Александр ГОЛУБЕВ (original) (raw)

Александр ГОЛУБЕВ

Снежная королева

Рассказ

Наброшенная на ночной город сетка пурги путалась в обледеневших ветках деревьев и повисала обрывками на прямоугольных скалах пятиэтажек.

Фиолетово-желтый свет уличных фонарей выхватывал из тьмы летящий наискосок снег и швырял его в сиреневые сугробы.

Девушка брела от одного столба к другому, наклонившись навстречу снежным порывам и пригнув голову в капюшоне.

Обеими руками она с трудом удерживала большой плоский пакет, и была похожа на парусную лодку, отчаянно не опускавшую парус в штормовую погоду.

Сзади послышалось нарастающее гудение мощного двигателя, я оглянулся и увидел «вахтовку» - трехосный «Урал»-кунг, для которого переметенные снегом дороги - плевое дело, он и сейчас несся, словно не было ни пурги, ни сугробов.

Я прибавил шагу, схватил девушку за локоть и оттащил к обочине.

- Вы всегда так ходите? Вас же собьют!

- Ну и пусть сбивают. Вам то что?

- Мне ничего. А водителя судить будут, посадят.

- Правильно сделают, нечего по пурге носиться, аккуратнее ездить будут.

- Это вряд ли! Разрешите вас проводить? И заодно донесу вот эту штуку. Это у вас что, картина?

- Может и картина. А почему вы ночью тут гуляете? Вы не маньяк?

- Я моряк.

- Моряк, маньяк… Не вижу разницы! Зачем вам вдруг понадобилось меня провожать?

- Да чтобы вы под колеса не попали. Но я не набиваюсь, не хотите - не надо.

- Как вас зовут?

- Виктор.

- А меня Светлана…

Мы не говорили, а кричали, наклонившись друг к другу, и перекрикивая пургу, нас шатало ветром, лица были залеплены снегом, и ее картина раздражающе била меня по правой руке, а девушка все никак не могла сказать ни «да», ни «нет».

- Ладно, Виктор, - наконец, решилась она:

- Но учтите - я живу в частном доме, на самой сопке, дорогу туда перемело, так что придется ползти по пояс в снегу. И еще. Будете приставать – я вам глаза выцарапаю, ясно?

- Что? – не расслышал я.

- Глаза! Выцарапаю! Если! Будете! Приставать!

- Ясно. А если не буду, чаем напоите?

- Об этом поговорим позже. Сначала нужно дойти.

Она пошла первой, а я за ней. Идти стало сразу значительно хуже – теперь снег бил в лицо, ветер пытался вырвать картину из рук, пальцы сразу замерзли и онемели.

Мы миновали памятник Ленину, который со своего мраморного постамента протягивал руку вечности, то ли здороваясь с ней, то ли прощаясь, прошли мимо здания драматического театра, похожего на циклопическую собачью будку, мимо популярного когда-то кинотеатра, превращенного в ночное варьете, и никто не попался нам навстречу, будто свирепствовала какая-то снежная эпидемия, и в живых остались только мы вдвоем.

Остановившись возле переметенного входа в круглосуточный магазин, Светлана сказала:

- Если вы хотите попить у меня дома чаю, то предупреждаю, что ни заварки, ни сахара у меня нет, – подумав, она добавила:

- И хлеба тоже.

- А что же у вас тогда есть?

- Холодная вода и электричество.

Наш путь по склону сопки иначе, как крестным ходом, назвать было нельзя.

Проваливаясь по пояс, держа картину над головой, словно икону, я топтался на месте, уминая снег, потом делал еще шаг, опять проваливался, и так без конца, фонари на улице не горели, мы двигались в кусающейся белесой тьме, и Светлана ободряюще кричала мне в спину, а ветер относил ее слова куда-то вниз:

- Совсем немного осталось! Скоро уже придем!

В ее доме на всех стенах висели картины. Маленькие, большие, в рамах и без рам. Портреты молодых и стариков, морские пейзажи, городские кварталы, вулканы, сопки, в общем, Командорск с окрестностями и люди, его населяющие.

Вошла Светлана, она уже переоделась в длинный махровый халат.

- Ну, вот, – сказала Светлана. - Будем пить чай. Вы не сильно замерзли?

Я вытащил из кармана фляжку:

- Может, вместо чая согреемся этим?

- Что это?

