Исход из жизни сей есть наилучшее и полезнейшее". Она сказала: "Владыка, вы мне указываете на исход из этой жизни. Видно, близка моя смерть, но да будет воля Всевышнего". Простившись с владыкой, она его больше в этой жизни не видала. Явилась ему на десятый день по своей смерти в сновидении. "С праздником святителя Алексия, старчик. Я ведь жива", — сказала она, как рассказывал владыка, — такая радостная и светлая.

108

Совершил владыка постриг и ее матери — Map. Ник. Ан., ту самую, кроткую и тихую, что земно поклонилась на перроне Ярославского вокзала отъезжавшему в ссылку владыке. Каждый день после кончины своей дочери Катюши Map. Ник. ходила к ней на могилу читать 150 раз "Богородице Дево, радуйся". Теперь лежат обе инокини, мать и дочь, под одним крестом на тихом кладбище в Малом Ярославце. "Я поминаю нераздельно как маму, так и Катюшу, хотя одна из них уже представилась, — говорил владыка, — никак не могу из разделить".

Был и один постриг в мантию Влахернской обители матери Леониды, в то время председательницы артели, как это водилось тогда в обителях. Положение ее было трудное: старшая в артели, отвечала перед властью, а в обители — матушка и игуменья. Две дороги: одна — смирения, другая — неограниченной власти. Владыка нарек ее своим светским именем св. Николая; и, вручая ее этому святому, сказал: "Св. Николай помощник всем утопающим в волнах морских, да будет и тебе помощником в житейской буре и треволнениях".

Благословил владыка м. Николаю после пострига образом "Иудино лобзание". Ревнуя о Православии, монахиня Николая посещала церковь редко, и сестры чувствовали к ней охлаждение. Владыка наставлял: "Изредка

109

ходи, чтобы не обратили внимания". Св. Тайны принимать советовал лучше у непоминающих.

В 1941 г. м. Николая заболела воспалением легких. Перед кончиной напали на нее страхования... Бесы стали одолевать: "Не пропустим тебя через мытарства, ты не ходила в храм". Смутилась душа м. Николаи. Она поспешила пригласить священника и приобщиться от него Св. Тайн, зная, что владыка в смертных случаях благословлял приобщаться и у поминающих, старого посвящения священнослужителей. "Батюшка, — сказала она, — приобщите меня к Православной Церкви". "Что вы, — ответил священник, — у нас нет такого чина для православных! Причаститесь — и все. Достаточно принять Таинство и нет разделения между нами".

М. Николая дважды причастилась и тихо, скончалась.

* *

Размеренно текла жизнь в Меленках около пяти лет. Все пять лет владыка не выходил за ворота, сосредоточившись на молитвенном подвиге. Но исподволь велись козни. Власти искали слабых, через кого можно собирать сведения, принуждали тому дочь хозяйки то суля всяческие блага — путевки на курорты, "тепленькую" работу в городе вместо сельской

110

школы, то угрожая тюрьмой за недоносительство. Снявший с себя сан о. Николай Дулов приехал в тревожном состоянии духа. По всему чувствовалось: близок арест.

В декабре нагрянули с обыском. Марию Лаврентьевну арестовали. Потребовали, чтобы владыка явился в НКВД. Владыка заболел. Вместо него пошла м. Анна. Только вошла, ее втолкнули в темный чулан. Только начала она про себя параклисис "Многими содержим напастьми", как ее позвали: "Идемте". Отворили дверь в коридор и сразу в глаза — ослепительное электричество. Допросили, а в полночь Map. Лавр, увезли в Иваново.

Через два месяца она вернулась. В разговорах намекала, что ждет та же участь владыку и Анну — тюрьма в Иванове.

"Мы предлагали владыке переехать куда-нибудь, — вспоминает Анна, — чтобы избавить Марию Лаврентьевну от беды и себя обезопасить. Но владыку вызвали в НКВД, потребовали подписку о невыезде. В ответ на наши тревоги владыка раскрыл Евангелие как раз 6-ой недели поста: "И послал двух учеников пред собой уготовать Пасху". "Истина свободит вы". И мы предали себя воле Божьей. Наступила Лазарева суббота. Прибрали в доме, приготовились к Вербному, но каждую минуту тревога: дождемся ли, успеем ли встретить Пасху... Кончилась всенощная "с вайями и ветвями, зовущи": "Благословен грядый во имя Господа Спаса нашего". Сели

111

ужинать — вдруг стук. Быстро вошли трое. Обыск подробный, придирчивый. "Дайте паспорта"... Бледный, больной владыка, когда нас уводили, просил следователя: "Не обижайте их, и вас Господь помилует, не забудьте моей о них к вам просьбы, а я вас не забуду". Ласково положил ему руку на плечо. Ранним утом 11 апреля 1932 г. в Вербное воскресенье нас вывели под арестом из дома. Повели не в тюрьму, а в НКВД. Стоя у раскрытого окна, только что выставленного после зимы, владыка провожал нас архиерейским благословением. Клавдию заперли в кладовой, где свалены были хомуты, кучерские тулупы. Меня — в кабинете начальника. Ночью не давали спать, окликали. Днем допрашивали двое. Один, меленковский начальник, убеждал меня строить народное счастье, делать добро людям, помочь осчастливливать советским режимом. "С Богом ли?" — спросила я. "Нет, без Бога". "Без Бога нет счастья и не может его быть людям. Чем дальше они от Бога, тем несчастнее они будут". "Все понятно", — сказал начальник и больше не пытался агитировать. Только подробно расспросил о родителях, о прошлом. На втором допросе опять добивался, чтобы оставила монашество. Потом сообщил, что поедем в Иваново. Следователь принес от владыки гостинец, но записочку не передал: понимал, видно, каким ударом будет, если узнаем, что его, измученного болезнью, все же арестовали

112

и отправили в Москву. По дороге в Иваново нас привезли в Муром, заперли с ворами на вокзале.

В Иванове в НКВД сдали на руки главному следователю Мельникову, молодому человеку, сыну протоиерея: "Так—так, владыку в Москву, а вас сюда привезли", — сказал он нам. Начались допросы по ночам: 12 раз допрашивали. Бог, молитвами владыки, давал твердость, такую радость, что следователи удивлялись: "Что это вы такая веселая?" "Радуйтесь и веселитесь, — сказал Господь, — яко мзда ваша многа на небесех", — отвечала я. Минуты страданий, пережитого страха, тревог, мук не стану описывать, Господь был прибежищем. Владыка на прощанье сказал: "Нюра, я даю тебе с собою Святые Тайны". Они и хранили, они ограждали и побеждали в такие часы.

"Не надейтесь на своего Бога, — говорили тюремщики, — Он вас не освободит, из наших рук никто вас не освободит". Но чудо произошло у них на глазах: из Москвы пришло распоряжение о нашем освобождении.

В Москве, мы узнали, что владыка на Лубянке сидел вместе с вл. Арсением, но что вл. Арсения выпустили, а нашего владыку оставили в заключении. Одновременно с владыкой арестовали в Москве его духовных чад: Катюшу, Влад. Ник. Максимова с сыном, Нат. Фед., врача, лечившего владыку гомеопата Ник. Ив. Кейса и духовенство Меленок,

113

а также хозяйку и дочь ее Марию Лаврентьевну, Саровского иеромон. о. Александра. Последних выпустили.

Мы сразу же отнесли передачу и деньги. На квитанции была подпись: "от Патрикеевой", — значит мы на свободе. Вскоре владыку перевели в Бутырки. Здесь дали свидание с братом, Мих. Ив. "Брат, ты поедешь не по этапу, с тобой поедет Нюра", — сказал он владыке, которому уже вынесли приговор — три года ссылки в Казахстан.

Мих. Ив. тревожно озирался в тюрьме: "Брат, выйду ли я отсюда?" — спрашивал он. Охранники, решетки, замки, толстые стены, — все это действовало на него подавляюще и ему хотелось скорее бежать отсюда. "Прощай, брат Миша", — сказал ему владыка и долго Экал руку, как-то особенно крепко держа ее. "Как будто надолго-надолго, навсегда", — заметил Мих. Ив., вернувшись после свидания.

Да, надолго, навеки простился владыка с братом: на земле им уже больше не суждено было встретиться. Владыку отправили в ссылку, а Мих. Ив. скоро скончался."

Хочу вспомнить добрым словом помощницу, Ек. Павл. Пешк., — пишет Анна, — она много меня и нас утешала. Придешь к ней в тревоге, — она поддержит, обнадежит. Помогла избавиться владыке от этапа.

114

Достали мы два билета. Один передали начальству Бутырской тюрьмы для владыки, второй остался для Нюры. Поезд отправлялся вечером. Мы были за час на перроне. Девять мест багажа. Клавдинька провожала, сама поехать не могла, ее паспорт остался в Иванове, и ей нужно было за ним ехать. До отхода поезда оставалось полчаса. Подошли к вагону и увидали у вагона владыку и его конвоиров, которые помогали нести вещи. Владыка беспокоился, кто с ним поедет, и был обрадован, увидев Нюру. Расположились в купе. Никак не могли наговориться после долгой и тяжелой разлуки.

Начался новый путь изгнания в Казахстан.

Скоро почувствовали казахстанскую жару. Стало припекать солнышко. Пыль, кругом — пустыня, лишь соль на поверхности земли и дикие птицы над землею. На третий день наконец показались алма-атинские горы. Сердце тоскливо замирало. Заехали куда-то: "за горами, за долами, за неведомыми морями". Алма-Ата — станция маленькая. Надо было ехать, а куда — не знали. Наняли извозчика к церкви: там нам советовали еще в Москве спросить Лушу, рабу Божию, принимавшую у себя Христовых изгнанников. Так и сделали, извозчик повез нас к церкви. Уже темно. Возле церкви увидели монашек. Они указали улицу, в конце которой живет Луша.

115

Совсем было темно, лошадь шла ощупью. Где-то играли на гармонике. Мы спросили, как найти Лушу. Добрые и веселые голоса ответили: "Рядом, через дом". "Не бойся тех, кто поет и играет, — сказал мне владыка, — они всегда'добро настроены". Добрались до Луши. Белая мазаная хата в два окна, терраска. Подошли. Выходит Луша, девушка лет 30-ти. "Луша, мы к вам из Москвы. Не приютите ли нас на первое время? Мы здесь никого не знаем, а о вас нам сказала Ксения (дмитровская девушка, бывшая там с м. Параскевой), что вы принимете духовных лиц". Луша сразу поняла, что перед ней — святитель. Она поклонилась ему и приветливо пригласила, назвав сразу владыкой. "Владыка, — сказала она, — вот вам мой чуланчик. В доме у нас милиционер с семьей. В кухне папаша, там жарко и грязно. А вот на терраске чуланчик, здесь кроватка, вы можете пожить и отдохнуть, а Нюра пусть тут на терраске, я ей постелю".

Добрая Луша, Господь тебя наградит в день праведного воздаяния за то, какое ты доставила благодеяние! Луша поставила владыке самоварчик. Он попил горячего и лег отдыхать в чуланчике. Утром видели милиционера и его семью. Его, верно, и поселили, потому что у Луши в доме пристанище изгнанников Христовых.

Также вышел и папаша Луши, старичок благообразный и почтительный.

116

Первая забота — явиться в НКВД. Там велели придти снова через 5 дней. О дальнейшем — ничего. Что делать? Устраиваться, но где? Стали искать квартиру, но владыка заболел. Горный разреженный воздух отразился на сердце, случались опять сердечные приступы каждую ночь. Побегу за врачом часов в 5, он придет часов в 6. Даст успокоительных капель и справку, а через два дня опять владыка умирает — опять бегу к врачу.

Наконец, приехала Клавдия. Нашли через два дома сарай. Господь помог, хозяйка согласилась, а тянула долго. Перешли в отделанный сарай. Не верилось, что есть крыша над головой. Тепло, чисто и уютно. Комната большая.

В Алма-Ате оказались наши близкие: скитская мать Серафима (Ганя) навещала нас, утешала, то помидорчик принесет, то кусочек хлебца. М. Параскева зайдет, потолкует, то Соня Булгакова дивеевская прибежит

— тоже свой паечек хлебца завернет и владыке принесет, то другой наш знакомый

— Александр прибежит, утешит своей преданностью.

Приходил и алма-атинский владыка, епископ Герман, посетить помощника митр. Петра. Побеседовали и чайку попили в лушином чуланчике. Оба были радушны. Владыка угощал его вареньем из виктории и рисовой кашей, привезенной, из Москвы. Вл. Герман приглашал к себе, наш владыка не обещал, а

117

нам сказал: "К себе принял, а сам не пойду". Разделение с сергианством: он не имел с ним молитвенного общения, не искал и общения светского.

Лушин папаша собирал милостыню. Воротясь домой, вынимал из сумы лучшие куски и прянички из особого мешочка. Делился с владыкой. Владыка брал и говорил: "Спасибо, дедушка". "Богу Святому спасибо, а не мне", — отвечал старец. Когда же владыка давал ему московский гостинчик — дедушка говорил? "Ах, Боже мой! Сами старички, самим нужно", — но все же брал, интересовался рисовой кашей, никогда раньше ее не пробовал.

Рассказывала Луша о своем папаше. Попал под влияние баптистов. Пошел уже к ним перекрещиваться, а мамаша плакала, уговаривала не покидать православную веру, но ничто не могло помочь. Тогда на его просьбу дать ему лучшую одежду для крещения, дала пиджак новый, но во всю спину начертала крест чернильным карандашом. Придя к баптистам, старичок не знал, что — на спине крест. Баптисты же решили, что старик насмехается над ними.

Через неделю у нас новые неприятности: явился сын хозяев, военный. Стал гнать нас и поносить. Хотя мы сами отремонтировали сарайчик и земли наносили на чердак для утепления, обмазали и побелили, и печь сложили. И опять искать угол. Но однажды, только

118

отошла литургия — прискакал верховой с бумажкой, явиться немедленно в НКВД. Там и получил владыка новое назначение — в город Гурьев. Это ужасно далеко и трудно.

Опять дорога. Холодно, снежно, сыро и грязно... В дороге грипп. В Сызрани, куда приехали совсем больные, разбитые, сильный холод. Пересадка на Пензу, а поезд утром. В вокзал не войти — битком набито. Закоченели. Стали думать, что делать. Поедем, поищем номер, может, пустят в тепло. В номерах нас пустили, на ночь, дали комнату, но владыка не ложился: помолившись, причастился и меня причастил во укрепление душевных и телесных сил.

В Саратове опять на вокзале толпы, но здесь все же сели в стороне у стены. Ходили с владыкой смотреть Саратов. Ночью пересели на пароход. На пароходе мы первый раз за неделю поели горячего. Опять пересели на поезд и — на Уральск. Здесь сел с нами военный комиссар г. Гурьева. Узнав, что мы в Гурьев, был к нам внимателен, рассказал, как ехать. "Надо 500 верст автомашиной, — сказал он, — дорога трудная". Утром — в Уральске. Владыка просил в НКВД: "Оставьте меня в Уральске. Зачем в Гурьев? Очень трудное сообщение". Но это было не в их власти.

