Владимир ПРОНСКИЙ (original) (raw)

О проекте
Редакция
Авторы
Галерея
Книжн. шкаф
Архив 2001 г.
Архив 2002 г.
Архив 2003 г.
Архив 2004 г.
Архив 2005 г.
Архив 2006 г.
Архив 2007 г.
Архив 2008 г.
Архив 2009 г.
Архив 2010 г.
Архив 2011 г.
Архив 2012 г.
Архив 2013 г.

"МОЛОКО"

"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

СЛАВЯНСТВО

РОМАН-ГАЗЕТА

"ПОЛДЕНЬ"

"ПАРУС"

"ПОДЪЕМ"

"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"

ЖУРНАЛ "СЛОВО"

"ВЕСТНИК МСПС"

"ПОДВИГ"

"СИБИРСКИЕ ОГНИ"

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

Владимир ПРОНСКИЙ

Смоляной

Рассказ

Лишь недавно Иван Непряхин, крепкий на вид, уверенный в себе человек, наконец-то понял, что стал по-настоящему отвечать за свои поступки. Приехал он когда-то в Москву из лесного посёлка в северном суземье, где местами ещё сохранились потомки тамошних коренных людей, не замутнённые иноземными нашествиями, поэтому и внешность имел соответствующую: глаза синие-синие, а лик смуглый, волосы жуковые да вьющиеся, какими их изображали на старинных иконах. За природную смуглость Иван и прозвище заработал соответствующее — Смоляной.

Ивану под пятьдесят, у него есть жена, взрослый сын, а он до последнего времени продолжал ввязываться в истории. И всё из-за непонятной потребности к справедливости. Мать, работавшая в посёлке медсестрой, когда-то говорила, что он характером в отца — леспромхозовского механизатора. Вот уж того хлебом не корми, а дай за что-нибудь повоевать.

Правда, родителей нет давно, и теперь он, Иван Константинович Непряхин, отвечает за свою родню, потому что в прошлом году лишился и младшего брата, утонувшего в Пинеге на зимней рыбалке, а у того остались две дочери. Поэтому ещё тогда Иван решил угомониться, а когда же недавно сломал мизинец в дворовой потасовке, вступившись за соседа, то стал настоящим примером родственникам и собственному сыну, успевшему окончить университет по какой-то модной специальности и теперь старательно познававшему взрослую жизнь, меняя причёску, одежду, девчонок.

Сам Непряхин, поработав после армии на стройке и окончив электромеханический техникум, долгие годы работал на приборном заводе мастером, а потом, когда завод обанкротился и был растащен и распродан, пристроился на домостроительном комбинате, благо строительство жилья в Москве не прекращалось; в столицу ехали и ехали со всей России. Квартиры покупали даже те, кто и не собирался в них жить: для любовниц, как вложение денег, которых иные добывали несчётно. И никто у них не спрашивал, откуда появился капитал. Есть возможность — приезжай и покупай! Время теперь такое.

А чтобы строить, а заодно продавать и покупать — город наводнился пришлыми людьми: теми, кто строил и торговал. Куда ни глянь — везде засилье гастарбайтеров (прежде и слова-то такого не знали!). Хотя хрен бы с ними, работали они и работали бы там, куда местных и на аркане не затянешь. Ведь и раньше были лимитчики, каким когда-то считался и сам Непряхин. Но теперь всё по-иному стало, всё чаще слышалась на улицах и в машинах чужая речь, музыка, всё больше резвилось приезжих ребятишек в детских садах и школах, а в роддомах появлялось неместных рожениц, словно свои женщины и рожать-то разучились.

Все эти мысли и рассуждения частенько возникали в голове Непряхина, и особенно навязчиво, когда он с приятелями выпивал после работы и возвращался домой под хмельком. Тогда так и хотелось спросить у кого-нибудь из приезжих: «Ну, зачем понаехали-то? Чего надо-то? Вы же двадцать лет назад почти всех наших выперли с окраин Союза! Думали, будете богаче жить. Не вышло. И теперь вкалываете в Москве и других крупных городах за триста долларов, чтобы половину из них отправить родственникам, работающим у себя на родине за лепёшку в день!»

Думать-то Непряхин думал, но горячившие мысли держал при себе. Ведь не вот-то выскажешь их первому встречному человеку. Да и дома всё обычно заканчивалось кухонным разговором с женой. С сыном же он об этом и не говорил никогда. У того, москвича в первом поколении, совсем иной подход ко всему. Ему, как и многим его сверстникам, даже хорошо, что кто-то находится в низших кастах, что не отнимает престижные места в банках, офисах, на государственной службе, хотя и там началась диффузия иногороднего проникновения.

Так что всё менялось почти на глазах. Даже в образе мыслей, даже в таком святом понятии, как взаимовыручка. Но нынешним молодым, из которых почти никто не служил в армии, это всё, как они говорят, по барабану, потому что дальше собственного носа они не видят близорукими глазёнками, с детства испорченными телевизорами да компьютерами. Теперь каждый за себя. Теперь им хочется быстрых денег, хочется взять всё и сразу. Им глубоко наплевать, что кому-то недоплачивают. Гастарбайтерам, например. А те, конечно, всё видят и понимают, как издеваются над ними, как заковывают в цепи на дачах, как обманывают на всевозможных стройках, в подпольных цехах — где угодно. И, как могут, вредят и мстят. И делаются всё дружнее, сплочённее, смелеют день ото дня.

Что это так, Непряхин убедился сегодняшним вечером, когда возвращался с работы и недалеко от метро увидел такую сцену: какой-то подвыпивший мужичок в мятой клетчатой рубашке поцапался с продавцом арбузов. Тот, видимо, обвесил его, и теперь мужичок добивался справедливости, заставляя заново взвесить арбуз.

