II Романовские чтения (original) (raw)

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

II Романовские чтения

Миловидова Н.В.

Костромской государственный университет им. Н.А.Некрасова

Последние годы и дни империи Романовых:

взгляд современника (по воспоминаниям князяВ. Оболенского)

В.А. Оболенский.

В связи с 400-летием династии Романовых в России активизировались многие научные центры и ученые, занимающиеся проблемами российской государственности, взаимоотношения государства, общественных и религиозных институтов, центра и провинции, пытающиеся разрешить их на базе новых или известных, но мало востребованных ранее источников в свете современных подходов в исторической науке. В центре внимания ряда исследователей сегодня продолжает оставаться история России начала ХХ в. А именно, революционный процесс, эпицентром которого стал 1917 г.; Первая мировая война, усилившая хаос не только в России, но и Европе, серьезно повлиявшая на дальнейший ход событий. Для России, в частности, это означало перелом, падение монархии, закат империи, крушение одной социальной модели и замену ее другой, что в свою очередь стало эпохальным цивилизационным культурно-историческим разломом. Одним из историографических парадоксов можно считать чрезвычайно малое количество новых исследований в этой области, а те, что опубликованы, носят подчас неполный или односторонний характер[i]. В принципе, с этим выводом можно согласиться, добавив, что пришло время более широко использовать документы личного происхождения. Стоит некоторые перечитать заново, а за субъективностью этой группы источников постараться увидеть и некую объективность освещения событий и роли исторических личностей. Актуальность избранной темы возрастает, так как ее более активное изучение позволит нам понять и всю противоречивую последующую историю России ХХ в., извлечь определенные уроки.

Попытаемся еще раз пристальнее взглянуть на то, как доживала свои последние годы Российская империя. С этой целью обратимся к автобиографическим воспоминаниям князя В.А. Оболенского, который был типичным представителем той эпохи. Родился он в 1869 г. в семье потомственных дворян. Окончил Петербургский университет, учился в Берлинском. В 1896–1903 гг. занимался земской деятельностью в Смоленске, Пскове, Орле, Крыму. В 1905 г. вступил в партию кадетов, был членом I-й Государственной думы, позже членом ЦК этой партии, принадлежал к радикальному крылу. Масон. В 1916–1917 гг. стал председателем Петроградского комитета Союза городов. По взглядам – республиканец. Был решительным и принципиальным противником Октябрьского переворота. Активно выступал против партии большевиков. С ноября 1920 г. – эмигрант[ii]. По предложению Русского Исторического Архива в Праге в 1937 г. написал воспоминания, которые со временем были опубликованы[iii]. Они повествуют о жизненном пути автора от рождения и до 1920 г., то есть эвакуации из России, начале эмиграции.

