Максим Горький (original) (raw)
XPOHOC
ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ
ФОРУМ ХРОНОСА
НОВОСТИ ХРОНОСА
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ
СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА
ЭТНОНИМЫ
РЕЛИГИИ МИРА
СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ
МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ
КАРТА САЙТА
АВТОРЫ ХРОНОСА
Родственные проекты:
РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ
ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА
ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ
ПРАВИТЕЛИ МИРА
ВОЙНА 1812 ГОДА
ПЕРВАЯ МИРОВАЯ
СЛАВЯНСТВО
ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ
АПСУАРА
РУССКОЕ ПОЛЕ
Максим Горький
А. П. Чехов и А. М. Горький. Ялта, 1900 год.
Горький...
Вспоминаю дни юности... Утренние зори первой русской революции, канун 905 года.
В эти дни нашему поколению нельзя было читать произведения Горького без того, чтобы они не захватывали целиком.
Он был романтиком. Мы тоже, несмотря на марксизм, были романтиками.
– Максим, давай в небо смотреть! – говорил Коновалов своему приятелю. – Давай, читатель, смотреть в небо, – приглашал нас тогда художник. И мы вместе с ним смотрели в небо. Голубой свод раздвигался, и пред нами возникали чудесные видения. Грязные босяки превращались в свободных, самостоятельных, гордых людей, в несгибаемых протестантов, в борцов со скукой и пошлостью мещанского ограниченно-лакейского уклада. В привольных степях жила своенравная Мальва, мы слушали степные рассказы Макара Чудры и старухи Изергиль. Земля наполнялась искателями другой, прекрасной жизни, – захватывали призывы Сокола и песни о Буревестнике.
Один из школьных друзей, прочитал томик Горького, сказал:
[47]
– Ей-богу! Прямо на ножи готов полезть – и не страшно будет!
Нам говорили: «Жизнь косна. Ее не преодолеешь. К чему усилия новаторов и смелых мечтателей?» А к нам приходил свежий большой художник и утверждал: «Только для этого строительства и нужно жить. Жизнь косна, но в ней есть зачатки другой, новой правды, новой жизни».
Человеческое общество, в изображении Горького, особенно и преимущественно в низах, на дне, все насквозь бурлило, мучилось, искало правды, «праведной земли», презирало сытую, тупую, жвачную повседневность, ненавидело богатых и сильных мира сего. Мы видели сквозь призму произведений Горького Русь неспокойную, ищущую, взалкавшую правды и истины, а в людях на дне, в опорках, сквозь отекшие от пьянства черты нам открывались истинно-человеческие лица. «Человек – это звучит гордо». Вместе с художником мы создавали в своих мечтаниях этого гордого человека, не чувствовали себя одинокими и верили в будущее.
Говорили и писали после 905 года, что Горький выдохся, что он даже совсем и не крупный художник. Но просмотрите его рассказы о детстве: это мастерские вещи. Чего стоит одна бабушка! Есть даже прямая перегруженность художественных образов в последних произведениях Горького. Они как гроздья зрелого винограда. Не так давно Горький выпустил в печати небольшую книжку о Толстом – лучшее из того, что было написано о нем. Сколько теплоты, художественного проникновения, чуткости и поразительных по меткости замечаний!
Нет, Горький не выдохся, его песня еще не спета!..
Смотрю в его лицо. Он постарел. Много морщин, но почти нет седых волос. Еще квадратнее сделалось лицо, и около подбородка внизу у щеки по временам появляется ямочка, и что-то слегка дрожит около нее и подергивается. Большой, угловатый и по-прежнему сутулится. А пиджак – поношенный, далеко не первой свежести, и около отложного воротника пристали пушинки. Совсем будничная фигура, ничем не привлекающая внимания. И особенно обыденны глаза. Они глубоко ушли в орбиты, и в их взгляде решительно нет ничего приме-
[48]
чательного. Каким же образом они схватывают и так художественно перевоплощают мир? Должно быть, только передают материал, а вся работа совершается где-то глубже, ушла целиком, без изъятия вовнутрь. Речь заходит об одном литературном предприятии. Попутно Горький высказывает несколько мыслей о теперешнем состоянии художественного слова:
– Бытописателем теперь быть невозможно. Старый быт сплошь контрреволюционен. И ничего, помимо сплошной контрреволюции, старые писатели, целиком связанные с этим бытом, дать не могут. По-моему, над ними нужно поставить крест. Нужно искать новых людей. И я уверен, что новые художники будут романтиками. Совершенно уверен в этом. Ближайшее будущее принадлежит романтизму.
Вот что думает Горький об искусстве наших дней.
Какого читателя должен иметь в виду теперь писатель?
– Он должен иметь в виду новую рабоче-крестьянскую интеллигенцию, ту, которая учится сейчас на рабочих факультетах, в советских и партийных школах, на командных курсах.
Это и есть читатель настоящего дня, и ему нужно помочь...
