Богров Дмитрий Григорьевич (original) (raw)

Родственные проекты:

Дмитрий Григорьевич Богров

Одна из последних фотографий Д.Г.Богрова

Богров Д.Г. (1887–1911) – в 1905 г. сочувствовал социал-демократам, в 1906 г. – эсер-максималист, затем член киевской группы анархистов-коммунистов; с 1907 г. сотрудничал с Киевским охранным отделением (кличка «Аленский»); с 1910 г. – с Петербургским охранным отделением (кличка «Надеждин»). 1 сентября 1911 г. в Киевском городском театре смертельно ранил председателя Совета министров П.А. Столыпина.

Использованы материалы кн.: Тайна убийства Столыпина, М., "Российская политическая энциклопедия". 2003.

Дмитрий Богров по фотографии 1910 года.

Богров Дмитрий Григорьевич (1887—1911) — сын киевского присяжного поверенного, внук известного еврейского писателя Г.И. Богрова. В 1905 г. учился в Киевском университете на юридическом факультете, в связи с его закрытием продолжил образование в Мюнхене. В декабре 1906 г. вернулся в Киев, примкнул к группе анархистов-коммунистов. В середине 1907 г. стал агентом Киевского охранного отделения. После окончания университета уехал в Петербург, начал сотрудничать с Петербургским охранным отделением. В августе вернулся в Киев, встретился с начальником Киевского охранного отделения и сообщил о готовящемся покушении на министров Кассо и Столыпина. 1 сентября 1911 г. в г. Киеве выстрелил в Столыпина.

Использованы материалы кн.: "Охранка". Воспоминания руководителей политического сыска. Тома 1 и 2, М., Новое литературное обозрение, 2004.

Богров Дмитрий Григорьевич (29 января 1887 — 12 сентября 1911). Из еврейской семьи, внук писателя Г.И. Богрова, сын богатого киевского домовладельца. С 1905 учился на юридическом факультете Киевского университета. Примыкал к различным левым радикальным группировкам (эсерам-максималистам, затем анархо-коммунистам). C 1906 сотрудничал с Киевским охранным отделением. По окончании университета, в 1910 — помощник присяжного поверенного. 1 сентября 1911 смертельно ранил премьер-министра П.А.Столыпина в Киевском оперном театре. Приговорен Киевским военно-окружным судом к смертной казни и повешен.

Использованы материалы библиографического словаря в кн.: Я.В.Глинка, Одиннадцать лет в Государственной Думе. 1906-1917. Дневник и воспоминания. М., 2001.

Д.Богров - гимназист

Почему он убил Столыпина?

Руководители Богрова, вероятно, были далеко не искусные люди, и скоро в результате сотрудничества с ними его стали заподозревать в революционных кругах или, может быть, коситься на него. Его осведомленность стала понижаться, а вместе с тем понизилось или сильно сократилось и его денежное содержание. Богров же был любитель пожить. Денег ему не хватало. С другой стороны, он был сыном людей в своем кругу известных и сам был интеллигентом, кажется помощником присяжного поверенного. «Провалиться» или быть обнаруженным как секретный сотрудник полиции для Богрова означало гражданскую смерть.

Возможно, что этому первому руководителю Богрова желательно было прежде всего отличиться, произвести возможно большее количество ликвидации в местном подполье. Возможно, что такой себялюбивый чин и не удосужился подумать, что он имеет дело с живыми людьми, и что он смотрел на них только как на ступени в своей служебной карьере. Такие руководители политического розыска у нас были, и они часто делали карьеру. Эти ловкачи преимущественно стремились к тому, чтобы после своего назначения на какую-нибудь розыскную должность начать косить направо и налево, не считаясь ни с чем. Они обычно губили много секретных сотрудников и в результате своего фейерверка, конечно хватавшего ненадолго, передвигались на новое и, возможно, лучшее место. Самое трудное для руководителя политическим розыском дело было с успехом продержаться на одной и той же должности. Этого именно многие из «ловкачей» розыска не любили.

В результате своего поколебленного положения Богров оказался в Киеве под руководством Кулябко. Но переменились времена. Максимализм убывал, как убывало и вообще все подпольное, организованное «действо». А кушать Богрову надо было, и кушать он любил хорошо, хотя перед повешением и изрек меланхолически свое толкование смысла жизни: «Жизнь — это лишняя тысяча съеденных котлет!»*) И на самом деле, для Богрова смысл жизни заключался в том, чтобы эти котлеты были непременно «марешаль».