Пошли искать гостиницу. Нас радушно приняла заведующая, но сказала, что не ручается, можно ли остановиться дольше суток: все номера забронированы. Было 7-ое

119

ноября, под 8-е — праздник Св. Архистратига Михаила. Накануне владыка отслужил тихонько всенощную. Три дня ждали автомашину; наконец и машина пришла. На мой билет потратили последние наши деньги. Клавдия отправилась в Москву собирать копейки, а мы с владыкой и еще 9 чиновников грузовиком — на Гурьев. Меня всю дорогу рвало от качки, не могла есть и пить. Голова кружилась. Ночью остановились в деревне. Была суббота. Про себя служили всенощную. Вошли в избу. Сели у стола. Кругом начальники и владыка с ликом ангельским. Помню, хозяйка позвала его в свою комнату, упала ему в ноги, готова была облобызать их: "Батюшка, ты один, как ангел, как Агнец незлобивый сидел среди зверей, -- говорила она. — Посмотрю на тебя, а у тебя лик ангельский и жалко мне, жалко тебя. Помолись обо мне, благослови дом мой".

Двинулись дальше. Утром остановились в последний раз. Здесь хозяйка ради воскресенья напекла пирогов, нас угощала и спросила: "Батюшка, это дочка твоя?" Я хотела ответить, что нет, но владыка сказал: "Да, да, дочка моя". "То-то, вижу, одна печаточка", — добавила хозяйка. К вечеру добрались до Гурьева. Нас высадили на площади. Я даже корзиночку не могла поднять: рвота измучила. Попросили оставить корзиночку в гараже. Сами отправились искать церковь, нет ли добрых христолюбивых душ, как

120

Луша. Почти дошли до церкви, но встретилась женщина и сказала: "Не ходите. Церковь обновленческая. Идите на кладбище, там старые церковники". И мы пошли на кладбище. Там красная кирпичная церковь. Шла служба. Окружили нас старушки. Мы стали просить пристанища. Одна взялась сводить меня к знакомой. Хозяйка, Александра Степан., приняла нас на одну ночь, накормила печеной рыбой, напоила чаем, а утром проводила к своей знакомой старушке Стефаниде Порфирьевне, вдове, жившей в маленьком домике. Старушка пустила на ненадолго с условием, что купим ей дрова, что мы и сделали. Недели через две, о. диакон кладбищенского храма предложил нам квартиру у своих родственников на краю города. Комната отдельная, через сени; правда, печь разваливалась, но жить можно, и мы перешли. 7—го декабря приехала Клавдия, привезла подмогу, стало полегче, но цены невероятные. Хлеб — 300 р. пуд, картошки ни за какие деньги купить нельзя, рыба и та подорожала. В Рождественский сочельник получили багаж, достали облачение и в первый раз владыка совершил литургию. Из Гурьева владыка писал своим чадам:

Всем, всем моим о Христе Иисусе Господе нашем возлюбленным чадам, их же имена в сердце моем ношу, мир, благодать и Божие благословение.

121

Свершаю длинный и долгий путь с пересадками, утомительными стоянками. Но весь этот путь от Меленков до Москвы, от Москвы до Алма-Аты, от Алма-Аты до Уральска, предстоящий от Уральска до Гурьева на Каспийском море, есть путь дивный и незабвенный. Кратко сказать, что это есть путь чудес от чтения 150 "Богородице, Дево, радуйся"! Порою думается, что Господь нарочито и послал меня этим путем, чтобы воочию показать мне. сколь сильна пред Ним молитва Пречистой Его Матери и сколь действенно приносимое ей с верою архангельское приветствие "Богородице. Дево. радуйся!" Верую и исповедую, яко аз познах, как никогда еще, на совершаемом мною сейчас пути все тепло, всю защиту. весь покров чудного приветствия сего "Богородице, Дево, радуйся!" Это воззвание в самых непроходимых местах пролагало мне углаженную дорогу с верными моими спутниками, в безвыходных обстоятельствах давало выход, располагало нерасположенных ко мне. злые сердца неоднократно умягчало, а несмяг-чавшиеся и обжигало, и посрамляло. Яко изче-зати им. яко дым.

Архангельское приветствие "Богородице, Дево, радуйся!" при полной беспомощности вдруг подавало неожиданную помощь и. притом, с такой стороны, откуда и невозможно было никак ее ожидать, не говорю уже о внутреннем мире среди бурь, о внутреннем устроении при окружающем неустройстве от сего приветствия архангельского. праведно движимый гнев Божий оно от главы нашей отстраняет и самый приговор Судии-Сердце-

122

вед на отменяет. О, великое дерзновение! О, страшное заступление! Из огня страстей изымает, со дна падения горе к небесам восхищает. Ограждайте же себя чаще и усерднее, деточки мои милые, сею стеною нерушимою, оградою сею неразоримою "Богородице, Дево, радуйся!" С сею молитвою никак не погибнем, в огне не сгорим, в море не потонем. Если же сатана, ненавидящий нас, и запнет нас на пути нашем и сшибет нас, то и тогда архангельское приветствие воссылая, воспрянем, восстанем добре, затемненные просветлимся, больные душой исцелимся, загрязненные грехом очистимся и убелимся, яко снег чистотою "высшей небес и чистейшей светлостей солнечных". Мертвые, убитые страстьми, воскреснем, оживем и в восторге духа возопием: Христос воскресе! Воистину воскресе!

Зиму прожили в скудости и нищете. Казалось, Господь оставил нас. Но после Пасхи, на "Живоносный Источник" — милости Божий: нам с почты привезли телегу посылок. Сразу — 22 посылки.

В середине лета — опять посланец из НКВД. Велел немедленно собираться, а мне сказал: "Вы приходите в 6 час. вечера на пристань, поедете вместе, куда, я сказать не могу". Новый удар тотчас сказался на здоровье владыки. Снова приступы сердца и печени. Я просила оставить его дома до парохода, но — бесполезно.

123

Проводила до НКВД. В полдень принесла обед, но он от скорби и болезни не ел. Владыку вывели ко мне, на нем не было лица: "Меня Поместили в камеру без окон, 45" жары, я чуть не умер от духоты", — сказал он.

На пароходе дали каюту и приставили конвоира. Я была тут же, здесь хоть дышать Можно было... Тихо шел пароход, то и дело садился на мель, река не судоходная, наносы песка преграждали путь. Пассажиры впали в уныние. Заболел матрос тифом и умер у нас на руках. Началась паника. Ехали 6-ой день. Наконец, пароход совсем остановился, едва преодолев от Гурьева 300 км. Конвоир пошел в ближайшее селение, снесся с начальством, раздобыл лошадь, посадил владыку, а мы пешком за лошадью. Прибыли в деревню. Провели в ней сутки. А после — машиной в Лбищи. В Лбищах конвоир увел владыку в НКВД, а я одна осталась на площади. Через час за мной пришел конвоир. В НКВД сказали: "Будьте во дворе со своим отцом. Вы свободны, можете сходить на базар". Во дворе я увидала владыку. Он сказал, что будем ждать машину, но куда, не говорят.

Жара невыносимая. Владыку всего облепили блохи. Отвернула рукав рубашки, все усыпано блохами. Снять белье — негде, терпеть — нет сил. В изнеможении он уснул на лавке.

Конвоир принес кусок хлеба. "Отец, я тебе принес хлеба", — сказал он, но владыка дре-

124

мал. Я хотела взять хлеб, чтобы не будить больного и усталого изгнанника — конвоир непременно хотел сам его порадовать и, добудившись, наконец, торжественно отдал хлеб. "Очень благодарен, очень благодарен", — отвечал владыка. Тут стали и другие энкаведисты заботиться. Один юноша вынес стул, его мать — кусочек ватрушки за упокой мужа, Александра, бывшего бухгалтера НКВД, умершего от туберкулеза. "Царство ему небесное. Господи, упокой его душу", — помолился владыка. Начальник в бинокль издали наблюдал за важным узником.

Ночевать нам позволили под навесом, в помещении нечем дышать. Выделили две телеги вместо кроватей: одну — для владыки, другую — для меня. Я сразу заснула. И вдруг кто-то в бок толкает, а это — свиньи огромные трутся о колеса и телегу качают... Четыре конвоира ночью стерегли наш приют в хлеве. Там провели мы две ночи. Наконец, приехал грузовик. Посадили в него с конвоирами и повезли. "Куда нас везут?" — спросил владыка. "В Уральск на жительство", — ответили. "Как на жительство? И там оставят?" — удивились мы. "Да, оставят. Вас переводят из Гурьева в Уральск". Спасибо и на том: а то мы и не знали, что ждет нас.

В час ночи наш грузовик остановился - возле крыльца НКВД Уральска. На нас наставили винтовки, но в ответ на пароль конвойных впустили во двор.

125

Утром владыку вызвали к начальнику. Важный, в белом кителе, начальник сообщил, что ему определено проживать на вольном поселении и являться каждые 5 дней. Тут же дали Клавдии телеграмму в Гурьев и адрес и стали ее дожидаться.

Итак, 19 июля, в день памяти преп. Серафима, началась новая жизнь в Уральске. Маленькая хатка с перевернутым кверху дном чугуном вместо трубы — новая наша обитель. Келия — церковь опять обустроилась. Возобновились богослужения. Вскоре в Уральск также по приказу перевели о. Александра, но с тем условием, что он будет осведомителем. "Епископ Серафим вам доверяет, вы должны нам все о нем сообщать". "Я на это не способен", — ответил преданный и смиренный духовный сын.

Поселился он в центре Уральска, каждую регистрацию встречался с владыкой и провожал его почти до дома. Дорогой о. Александр и владыка тепло беседовали и исповедовались друг другу.

В НКВД владыке говорили: "Не знаем, оставят ли вас здесь". Мы стали уже привыкать к непрочности нашей жизни, к скитаниям: за год четыре города...

Вскоре по приезде в Уральск владыка заболел малярией. Весной 1934 г. малярия здесь в полном разгаре. На кладбище несли

126

гроб за гробом, иногда до 12 гробов ежедневно, — и все мимо наших окон.

Мы подали ходатайство переменить место ссылки, но прошла осень, наступила зима, а ответа не было. В Крещенский сочельник владыка готовился к водосвятию. Вдруг резкий стук. Отворяем. Стоит человек в форме. "Вам повестка: немедленно явиться в НКВД. Вас отправляют в 24 часа в Омск".

Через два дня, в трескучий 35-ти градусный мороз мы выехали из Уральска, на новое поселение, но, к счастью, — через Москву. На Павелецком вокзале встретили владыкины добрые детки. Наутро собрались причаститься. Помолившись и утешившись, все сели у владыкиных ног. Он поучал с любовью теплой и отеческой. А вечером уже выезжали с Ярославского вокзала в Омск.

В середине зимы 1935-го года прибыли в Омск. Опять неустроенность, опять скитания. Но ведь "на всяком месте" владычество Божие, и на всяком месте есть верные рабы Его. Старичок возле церкви сказал: "Идите на угол Гусарской и Сиротской. Спросите Анну Митрофановну. Она приютит".

Анна Митрофановна оказалась приветливой, разговорчивой. Предложила обставленную комнату с двумя иконостасами, сказала: "Эта комната владыке. Годится ли для такого лица?". Но всего пять дней пробыли в Омске. В НКВД приказали немедленно выехать в Ишим.

127

В Ишиме квартира из двух отдельных комнат, точно ожидала нас. Хозяин, старичок, Александр Павлович, много не торговался, не смутился тем, что архиерей ссыльный. Сразу предложил переходить на жительство. Прежде всего владыка, как всегда, позаботился об устройстве домашней церкви. Над Треугольным столиком для Божественной литургии Лик страждущего Христа в терновом венце, икона Умиление Пресвятой Богородицы. Опять налаживалась церковная жизнь. Вскоре приехали и духовные чада.

Пасха прошла, наступило лето. Срок кончился, но бумага на освобождение пришла лишь осенью. На вопрос, где он выбирает место жительства (минус 6 городов), владыка ответил, что решил остаться в Ишиме. Так далекий сибирский город приютил у себя архипастыря Дмитровского. Покровителем этого города почитался св. Иоанн Тобольский, много писавший о воле Божией и о Его Промысле.

Жизнь снова потекла тихо. Владыка говорил: "Хочу о схиме подумать". Частые его болезни, сердечные приступы наводили на мысль о возможности близкого и внезапного конца. "Кто-то меня будет отпевать?", — говаривал владыка. Смерть брата Мих. Ив. еще сильнее напомнила о приближении исхода из этого мира. "Я остался один из семьи, теперь моя очередь", — говорил владыка и даже сам себе совершил отпевание. Еще в

128

Уральске он получил письмо от о. Николая Даниловского, священника Дмитровской епархии: "Владыка, — писал тот, — ваша схима — ваши болезни".

С Рождества 1936 г. из Москвы стали доходить особенно тревожные вести: взяли много пастырей. 1-го апреля 1937 г. — владыку Арсения.

В Духов день после литургии владыка Серафим удалился к себе в уединение, читал Священное Писание. Он позвал: "Нюра, пойди сюда". Со скорбною душою подошла она. "Вот какие дивные слова мне открылись Премудрого Соломона: "Премудрость вечна, премудрость сотворила человека, человек рождается с плачем, плач через все житие его"... Это гимн премудрости — надо заучить его наизусть, — восторженно говорил владыка. А вот я и тебе открою: "Услышит Тя Господь в день печали", — вот тебе открылось", — сказал владыка. - Боже, и так мрак и печаль, неужели еще ждет печаль?! Как сжалось мое сердце... Господи, могла ли я думать, что печаль даже до ада ждет меня, воистину с пророком Давидом много раз душа моя глаголет: "до ада приблизися душа моя".

С осени от хозяина потребовали сообщать, если заметит какие-нибудь признаки сборов к отъезду. В последнее время владыке шагу нельзя было ступить без присмотра.

129

10 июня, в день святителя Иоанна Тобольского, после всенощной, совершив вечерние правила, владыка удалился к себе, оправлял лампаду перед образом Спасителя своего Терноносного, когда духовная дочь Клавдия с тревогой постучала к нему: "Владыка, идут из НКВД". Начался обыск. Все проверили, все перевернули, но святынь не тронули. "Вы пойдете с нами" — сказали владыке. Нюра принялась кричать. Ей пригрозили: "Если не замолчите, мы заставим вас замолчать". Вызвали лошадь, посадили владыку и увезли. Это было 5 час. утра 11 июня 1937 г.

Мрачное красное кирпичное здание Ишимской тюрьмы за сплошным высоким деревянным забором стало последним пристанищем епископа Дмитровского Серафима.