Исходя из темы исследования, обратим свое внимание на ту часть воспоминаний, где рассказывается о Российской империи при Николае II. Вот как написал В.Оболенский о последнем российском императоре: «Умер Александр III и на престол вступил злополучный Николай II». О новом царе ходили в Петербурге самые разнообразные слухи, отмечал он. Многие верили в либерализм молодого монарха, надеялись, что теперь действительно наступит конец беспросветной реакции, имевшей место при царе Александр III. Говорили доброжелательно, подчеркивая доступность и простоту Николая II. Но, увы, – отмечал далее В. Оболенский, – «через месяц всем этим иллюзиям настал конец после знаменитой речи…, произнесенной молодым монархом на приеме депутаций от земства и дворянства». У некоторых из них потом чувствовалось подавленное настроение[iv]. Вообще, начало 1890-х гг. ознаменовалось периодом общественного оживления. Шли споры между народниками и марксистами. Одним из главных был вопрос о крестьянской общине. Левая интеллигенция рассматривала ее значение в контексте грядущей революции. В конце 1890–1900-х гг. политическая борьба в России продолжала нарастать. В этом смысле представляет интерес описание В.Оболенским состава и деятельности земских статбюро. Сам он был, как известно в то время, земским статистиком. Князь называет эти бюро маленькими, раскинутыми по губернским городам, запорожскими сечами. Земскими статистиками преимущественно были люди, не прижившиеся в условиях того времени и создававшие поэтому свои вольницы с особым бытом и неписаными законами. Они имели возможность подробно изучать экономическую жизнь крестьянства, что позволяло им без прикрас увидеть реальное положение дел в деревне[v]. А оно было непростым. Кстати, из среды бывших земских статистиков вышли немало крупных большевистских деятелей. Особо заинтересовала нас глава 11 «В русской глуши», написанная по материалам обследования двух уездов Псковской губернии, а именно Холмского и Торопецкого. «Весенняя распутица была в полном разгаре, – вспоминал Оболенский. – Мы колыхались в каком-то огромном, нелепого вида безрессорном тарантасе, поминутно ныряя в глубокие колеи, заполненные тяжелой, липкой грязью»[vi]. Ах, эти вечные российские дороги! По приезду статистики отправились в земскую управу, но, ни председателя, ни секретаря не застали на месте. Оказалось, что они были на именинах у председателя в его имении уже почти неделю. Из разговора с единственным работником, оказавшимся на месте, бухгалтером, выяснилось, что текущих дел было немного, но бумаги при этом лежали без ответа по два месяца. Чувствовалось, что начальство любило только жалование получать и ловко добывать награды. Земцы объехали ряд деревень, побеседовали с крестьянами, поразились их дикости и поголовной неграмотности. Сохранились записи Оболенского и о помещиках России. В частности, он отмечал, что количество их убывало из года в год. Земли сохранили лишь сильнейшие, сумевшие приспособиться к изменившимся после падения крепостного права условиям жизни. В старых же родовых гнездах в обследованных уездах, жили еще потомственные дворяне Кутузовы, Елагины, Калитины и др. Среди них встречались культурные люди, но большинство дичало в этой глуши, продолжая вести прежнюю беззаботную и веселую помещичью жизнь, материально оскудевая и морально опускаясь. Налицо было сочетание старых барских привычек с убогой обстановкой современности[vii]. Попадались на глаза и знакомые гоголевские Плюшкины, Ноздревы, в российской глуши жившие попросту, угощавшие, заехавших на огонек, жидким, отдававшим веником чаем из нечищеного, густо засиженного мухами и покрытого медной зеленью самовара, сетовавшие в разговоре на то, что налоги тяжелы, народ стал грубый, все меньше радеющий за веру, переживавшие о строившейся рядом железной дороге, из-за которой пришлось вырубить их любимую рощу и т.д. Может ли быть, – писал Оболенский, – более нелепое сочетание! Плюшкин и железная дорога! Много поездил и повидал В. Оболенский. Выводы его оказались противоречивыми, как и сама Россия, описанная Н.В. Гоголем и А.П. Чеховым. Увиденное все больше убеждало в необходимости преобразований в России. Понял он и то, что крестьянство жило верой в земельный передел и, что деревня страдала больше не от капитализма как такового, а от того, что он толком не дошел до нее. Дальнейший прогресс России Оболенский связывал с революцией, базировавшейся на рабочем движении, при этом не склонен был видеть в пролетариате какого-то особого избранника, которому предопределено было вести все остальное человечество в царство Свободы и Справедливости. Постепенно, будучи несогластным по ряду положений, он порвал с партией социал-демократов и приобщился к движению, начатому Союзом Освобождения[viii]. Шло время, и новые события предреволюционной империи попадали в поле зрения князя Оболенского. В 1904 г. началась русско-японская война. По поводу ее в обществе распространялись очень противоречивые слухи. Проводились мобилизации, манифестации, и уже скоро всех потрясло известие о первом поражении русских войск под Тюренченом. Непопулярность войны со временем рождала «пораженческие» настроения, которые становились все более господствующими в социалистических и отчасти либеральных кругах русского общества. «Ответственность за войну, за поражение русских армий и за бессмысленно проливаемую кровь, – считал В.Оболенский, – лежала на Николае II, личная политика которого привела к дальневосточному столкновению. Поэтому-то больное патриотическое чувство порождало ненависть не к японцам, а к самодержавию». Война многим открыла глаза. Явилось всенародное ощущение – «так жить больше нельзя», которое вскоре превратилось в лозунг – «долой самодержавие»[ix].