Чтобы сохранить содержание от казны, Богрову, вероятно, приходилось хитрить и водить за нос недалекого Кулябко. Вероятно, Богров придумывал время от времени какие-нибудь, никогда не сбывавшиеся, истории. Но, возможно, что кое-какие связи с революционными деятелями у него были. Кулябко, наверное, настаивал на большей продуктивности и осведомленности, в результате которых и, вероятно, в результате и неосторожности и напористости со стороны него, Богров был снова заподозрен. Он заметался. И денег больше не будет, и в своей среде подозрения, и возможная гибель. Нет сомнения, что вся злоба и ненависть за вероятную гибель сосредоточились у него на Кулябко. Богров чувствовал, конечно, что Кулябко в это время идет в гору, преуспевает на его гибели. В частых разговорах, в долгих беседах Богров неминуемо должен был заметить позицию Кулябко и его наплевательское отношение к судьбе секретного сотрудника. Богров озлобился. Отомстить Кулябко и в его лице всему «этому подлому режиму» — вот что заполонило ум Богрова. Но он, по своей интеллигентской дряблости, гамлетизму и нерешительности, продолжает жевать в уме свое решение. Он продолжает видеться с Кулябко и обдумывает свой умысел.

У Кулябко нет интуиции, столь необходимой для руководителя политическим розыском. Будь у него интуиция, он, несомненно, заподозрил бы что-то неладное в своих взаимоотношениях с Богровым. Он постарался бы вовремя окружить Богрова другой испытанной агентурой, подвел бы к нему какую-нибудь бабенку, чтобы та наблюдала за ним и раскусила его. Но для всего этого нужны были и интуиция и другая, хорошая и верная агентура. Видимо, ни того ни другого у Кулябко не было.

Богров на свиданиях своих с Кулябко не мог не видеть, что последний весь в чаду от возможности служебных успехов и наград, мерещившихся ему в связи с приездом Государя. В Киев, чуть ли не за целый месяц до Высочайшего приезда, стали приезжать те чины охраны, которые были назначены в эту командировку из Петербурга и Москвы для подкрепления местных розыскных и общеполицейских сил. Всем руководил все тот же Курлов. Ближайшими его помощниками оказались А.И. Спиридович и занимавший место вице-директора Департамента полиции М.Н. Веригин.

...

Богров в это время придумал целую комбинацию с приездом в Киев террористов. Комбинацию неумную и, при его заведомой для Кулябко «проваленности», просто невозможную. Мне нет особенной охоты повторять в мелочах эту дикую историю, да она и рассказана достаточно подробно во многих печатных изданиях.

Академик Г.Е. Рейн, председатель Медицинского совета, в своих воспоминаниях, рассказывая о деле убийства П.А. Столыпина, между прочим, приводит письменное показание Богрова, записанное им по предложению Спиридовича за два дня до приезда в Киев Государя **).

Это же показание можно найти в книге А. Мушина, анархиста и восторженного поклонника Богрова ***).

Вот оно: «Весною 1910 года в Петербург приехала одна женщина с письмом от Центрального комитета Партии социалистов-революционеров для присяжного поверенного Кальмановича, бывшего эмигранта Егора Лазареваи члена Государственной думы Булата. В передаче этих писем принял участие и Богров, установив, таким образом, связь с Лазаревым106, причем обо всем этом осведомил начальника Петербургского охранного отделения фон Котена. Вскоре с Богровым познакомился явившийся от имени Лазарева неизвестный, назвавшийся Николаем Яковлевичем. Узнав из происходившей затем между ними переписки, что противоправительственные взгляды Богрова, высказанные при первом их свидании, не изменились, "Николай Яковлевич" неожиданно в конце июля приехал к Богрову в дачную местность Потоки, близ Кременчуга, и вступил с ним в переговоры о том, можно ли иметь в Киеве квартиру для трех человек. Получив удовлетворительный ответ, "Николай Яковлевич" расспросил о способах сообщения с Киевом и одобрил предложенный Богровым план приезда на моторной лодке, в тот же день "Николай Яковлевич" выбыл обратно в Кременчуг и обещал в скором времени дать о себе знать».

Академик Г.Е. Рейн замечает по поводу этого доклада, что он «представляет собой образчик хитро и ловко изложенного мелко-адвокатского произведения, в котором истинные происшествия, как передача письма Лазареву, перемешаны с вымышленным именем "Николая Яковлевича", приездом его в дачную местность "Потоки" и пр.».