В ту страшную скорбную ночь с 10 на 11 ию ня в Ишиме арестовали всех лиц, носящих или ранее носивших духовный сан. Всего числом — 75. Тут были и сергианцы, и обновленцы, и расстриженные. Вскоре из тюрьмы дошли скорбные вести, - что владыка еле жив. К приступам сердца и печени прибавилось тяжелое кишечное заболевание. Духовным чадам разрешили свидание, но сказали при этом: "Прощаетесь навсегда. Больше вы никогда его не увидите".

Епископу Дмитровскому Серафиму (Звездинскому) вынесли приговор: "10 лет без права переписки". Это означало — расстрел.

130

131

О ПОСТРИГЕ

(письмо 1908 г.)

Дорогой, родной мой брат! Христос посреде нас!

Только что получил твое теплое, сердечное письмо, спешу ответить. Та теплота, та братская сердечность, с которыми ты пишешь мне, до глубины души тронули меня. Спасибо тебе, родной мой, за поздравления и светлые пожелания. Ты просишь, чтобы я поделился с тобой своими чувствами, которыми я жил до времени пострижения и последующее святое время. С живейшей радостью исполняю твою просьбу, хотя и нелегко ее исполнить. Как выражу я то, что переживала и чем теперь живет моя душа, какими словами выскажу я то, что преисполнило и преисполняет мое сердце. Я так бесконечно богат небесными, благодатными сокровищами, дарованными мне щедро-дарительною десницею Господа, что правда и .не в состоянии сосчитать и половины своего богатства. Монах я теперь. Как это страшно, непостижимо и странно! Новая одежда, новое имя, новые, доселе неведомые, никогда неведомые думы, новые, никогда не испытанные

132

чувства, новый внутренний мир, новое настроение, все, все новое, весь я новый до мозга костей. О, какое дивное и сверхъестественное действие благодати! Всего переплавила она меня, всего преобразила. Пойми ты, родной, меня, прежнего Николая (как не хочется повторять мирское имя!) нет больше, совсем нет, куда-то взяли и глубоко зарыли, так что и самого маленького следа не осталось. Другой раз силишься, силишься представить себя Николаем — нет, никогда не выходит, воображение напрягаешь до самой крайности, а прежнего Николая так и не вообразишь. Словно заснул я крепким сном... Проснулся, и что же? Гляжу кругом, хочу припомнить, что было до момента засыпания, и не могу припомнить прежнее состояние, словно вытравил кто из сознания, на место его втиснув совершенно новое. Осталось только настоящее — новое, доселе неведомое, да далекое будущее. Дитя, родившееся на свет, не помнит ведь своей утробной жизни, так вот и я: пострижение сделало меня младенцем, и я не помню своей мирской жизни, на свет-то я словно только сейчас родился, а не 25 лёт тому назад. Отдельные воспоминания прошлого, отрывки, конечно, сохранились, но нет прежней сущности, душа-то сама другая. Я-то мое другое, дух другой, уж не я. Расскажу тебе, как постепенно благодать Божия вела меня к тому,,.что есть теперь. Это воспоминание полезно и мне самому, ибо под-

133

крепит, ободрит и окрылит меня, когда мир, как говоришь ты, соберется подойти ко мне.

Я писал тебе, что внутреннее решение быть иноком внезапно созрело и утвердилось в душе моей 27 августа. 4 сентября я словесно сказал о своем решении преосвященному ректору, оставалось привести решение в исполнение. Решение было — не было еще решимости — нужно было подать прошение. И вот тут-то и началась жестокая кровавая борьба, целая душевная трагедия. Подлинно было "стеная и трясьшся" за этот период времени до подачи прошения. А еще находятся такие наивные глупцы, которые отрицают существование злых духов. Вот, если бы пришлось им постригаться, поверили бы тогда. Лукавый не хотел так отпустить меня. И — о, что пришлось пережить, не приведи Бог! Ночью неожиданно проснешься, бывало, в страхе-и трепете. "Что ты сделал, — начнет нашептывать мне, — ты задумал быть монахом? Остановись, пока не поздно". И борешься, борешься... Какой-то страх, какая-то непонятная жуть сковывает всего, потом в душе поднялся целый бунт, ропот, возникла какая-то бесовская ненависть к монахам, к монашеским одеждам, даже к Лавре. Хотелось бежать, бежать куда-то далеко, далеко... Борьба эта сменялась необыкновенным миром и благодатным утешением — то Господь подкреплял в борьбе. Эти-то минуты мира и благодатного утешения я и назвал

134

в письме к тебе: "единственные, святые, дорогие, золотые минуты", а о минутах борьбы и испытания я умолчал тогда. 6 сентября я решил ехать в Зосимову пустынь к старцу, чтобы испросить благословение на подачу прошения. Что-то внутри не пускало меня туда, силясь всячески задержать и остановить. Помолился у Преподобного... и поехал. Беру билет, и только хотел садиться в вагон, вдруг из одного из последних вагонов выходит Т. Филиппова и направляется прямо навстречу ко мне. Подумай, никогда, кажется, не бывала у Троицы — индифферентка, а тут вот тебе, приехала и именно в такой момент! Я не описываю тебе, что было со мною, целый рой чувств и мыслей поднялся в душе: хотелось плакать, одна за одной стали проноситься светлые, нежно-ласковые картины семейной жизни, а вместе с тем и мрачные, страшные картины монашеского одиночества, тоски и уныния... О, как тяжко, тяжко было! И был момент, когда я хотел (с болью и покаянным чувством вспоминаю об этом) отказаться от своего решения, подойти к ней и поговорить. И, о, конечно, если бы не благодать Божия поддерживающая, я отказался бы от своего решения, ибо страшно было. Но нет — лукавый был посрамлен. Завидя, что Т. Ф. подходит по направлению ко мне и так славно, участливо посматривает на меня, я поспешил скорее войти в вагон и там скрылся, чтобы нельзя было видеть ее. Поезд тронулся.

135

В Зосимовой пустыни старец много дивился и не велел больше медлить с прошением. "Иначе, — сказал он, — враг и еще может посмеяться". Так с помощью Божией я одержал блестящую победу в труднейшей борьбе. Теперь глупостью непролазною, пустяком, не стоящим внимания, кажется мне то давнее увлечение. 10 сентября я подал прошение. 26 сентября назначен день пострига. ' Быстро, пронеслось время от 10 до 26. В этот период времени я так чувствовал себя, как будто ожидал приближения смерти. Со всем мирским прощался и со всеми прощался, и со мною прощались. Ездил в Москву на один день, прощался с нянькой и со всеми знакомыми. Словом, все чувства умирающего: и тревога, и недоумение, и страх и в то же время — радость и мир. И чем ближе становился день пострига, тем сильнее замирало сердце и трепетала и тревожилась душа, и тем сильнее были благодатные утешения. Знаешь ведь: "Чем ночь темней, тем ярче звезды", так "чем глубже скорбь, тем ближе Бог".

Наконец, настал он, этот навеки благословенный и незабвенный день, 26 сентября. Я был в Зосимовой пустыни. В 5 часов утра я должен был ехать в Посад. В 4 часа я вместе с одним Зосимовским братом вышел из гостиницы и направился на конный двор, где должны были заложить лошадей. Со мной ехал сам игумен пустыни о. Герман. Жду... кругом дремлет лес. Тихо, тихо... Чувствуется, как

136

вечный покой касается души, входит в нее, и душа, настрадавшаяся от борьбы, с радостью вкушает этот покой, душа отдыхает, суббот-ствует. Вот показался и великий авва, седовласый, худой, сосредоточенный, углубленный, всегда непрестанно молящийся. Мы тронулись. Так подъехали к станции, и поезд понес нас в Посад. В Посаде был я в 7 часов утра. Пришел к себе в номер (не в больнице теперь, а близ ректора), немного осмотрелся и пошел на исповедь. Исповедь такая подробная — все, вся жизнь с 6-летнего возраста. После исповеди отстоял Литургию, пришел к себе, заперся и пережил то, что во всю жизнь, конечно, не придется уже пережить, разве только накануне смерти!

Лаврские часы мерно, величаво пробили полдень. Еще 6-7 часов, и все кончено — постриг. О, если бы ты знал, как дорога мне была каждая минута, каждая секунда! Как старался я ни одной минуты не потерять — напрасно, а заполнять время молитвой, или чтением св. Отцов. Впрочем, чтение почти не шло на ум. Перед смертью, говорят, человек невольно вспоминает всю свою прошлую жизнь. Так и я: картины одна за другой потянулись в моем сознании: мои ..увлечения, моя болезнь, папа ласковый, нежный, любящий, добрый, потом припомнилось: тихо мерцала лампадка... Ночь.. Я в постели — боль кончилась, исцеленный сижу я, смотрю на образ Серафима. Потом, потом... Так же мерцала

137

лампада, больной лежал родной отец, умираю щий, а там гроб, свечи у гроба, могила, сестра, ты, все, все всплыло в памяти. И что чувствовал я, что пережил... О, Богу только известно; никогда, никогда, ни за что не поймет этих переживаний гордый самонадеянный мир.

В 3 часа пришел ко мне ректор, стал ободрять и утешать меня, затем приходили студенты, некоторые прощались со мною, как с мертвецом. И какой глубокий смысл в этом прощании: то, с чем простились они, не вернется больше, ибо навеки погребено. С 4 часов началось томление души, и какое ужасное это томление, родной мой, страшно вспоминать! Какая—то сплошная тоска, туча, словно сосало что сердце, томило, грызло, что—то мрачное, мрачно-беспросветное, безнадежное подкатило вдруг, и ни откуда помощи, ни откуда утешения. Так еще будет только, знаешь, перед смертью, — то демон борол последней и самой страшной борьбой; веришь ли, если бы не помощь Божия, не вынес бы я этой борьбы. Тут-то и бывают самоубийства. Но Господь всегда близ человека, смотрит Он, как борется и едва увидит, что человек изнемогает, как сейчас же посылает Свою благодатную помощь. Так и мне в самые решительные минуты попущено было пережить полную оставленность, покинутость, заброшенность, а потом даровано было подкрепление. Вдруг ясно, ясно стало на душе, мирно. Серафим так кротко и нежно

138

глядел на меня своими ласковыми, голубыми глазами (знаешь, образок, от которого я получил исцеление). Дальше почувствовал я, как словно ток электрический прошел по всему моему телу — это папа пришел. Я не видал его телесными очами, а недоведомым чудным образом, внутренно, духовно ощущал его присутствие. Он касался души моей, ибо и сам он теперь — дух; я слышал его ласковый, ласковый, нежный голос, он ободрял меня в эти решительные минуты, говорил, чтобы не жалел я мира, ибо нет в нем ничего привлекательного. И исполнилась душа моя необыкновенного умиления и благодатной теплоты; в изнеможении упал я ниц перед иконами и как ребенок зарыдал сладкими, сладкими слезами. Лаврские часы пробили в это время 5 V2 час. Там... там... там... там... там... плавно, величаво, невозмутимо прозвучали они. Умиренный, восхищенный стал я читать Евангелие. Открыл "Да не смущается сердце ваше, веруйте в Бога, в Мя веруйте. В дому Отца Моего обители многи суть... Да не смущается сердце ваше, не устрашается... Иду и приду к вам, грядет бо сего мира князь и во Мне не имать ничесоже. Но да разумеет Я мир, яко люблю Отца и яко же заповедал Мне Отец, тако творю, восстаните, идем отсюду". t Чу... ударил колокол академического храма. А этот звук... Если бы знал ты, что делалось с душой... Потом послышался тихий стук в двери моей кельи: тук... тук... тук... отпер. Это

139

пришел за мной инок, мой друг, отец Филипп. "Пора, пойдем".

Встали мы, помолились. До праха земного поклонился я образу пр. Серафима, затем пошли. Взошли на лестницу, ведущую в ректорские покои, прошли их сквозь и остановились в последнем зале, из которого ход в церковь. В зале полумрак, тихо мерцает лампада... Дверь полуотворена, слышно, поют: "Господи, Боже мой, возвеличился еси зело, во исповедание и велелепоту облекся еси... Дивны дела Твои, Господи". Вошел я в зал, осмотрелся... Тут стоял о. Христофор, поклонился я ему в ноги, он — мне, и оба прослезились, ничего, ни слова не сказав друг другу. Без слов и так было все понятно. Потом я ©стался один, несколько в стороне стояли ширмы, за ними аналой, на нем образ Спасителя, горящая свеча. Я стою в студенческом мундире, смотрю, на стуле лежит власяница, носки. Господи, куда я попал? Кто*, что я? (помнишь, папа говорил?). Страшно, жутко стало... Надо было раздеваться. Все снял, остался в чем мать родила, отложил ветхого человека, облекся в нового.

В власянице да в носках стоял я всенощную за ширмами, перед образом Спасителя. С упованием и верою взирал я на Божественный лик, и Он, кроткий и смиренный сердцем, смотрел на меня. И хорошо мне было, мирно и отрадно. Взглянешь на себя: весь белый стоишь, власяница до пят, один такой ни-

140

чтожный, раздетый, необутый, в сознании этого ничтожества, этой своей перстности, ринешься ниц, припадешь, обхватишь голову руками и... так лежишь... и исчезаешь, и теряешься, и утопаешь в Божественном... "Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас". Мерными, величавыми какими-то торжественными шагами приближался ко мне сонм иноков в клобуках... в длинных мантиях, с возженными свечами в руках подошли ко мне. Я вышел из-за ширмы и меня повели к солее, где на амвоне стоял у аналоя с крестом и Евангелием преосвященный ректор. "Объятие Отчие отверсти мне потщися" тихо, меланхолически, грустно пел хор. Едва вошел я в притвор, закрытый мантиями, как упал ниц на пол — ниц в собственном смысле, лицом касаясь самого пола, руки растянув крестообразно... потом... потом... не помню хорошо, что было... все как-то помутилось, все во мне пришло в недоумение. Еще упал, еще... вдруг, когда я лежал у амвона, слышу: "Бог Милосердный, яко Отец чадолюбивый, зря твое смирение и истинное покаяние, чадо, яко блудного сына приемлет тя кающегося и к Нему от сердца припадающего". Преосвященный подошел ко мне и поднял меня. Дальше давал всенародно перед лицом Бога великие и трудные иноческие обеты. Потом облекли меня в иноческие одеяния, на рамена мои'-надели параман, черный с белым крестом, а кругом его напи-

141

саны страшные и дивные слова: "Аз язвы Господа моего Иисуса Христа на теле моем ношу". Порою так сильно, так реально дают ощущать себя эти слова. Надели на грудь деревянный крест, "во всегдашнее воспоминание злострадания и уничижения, оплевания, поношения, раны, заушения, распинания и смерти Господа Иисуса Христа", дальше надели подрясник, опоясали кожаным поясом, облекли в мантию, потом в клобук, и на ноги мои дали сандалии, в руки вручили горящую свечу и деревянный крест. Так погребли меня для мира! Умер я и перешел в иной мир, хотя телом и здесь еще. Что чувствовал и переживал я, когда в монашеском одеянии стоял пред образом Спасителя, у иконостаса с крестом и свечой, не поддается описанию. Всю эту ночь по пострижении провел в храме в неописуемом восторге и восхищении. В душе словно музыка небесная играла, что-то нежное-нежное, бесконечно ласковое, теплое, необъятно любвеобильное касалось ее, и душа замирала, истаевала, утопала в объятиях Отца Небесного. Если бы в эти минуты вдруг подошел бы ко мне кто-нибудь и сказал: "через два часа вы будете казнены", я спокойно, вполне спокойно, без всякого трепета и волнения пошел бы на смерть, на казнь и не сморгнул бы. Так отрешен был я в это время от тела! И в теле или вне тела был я — не вем. Бог весть! f За литургией 27 сентября приобщался Святых Тайн. Затем старец отвез меня в Гефси-

142

манский скит. Тут я 5 суток безвыходно провел в храме, каждый день приобщаясь Св. Христовых Тайн. Пережил, передумал за это время столько, что не переживу, наверное, того и за всю последующую жизнь. Всего тут было: и блаженство небесное, и мука адская, но больше блаженства. Кратко скажу тебе, родной мой, о моей теперешней новой, иноческой жизни, скажу словами одного отца Церкви — инока: "Если бы мирские люди знали все те радости и душевные утешения, кои приходится переживать монаху, то в миру никого бы не осталось, все ушли бы в монахи, но если бы мирские люди наперед ведали те скорби и муки, которые постигают монаха, тогда никакая плоть никогда не дерзнула бы принять на себя иноческий сан, никто из смертных не решился бы на это". Глубокая правда, великая истина... 22 октября я рукоположен в сан иеродиакона, и теперь каждый день служу литургию и держу в своих недостойных руках "Содержащего вся" и вкушаю бессмертную Трапезу. Каждый день праздник для меня...