Горький в настоящий момент с особым вниманием следит за всеми успехами техники и науки в Советской России.
– У нас есть что показать. У нас есть большие достижения: к сожалению, о них мало знают и почти ничего не сообщают. И знаете, у нас много изобретений и усовершенствований, до которых додумались простые рабочие, стоящие у станка. Об этом нужно говорить как можно больше...
В комнату быстро входит В. И. Ленин, не входит, а почти вбегает. Он спешит. Только что кончилось одно заседание, теперь начинается другое. Почти на ходу наливает стакан чая, быстрым и особо характерным жестом перевертывает к себе одну из книг, привезенных Горьким. Так же бегло перелистывает ее. И в этих приемах видна прочно установившаяся привычка обращаться с книгой и оценивать ее, когда нужно, что называется, «на глазок». Такие жесты вырабатываются только
[49]
долголетней практикой и обращением с печатным словом.
Горький немного исподлобья наблюдает и присматривается к Ленину. У Ленина изумительно живые, бойкие, искрящиеся глаза, и весь он сжатый, сконцентрированный комок энергии.
Горький имеет какое-то отношение к берлинскому книгоиздательству Гржебина, издающего на русском языке русских классиков, книги по естествознанию и т. д. Видимо, хорошо изданные книги привлекают Горького к себе. Он привез с собой в чемодане ряд книг, заказанных им у Гржебина, любовно смотрит на них и вступает по этому в разговор с Лениным.
– Да, да, – соглашается Ленин. – Превосходные издания. Только поменьше беллетристики и побольше деловых книг. А то вот тут голод у нас. Нужно разделаться в первую голову с ним.
– Да ведь дешевка, Владимир Ильич, – убеждает Горький.
Мне понятен Горький, но еще более понятен Ленин. Издания превосходны. Но за них нужно платить чистым золотом. А золото теперь вещь дорогая, и если можно и нужно тратить его, то пускай идет оно на паровозы, на то, чтобы остановить разруху и голод. А беллетристика потом. Или, может быть, не хлебом единым жив будет человек?
Один забирает с собой книги. Среди них вижу прекрасно изданные индийские сказки... Другой торопливо убегает на заседание «голодной комиссии».
В русской белой зарубежной прессе против Горького ведется самая неистовая и бесшабашная кампания. Стыдно читать. Один желает, чтобы он поскорее «издох». Бунин печатает бешеные статьи, стараясь уронить Горького перед Европой, а Чириков недавно напечатал позорную статью, в которой доказывал, что Горький бесчестный, лично непорядочный человек, трус и т. д. Доказательства: Горький, видите ли, одно время был против Октября, а теперь коммунист. Как будто Горький не был с большевиками в 1916-1918 годах! И как повертывается язык у Чирикова, раньше работавшего с марксистами, а теперь подписывающегося на страницах бурцевского «Общего дела»! Для усиления впечат-
[50]
ления время от времени печатаются известия: где Горький? Оказывается, он под домашним арестом, около него «комиссар». Это для тех, кого нельзя уловить гнусными статьями Чирикова и других.
И вот, когда я вижу, как Горький носится с книжками Гржебина, как собирает он вокруг себя беспартийную массу ученых, педагогов, профессоров, художников, как ищет он нового читателя, с каким восторгом рассказывает он о том, что на таком-то заводе такой-то совсем простой рабочий изобрел какую-то штуку, благодаря которой ось для вагонного колеса может выделываться в пять раз быстрей, жалкими кажутся мне все эти укусы Буниных и Чириковых. И сколько бы ни твердили и ни изводили они чернил для доказательства пагубной роли, которую якобы играет для России Горький, я твердо знаю, что все это ложь, неправда. Горький - истинный друг народа, а вот эти ослепшие от злобы господа, «братья писатели», - у них нет ни грана правды сейчас. И эту уверенность хочется передать другим.
Еще замечание.
Сейчас в Москве среди известных кругов очень много говорит о «массовом действе», о новых творческих коллективных путях и т. д. Конечно, нужно искать новые пути, конечно, честь и слава коллективизму. Но... не нужно с водой выплескивать ребенка. Этого нужно бояться. Эта мысль с особой отчетливостью выступает, когда присматриваешься к Горькому. Он обыденен на первый взгляд, но в каждом движении, в манере говорить вы чувствуете свое, глубоко индивидуальное, свое образное, принадлежащее только ему. И потому так своеобразно преображается у него под пером мир, потому он так интересен в своих произведениях. И за разговорами о коллективном творчестве не следует забывать, что всякий художник только тогда велик, интересен, поучителен, когда он говорит по-своему, когда в его произведениях проявляется все своеобразие и оригинальность его духа. Без этого нет искусства. Голый индивидуализм заводит в дебри, но ведь в коллективе не должно тонуть своеобразие человека. Нужен синтез, слияние.
[51]
Цитируется по изд.: Воронский А.К.Литературно-критические статьи. М., 1963, с. 75-51.