На самом же деле в этом докладе главные руководители розыска в Киеве должны были усмотреть довольно путаное и неправдоподобное изложение, и вот почему: не забудем, что весной 1910 года продолжался развал Партии социалистов-революционеров и ее центрального комитета, находившегося в Париже. Развал этот начался с января 1909 года, главным образом в связи с провалом Азефа. Центральный комитет партии был в то время совершенно дезорганизован, и если бы в Петербург и приехала «одна женщина» с письмами от него, то уже наверное не с поручением террористического характера. Из этого доклада усматривается (что и было на самом деле), что Богров в этот период состоял во временном распоряжении начальника Петербургского охранного отделения полковника фон Котена. Поэтому все руководители политического розыска обратились с телеграфным запросом к полковнику фон Котену, который, согласно записи академика Г. Рейна, «подтвердил показание Богрова о письме к Лазареву».

Если такой или примерно такой ответ последовал от полковника фон Котена, то он представляет собой образчик хитро и ловко изложенного, но не «мелкоадвокатского» произведения, а товарищеской услуги между двумя начальниками охранных отделений. Фон Котен должен был понимать обстановку и, зная полную никчемность Богрова в то время как сотрудника, должен был не приятельски отписываться, а дать надлежащую оценку явно выдуманным данным Богрова. Для руководителей политического розыска в Киеве такой ответ только играл в руку, подтверждая серьезный характер сообщений Богрова.

Однако всю эту нелепость слушали и ей верили и Курлов, и Спиридович, и Веригин. Вот тут-то и лежит подлинная вина Спиридовича в киевской драме. В самом деле: оставим в данном случае Курлова — он где-то там, наверху; ему докладывают «опытные» помощники — сам Спиридович, сам Кулябко и даже сам Веригин. Отставим и Веригина — в данном случае он розыскной младенец. Но А.И. Спиридович, бывший начальник Киевского охранного отделения, казалось бы, практик политического розыска и свояк Кулябко! Он помогал ему в карьере и, конечно, помогал и в данном вопросе: расследование заявлений Богрова. Он тоже обнаружил если не отсутствие интуиции, то невероятное легкомыслие, погнавшись, быть может, за мелким успехом, если оказалось бы, что Богров говорит правду. Им всем так хотелось, чтобы это была правда, что они все вместе не удосужились сопоставить все данные Богрова, чтобы увидеть их нелепость.

Вот в чем, повторяю, лежит вина Спиридовича в киевской драме. Пострадал в результате стрелочник... Кулябко. Это было в духе времени и вполне соответствовало слабости власти.

Перейдем к самому Богрову. Я остановился на его решении убить Кулябко. А убил он Столыпина! Курлов в своих «Воспоминаниях» пытается разрешить вопрос, кто именно и что именно толкнуло Богрова на убийство Столыпина. Он не разрешает вопроса и туманно говорит о каком-то вмешательстве тайных сил. Широкое поле для догадок, особенно в связи с еврейством Богрова! Я попробую разрешить вопрос в порядке интуиции, базируясь на столь знакомой практике розыскного дела.

Курлов пишет: «Сын богатых родителей, молодой Богров всегда нуждался в деньгах для широкой жизни. Вероятно, под влиянием модных течений он вошел в связь с революционными организациями и предал их охранному отделению, когда потребовались деньги на поездку за границу. Сведения Богрова стоили затраченных на него средств, и в этом отношении он безукоризненно исполнял свои обязательства. Со временем материальное положение его улучшилось, и он одновременно отошел от партийной жизни, как отошел и от работы в охранном отделении. Я думаю, что в партии знали или догадывались о прежней деятельности Богрова, а потому могли потребовать от него той или другой услуги. Я не сомневался в его сведениях, сообщенных подполковнику Кулябко, как не сомневаюсь в том, что, может быть, за час до покушения на министра он не предполагал, что ему придется совершить этот террористический акт. Требование застало его врасплох, и он подчинился воле, от которой зависела его собственная жизнь.

Это предположение не возбуждало бы во мне никаких сомнений, если бы убийство ПА Столыпина было принято какой-либо революционной организацией на свой счет, но убийство это было встречено молчанием, хотя в революционной печати появлялись обыкновенно хвалебные гимны по поводу всякого, даже незначительного, политического убийства. Возможно допустить, что сведения, сообщенные Богровым Кулябко, были вымышлены, и он, пользуясь доверием к нему охранного отделения, решил выполнить террористический акт. Мероприятия по охране и в этом положении не подлежали никакому изменению, так как игнорировать эти сведения, по сложившейся в Киеве обстановке, не представлялось допустимым. Личных счетов с покойным министром у Богрова, конечно, быть не могло, а потому у него не могло быть и инициативы совершить это убийство с риском для своей жизни. Приходилось, таким образом, прийти к убеждению, что этим преступлением руководила какая-либо иная, неведомая нам сила. Следствию ее обнаружить не удалось, да, по-видимому, оно к этому и не очень стремилось» ****).