О, какое счастье и какой в то же время великий и долгий подвиг! Вот тебе, родной, мои чувства и переживания до пострига и после. Когда я сам все это вспоминаю, что произошло, то жутко становится мне: если бы не помогла благодать Божия, не вынес бы я этого, что пережил теперь. Слава Богу за все!

Октябрь 31. 1908 г. Сергиев Посад

143

ПУТЬ АРХИЕРЕЙСКИЙ

слово при наречении во епископа

(20.12.1919)

Во имя Отца и Сына и Св. Духа!

"Христос, оставил нам образ да последуем стопам Сего. сего ради да течем на предлежащий нам подвиг, в.шрающе на Начальника и Совершителя веры Иисуса. Архиерея Великого, прошедшего небеса ".

(I Петра 2. 21; Квр. 13. 1, 2. 4)

Святители Божий, Ангелы церквей Христовых, Бога Триипостасного, "неисповедимою благостью и богатым промыслом" (6 свят, молит, на веч.), святейшего и чадолюбивей-шего отца нашего Патриарха изволением, Бо-гомудрых святителей Богомудрым советом аз, недостойный, призываюсь ныне к служению архиерейскому, призываюсь "к почести вышнего звания Божия во Христе Иисусе" (Филипп. 3, 14).

В предпразднество Рождества по плоти, Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа предпразднествую архиерейство свое, в день памяти священномученика Игнатия Бого-

145

носца готовлюсь стать носителем великой благодати архиерейской. В сей священный для меня час и достопамятный день, о чем скажу и о чем возглаголю? С чего начну слово мое? С чего? Дабы не услышать из уст Божественной Истины того же упрека, который обращен был к девяти, "не десять ли очистишася, да девять где?" Како не возвратишася воздати славу Богу", но дабы уподобиться тому, который "видев, яко исцеле, возвратися, славя Бога и паде ниц при ногу Его, хвалу Ему воздая" (Лк. 17, 15-18), и я с ним возвра-щуся назад, мысленным взором взираю на путь, мною уже пройденный. Взираю... и видя чудно благодеящую мне на сем пути десницу Божию, такожде "славя Бога, падаю ниц при ногу Его, хвалу Ему воздая". Славою и хвалою слово мое предначинаю "от избытка сердца" (Мф. 12, 34), аще восклицаю гласом евангельским и глаголом пророческим: "исповедаю тися, Господи, Отче небес и земли, яко Ты влек меня и я увлечен. Ты сильнее меня и превозмог... И был в сердце моем как бы огонь горящий, заключенный в костях моих, и я истомился, удерживая его и не мог (Мф. 11, 25; Иерем. 7, 9). Ты влек меня, Господи, к служению Тебе и гласом хлада тонка, тихим веянием ветра "благодати Твоея", влек и бурею земною, вихрем крепким (3 Цар. 19; 11, 19). Вихрем крепким и бурею земною, влек ты меня, когда я сопротивлялся влечению Твоему, со страхом и трепетом повиновался

146

Тебе. Ты влек меня к служению Тебе с самых юных годов, влек через дивные, сладчайшие, умилительные, древние напевы, среди которых я вырос. Влек через Божественную литургию, стоя за которой еще в юности, я всегда распалялся сердцем: "Твоя от Твоих Тебе приносити". Влек через доброшумный благовест колоколов Лавры Сергиевой, под кровом которой 4 года воспитывался я в Академии. Влек через чудодейственную, цельбоносную раку мощей Сергия Преподобного, приходя к которому и челом моим к нему припадая, я всякий раз слышал внутри меня сильный призыв: "Иди, служи Христу"... Влек Ты меня к служению Тебе чрез знакомство со многими духовно настроенными иноками, примером жизни своей заставлявшими меня "иноческого жития правила принимать и с любовью лобызать". Влек Ты меня особенно через одного святителя-инока, отсутствующего здесь телом, но верою присутствующего сейчас со мною духом, который ежедневным, огнепла-менным служением Божественной литургии углублял всегда мой ум в глубочайший смысл Жертвы Безкровныя, заставляя трепетать и воздыхать мое сердце, воздыханиями неизглаголанными, заставлял повергаться меня ниц, перед неисповедимым величием сего таинства странного и преславного. Завершил Ты влечение мое к служению Тебе, Господи, через старца-затворника, в обители Зосимовой подвизающегося, который властным и реши-

147

тельным, полным благодати словом своим окончательно исторг меня из мира. Так влек Ты меня гласом хлада тонка. А когда я дерзнул сопротивляться Тебе, послал Ты мне болезнь лютую, от которой восстать живым я не чаял, будучи приговорен к смерти двумя врачами: гомеопатом и аллопатом. И когда врата смерти раскрылись уже предо мною, предстал у одра болезни моея врач небесный, чудно меня исцеливший, и в память чего и воспет был святый сей в песнях духовных покойным отцом моим, протоиереем Иоанном. Так влек Ты меня и бурею земною! "Исповедую благодать, проповедую милость, не таю благодеяния" (из молитвы вел. освящения воды). И не отступил еси Ты, все творя и Себе меня влача, дондеже и на высоту архиерейства привлек мя еси. Ей, Отче, яко тако бысть благоволение пред Тобою" (Мф. 11, 26).

И се ныне стою пред высотою архиерейской. Восходя на нее, хочу рассмотреть, что такое за высота эта, из каких сторон она слагается? Восхожу и вижу на высоте сей св. Григорием Богословом начертано, как бы огнем горящие, сии слова: "Завидная и опасная высота!" Так две стороны, две дороги... два пути указывает в архиерействе вселенский учитель: один путь — завидный, другой

— опасный; один — по-видимому — радостный и просторный, другой — исполненный скорби и тесноты. Первый — внешний, второй

— внутренний. Смотрю на первый — завид-

14'8

ный и вижу то, что всем и каждому видно в епископе: вижу встречи... поклонения, обоняю воню благоухания дыма кадильного... слышу пение и лики "Достойно есть", "Исполла эти деспота", "Да возрадуется душа твоя", вижу облачение... горе подъятые руце с дикирием и трикирием... Слава... слава... честь... честь... Завидная высота, вожделенная! Но ни на этой чести и славе, ни на этих встречах, поклонениях, ни на этих ликах, ни на этой внешней, видимой всем стороне архиерейства, останавливаюсь я своим вниманием. В наши скорбные и тяжкие дни видная для меня становится вторая, далеко не всем видная сторона архиерейства, второй тернистый путь его. Смотрю на этот второй путь и вижу на нем то же, что видел некогда ветхозаветный пророк, и, видя, со страхом воскликнул: "Кто сей исходящий от Эдома в червленых ризах от Восора, столь величественный в одежде Своей, выступающий в полноте силы Своей? "Аз есмь, изрекающий правду, силен еже спасати". "Почто убо червлены ризы Твоя и одежды Твоя, как от топтания в точиле?" "Аз, глаголет, един истоптах точило, и из народов никого не было со мною" (Исайя 63, 1—3). За Сим, от Эдома исходящим, за Сим Архиереем Великим, прошедшим небеса (Евр. 4, 14) и следует сейчас мысль моя, сердце мое, все существо мое, дабы видеть истинный, подлинный путь архиерейский, Сим Архиереем Великим проложенный. "Владыко мой Гос-

149

поди, Архиерею преславный, Учителю, где живеши?", - вопрошаю Его с Андреем и Иоанном, и слышу ответ Его: "Прииди и виждь" (Иоанн. 1, 38-39). Се по глаголу Твоему прихожу и хочу видеть архиерейство Твое: кое оно, Кое величие его, кая слава его, кая честь его? Нарекаемый ныне во архиерея, хочу видеть Наречение Великого Архиерея Иисуса: како и где бысть оно? Облекаемый ныне в светлый чин архиерейский, хочу видеть и светлость Архиерея Иисуса, встречу Ему оказанную, облачение Его Архиерейское... Хочу слышать: "Да возрадуется душа Твоя", "Исполла эти деспота". Ему пение. Кое это есть? Восходя ныне на кафедру архиерейскую, хочу видеть и ту кафедру, на ней же стояше нози Сего Великого Архиерея Иисуса... Хочу видеть и первую Архиерейскую резолюцию, Сим Архиереем начертанную... хочу видеть... И что же вижу? О, смущается дух, трепетом священным объемлется, исполняется и переисполняется сердце... Вижу прежде всего наречение Его: Глубокая ночь... Гефсиманская весь... Дремлющий масличный сад... Петр, Иаков и Иоанн... и "яко вержением камене" (Лк. 22, 41) Иисус, от них отошедший..." Да, святители Божий, здесь именно, в Гефсиманской веси свершилось первое наречение Новозаветного Архиерея, здесь, именно в Гефсиманском саду, десница Отчая ткала первый архиерейский омофор и возлагала омофор сей — заблудшее, яко овча, человечество, грехи всего

150

мира на плещи Архиерея Искупителя. И, о, посмотрите, сколь тяжел, сквль невыносим омофор сей для Самого Богочеловека... Вижу, как под тяжестью его сгибаются Божествен-ныя рамена... Вижу, как под бременем его, Архиерей Иисус, "поклонь колена" (Лк. 22, 41), "паде на лице Свое" (Мф. 26, 39), "паде на земли" (Мк. 14, 35). Вижу, как возложивши омофор сей на плеща Свои, Возложивший "начат ужасатися, скорбети и тужити" (Мф. 26, 37; Мр. 14, 42). Слышу и самые скорбные глаголы Его, из глубины сердца болящего исходящие: "Прискорбна есть душа Моя до смерти", "Пождите, будите зде и бдите со Мною" (Мф. 26, 38; Мр. 14, 34). Таинственное страшное наречение! Наречение: "с воплем крепким, со слезами" (Евр. 5, 7); наречение с мольбою: "Отче Мой, аще возможно есть, да мимо идет чаша сия" (Мф. 26, 39), наречение, потребовавшее явления ангела "с небеси", укрепляющего Нарекаемого. Се наречение Архиерея Иисуса!

Хочу видеть и первую встречу, оказанную Сему Архиерею, Гефсиманский омофор на Себя подъявшему. "Прииди, — глаголет, — виждь!" Что же вижу? Вижу, яко "Иисусе изыде со учениками Своими на он пол потока Кедрска, идеже бе вертоград", а Иуда прием спиру и от архиерей и фарисей слуги, прииде там со светилы и свещами и.с ним народ мног со оружием и дрекольми". (Иоанн. 18, 1-3; Мр.

151

14, 43). Какая торжественная пышная встреча Архиерею архиереев: "Иуда... слуги архиерейские и фарисейские... народ мног... Свети-лы и свещи... се, дикирий и трикирий Архиерея Иисуса!" "Оружие и дреколья" — се рипи-ды Его! Что же? И под руки, в знак чести, взяли Его, как обычай есть оказывать честь архиереям. Да, взяли: "они же возложили руце свои на Него и яша Его... Емша же Его ведоша" (Мр. 14, 26; Лк. 22, 54). Се встреча архиерея Иисуса! Хочу видеть и митру, и посох, и облачение Его. "Прииди, — глаголет, — и виждь". Что же вижу? Вижу, "яко воини сплетше венец <3т терния, возложиша и трость в десницу Его". (Иоанн 19, 1; Мф. 27, 29). Трость... какой драгоценный посох в руках Архиерея Иисуса! Багряная риза... Какое великолепное на Нем облачение! Терновый венец... Какая блестящая митра на Главе, главе Церкви не-' бесной и земной — митра, вместо бриллиантов каплями крови украшенная!.. Хочу слышать, како пели и "да возрадуется душа Твоя" в слух Архиерея Иисуса. Что же слышу? Слышу: "И поклоньшеся на колену перед Ним, ругахуся Ему, глаголюще: "Радуйся, Царю Иудеский!" (Мф. 27, 29). Се "да возрадуется душа Твоя Архиерее Иисусе! Хочу слышать: "Исполла эти деспота" Ему петые. Слышу их: "Егда же ви-деша Его архиереи и слуги прилежах гласы великими, излиха возопиши глаголюще: распни, распни Его". (Иоанн 19, 6; Лк. 23, 23; Мр. 15, 14). Какое дружное единодушие, какое гро-

152

могласное "Исполла эти деспота" Архиерею

Иисусу!

Хочу далее видеть и ту кафедру, на ней же стоясте пречистые нози Его. "Прииди, —глаголет, — и виждь". Что вижу? Вижу две кафедры, на них же стоял Архиерей Иисусе. Одна, на которой стоял Он в архиерейском облачении Своем облаченный, другая, на которой стоял Он совсем разоблаченный. Первая, о ней уже писано есть сице: "Пилат изведе вон Иисуса и седе на судищи, на месте, глаголемое Лифостротон, еврейски же Гавва-фа... Изыде же сюда и Иисусе, нося терновый венец и багряну ризу" (Иоанн 19, 13). Лифостротон... Гаввафа... Се — первая кафедра, на ней же стоял Архиерее Иисусе, тако облаченный! Вторая кафедра, о которой пишется еще: "И пришедше на место, нарицаемое Голгофа, еже есть краниево, лобное место" (Мф. 27, 33; Мр. 15, 22). Лобное... краниево место, Голгофа — се вторая кафедра, где разоблачили Архиерея Иисуса, "разделиша ризы Его, вергше жребия" (Мф. 27, 35). Се, на сей Голгофской кафедре вижу Архиерея Иисуса, благословляющим люди Своя десницею и шуйцею на кресте распростертыми! Се на сем алтаре крестном вижу Архиерея Иисуса, Кровию Своею пишущим и первую архиерейскую резолюцию: "Отче, отпусти им, не ведят бо, что творят" (Лк. 23-34).