Не удалось сгладить противоречия, все более обострявшиеся и внутри российского государства. 15 июля 1904 г. был убит министр внутренних дел Плеве. После этого впервые последовало не усиление реакции, а ее ослабление. Начинался, – отмечал справедливо В. Оболенский, – период так называемой общественной «весны», вскоре сменившийся периодом революционных бурь. А за «банкетами» и земскими собраниями с политическими заявлениями наступил период профессиональных съездов в Москве и Петербурге, главными организаторами которых были члены Союза Освобождения. Провинция, не проводившая подобных съездов, свою реакцию на текущую жизнь империи отражала в многочисленных приветствиях, содержавших порой резкую критику в адрес правительства. Иногда даже звучали призывы к его свержению. Чувствовалось, что власть находилась в полной прострации. Под давлением поражений на японском фронте, она несколько ослабила вожжи реакции, но управлять далее не смогла. Вернуть старый режим она уже чувствовала себя не в силах, – писал Оболенский, – а стать на путь реформ не только боялась, но и не хотела. Вот и создалась революционная ситуация. Начался период военных бунтов, восстаний, частичных захватов власти. Если бы так называемая булыгинская конституция была дарована не в августе, а в январе 1905 г., русское общество приняло бы эти реформы с восторгом, и правительство бы легко справилось с революционными эксцессами[x]. Но время было упущено, модернизационные процессы продолжали запаздывать. Бывают в жизни каждого человека дни, которые навсегда запоминаются. Таким для Оболенского стал день 17 октября 1905 г., когда был принят Манифест, обещавший народу свободу и даровавший конституцию. Прилив бурного воодушевления по поводу этого документа больше чувствовался в провинции. Кто ликовал на митингах, а кто при этом занимался организацией погромов. Во время октябрьских погромов погибли 1622 и были ранены 3544 человека. Состоялось 205 процессов по делу погромщиков, в ходе которых были осуждены 1938 человек. Несмотря на то, что революция 1905–1907 гг. носила незавершенный характер, она несколько расшевелила власть, и способствовала созыву I-й Государственной думы. Произошли и некоторые перестановки в правительстве. После отставки Витте премьер-министром стал И.Л. Горемыкин, министром внутренних дел – П.А. Столыпин, проявлявший большую энергию в подавлении революции. Тюрьмы были переполнены, а военно-полевые суды безжалостно отправляли на виселицы своих подсудимых. Наконец настал памятный день 27 апреля 1906 г. До начала работы I-й Государственной думы, все депутаты должны были явиться в Зимний дворец на царский прием. В Тронном зале, таким образом, предстали друг против друга представители двух враждебных станов: пестрая с золотом толпа царских сановников и серо-черная толпа депутатов. «Улица» революцией была приведена во дворец. Дальнейшая работа первого русского парламента проходила в Таврическом дворце, вспоминал Оболенский. «Бурные заседания, красивые речи и … никакого следа в русском законодательстве. Почему так вышло? Почему собрание исключительно блестящих людей, многие из которых были известны всей России не только как теоретики, но и как практические земские и городские деятели, оказались бесплодными? Этот вопрос князь задавал себе постоянно. Очевидно, потому что революция революцией, а законы оставались старые. Правительство сознательно похоронило Манифест. Николай II и его ближайшие советники смотрели на этот акт как на военную хитрость. Анархическое аграрное движение разрасталось, в разных местах горели помещичьи усадьбы, уничтожался скот и инвентарь, а правительство продолжало бороться с этим движением исключительно репрессивными мерами. Сотрудничества между правительством и парламентом не получилось. Думская инициатива была чрезвычайно стеснена законом[xi]. В воспоминаниях Оболенского нас также заинтересовали портретные зарисовки как представителей власти (И.Л. Горемыкин, П.А. Столыпин, В.Н. Коковцов, И.Г. Щегловитов), так и думцев (И.И. Петрункевич, Ф.И. Родичев, В.Д. Набоков, Ф.Ф. Кокошкин, Д.И. Шаховской, П.Д. Долгоруков, М.М. Ковалевский). Если бы думцы могли предвидеть, что власть, – писал Оболенский, – остававшаяся в руках безвольного монарха, приведет Россию к страшному государственному кризису, от которого она долго не сможет оправиться, они, вероятно, вместе с социалистами продолжали бы революционную борьбу[xii]. С каждыми новыми выборами, – отмечал он, – правительство все более оказывало давление на избирателей и прибегало к самым разнообразным приемам, чтобы получить правое большинство депутатов. Думой манипулировала власть. Так роспуск II-й Думы был предрешен правительством еще ранее ее созыва[xiii].