- Виски.

- Ну, да… моряк, виски, южные моря… Давайте пить виски, адмирал Нельсон!

- За наше с вами знакомство, Светлана!

- Виктор, давай перейдем на ты, а то, как-то глупо все выглядит. Сидим в заваленном снегом домике на сопке, и выкаем друг другу, будто на дипломатическом приеме.

- Хорошо, Светлана. За наше с тобой знакомство!

- За знакомство, Виктор!

Мы выпили и немного помолчали, слушая, как за окнами завывает пурга.

- А ты где работаешь, Светлана?

- Нигде.

- Серьезно, надо же как-то зарабатывать на жизнь?

- Я свободный художник! И этим все сказано!

Что-нибудь подобное я и ожидал. Свободный художник, денег нет даже на хлеб, только что не бомж, но зато как эффектно – «Я свободный художник, и этим все сказано!».

- Здорово! А на что ты живешь?

- Продаю свои картины.

- Хорошо платят?

- Летом, когда туристический сезон, дела идут неплохо. Продаю поделки с видами. Обычно это наш Командорск и его окрестности на фоне вулканов, береговые скалы на фоне вулканов, и просто вулканы, куда же от них денешься! Вот зимой тяжелее, мертвый сезон, вообще-то это даже хорошо, остается время на настоящее творчество. Только настоящее творчество никому не нужно, кроме меня самой, да нескольких знакомых художников.

- Ну, что ж, давай выпьем за твое настоящее творчество, чтобы оно понадобилось всем!

- Не уверена, что очень хочу этого, по крайней мере, сейчас. Несколько лет назад я еще мечтала об этом, а потом поняла, что все это просто пыль.

Мы выпили за ее творчество.

- Хочешь, я нарисую твой портрет? – спросила Светлана.

- Это займет много времени?

- Если карандашом, то быстро. Подожди, я возьму бумагу.

- Не надо, Светлана. Лучше просто посидим. Допьем виски, тут еще немного осталось. Честно говоря, я не люблю эти карандашные портреты. Даже не знаю, почему. И автоматически не нравятся люди, которые их рисуют, а мне бы не хотелось портить о тебе впечатление, понимаешь?

Нельзя сказать, чтобы это было правдой, на самом деле мне было совершенно все равно, рисует кто-то с меня карандашные портреты, или нет. Это был чисто психологический ход для того, чтобы показать, что у меня есть какие-то принципы, пусть и глупые, такое производит впечатление на собеседника, и вызывает уважение.

- А ты… В тебе что-то есть. Ты не пробовал писать рассказы?

- Зачем?

- Значит, не пробовал. Когда человек начинает писать, он не задает себе такого вопроса, просто в нем растет что-то такое, выразить которое можно только на листе бумаги.

- Светлана, ты путаешь меня с кем-то другим. Я моряк, пью много водки, и все время ругаюсь матом, работа такая. И никакой поэзии в ней нет, а есть только нервы и ожидание, что когда-нибудь это все наконец закончится, и начнется нормальная жизнь, хотя, как она выглядит, эта нормальная жизнь, даже приблизительно, я понятия не имею. А ты говоришь – рассказы!

- С чего ты решил, что творческие люди не пьют водки, и не ругаются матом? - засмеялась Светлана:

- Они делают это не меньше, чем моряки!

- Может быть, - пожал я плечами:

- Но это еще ни о чем не говорит. Между нами все равно ничего общего, мы как два полюса, такие мы разные. Это нельзя объяснить словами, нужно просто сходить в море, всего один раз, только не на борту круизного лайнера, а матросом рыболовного сейнера.

- Ты думаешь, им не понравится?

- Я думаю, они сбегут оттуда через неделю. И потом сочинят роман о море, так в нем ничего и не поняв. Давай сменим тему, у меня это море уже в печенках сидит, не хочу о нем даже вспоминать. Покажешь мне свои картины, не для туристов, а те, которые ты пишешь для себя?

- Конечно.

В каждой ее картине был только один сюжет – одиночество. Я видел в них тоску, безнадежность и усталость. Наверное, такие картины оставляли бы самоубийцы вместо предсмертных записок, если бы умели рисовать.

Как это ни странно, но картины мне понравились. Наверное, потому, что я тоже постоянно чувствовал свое одиночество.