Се благословение и резолюция Архиерея Иисуса! Святители Божий! Се путь архие-

153

рейский, Архиереем Великим указанный и проложенный! Три главных стези на пути сем видны. Первая стязя, на которой написано: самоотвержение; вторая стезя, на которой написано: крестоношение; третья стезя, о которой вопиет евангельский Иоанн Богослов: "возлюби своя сущия в мире, до конца возлюби их" (Иоанн 13, 1) — любовь необъятная. Из самоотвержения, крестоношения и любви сотканы и все одежды архиерейские Архиерея Иисуса; из сего же и в сем же состоит и вся слава и честь, и великолепие, и величие архиерейства Его. И, восходя на сей подвиг архиерейства, Архиерей Иисус тогда же и рек викариям Своим, слугам Своим, строителям тайн Божиих (1 Кор. 4, 1): "Се восходим в Иерусалим и Сын Человеческий предан будет в руце человеком, и осудят Его на смерть и предадут Его языком, и поругаются Ему и укорят Его и оплюют Его и дальше убьют Его" (Мф. 17, 22; Мр. 10, 33-34; Лк. 19, 22-23). И слыша о сей славе Архиерея Иисуса, "апостоли ужа-сахуся и во след идуще бояхуся" (Мр. 10, 32). Аз ли немощный, малодушный и слабый, Не убоюся, восходя ныне на сию завидную, но опасную высоту архиерейства! Аз ли не ужаснусь, вступая на путь Христов тернистый и тесный! "Трепещу, приемля огнь, да не опалю ся, яко воск и яко трава" (Кан. ко прич. 8). Трепещу, всенародно обращаюсь к Архиерею Иисусу: "Господи, с Тобою готов есть и в темницу и на смерть идти, ныне душу свою за Тя

154

положу" (Лк. 22,23; Иоанн 13, 37). Да не услышу и аз из Пречистых уст горький глагол сей: "Плоть сый — не хвалися". Душу ли твою за Мя положиши? Аминь, аминь глаголю тебе, не возгласит алектор, дондеже трикраты отвержишися Мене не ведете". (Иоанн, 13, 37-38; Лк. 22, 34).

О, святители Божий, ангелы церквей Христовых, предстаньте, явитесь мне ныне святыми молитвами вашими, яко же Архиерею Иисусу, при наречении Его в саду Геф-симанском: "Явися ангел с небес, укрепляя Его" (Лк. 22, 43), и егда прострете преподобные руки Ваша, да ими низвести на меня огнеобразную Духа благодать, вознесите тогда единодушно о мне ко Господу глас ваш молебный, да не буду я в архиерействе своем подобен тому Петру: "иже начат ротитися и клятися, яко не знаю Человека" (Мф. 26, 74), но буду подобен тому Петру, иже с дерзновением рек тем, кои ггрещением запретили ему со Иоанном проповедовать и учить о имени Иисусове, рек: "судите, справедливо ли перед Богом слушать вас более, нежели Бога? Должно повиноваться больше Богу, нежели человеком" (Деян. 4, 19; 15; 5, 29). О, облеките меня самоотвержением Иисусовым, да возмогу и аз с апостолом взывать: "злословят нас, мы благословляем, гонят нас, мы терпим, хулят нас, мы молим, мы отовсюду притесняемы, но не стеснены, мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся, низлагае-

155

мы, но не погибаем" (1 Коринф. 4, 12-13; 2 Коринф. 4, 8-9). О, укрепите меня крестоно-шением Иисусовым, да возмогу и аз с Павлом восклицать: "Мне же да не будет хвалитися, токмо о Кресте Господа нашего Иисуса Христа, им же мне мир распяся и аз миру" (Галат. 6, 14). О, вдохните в меня Духом Святым, возжгите в сердце моем любовь огнепламен-ную к Богу и будущей пастве моей, да во огне любви сей горя и пламеня, и огненный гимн апостольский выну и устами и сердцем моим пою и воспеваю: "Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч? Как написано: за Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, обреченных на заклание". Но все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас. Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни ангели, ни начала, ни силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем (Рим. 35, 39), которому со Безначальным Его Отцом и Его Пресвятым, Благим, Животворящим, Единосущным и Сопрестольным Его Духом слава, честь, держава, великолепие и поклонение во веки вся несчетные — во веки веков. Аминь.

156

ПРОПОВЕДИ

(Великая Среда 1921 г. Литургия, Дмитров/?/)

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Евангелие, которое слышали мы ныне, чудный, призывный звон колокола для всякого грешника. Нигде в Евангелии нет такого образа милосердия Божия к кающимся, такого образа возрождения, как в рассказе о грешнице. Злые страсти держали душу ее, как бы в плену демонском, много душ погубила она, разбивала и нарушала мир в семьях. Наконец, ей стала тяжела такая жизнь, тоска вселилась в душу, победы не давали радости. Вдруг она слышит о Великом Пророке, видит Его среди учеников, слышит учение Его, на ней остановился взор Его. Много глаз смотрело на нее с любовию, но в них она читала только страсть, звериное чувство, а в этом взоре она прочитала осуждение всей ее жизни, и в то же время неизреченную доброту и всепрощение. И этого взора она не могла забыть, ей хотелось еще раз увидеть Учителя, услышать Его, попросить прощения. Долго искала она Его, в одни дома она не осмеливалась, сты-

157

дилась войти, потому что о ее грехах знали все; в другие трудно было попасть, потому что ее, как презренную, отталкивали от дверей. Уже наступил вечер, когда она узнала, что Христос в Вифании, в доме Симона прокаженного. Сюда она решилась войти: ей, всеми презираемой женщине, можно было переступить порог этого дома, чтобы исповедать свои грехи всенародно, потому что прокаженные сами были отверженные, им нельзя было оставаться даже в городе, к ним боялись входить в дом. В надежде покаяния, побежала она туда, не боясь, что будут думать и говорить о ней люди. Из всех сокровищ она захватила только флакон нарда. Это было драгоценнейшее, купленное страшною ценою позора благовоние. Нард — чудное благоуханное миро такой цены, что его держали в драгоценных хрупких сосудах с узким горлышком, чтобы миро вытекало из флакона по капле. С этим сосудом вошла она в дом. Ее не испугало презрение и негодование, с которым ее встретили гости, она видела только чудного Учителя, она заметила, что его приняли не с должным почтением, что Ему не оказали самое обычное гостеприимство, не вымыли ноги, не помазана голова маслом, как было принято на востоке. Грешница, как бы привлекаемая какою-то силою, осмелилась подойти к самому ложу Христа, потому что на востоке вкушают пищу на ложах, в полулежачем положении. Взглянув в лицо Учителя,

158

грешница поняла, что ей нечего рассказывать, что вся жизнь ее уже известна Ему, вся ее темная жизнь, все ее страсти; но ей не стало страшно; напротив, она поняла, что если кто сможет простить, то только один Он, который все, все понял. Бесконечная благодарность, пламенная любовь к Милосердному охватила ее душу и со слезами раскаяния упала она к ногам Его. Эти ноги были в пыли, но ее слезы смыли эту пыль, ее волосы от сильного движения распустились, и она ими оттерла омытые ноги. Не смутили ее насмешки и негодования, она верила, что здесь спасение. Схватив свой флакон, свое сокровище почти бесценное, она стала возливать миро на голову, для которой хозяин пожалел масло, но миро вытекало медленно, по капле. Тогда она разбила хрупкий флакон и благоухающий нард струями полился и на голову, и на одежду, и ноги Сидящего. Все принесла она сюда, к ногам дивного Пророка, и свою гордость, и свою известность, не побоялась насмешки; не флакон, а душу свою она разбила, потому что бесконечная любовь загорелась в душе ее, и всю себя принесла она в жертву. И ее жертва не была отвергнута: "Прощаются тебе грехи твои многие за то, что ты возлюбила много", — услышала она. Упала к ногам Христа презренная грешница, а встала равноапостольная Мария Магдалина (потому что по преданию это именно она).

159

(Великая Пятница 1921 г., Дмитров)

У гроба покрытого язвами Христа, взирая на Его прободенные руки и ноги, на рану в ребрах Его — что хочется сказать? Хочется спросить, за какое преступление, за какую вину Он был так мучим? За что предан был на смерть не имевый, где главу преклонити? Взирая на Него, лежащего пред нами, я вспоминаю те путы, которыми Он был обвит. Много было этих пут на Нем. Но из них выделяются трое пут, возложенных на Спасителя тремя людьми: Иудою, Каиафой и Пилатом.

Посмотрим, что же за путы возложил на Христа Иуда. Он ведь был один из любимых двенадцати, ему Господь открывал все тайны Своего учения, ему дал дар чудотворения и все-таки Иуда предал, предал своего Учителя и Господа. Почему же? Всматриваясь в характер Иуды, мы отметим самую яркую особенность его: Иуда — материалист. В общине апостолов он, видимо, охотно исполняет роль казначея, и св. евангелист Иоанн прибавляет, что он был не вполне честен даже среди своих. На вечере при виде драгоценного дара жены-грешницы Иуда негодует, зачем она позволила себе такую непозволительную трату. Предавая Учителя, он спрашивает Его врагов, что мне дадите, если я

160

предам Его. Этот материализм оттолкнул его от Христа. Иуда примкнул к ученикам Господа в надежде, что явился Мессия - устроитель царства могущественного здесь на земле, царства народа Израилева, где ученики заняли бы подобающее им место, первых помощников Мессии, и вдруг этот Учитель проповедует нищету, обещает Своим последователям гонения, скорби, лишения, говорит, что Его Царство не здешнее — понятно разочарование Иуды. Он уже из той казны, которую собирал для Христа, стремился кое-что утаить. Это замечали другие — и это озлобляло Иуду, и он, разочаровавшись в своей мечте быть помощником цад^ Иудейского, решился отомстить Ему, предать Его врагам. Но и в них он обманулся. Он думал, предав Спасителя, заслужить благодарность князей еврейских, получить выгоду от своего предательства, но враги Христа использовали ученика-предателя, с презрением швырнули ему сребренники и отвернулись от него. Так Иуда сам наказал себя, покинул общество апостолов и был оттолкнут синедрионом.

Как похожи на него все современные материалисты, для них понятны только земные блага, они представляют рай только на земле, а все, что недоступно внешним нашим чувствам, ими осмеивается, гонится, отрицается. И, как Иуду, обманывает их мир, не дает того, чего они ждал» от него. Это ведет к раздражению, отчаянию, иногда к

161

самоубийству, как Иуду привел его материализм к ужасной смерти.

Второй враг Христа — Каиафа. Посмотрим на него. Он видный деятель, он заботится даже о своем народе, боится, что придут римляне и завладеют их царством, а потому решается открыто сказать: "Лучше пусть один человек погибнет, нежели весь народ". Такое мнение о Христе Каиафа высказывает потому, что он рационалист, он предшественник наших Ре-нанов, Толстых и им подобных. Своим гордым умом Каиафа не может принять учения Христа, его возмущают просто верующие, про которых он презрительно говорит, что они прокляты в законе. Его не трогает, не убеждает чудо, даже такое, как воскрешение Лазаря. Как похожи на него наши современные умники, которые гордо заявляют, что они могут принять Христа как великого учителя, но не как Бога; что учение Его — не откровение Божественное, но обычное, человеческое, в которое другие могут вносить поправки и изменения. В результате появилось у нас евангелие Толстого, грубое, безобразное, полное чисто земных мыслей.

Теперь посмотрим на Пилата. Он и не прочь принять Христа, но не решается Его открыто исповедать. Как похожа на него наша современная интеллигенция, хромающая на оба колена, и как жалки такие неустойчивые, колеблющиеся умы!

162

Но не этих трех лиц мы видим у этого драгоценного для нас гроба. Здесь я вижу богобоязненного Иосифа, достославного, дерзновенно просившего у Пилата тело Иисуса Христа и с честью похоронившего Его, не боясь угроз и злобы синедриона. Здесь я вижу Ни-кодима, принесшего умершему Учителю дорогой дар любви: смирну и алоэ. Здесь я вижу и сотника, искренно исповедовавшего: Воистину, Он Сын Божий.

Возлюбленные мои, пусть не будет среди вас материалистов, променявших дар апостольства на мишуру мира, на 30 сребрен-ников, пусть не будет гордых умников, Каиаф и Пилатов пусть не будет среди вас.

Будьте же подобны смелым исповедникам Христа - сотнику и Иосифу, принесите Лежащему во гробе миро — смирение и алоэ - любовь, обвейте Его чистою плащаницею добрых дел, чтобы быть достойными узреть Его воскресшего и» гроба.

163

(Beликая Суббота 1921 г.. Дмитров)

Замечали ли вы, дорогие мои, что в природе все совершается постепенно и умеренно?

Возьмите момент смены ночи и дня: не бывает же так, чтобы ночную тьму сразу сменило ослепительное солнце — нет, сначала за мраком наступает переходное время — сумерки предрассветные, и только тогда, когда привыкает глаз к свету, появляется яркое солнце. Это так устроено для того, чтобы подготовить глаз наш к восприятию ярких лучей, иначе он может пострадать.

Так же устрояет Господь и в жизни духовной. Вот и теперь, и в последние дни Страстной Седмицы, мать наша Церковь готовит нас к восприятию светлой весны Воскресения. Сквозь печальный плач о страданиях Спасителя светит нам надежда на победу над смертью. Прислушайтесь к песнопениям, присмотритесь к символам богослужения. Вчера мы видели лежащего во гробе, сегодня носили погребать Его. В Евангелии на утрени говорилось, что Христа сняли со креста, положили во гроб, привалили ко гробу камень и даже приложили печать. У этого гроба мы слышим песнь: "Не рыдай Мене Мати, восстану бо и прославлю верою и любовию Тя

164

величающих". У этого гроба мы читали и пели песнопения и псалмы, которые создают картину отпевания умершего человека; но сейчас уже, во время литургии, мы слышим радостную песнь победы: "Поем Господеви, славно бо прославися".

После этого настроение усиливается пением другой песни:"Господа пойте дела и превозносите Его во веки". Наконец, перед самым Евангелием мы слышим могучий, торжествующий призыв: "Воскресни, Боже, суди земли, яко Ты еси наследиши во всех языцех". Во время пения этой песни спадают с священнослужителей одежды скорби и они облекаются в белые, блестящие. Самое Евангелие говорит уже о Воскресении, но пока эта радость воспринята только ангелами, а люди, за исключением мироносиц, еще не узнали о ней. Но зато узнала об этом природа, которую освятил погребенный и воскресший Спаситель. Он освятил землю возлежанием во гробе, освятил растения, допустив погребение Свое в саду Гефсиманском, освятил воздух Своим восхождением к Отцу, освятил солнце, лучи которого озарили Его Воскресшего.