— А я говорю, ещё раз положи на весы — хочу лично взглянуть, убедиться! — повторил он несколько раз.

Но продавец и слушать его не захотел, а когда, походя, отмахнулся ладонью, даже демонстративно отвернулся, мужичок припугнул:

— Ничего, скоро получите своё, подумаете впредь, как наживаться на простых людях!

Скрывать нечего, Ивану понравился его напор, но тут из-за угла показались двое арбузников и начали оттеснять обиженного мужика:

— Хады далше, хады! — солидарно пугали они его, угрожающе сверкая золотыми зубами.

А мужичок ничуть не испугался, начал по-настоящему артачиться, не желая уходить обманутым:

— Кого гоните, морды набеглые? Меня гоните?!

Но что он один мог поделать с тремя приезжими мужиками, особенно дружными бывающими, когда собираются кагалом. В общем, погнали они его взашей. Даже, кажется, рубашку порвали.

«Хорошо ещё, что легко отделался!» — мимоходом поглядывая на свару, успокаивал себя Непряхин. Хотя и успокоил, но в душе-то понимал, что проявил малодушие. Ведь ничего не стоило окрикнуть, даже припугнуть торговцев, проявить с мужиком солидарность, хотя бы увести его в сторону. Нет, вспомнив о сломанном мизинце, постарался поскорее уйти с места происшествия, чтобы забыться и не думать более об этом, потому что когда начинал думать, то в голову приходили самые противные мысли. И это у него получилось — не думать — и он сразу порадовался за самого себя, за то, что, наконец-то, научился благоразумию, сдержался, хотя был выпивши. Как, оказывается, надо мало для этого — лишь немного выдержки.

Иван уже подходил к своему подъезду, когда встретил толпу молодёжи, направляющейся к метро, и мстительно подумал: «Вот эти сейчас разберутся с арбузниками!» Но они неожиданно зацепили Ивана, увидев, что он смоляной, и кто-то из молодых сказал, как приказал:

— Ещё один!

И его сразу остановили:

— Дядя, откуда прибыл?!

— Да вы что, парни! Я живу здесь… Вот мой дом! — отступая к подъезду, сразу заволновался Непряхин.

— Хату, значит, снимаешь, денег немеряно наворовал!

Иван так и не понял, за что его кто-то двинул в шею, потом посыпались удары ногами. От одного, особенно сильного, он пошатнулся, завалился на бок, лишь успел обхватить голову… Его били и били, а он и слова не мог произнести в своё оправдание, лишь глухо стонал, пытаясь защитить лицо и грудь.

На самом же деле молотили его не так уж и долго, и пацаны сразу же утекли за угол, когда прохожая пенсионерка раскричалась на них и начала звонить в милицию по мобильнику. Потом наклонилась над Непряхиным и жалостливо спросила:

— За что же они тебя так, сынок?

— Было бы за что — совсем прикончили бы! — вставая с асфальта и утирая окровавленный рот, пробормотал Иван, даже через силу ухмыльнулся, только-только по-настоящему рассмотрев худенькую, строго причёсанную защитницу, на которой серая кофточка висела как на колышке.

Он поспешно скрылся в своём подъезде, где на лестничной площадке второго этажа привёл себя в относительный порядок: как мог, на ощупь, вытер лицо, отряхнул брюки и рубашку и только после этого потопал на шестой этаж, не вызывая лифта, чтобы не встретиться с кем-нибудь из соседей. Очень обрадовался, что жены не оказалось дома. Торопливо затолкав одежду в стиральную машину, отправился в ванную комнату, где, уткнувшись в зеркало, ужаснулся от вида заплывшего глаза и кровоточащей губы. Осмотревшись, увидел на ногах и боках ссадины, которые нестерпимо начали щипать, когда встал под душ.

Ополоснувшись, он выключил воду и услышал, что в квартире появилась жена, даже услышал звонкий голос:

— Чего там расплескался-то? Опять, что ли, под мухой?!

Непряхин будто заново представил Зину: располневшую, потную… И промолчал, не зная, что ответить, да и не хотелось ни о чём говорить. Нет, он не боялся показаться перед женой побитым и услышать её ворчание. Нет. Только в эту минуту почему-то сделалось нестерпимо обидно за самого себя. И не от болячек саднила душа, а от собственного постыдного поведения, когда прошёл мимо, не оказав попавшему в беду человеку хоть какую-то помощь, и, словно в наказание, тотчас сам получил ни за что, ни про что... Поневоле вспомнишь о солидарности, товариществе, и не просто вспомнишь, но задумаешься о себе, как о человеке. Ведь слабосильная старушенция не побоялась, вступилась за него, а он, крепкий мужик, таёжник, с четырнадцати лет ходивший на медвежьи берлоги, струсил! Ну и кто он после этого? Получается, никто — беспомощная личинка, опарыш ползучий… Теперь, как всякому гадкому опарышу, ему осталось превратиться в куколку, потом вылупиться из неё и до конца жизни виться мухой над нечистотами. И так явственно Иван Константинович представил себя головастой изумрудной мухой, так отчетливо увидел, как она ползёт по мусорному баку, что зарыдал от увиденной картины.

Жена уж по-настоящему забеспокоилась, начала стучать в дверь, а он, отговариваясь, всё утирался и утирался, остерегаясь громко всхлипывать. Он пытался хоть немного успокоиться, прийти в себя и зацепиться за какую-нибудь крепкую мысль, которая помогла бы по-иному взглянуть на всё то, что творилось вокруг в последние годы, помогла бы стать прежним Иваном Непряхиным по прозвищу Смоляной.