Вот туманное, основанное на заведомо ложных, до наивности фальшивых предпосылках заключение. Товарищ министра внутренних дел и заведующий полицией не хочет помнить, что Богров был давно в подозрении у революционеров, но, несмотря на это, поддерживал с Охраной какие-то отношения.

Курлов допускает мысль, что партия потребовала от него оказать ей услугу, чтобы загладить прошлую деятельность, но отказывается принять во внимание, что выстрел Богрова последовал осенью 1911 года, т.е. в тот период, когда подпольных организаций, занимавшихся террористическими актами, в России не было вовсе и когда — если бы кое-где в провинции такие организации и влачили мизерное существование в виде отдельных оставшихся в живых членов их — они не могли брать на себя решений о центральном терроре, каким было убийство Столыпина.

«Я не сомневался в его [Богрова] сведениях, сообщенных подполковнику Кулябко...» — настаивает Курлов, и это после того, когда ясно было установлено, что все сообщения Богрова оказались вздором. Далее Курлов пишет:

«....не сомневаюсь в том, что, может быть, за час до покушения на министра он [Богров] не предполагал, что ему придется совершить этот террористический акт. Требование застало его врасплох, и он подчинился воле, от которой зависела его собственная жизнь». Написав это, Курлов, очевидно, не сознавал всей нелепости своего заключения. За час до покушения Богров был уже в театре и отлично знал, что он находится в театре для совершения террористического акта. Если Курлов допускает, что Богров совершил этот акт «по приказу партии», то почему же через несколько строк он приходит к заключению, что... «этим преступлением руководила какая-либо иная, неведомая нам сила».

Курлов только осторожно «предполагает», что в партии (странно, что он так неточен: в какой партии?) узнали об отношениях Богрова к охранному отделению. Ему надо было это точно знать, а не предполагать! Впрочем, Курлов начал так «предполагать» только в эмиграции. Тогда же, я уверен, он знал о заподозренности Богрова.

Мой вывод, надеюсь, покажется читателям более логичным и правдивым: злобное раздражение униженного подпольщика-интеллигента-еврея к преуспевающему ничтожеству, каким был в глазах Богрова Кулябко, выжавший все соки из него, Богрова, и бросивший его на произвол судьбы, привело Богрова мало-помалу к решению убить Кулябко.

Кулябко, перед приездом Царя и всей свиты в Киев, конечно, стремился использовать все случаи и возможности для агентурного освещения местного революционного подполья. Надо полагать, что он не знал об истинном положении этого подполья, если он обратился снова к такому, уже в то время неосведомленному лицу, каким должен был быть в 1911 году Богров. Богров начал «комбинировать». Когда его нелепые комбинации были подхвачены наехавшей в Киев группой ответственных и высоких чинов российской Охраны, Богров в этом усмотрел беспринципность носителей русской власти, еще раз пытавшейся создать свое благополучие и карьеру на нем, чем бы это для него ни кончилось. Он лично видел и разговаривал с этими приехавшими представителями власти и понял, что их занимает не его рассказ, а последствия событий для них самих в виде наград и почестей. Злобное решение мстить уже не Кулябко, а всей системе в лице ее высшего руководителя — вот что засело в его голове. Околпачить представителей этой системы оказалось нетрудно. Вот это и была та «неведомая сила», что навела руку Богрова на Столыпина.

Примечания:

*) Цитируемые слова Богрова были написаны им почти за год до убийства Столыпина в письме от 13 декабря 1910 года: "Нет никакого интереса к жизни. Ничто, кроме бесконечного ряда котлет, которые мне предстоит скушать в жизни..." (Мушин А. Дмитрий Богров и убийство Столыпина. Париж, 1914, с. 123).

** Рейн Г.Е. Из пережитого, 1907-1918: В 2 т. Берлин, 1935. Т. I. С. 130, 131.

*** Мушин А. Дмитрий Богров и убийство Столыпина. Париж, 1914.

****) Курлов П.Г. Гибель императорской России. Воспоминания.

А.П.Мартынов. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. В кн.: "Охранка". Воспоминания руководителей политического сыска. Тома 1 и 2, М., Новое литературное обозрение, 2004.