И за эту радость обновления, за радость победы вся вселенная возносит благодарность восставшему.

Обычно, когда в какой-нибудь праздник или юбилей хотят почтить победителя или порадовать виновника торжества — для него приглашают хор, его приветствуют речами,

165

стихами и пением, и я сегодня слышал дивный божественно-дивный хор, которым св. Церковь почтила Искупителя мира. Хор этот громаден, голоса его могучи, музыка чудной гармонии. Послушайте из кого состоит этот хор. Он воспевает несмолкаемо песнь "Господа пойте дела и превозносите Его во веки". Кто же поет это? А вот слушайте, кто: "Благословите ангели Господни небеса Господня. Господа пойте и превозносите Его во веки". Вот чья первая арфа звучит в этом хоре. Ангели, небеса небес прежде всего несмолкаемо поют чудную песнь. К ним присоединяют свои гимны воды вся, яже превыше небес, вся силы Господни. К хору небесных сил присоединяются голоса святых пророков, провозвестивших Искупителя, апостолов, хоры победные мучеников, мучениц, страстотерпцев, исповедников, хоры преподобных, тесным путем, тяжелою борьбою с собою, со своим я достигших светлых чертогов, хоры всех праведных воспевают эту победную песнь, на весь мир звучит победная арфа, согласно, гармонично, торжественно звучат ее струны. И разве можно затмить, разве можно расстроить этот дивный хор, если порвется маленькая, маленькая струночка? Конечно, нет! А потому, друг мой, ты, который скорбишь, что среди хора на земле есть такие, которые не хотят петь победный гимн, которые пытаются своими ничтожными слабыми голосами прервать победную песнь — не

166

бойся! Эти жалкие голоса даже не слышны в громадном хоре; этих порвавшихся струн и не заметят торжествующие певцы. Воспрянь же духом, подыми скорбно поникшую голову и послушай, как хор в честь Воскресшего своими голосами наполняет и небо и землю, спускается в самый ад и туда несется весть Воскресения и прощения.

И в твоей душе грешной, скобрной, унылой звучит этот гимн — прислушайся к нему и присоедини свой голос к хору Воскресшего.

***

(14 июня 1921 г. Литургия. Пешношский монастырь)

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Поздравляю вас, други мои, с дорогим всем нам именинником, потому что сегодня день тезоименитства преп. Мефодия, покровителя нашего. Отовсюду собрались сегодня люди сюда помолиться: с севера и юга, с востока и запада нашего края. Ни далекий путь, ни другие неудобства не остановили тех, чье сердце полно любви к преподобному, и сейчас, когда столько народу собралось здесь, я вспоминаю о том, кто же был на именинах у преп. Мефодия в то далекое время, когда он жил еще на земле. Тогда приходил к нему преп. Сергий, его учитель, чтобы поздравить своего

167

ученика и побеседовать с ним, приходили его поздравить и дикие звери, с которыми делился святой кусками хлеба, да разве еще ангелы Божий сходили к нему, потому что преп. Ме-фодий был собеседником ангелов.

А теперь вот вы пришли на именины к нему.

Имениннику приносят обыкновенно подарки. Когда я шел сюда, чтобы принести бескровную жертву, возгласить "Твоя от Твоих", я зашел ко гробу преп. Мефодия, и он сказал мне о ваших подарках. Вы, как волхвы Христу, принесли преп. Мефодию три дара — светлое золото — веру вашу, ладан благоуханный — молитву, и чудную, драгоценнейшую из даров, ароматную смирну — вашу любовь. А еще показал мне преп. Мефодий ваши дары — я видел их всюду, ими осыпана вся его рака, они сверкают на ступенях ее, на полу, вокруг гробницы — эти чудные сверкающие дары, эти дивные бриллианты — это слезы ваши. Много, много их. И слезы матерей, и слезы сирот, и бедных, и обездоленных. Все эти сверкающие бриллианты показал мне святой и приказал мне: "Ступай и скажи всем им, детям моим, что я видел их дары, принял их и посылаю мой мир и им и в домы их".

Дети мои, родные детки батюшки преп. Мефодия, сегодня через мои руки свое благословение дает вам сам преп. Мефодий. Он и утешил всех, кто пришел, не боясь труда, к его гробу.

168

(13 сентября 1921 г., Всенощная, Дмитров)

Среди песнопений, посвященных Кресту Господню, есть одно, где говорится: "Из рова..."

Осенняя, темная ночь... Непроглядная тьма... И в этой тьме идет путник. Вдруг под его ногами разверзается ров, и он упадает туда. Жутко, темно там, холодно, сыро. Страшно, ужасно! Гады во рву, змеи... А путник спадает все ниже, до самого дна. Страшно! и вдруг он видит — протягиваются к нему руки, ведут его из рва, выносят вверх, уводят к свету, на воздух, на дорогу. Как же не схватить путнику эти руки? Как утопающий хватается, чтобы спастись. Конечно, он схватит эти руки, даст вывести себя из ужасного рва. Путник, о котором я говорю, други мои, это мы, люди. Это мы бредем во тьме ночной, которая в наше время особенно темна, особенно мрачна. Ров, куда падает путник, вы знаете, я часто, я постоянно говорю об этом страшном, об этом ужасном рве. Ров этот — безбожие. Безбожие... Вот наш страшный, наш невыразимо жуткий ров! Безбожие отцов и матерей, безбожие учителей и учительниц, воспитателей и воспитательниц. И самое страшное, самое ужасное, самое уродливое

169

безбожие — безбожие детей. Да, детей, которые подражают в этом случае взрослым. Вот этот ужасный ров, вырытый дьявольским заступом, вырытый под ногами людей самим сатаною. И падают туда люди, в этот адский ров, и все ниже и ниже скатываются на дно, туда, где находится вход в самый ад. Гады на дне этого рва, змеи ползают. Страсти это наши, страсти — вот эти гады. Неужели же мы отвергнем спасающие нас, протянутые к нам руки Христа? Сегодня Он снизойдет долу, до самого праха сниспустится Он.

Возлюбленные мои, други мои, паства моя, ухватитесь за эти руки, крепче держитесь, как держится погибающий. Сейчас, когда будут петь: "Господи, помилуй", и я; недостойный, но по благодати Божией ваш архипастырь, я буду воздвигать и ниспускать Крест Живоносный, не я буду это делать, а Сам Спаситель наш сойдет к нам, низко до праха спустится, чтобы вы могли взять его простертые крестообразно спасающие нас руки.

Паства моя, Дмитровцы мои, родные! Молю Господа я, архипастырь ваш, чтобы вы избегли страшного рва сатаниниского, чтобы вы все крепко держались за простертые к вам руки, чтобы всем нам воспевать: "Слава Тебе, показавшему нам свет".

170

(14 сентября 1921 г. Литургия, Лмитров)

Св. апостол Павел в Послании к Галатам говорит:

"А я не желаю хвалиться, разве только Крестом Господа нашего Иисуса Христа, которым для меня мир распят и я миру".

Каждый христианин должен распинаться миру, быть распятым на кресте. Есть у него и гвозди, четыре гвоздя, которыми пригвождается он ко кресту; есть и копие, которым прободается его сердце. Что же это за крест у христианина? Крест этот называется мироот-речение. Мира нужно отвергнуться, не того мира, в котором светит яркое солнце, не того, в котором цветут прекрасные цветы — нет, через этот мир мы только познавать можем Творца, прославлять. От другого мира нужно отречься, от того, который апостол Иоанн называет: "Мир прелюбодейный и грешный". Мир этот движется на адской колеснице, у которой три колеса, о которых тоже говорит святой апостол. Колеса эти похоть плоти, похоть очей и гордость житейская. Этими тремя колесами колесница мира и движется прямо в пропасть адову, в царство сатаны.

Первое колесо — похоть плоти: кто живет в нечистоте, кто нарушает узы брачные (а к

171

великому горю в наше время это часто делают), кто обещал хранить девство, а потом нарушает его — вот тот держится за первое колесо этой страшной колесницы.

Похоть очей — вот второе колесо. Похоть очей — это когда грешат взором, очами нарушают чистоту души, например, когда любуются чужою красотою, не Бога прославляя, а самоуслаждаясь, с нечистыми помыслами и желаниями. Всякие зрелища, которые действуют на страстную сторону души, тоже похоть очей. Так на дверях театра нужно было сделать эту надпись: "похоть очей". Когда любуются на танцы, идут за колесом этим.

Гордость житейская, когда человек все сам хочет сделать, все по-своему, раздражается, когда ему возражают, "как меня не слушают? я ошибаюсь? да быть того не может!" Часто, часто хватаемся мы за это третье колесо.

Вот на какой колеснице едет прелюбодейный и грешный мир. И когда человек пойдет по пути мироотречения — эта адская колесница обязательно попадается ему навстречу, чтобы соблазнить его, чтобы заставить идти за собою, перережет ему путь, чтобы остановить его. Колесница пойдет в одну сторону, а человек, отрекшийся от мира, в другую, и каждый христианин обязательно должен быть распят на кресте мироотречения; не монахи только отрекаются от мира, но вся-

172

к кий, носящий имя христианина, потому что он щ не может любить мира, ни яже в мире.

Есть у христианина и четыре гвоздя, которыми он пригвождается ко кресту. Первый — самоотвержение. Десную руку пронзает этот гвоздь, потому что именно правая наша рука, главным образом, творит, действует. Ее—то образ действующего начала и пригвождает гвоздь самоотвержения. Что же значит отвергнуться себя? Не обращать внимания, не замечать себя; бранят — не огорчаться, хвалят — не радоваться, как будто не о нас идет речь. Второй гвоздь — терпение, им пригвождается левая рука, потому что левая сторона считается символом злого начала, протеста. Правую ногу христианина прибивает ко кресту гвоздь бдения молитвенного стояния молитвенного. "Непрестанно молитесь", — говорится в слове Божием. Нужно, чтобы даже когда тело спит, отдыхает, душа бы бодрствовала, молилась. Четвертый гвоздь, которым пронзается левая нога христианина — это труд молитвенный. Непра-иильно говорят, что молитва легка, что молитва — радость. Нет, молитва есть подвиг. Святые отцы говорят, что когда человек молится легко, с радостью, это не он молится сам, а ангел Божий молится с ним, вот ему и хорошо так! Когда же молитва не ладится, когда ты устал, хочешь спать, когда не хочется тебе молиться, а ты все же молишься, нот тогда—то и дорога для Бога твоя молитва,

173

потому что ты тогда молишься сам, трудишься для Бога, Он видит этот твой труд и радуется этому твоему усилию, этой работе для Него.

Многие говорят: я не молился сегодня утром, настроения не было. Так может говорить только христиански необразованный человек. Вот когда у тебя нет настроения, тогда—то ты и иди в храм и становись на молитву, чтобы ноги твои были, как пригвожденные ко кресту. Распятый никуда двинуться не может, так и твои ноги пусть будут пригвождены молитвостоянием и молитвенным трудом.

На главе христианина всегда возлежит терновый венец — это помыслы наши, христианину они непрестанно дают себя знать, они, как терн, больно колют. Стоит человек на молитве, помыслы набегают и смущают в храме; даже пред Чашей Животворящей беспокоят эти помыслы, часто они бывают ужасные, пугают они человека, и он должен их вырывать. Больно от них делается человеку. Копие, которым прободается сердце христианина — это любовь, любовь горящая, пламенная, серафимская ко Христу. У кого есть эта любовь, тот всегда видит пред собою Сладчайшего Господа; кто имеет эту любовь, у того всегда в сердце звучит: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас". Такому человеку уже некогда думать о мире, о мирском, его мысль всегда занята образом Спасителя его, ему некогда судить других,

174

разбирать их поступки —.он только себя судит, чтобы не обидеть возлюбленного Господа.

Святый Игнатий Богоносец имел такую любовь, он так восклицал: "О, любовь моя..." Паства моя, возлюбленные мои о Христе, я, ваш архипастырь, молю Бога, чтобы никто никогда из вас не воссел на колесницу мира, чтобы ни одно колесо не коснулось вас, чтобы всегда вы были пригвождены ко Кресту, носили раны Спасителя. Господи, Иисусе Христе, молим Тя, сподоби нас сраспинаться и спогребаться Тебе, чтобы и воскреснуть для вечной жизни с Тобою.

***

(1 октября 1921 г.. Дмитров)

Люблю я, други мои, когда в храме возжено много лампад, люблю их тихие огоньки!

Вспоминается мне, когда я был в Палестине и зашел помолиться к гробу Матери Божией. В пещере сверкало много, много лампад: больших и маленьких, золотых и серебряный. Все они горели тихонькими огоньками, напоминая бесконечные миры, которые движутся в небесном пространстве, подчиняясь неизменным законам. И в светлом Царстве Божием есть сверкающие лампады, дивные горящие лампады, и самая драгоценная из них, горящая для нас елем всепрощения

175

и любви, лампада нашего спасения — Царица наша Небесная, Матерь Божия, радость чело-веков, ангелов удивление, архангелов поклонение, восторг херувимов, красота серафимов. Она горит пред престолом Господним для нас Светом Своея благодати и любви, озаряя наши души. И другие лампады — пророки, мученики, преподобные — горят в небесных чертогах, освещая наш путь к Господу. И вы, дорогие мои, лампады Божий, вы — мои лампады, данные мне на хранение. Тело ваше — сосуд, душа — огонь, возженный Божьей рукою, а елей, которым питается этот огонь — Животворящая Кровь Господа нашего Иисуса Христа. И пока душа питается этим живоносным, чудным елеем, она горит тихим огнем лампады Божией.

Кто же не причащается, кто отвернулся от Христа, кто оттолкнул от себя Божественную Чашу, кто ушел из Церкви Божией — тот не Божия лампада, а факел сатаны, потому что есть Божия лампада, а есть факел диавола. Говорить о разнице между ними нечего: она всем понятна, и сатана знает эту разницу, вот почему он поднимает ужасающую бурю, чтобы затушить Божьи лампады, чтобы лишить душу елея благодатных Тайн Животворящих. Горите же, мои лампады, горите ярко пред Богом, чтобы, когда я оставлю вас, мои возлюбленные, и предстану там на суд небесный, не отвратила бы Владычице наша своего светлого лица от меня за то, что я не учил вас, мою

176

паству, спасению, не звал к Животворящей Чаше. Горите ярче, мои возлюбленные, чтобы мог я сказать: "Господи, вот мои лампады, не затушил их огня вихрь сатаны и не иссяк елей их".

***

(2 октября 1921 г., Всенощная, Пятницкая церковь, Дмитров)

Иисусе воскресший, воскреси души наша!