Не прошла без внимания В. Оболенского и аграрная реформа. По просьбе редактора «Русской мысли» П. Струве он участвовал в обследовании Псковской и Самарской губерний. «Словом, – резюмировал Оболенский, – реформа, сама по себе чрезвычайно нужная, проводилась по приказу из Петербурга по одному шаблону в огромной России, невзирая на разнообразие ее природных, бытовых и хозяйственных условий, и не в ней самой, а в методах ее осуществления заключался главный ее недостаток»[xiv].

Хорошо запомнил князь и лето 1914 г. Напряженное состояние, в котором находилась вся Европа после убийства в Сараево, ощущалось и в Петербурге. Все следили за газетами, делились последними политическими новостями. По всей стране шли патриотические манифестации. Но скоро, – писал Оболенский, – энтузиазм первого дня войны сменился на несколько дней паническим настроением. Многие тогда хотели влить свои силы в общее дело войны. Кто ехал на фронт с отрядами земских и городских союзов, и их не пугал ужас кровопролития, а кто энергично работал в тылу, все чаще с тревогой задумываясь о неведомом будущем.

Война ухудшила общую ситуацию в Российской империи. О 1915-1917 гг. Оболенский писал как о времени полного распада государственной власти. «Все понимали, что власть, находящаяся в руках слабовольного царя, всецело подпавшего под влияние истерической жены и пьяного развратника Распутина, ведет Россию к гибели»[xv]. Со всех сторон приходили сведения о нараставших в армии и народе революционных настроениях. Одни эту идею поддерживали, другие говорили о дворцовом перевороте, связывая его с именем А.И. Гучкова. Борьба с правительством становилась общественным долгом, но вопрос был в том, в какой форме ее вести. В этой ситуации в ЦК кадетской партии, по-видимому, по инициативе П.Н. Милюкова, предложили создать в Думе и Государственном совете Прогрессивный блок. Думалось, что если революция уже неизбежна, то лучше пусть она будет связана с организованным народным представительством, нежели пройдет в виде неорганизованного бунта. С головокружительной быстротой проходил весь калейдоскоп текущих событий того страшного времени: судорожная смена министров по указанию Распутина; арест и освобождение Сухомлинова, – вспоминал Оболенский, – тревога в русских и союзнических общественных кругах по случаю назначения министром иностранных дел и премьером Б.В. Штюрмера, известного своей нечестностью и немецкими симпатиями; убийство Распутина и слухи о готовящемся дворцовом перевороте с участием великих князей; наконец, последний предреволюционный период, когда судорожные действия власти производили впечатление ее полного безумия... И все это на фоне постоянных поражений на фронте и глубокого брожения в армии.…Несколько позже еще добавилась проблема беженцев, наводнивших тыловые города.