Казалось бы, ты член экипажа, ежеминутно рядом с тобой товарищи, с которыми шторма и работа сплотили в одно целое, но ты-то знаешь, что закончится рейс, и время разбросает всех в разные стороны. И ты будешь работать на одном судне, а они на другом, ты в еще рейсе, а они уже на берегу, или наоборот, и так годами. И вот уже нет рядом старых друзей, море их отрезало, ампутировало по живому, не спрашивая твоего согласия.

Что же остается? Остаешься ты сам, море, забравшее твою жизнь, и пустота, огромная, как само море, но море заполнено водой, а вот чем заполнить пустоту в жизни и в душе?

- Кстати, а что это за картина, которую я нес?

Светлана сняла упаковку и поставила картину на диван.

- Мой автопортрет.

Это была женщина, увенчанная серебряной короной, в голубом платье, на фоне сверкающего замка изо льда.

- Так вот, значит, кто ты такая, – сказал я. - Ты - Снежная Королева!

Настала решающая минута, весь вечер я терпеливо и продуманно шел к этому моменту, и теперь все зависело от того, что я скажу, и как себя при этом поведу. Тут не годились все эти дежурные фразочки, типа «Я без ума от любви к тебе!», или «Я мечтал об этой встрече всю жизнь!», нет, здесь нужно было найти точные слова именно для этой сумасшедшей художницы, живущей, как нищая, но воображающей себя Королевой.

Я поднялся с дивана и остановился рядом со Светланой. Она тоже встала, почувствовав, что сейчас что-то должно произойти.

Я знал, я был уверен, что подобрал нужные слова. Какое это опьяняющее чувство, когда тебе кажется, что все в твоих руках!

- Можно я буду Каем, складывающим из льдинок у твоих ног слово «Вечность»? – спросил я, глядя ей в лицо.

Она широко раскрыла глаза, и вдруг отпрянула, расхохотавшись и запрокинув голову:

- Виктор, не обижайся на меня, но ты просто кретин! Неужели при помощи таких дешевых трюков ты мог соблазнить хоть одну женщину?

- И даже не одну. По-моему, я и сейчас все сделал идеально.

- Да ты просто портовый Дон Жуан! Видимо, мы с тобой действительно живем на разных полюсах. Прости, но это выглядело так глупо!

Я стиснул зубы и обозлено подумал:

- Ах, ты стерва! Выходит, я зря тащил по пурге эту дурацкую картину, лез на сопку по пояс в снегу и лишился запасов хорошего виски, который берег как раз для такого случая?

Мне захотелось схватить куртку и выбежать в пургу, в снег, в ночь, подальше отсюда, но вместо этого я обнял Светлану и поцеловал ее в губы.

Она не ответила на поцелуй, но и не попыталась вырваться, просто стояла и ждала, когда мне надоест ее холодное равнодушие.

- Надеюсь, это все? – спросила она ровным голосом, когда я опустил руки.

- Не знаю еще…

- Даже не надейся на продолжение.

- Знаешь, что, Светлана? – процедил я с окрепшей ненавистью. - Ты не снежная королева! Ты просто снежный сугроб. Ночью в такие сугробы попадают прохожие и замерзают насмерть!

- А ты маньяк! Напросился меня проводить, а теперь пристаешь. Тебя бы выгнать на улицу, да метет, замерзнешь еще! Вот что мне с тобой делать?

- Разве со мной надо что-то делать? - Я помолчал и неожиданно для самого себя предложил. - Научи меня рисовать!

Светлана удивленно подняла узкие брови:

- Зачем тебе это?

- Не знаю. Так просто… Не все же мне пить водку в каюте с приятелями. Тем более, что с судна я завтра списываюсь, и впереди у меня целый месяц отгулов. Так как?

- Почему бы и нет?

- Давай начнем прямо сейчас. Все равно спать мы сегодня не будем.

- Ладно. Вот бумага, вот карандаш.

- И что мне рисовать?

- А что бы ты хотел?

На улице стонала пурга. Оконные стекла были черные и зернистые, и по ним наотмашь стегал снег, скрученный в белые лохматые жгуты.

- Я хочу нарисовать девушку, у которой в доме нет ничего, кроме холодной воды и электричества.

- И картин, - добавила она и улыбнулась, словно Снежная Королева Каю, когда тот сидел у ее трона и складывал из льдинок слово "ВЕЧНОСТЬ".