Жил один старец, святой подвижник в пустынной келье. Другие отшельники, обитавшие в близлежащих кельях, проходя мимо жилища отшельника, слышали постоянно горькие стоны и плач. Огорчал их этот плач, и они часто советовались, как утешить старца и чем помочь ему. Однажды они решились постучать к нему, и когда пустынник отпер, они его спросили: "О чем ты так горько плачешь и стонешь, старец?" Отшельник ответил: "Я плачу потому, что у меня есть дорогой, близкий покойник". Пустынники ушли и стали рассуждать так: "Какой же у него покойник? Отец у старца давно умер, мать тоже умерла, братьев и других родственников старец давно оставил, кто же этот дорогой, близкий ему покойник? И опять пошли пустынники к старцу, постучались в его пустын-

177

ную келью, и когда он открыл им дверь, отшельники спросили его: "Скажи нам, кто у тебя этот покойник, о котором ты так горько плачешь?" И ответил старец: "Душа моя, вот мой покойник, о душе умершей плачу я".

Други мои, умирает не одно тело, и душа умирает иногда. Св. Симеон Новый Богослов так говорит о том, что бывает, когда умирает душа. Когда умирает тело, то его покидает душа и всякая деятельность тела уничтожается: очи перестают видеть, уши перестают слышать, руки — действовать, ноги — двигаться. То же бывает, когда умирает душа: тогда покидает ее дух, божественная часть нашего существа. В это время очи наши внутренне перестают видеть чистые лики небожителей, слышать и понимать святые песнопения Церкви, обонять и воспринимать благодать Божию; ноги наши перестают двигаться по путям Божиим, руки — действовать на прославление Господа. И наша Церковь хорошо знает об этой смерти души, потому что в своих песнопениях она говорит об этом. В святый Великий пост она поет: "Душе моя, воСстани, что спиши!" В каждый понедельник и вторник, которые по уставу полагается посвящать покаянию, она тоже говорит в своих чудных песнях о покаянии. И как страшно для нас мертвое, разлагающееся, зловонное, пожираемое червями тело, и мы спешим сбросить его в землю, закрыть его без-

178

образие землею, так отвратительна для ангелов и нашего ангела хранителя наша мертвая душа, покрытая червями—страстями.

В древнее время у восточных деспотов, особенно в Персии, существовали две страшные отвратительные казни — одна состояла в том, что к казнимому привязывали разлагающийся труп так, что руки трупа обхватывали плотно шею преступника. В его глаза постоянно глядели провалившиеся очи мертвеца, он всегда обонял зловоние разлагающегося тела; шел он, за его плечами была страшная ноша, садился с трупом, спать он не мог ложиться, не чувствуя этих страшных объятий. Другая казнь заключалась в том, что осужденного, обнажив, клали на доску и крепко привязывали по рукам и ногам, потом ему на живот клали мышь, накрывали ее глиняным горшком и на горшок клали раскаленное железо. Горшок нагревался, мышь начинала задыхаться от жажды и, не находя выхода, прогрызала живот казнимого, забиралась в его внутренности и причиняла страшную боль.

Други мои, и в наш век культуры и цивилизации, в век открытий великих, сохранилась и та, и другая казнь. Многие из нас носят за плечами страшный труп, этот мертвец нашего времени — безбожие. Оно же есть и тот гад, который грызет внутренности наши, и с этими ужасными ношами ходят люди, потому что страшный палач — дьявол творит

178

над ними казнь. О, какая эта отвратительная, какая невыносимо ужасная пытка!

Если бы, други мои, пошли вы на кладбище, и все похороненные там встали бы из могил и окружили бы вас, бродили бы бледными тенями вокруг вас, не дрогнуло бы ваше сердце? Не захотелось бы разве вам убежать от этого зрелища? А мы часто ходим среди живых мертвецов. Разве неверующие не мертвы? Но мы должны заглянуть в свои души, не • мертвы ли и они тоже? Не приложимы ли к нам слова апокалипсиса Иоанна Богослова: "Ты думаешь, что ты богат, а Я говорю тебе, что ты нищ и убог и мертв".

Так и нам кажется иногда, что мы живы, а на самом деле душа наша мертва от грехов, потому что грехи умерщвляют дух Божий в нас. Вот почему нам всем нужно взывать: Иисусе воскресший, воскреси души наша! '

***

180

(3 октября 1921 г.. Литургия, Пятницкая церковь, Дмитров)

Иисусе воскресший, воскреси души наша!

Вчера, други мои, я беседовал с вами о смерти души, о том, как может умирать наша душа, умирать и делаться пищею червей. Вот об этих-то червях и хочу говорить сегодня с вами, возлюбленные мои! Черви, терзающие душу нашу — это страсти и грехи наши, бес; конечно много этих червей на душе нашей, потому что много, много у нас грехов: и словом, и делом, и мыслию — всем мы согрешаем. Как псалмопевец говорит: "Беззакония моя превзыдоша главу мою" — вот какое множество у нас грехов! Но главных грехов святые отцы считают 8, остальные же грехи только языки этих.8 змей, только ядовитые зубы их. Я назову вам сначала этих змей, а потом покажу и детенышей их.

Первая змея — чревообъядение, больно кусает эта змея. Вторая страшная, отвратительная змея развернулась на всю нашу землю русскую и больно, больно кусает нас — любодеяние — вот вторая змея. Третью змею отцы святые называют сребролюбием. Четвертая — гнев. Пятая — печаль. Шестая — уныние. Седьмая змея страшная, от которой не освобожден почти никто — это тщеславие.

181

Восьмая змея самая страшная из всех — гордость. Вот эти восемь змей, которые нападают на душу, отравляя ее своим ядом. Рассмотрим теперь поподробнее этих змей и их зубы и языки.

Первая змея — чревообъедение. Это прежде всего всякого рода излишества в пище и питье, объедение, пьянство, лакомство. У этой змеи много языков и зубов, часто очень тонких и малозаметных. Всякого рода заботы о плоти, самоуслаждение — вот языки этой ядовитой змеи. Но самый главный из них — себялюбие, когда человек думает и заботится слишком много о себе, о своем покое.

Змея вторая — любодеяние. О зубах ее и говорить, по словам апостола, "срамно есть", но по долгу архипастыря я назову и покажу вам эти страшные зубы: один из них — блуд, нарушение целомудрия; второй — прелюбодеяние. Этот зуб разрывает хитон супружества, когда муж нарушает верность жене или обратно — тогда, знайте, что это действие зуба второй змеи. Но у нее еще есть зубы — пороки противоестественные, о них мы и говорить не будем, потому что срамно есть. Отвратительны все эти змеиные зубы. К тем, которые отдаются в их власть, апостол обращается со словами: "Разве вы не знаете, что вы Христовы есть и тело ваше храм Божий есть?" Кто отдает себя во власть второй змеи, тот разрушает и оскверняет этот храм. У второй змеи есть и более тонкие зубы, о них сказал

182

Христос: "Всякий, кто взглянет на женщину с вожделением, уже прелюбодействует вместе с ней". Вот как строго относится к чистоте Христос, и труднее нет борьбы, как с этими злыми детенышами страшной змеи. В этой борьбе нужно просить небесной помощи у Пречистой Девы Марии, честнейшей херувим и славнейшей серафим, чистейшей светлостей солнечных.

Третья змея — сребролюбие, любовь к деньгам, страсть к наживе. У человека, одержимого этой страстью уже не остается в душе места для Христа, ему некогда подумать о спасении, потому что он всегда в смятении, в тревоге, как бы не упустить какого-нибудь сокровища. У этой змеи есть один очень острый зуб, который теперь очень часто кусает: многопопечительность. Да что я буду делать в будущем году? Да как я проживу? Как придется жить под старость? Не думают люди, что Господь прежде прошения знает наши нужды.

С третьего змеею тесно связана четвертая — гнев. Много зубов у этой змеи. Первый из них — раздражительность. Не согласятся с нами — и мы гневаемся, кричим, укоряем, дальше раздражение усиливается, заставляет нас браниться, часто злыми отвратительными словами; мы забываем тогда, что за всякое слово гнилое воздадим ответ в день суда. Бывает и хуже: мы не только браним своего брата, но и ударяем его, а еще дальше

183

и убиваем или словом, или взглядом. Да, дру-ги мои, и взглядом можно убить человека. Тяжко, когда в душу вонзается зуб этой змеи, мрачно де-лается на душе, холод охватывает ее, радость оставляет душу человека в гневе.

Чревообъедение, любодеяние, сребролюбие, гнев.

Пятая змея — печаль. Есть печаль по Боге, та печаль, которая заставляет сокрушаться и плакать о грехах — печаль святых угодников Божиих, но есть и другая печаль — печаль о благах мира сего. Два острых зуба имеет эта змея — ропот и тоска. Всем людям живется хорошо, только мне тяжело, вот и ропот и печаль. Да разве ты знаешь, почему так живешь? Еще страшнее зубы тоски, которая доводит до отчаяния в милости и силе Господа. Отчаяние — грех Иуды Искариота.

Уныние — шестая змея, ее можно назвать параличом души. При параличе тела отдельные члены его теряют способность действия: глаза не смотрят, уши не слышат, ноги не Ходят, руки не действуют, словом, почти прекращается жизнь. То же бывает при параличе души: вся жизненная сила ее оскудевает: молитва не ладится, работать над собою не хочется, душа как бы впадает в тяжелый сон.

Могущественна седьмая змея, многочисленны ее детеныши, тонки, удивительно тонки ее зубы. Тщеславие — имя ее. Почти нет человека на земле, который мог бы сказать о

184

себе: "Я не тщеславен, потому что знаю, что я хуже всех". Тщеславие — тщетная, напрасная слава. Тщеславится человек умом, талантами, красотою лица, богатством одежды и обстановки, умом, знанием, ученостью. Ужаснее всего, что даже великие подвижники от этого зуба страдали, потому что можно превозноситься и подвигами. Вдруг во время молитвы скажет сам себе: "Люди видят, какой я молитвенник". Вот уже превознесся и был укушен змеей тщеславия. Даже, повторяю, и великие подвижники не были свободны от помыслов, правда, помыслов только, как преподобный Серафим. Когда он отказался оставить Саровскую обитель и принять сан игумена и возвратился в убогую келейку, в пустынке почувствовал, что тщеславный помысл возникает-в душе. Великий, полный смирения старец жестоко наказал себя за этот помысл: тысячу дней и тысячу ночей отмаливал ан этот помысл. Забывает тщеславный, что все, что имеет он, не его, а Создателя. С пренебрежением часто относится человек тщеславный к другим людям, с раздражением встречает всякое -противоречие. С осторожностью смотрите, как опасно ходите.

Восьмая змея — гордость. Самого сатаны грех этот. Гордость ведет к многим грехам, страшнейший из них -- безбожие, за которым наступает смерть души.

185

Мы рассмотрели восемь змей души нашей, Трехи эти смертные, потому что душа, ими одержимая, умирает медленной смертью.

Слишком затянулось мое слово к вам, дру-ги мои, а потому я только кратко скажу, что если есть змеи в душе, то там же растут и цветы небесные, которых боятся змеи. Первая змея — чревообъедение, боится цветка воздержания. Любодеяние не выносит крошечной росинки с цветка целомудрия, чистоты. Сребролюбие боится милосердия. Гнев убивается чудным цветком кротости. Печаль — неизреченною, неизглаголанною радостью о Духе Святе. Уныние — цветами терпения. Тщеславие не выносит небесной красоты цветка смирения. Что же касается последнего небесного цветка, малейшая росинка с которого, как страшный яд, убивает гордость со всеми ее змеенышами. Имя этого дивного цветка,— любовь. Любовь ко Христу — самый дивный, самый прекрасный цветок души нашей. У кого расцвел этот цветок, у того вечная радость. Чтобы найти этот цветок, трудятся подвижники, отрекаясь от всех благ мира, для этого цветка проливалась кровь святых мучеников. Кто понимает, как прекрасен этот цветок, тот ничего не пожалеет на приобретение его, отдаст все силы души.

Один подвижник 30 лет взывал ко Христу: "Дай мне каплю любви". И через 30 лет молитву его услышал Господь; старец впал в тяжелую болезнь, во время очень тяжелых ис-

186

пытаний упала в его сердце чистейшая капля с небесного цветка, и такое блаженство охватило душу старца, что он благословлял свои страдания. "Господи, и мы Тебя умоляем, урони каплю любви и в наши души, зажги в них | огонь с цветка Твоего Божественного".

***

(4 октября 1921 г. /?/, Всенощная, Дмитров)

Сегодня мы празднуем память святителей Петра, Алексия, Ионы и Филиппа. Их нет теперь с нами, они ушли в затвор, закрыли двери своего дома.

Но мне вспомнилось то время, когда открыты были ворота святого Кремля, и в нынешний день много богомольцев собиралось туда, чтобы проводить святителя Алексия, когда он пойдет в гости к трем своим друзьям в Успенский собор.

Вот как это происходило. В 4 часа дня монахи Чудова монастыря совершали торжественную вечерню, во время которой большой образ святителя Алексия стоял у гроба его; после вечерни и молебна с крестным ходом икона переносилась в Успенский собор, там она оставалась на всенощную, а на другой день после литургии также торжественно св. Алексий возвращался домой.

187

^H 1^г
Теперь Кремль закрыт, святители в затворе. Но у каждого из нас есть свой крежгь, о нем-то и поговорим сегодня. У каждого, говорю я, други мои, есть свой кремль, освященный, Божественною силою, воздвигнутый кремль души нашей. Этот кремль нужен для того, чтобы сохранить от врагов внутреннее духа нашего. У нашего священного кремля тоже, как и у всякого, четыре стены. Первая стена, обращенная прямо ко внешнему миру, самая большая, самая важная, называется смирение. Вторая стена — самоукорение. Если первая учит не превозноситься, считать себя хуже всех людей, то вторая гласит — "что бы ни случилось с тобой, помни, что ты один во всем виноват". Третья стена — страх Божий. У кого воздвигнута эта стена, тот будет избегать греха, чтобы не оскорбить Господа. Четвертая стена — память Божия. Когда есть эта стена, человек ни на одну минуту не забывает, что он ходит пред лицем Бога, который видит не только его дела, но и мысли.
Но кроме стен, кремль божественный защищают четыре стражи, у каждой стены по одному. У первой стены страж — внимание. Этот страж следит за входящими и допускает только тех, кто имеет билет добродетели, остальных же не допускает. У второй стены страж, на долю которого выпало очищать кремль, если врагам все же удается проникнуть. Страж этот — покаяние. У третьей
188
стены на страже ревность по Боге, грозный этот страж избивает врагов, которые все же проникли в кремль. И четвертый страж бичом изгоняет и поражает всех врагов, которые сумели спрятаться от первых трех стражей. Имя четвертому стражу — молитва Иисусова.
Вот как укрепляется кремль, в такой не проникнут никакие враги, потому что их не допустят стражи и каждый из нас посмотрит: в порядке ли стены? Не обрушились ли где? На месте ли стража? Если так, то будь спокоен за дом души твоей, кремль охранит ее, и дом этот станет жилищем Самого Бога, а кремль будет подобен дому, построенному на камне, ни бури, ни волны житейские не обрушат его.
Святители Российские да помогут вам, возлюбленные мои, построить прочно ваш кремль.