Крупные исторические события всегда имеют глубокие причины, но именно поэтому часто возникают по совершенно случайным и малозначительным поводам. Так было и в России в феврале 1917 г., отмечал Оболенский. Революция, которая не была неожиданностью, оказалась неизбежной и началась с бунта продовольственных «хвостов». Ввиду сокращения хлебных запасов власть стала ограничивать потребление, забыв при этом ввести карточную систему. В таких сложных условиях стало нарастать недовольство обделенных слоев общества. Женщины и дети громили булочные и пекарни. Их поддержали заводские рабочие и рабочие трамвайных парков. Начались митинги, забастовки, стычки с полицией. Конечно, многие понимали причину бунтов, но не осознавали, что началась революция. Постепенно в разрешение вопроса о хлебе стали вмешиваться думцы, но власть продолжала усмирять беспорядки стрельбой[xvi]. Тем временем представители социалистической интеллигенции, солдаты, рабочие шли к Таврическому дворцу. Здесь все гудело, кипело, шумело. Постоянно совещались лидеры партий. Слышны были голоса ораторов. Анархия нарастала, а власти все не было. Наконец, образовался Временный комитет Государственной думы, Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов, а через два дня оформилось Временное правительство, но первенство все же принадлежало Совету. Все новые и новые полки переходили на сторону революции. Продолжались аресты, грабежи и обыски… «Ряд стихийно-хаотических действий создал перелом в истории России, называемый февральской революцией»[xvii]. Революция охватила всю страну. Разгулом революционных страстей, бушующей анархической народной стихией, назвал общее настроение тех лет Ф. Шаляпин. Без особого энтузиазма, настороженно к революции отнесся автор воспоминаний. Уже в первый месяц революции, – отмечал Оболенский, – стало ясно, что развал всей внутренней жизни России пошел еще быстрее. Рабочие захватывали заводы. Производство сокращалось; по улицам шатались праздные солдаты; дворники практически, и те, не работали; все заметнее стали перебои с продовольствием. Не успело оформиться Временное правительство во главе с кн. Г.Е. Львовым, как начался политический кризис, разрешившийся созданием коалиционного правительства. Со временем стали поговаривать о том, что оно обречено, и что спасти Россию от анархии может лишь военная диктатура. Одни видели спасителя в лице генерала Л.Г. Корнилова, другие – А.Ф. Керенского. На В. Оболенского они не произвели особого впечатления. На Московском государственном совещании особенно ему не понравилась речь главы правительства. Казалось, отмечал князь, что перед нами стоял какой-то провинциальный актер, плохо игравший свою роль. Правда, позже Оболенский назовет Керенского честным русским гражданином[xviii].

Такой предстает перед нами противоречивая картина последних лет и дней существования Российской империи, нарисованная князем В.Оболенским. Начинались тягучие и полные тревоги октябрьские дни 1917 г. Все знали, что большевики организуют восстание, но это уже была новая страница в истории России ХХ в.

В.А. Оболенский прожил долго. Благодаря различным обстоятельствам, он смог наблюдать жизнь и верхов, и низов в столицах и провинции; нередко оказываясь в самой гуще исторических событий. «Мои же мемуары, - писал он, - при всем их субъективизме, не могут быть тенденциозными просто потому, что, не совершив больших дел, я не нуждаюсь в самооправдании перед историей»[xix]. Автор подчеркивал, что вспоминая свою прошлую жизнь, старался освещать ее по возможности не с точки зрения своего нынешнего отношения к ней, а воспроизводя свои современные ей мысли и чувства. Автобиографические воспоминания написаны живым литературным языком, поэтому читаются легко и с интересом. Во многом с точки зрения исконных идеалов человечества – Свобода, Справедливость, Любовь, их он придерживался и оказался прав, описывая закат Российской империи. Убеждает нас в его правоте знакомство и с другими видами источников, а также воспоминаниями и дневниками таких же его современников.

Примечания

[i] Боханов А.Н., Сахаров А.Н. Заметки о книге А.А. Искендерова «Закат империи» // Отечественная история. ‑ 2003. ‑ № 4. – С. 151

[ii] Политические деятели России 1917: биографический словарь. — М., 1993. – С. 239–240

[iii] Оболенский В.А. Моя жизнь. Мои современники. — Париж, 1998.

[iv] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 130–131

[v] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 152–153

[vi] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 182

[vii] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 185–187, 196, 200, 206, 208

[viii] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 172, 237

[ix] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 259–260

[x] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 275–276

[xi] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 337, 342, 343-344

[xii] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 348

[xiii] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 402

[xiv] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 430

[xv] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 496–497

[xvi] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 500, 508–509

[xvii] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 514, 515–516

[xviii] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 523, 538, 540–541, 544

[xix] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 6

II Романовские чтения. Центр и провинция в системе российской государственности: материалы конференции. Кострома, 26 - 27 марта 2009 года / сост. и науч. ред. А.М. Белов, А.В. Новиков. - Кострома: КГУ им. Н.А. Некрасова. 2009.

Далее читайте:

Оболенский Владимир Андреевич (1869-1950?), депутат I Государственной Думы от Таврической губернии.