189

(Без даты. Литургия, Пешношский монастырь)

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Поздравляю вас, возлюбленные мои, и радуюсь, что вы сегодня и вчера подходили к Животворящей Чаше. Теперь вы соединились ёо Христом, Его Святейшая Кровь течет в вашей крови. Он Сам вошел и освятил каждую частичку вашего тела, вы теперь дети Божий, родные детки Его. И вот на прощанье мне хочется вам сделать подарок.

Я хочу вам подарить от преподобного Мефодия драгоценную цепочку из золотых колечек, пусть она у вас будет на сердце, а еще лучше пусть она хранится у вас в сердце — эта драгоценая цепочка! Семь колечек имеет цепочка, семь прекрасных золотых колечек, вот они, запомните их хорошенько! Первое колечко — память Божия. У кого есть это колечко, тот постоянно, каждую минуту помнит о Боге, видит Его пред собою. Второе колечко тесно связано с первым — это страх Божий. Кто помнит Бога, тот не сделает дурного, потому что побоится, не захочет обидеть Господа, Которого зрит пред собою. А если есть страх Божий, то и третье колечко уже должно быть — подаяние, потому что страх Божий покажет вам все ошибки вашей совести. С покаянием тесно связан самоконтроль: наблюдение за

190

собою — это четвертое колечко золотой цепочки. Кто искренно раскаивается в своих грехах, тот будет всегда следить за собою, избегать всего, что может оскорбить Христа. Пятое колечко, самое драгоценное, оно усыпано бриллиантами — это колечко называется смирение. У кого имеются первые четыре, тот имеет и это пятое, потому что такому человеку некогда превозноситься над людьми, нечем гордиться, он только занят своими грехами, он только внимательно следит за собою, за своими поступками. А кто помнит и боится Бога, раскаивается в грехах своих и контролирует, наблюдает за собою, у кого есть смирение, тот обрел мир совести, мир души — это шестое колечко. Седьмое.колечко, наверное, вы сами мне подскажете: у кого светло и мирно на душе, тот не станет сердиться или обижать другого, потому что у него есть седьмое колечко — мир с людьми, тот любит людей. Вот эта чудная цепочка преподобного Мефодия.

Я повторю еще раз: память Божия, страх Божий, покаяние, самоконтроль, смирение, мир совести и мир с людьми. Возьмите же этот подарок, сберегите его и отнесите в свои дома.

191

(1922 г.)

Поздравляю вас, возлюбленные мои, с большим праздником нашего города, с днем, в который наш Крест Животворящий, наша святыня и драгоценность приплыл к нам по водам реки нашей.

Когда отец сделает подарок своим детям, то они дорожат этим подарком, любуются им, ценят. Нашим предкам, а с ними и нам, Господь даровал чудный подарок — Свой Крест, который столько милости Божией явил нашему городу. И я сам, приехав сюда, полюбил этот дар Божий, много раз получал от него утешение и исцеление в моих немощах. Посмотрим же, что рассказывает этот дар.

Крест - наш якорь и теперь, в наше время, он нужен больше, чем когда-либо, людям. Наш корабль, Церковь нашу, обуревают страшные волны, угрожая его совсем потопить. Страшно, что волны проникли своими солеными струями внутрь самого корабля, угрожая залить его и погубить окончательно, и нам нужно крепко держаться за наш якорь. Я радуюсь, что вы понимаете значение этого якоря, любите его и недавно доказали свою любовь. Но мало иметь хороший якорь, он может быть очень надежный, но без цепи ко-

192

рабль не может удержаться во время бури. Цепи могут быть разные —„золотые, серебряные, медные и др. Цепь — это наша вера православная, вера в Церковь нашу. Православная Церковь — золотая цепь, только одна принадлежность к этой Церкви уже спасает. Чудные звенья составляют ее: первое звено — Сама Пречистая Богородица, далее Иоанн Предтеча, пророки, апостолы, мученики, преподобные и многие, многие святые. За нею идут другие цепи: серебряная — католичество, медная — лютеранство, железная — другие Церкви, а потом пойдут уже одни гнилые верейки — секты разные.

Вы держитесь пока за золотую цепь. Смотрите, чтобы вам не подменили ее. Будьте внимательны, други мои! Страшное время переживаем мы, и пока я с вами, я считаю своим долгом предупредить вас, потому что мы живем в такое время, про которое сказано: "Две будут молоть, одна возьмется, другая останется".

Недавно я был у старца своего, и он мне сказал: "Я боюсь за спасение своей души". Подумайте, други мои об этом: старец боится за спасение души.

Страшное время наступает; может быть, мы стоим уже при дверях, может быть, уже грядет час суда. Многое из предзнаменований исполняется: страшная, бессмысленная, братоубийственная война, голод, который доводит людей до людоедства, а за ними тяжелые

193

смертные болезни, мор по древним предсказаниям.

Откровение Иоанна Богослова говорит о появлении зверя, борющегося с Агнцем Божиим, там говорится о Жене, родившей Сына, которого преследовал страшный зверь, вышедший из бездны. Но Жена скрылась в пустыне. По толкованию св. отцов Жена — Церковь Христова. Они предсказывали, что придет время, когда снова верующим придется уходить в подземелье, скрываться в пустыню. Не наступает ли теперь это время? Будьте крепки духом, будьте внимательны.

В последние дни, говорит Писание, восстанут лжепророки, чтобы, если можно, прельстить и избранных. Крепко держитесь золотой цепи — веры православной, установления св. отцов и апостолов. Крест Животворящий да утвердит вас.

Утверждение на Тя надеющихся, утверди, Господи, Церковь Твою, юже стяжал еси Честною Твоею Кровию.

194

ПРИМЕЧАНИЯ

о деятелях Церкви, упомянутых в житии еп. Серафима

(в алфавитном порядке имен)

Серпуховский епископ АЛЕКСИЙ (Готовцев)

Род. в 1891 г., окончил Киевскую Духовную Академию, хиротонисан в 1921 г. во епископа Звенигородского. С 1923 по 1927 г. был епископом Серпуховским, затем Рыльским. С 1932 г. епархией не управлял. Умер в 1936 г. от болезни.

Архимандрит. АРСЕНИЙ (Жадановский)

Род. в 1875 г., принял монашество в 1894 г., а в 1903 г. был назначен наместником Чудова монастыря, где проявил себя и администратором и духовным водителем. В июле 1914 г. был хиротонисан во епископа Серпуховского, викария Московской епархии: С 1923 г.епархией не управлял, а с 1927 г. переехал на жительство в Арзамас, состоял в "скрытой" оппозиции к митр. Сергию: не принимал назначений и не выступал на общественных богослужениях. Неоднократно арестовывался. Год смерти неизвестен: 1942 или 1945—46 г. Оставил воспоминания об о. Алексее Мечове, о. Иоанне Кронштадтском, матушке Фамари и др.

Владыка АФАНАСИЙ Коаровский (Сахаров)

Род. в 1887 г. Как и архиеп. Серафим принадлежал к "непоминающим" митр. Сергия. Провел более 20 лет в лагерях и ссылках. В 1944 г., на-

195

ходясь в сибирских лагерях, примирился с Московской патриархией, но освобожден был лишь в 1956 г. В краткой автобиографии "Даты и этапы моей жизни" (см. фотоальбом "Русские православные иерархи-исповедники и мученики", YMCA-Press 1986, стр. 81), есть упоминание об этапах совместно с еп. Серафимом и еп. Николаем с 10.9.1922 по 15.5. 1923 г. Скончался в 1962 г.

Митрополит ВЛАДИМИР (Богоявленский)

Род. в 1848 г. в семье священника. Окончил Киевскую духовную академию. В 1882 г. был рукоположен во священники, овдовев, был в 1888 г. поставлен во епископы. Был экзархом Грузии, занимал последовательно Петербургскую, Московскую и Киевскую кафедры. Скончался мученически 24 января 1918 г.

Епископ ГЕРМАН (Вейнберг)

Род. в 1885 г. Окончил СПб-скую Духовную академию, хиротонисан в 1926 г; с 1930 г. епископ Алма-Атинский. С августа 1933 г. епархией не управлял. Арестован после убийства Кирова. В последний раз, в состоянии крайнего истощения, его видели до войны в лагере Караганды.

Преосвященный ЕВЛОКИМ (Мещерский)

Род. в 1869 г. Окончил Московскую Духовную академию. Был ректором Московской Духовной семинарии. Хиротонисан во епископы в 1904 г. В 1922 г. уклонился в обновленчество, которое в следующем году возглавил в сане митрополита. Умер в 1935 г.

196

Владыка ЗИНОВИЙ (Лроздов)

Род. в 1875 г. Окончил СПб Духовную академию. Хиротонисан в 1911 г. С 1918 г. епископ Тамбовский. С 1923 г. епархией не управлял. Как и архим. Серафим был "непоминающим" митр. Сергия. Год смерти неизвестен.

Митр. Казанский КИРИЛЛ (Смирнов)

Род. в 1863 г. Окончил СПб Духовную академию. Вдовым священником был хиротонисан в 1904 г. В завещании патриарха Тихона митр. Кирилл был поставлен первым кандидатом на местоблюстительство, но, будучи в ссылке, должности принять не мог. Митр. Сергия не признавал "за учрежденный при нем синод", в чем он видел превышение местоблюстительских прав.. Есть свидетельство, что в 1938 г. он сидел в одном из сибирских политизоляторов. По сведениям митр. Мануила Лемешевского (см. "Биографический словарь русских епископов с 1893 по 1963"), скончался в 1941 г. от укуса змеи.

Епископ НИКАНДР (Кудрявцев)

Род. около 1873 г. Был настоятелем Никольского единоверческого монастыря. Хиротонисан в 1921 г. во епископа Богородского, единоверческого вик. Московской епархии. Скончался в 1923 г., похоронен на Семеновском кладбище в Москве, где могила его почиталась верующими.

Владыка НИКОЛАЙ Петергофский (Ярушевич)

Род. в 1891 г. Хиротонисан в 1922 г. С 1944 г. митр. Крутицкий и Коломенский. Долго слыл за "красного архиерея", но во время хрущевских гонений впал в немилость, был отрешен от всех

197

своих должностей и скончался в невыясненных обстоятельствах в 1961 г.

Епископ ПЕТР (Зверев)

Род. в 1878 г. Сын московского протоиерея. Окончил Казанскую Духовную академию. Хиротонисан в 1919 г. во епископа Балахнинского, вик. Нижегородской епархии. В дек. 1925 г. был назначен архиеп. Воронежским, но в конце 1926 г. был арестован, сослан на Соловки, где и умер в начале 1929 г.

Владыка ПЕТР Подольский (Полянский Петр Феодорович)

Род. ок. 1860 г. Окончил Московскую Духовную академию. В 1920 г. хиротонисан во епископа Подольского. В 1924 г. назначен митрополитом Крутицким. 12 апр. 1925 г. избран собором 37 епископов местоблюстителем патриаршего престола. Арестован 10 дек. 1925 г. и сослан в поселок на остров Хэ, где и скончался в 1936 г. Вопреки тому, что часто пишут, с митр. Сергием не порывал и его декларацию не дезавуировал.

Епископ СЕРГИЙ (Гришин)

Род. в 1889 г. Окончил Петербургскую Духовную академию. С 1917 по 1925 г. состоял наместником Боровского-Пафнутьевского монастыря. В 1927 г. был хиротонисан во епископа Серпуховского с назначением на должность управляющего делами Св. Синода. Затем занимал другие кафедры. Арестован в 1936 г. В 1941 г. назначен архиеп. Можайским. Скончался в 1943 г.

198

Мать ФАМАРЬ (в миру княжна Тамара Александровна Мардманова)

Род. ок. 1870 г. Была игуменьей Бодбийского монастыря в Грузии (до 1905 г.), Покровской общины в Москве, затем в 1910 г. основала Серафимо-Знаменский скит (закрытый в 1924 г.). Арестована в 1931 г. и находилась в сибирской ссылке до 1934 г. Скончалась в июне 1936 г. и похоронена на Немецком кладбище в Москве.

Владыка ФЕОЛОР (Поздеевский)

Род. в 1876 г. Хиротонисан в 1909 г., когда был ректором Московской Духовной академии. 1-го мая 1917 г. назначен настоятелем Даниловского монастыря. В октябре патриарх Тихон назначил его управляющим Петроградской епархией, но он назначения не принял и возглавил так называемую "Даниловскую" или "Феодоровскую" оппозицию, однако не порывая с патриархом, а затем с митрополитом Сергием, канонического общения. С 1924 по 1928 г. находился в заключении. Скончался в конце сороковых годов, приняв схиму с именем преп. Даниила Московского.

Епископ ФЕОФАН (Быстров)

Род. в 1872 г. в семье священника. Окончил СПб Духовную академию, где стал профессором-библеистом. Ректором академии был неполных два года, в 1909-1910 гг. Хиротонисан в 1909 г. Занимал последовательно Таврическую, Астраханскую и Полтавскую кафедры. В бытность свою духовником царской семьи, посоветовал пригласить Распутина ко двору, в чем потом раскаялся. Старался сопротивляться его все растущему влиянию. В 1920 г. эмигрировал в Югославию, где стал членом Архиерейского Собора. С 1925 г. жил в Болгарии, а в 1931 г. отошел от церковных дел, пе-

199

реехал во Францию, где вел аскетическую и отшельническую жизнь. Умер в 1938 г. (или 1940?) в местечке Limmerais, на Луаре, близ города Аmboise.

Епископ ФИЛИПП (Ставицкий)

Род. в 1884 г., окончил Московскую Духовную академию, где был пострижен. В 1916 г. хиротонисан во епископа Аляскинского. В 1917 г. вернулся в Россию и принимал участие в Российском Соборе. Примкнул в начале к обновленцам, но покаялся перед патриархом Тихоном. С 1928 г. — епископ Астраханский. Неоднократно арестовывался (кафедру занимал не больше года). В 1943 г. снова назначается на Астраханскую кафедру. Скончался 12.12.1952 г.

Сергей Иосифоиич ФУДЕЛЬ (1901-1977)

Сын известного протоиерея Иосифа Фуделя, друга Леонтьева. Провел, начиная с 1921 г., в ссылках и лагерях более 30 лет. Автор ряда духовных и литературно-философских произведений. См. его "Воспоминания" в № 117 и 121 "Вестника РХД".

о. М. Ш.

— вероятно, о. Михаил Шик, из евреев, принявший крещение после революции, был близок к о. Павлу Флоренскому. Погиб в ГУЛаге.

Ек. Павл. Пешк. (стр. 114)

— Екатерина Павловна Пешкова, первая жена М. Горького, стояла во главе "Красного Креста" и оказывала посильную помощь репресированным и ссыльным.

200

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие................................................... S

Житие епископа Серафима........................ 7

О постриге....................................................... 132

Путь архиерейский....................................... 145

Проповеди....................................................... 157

Примечания.................................................... 195

201