Александр Шишкан рассказ Лучик (original) (raw)

Александр Шишкан

ЛУЧИК
рассказ

Он врезался в каменный пол - плашмя, всем телом, - и тотчас же вскочил и бросился обратно, но железная дверь уже затворилась, и ему осталось только кричать:

- Выпустите меня! Выпустите меня! - колотя по ней маленькими белыми кулачками.

Двое сидевших в камере переглянулись; потом стали смотреть на него: сидящий справа - толстый, с небритыми отвислыми щеками, - с ленивым любопытством, сидящий слева - маленький, прилизанный, с крысиной головкой, - озадаченно.

Он еще некоторое время поколотил, потом успокоился, повернулся и сел тихонько около двери.

- Мой инструмент... Мой инструмент... - повторял он вполголоса.

- Ваш инструмент? - переспросил маленький.

- Все равно вас расстреляют, - мягко, ласково успокоил его толстый.

- Мой инструмент, - помотал головой новоприбывший.

- Вы музыкант? - спросил маленький.

- Мы тут уже 24 года, - сказал толстый. - Мы сами не знаем, за что нас тут держат.

- А может, просто потеряли наши документы, - пояснил маленький.

- А вообще-то бог знает, что у них там могло случиться, - продолжал толстый.

- Я, во всяком случае, этим доволен, - продолжал маленький. - Что я видел в своем ателье? В шесть утра на работу, в десять вечера с работы, без выходных, в полуподвале, не видел ни клиентов, ни костюмов - только выкройки... А тут столько интересных людей...

- Интересных людей? - переспросил музыкант.

- Да, ведь на всю тюрьму всего одна камера смертников; а расстреливают кого-нибудь каждую неделю, - закивал маленький.

- А до вас тут сидел профессор филологии, - продолжал маленький. - Он учил нас правилам хорошего тона и культуре речи.

- А до него - астроном; он сказал, что скоро будет солнечное затмение, и мы испугались - не произойдет ли что-нибудь с нашим лучиком? - но когда астронома расстреляли, затмение кончилось, и лучик появился вновь, - добавил толстый.

- Лучик? - не понял музыкант.

- Лучик, - объяснил маленький.

- А до этого я работал в ансцеме, тоже света белого не видел, - продолжал толстый.

- В ансцеме? - переспросил музыкант.

- В ансцеме, - подтвердил толстый.

- В ансцеме, - закивал маленький.

- А что такое ансцем? - еле слышно спросил музыкант.

Двое сидевших в камере недоуменно переглянулись, и толстый обиженно поджал губы, а маленький презрительно прищурился: с человеком, не знающим, что такое ансцем, говорить было не о чем.

Минут десять все трое сидели молча: музыкант - опустив курчавую голову, двое сидевших в камере - внимательно наблюдая за струящимся через узенькую щелку-окошечко лучиком солнца. Сквозь него опускались пылинки; они входили в него, вспыхивали крохотными радугами и вновь погружались в темноту. Это было очень красиво.

Вдруг дверь бесшумно отворилась и в камеру влетела нежно-желтая гитара. Она врезалась в пол и жалобно заныла, а дверь тут же затворилась, и когда музыкант вскочил, то ему осталось только кричать: "Выпустите меня! Выпустите меня!", колотя по ней маленькими белыми кулачками.

Двое сидевших в камере переглянулись; потом стали смотреть на него: сидящий справа - с ленивым любопытством, сидящий слева - озадаченно.

Он еще некоторое время поколотил, потом успокоился, поднял гитару и сел тихонько около двери.

- Мой инструмент, - растроганно произнес он.

- Вы умеете играть? - вежливо спросил его маленький.

- А что вы умеете играть? - ласково обратился к нему толстый.

- Ну так сыграйте что-нибудь, - попросил маленький.

- Я знаю "Если бы у меня было время", "Ностальгию", "Эльвиру Мадиган" в аранжировке Бенатара...

- Сыграйте, - попросил толстый.

- Я очень люблю Бенатара, - по-детски улыбнулся маленький.

- До бара на улице Верди я учился в консерватории, - с тихой гордостью пояснил музыкант и взял несколько первых аккордов.

- Это надо играть в сопровождении второй гитары, - добавил он.

- Ничего, - мягко, ласково успокоил его толстый.

Музыкант улыбнулся и кивнул.

И он заиграл: заиграл сольную партию; а играя эту мелодию, он всегда представлял себе прекрасную далекую страну, где нет полиции и рок-н-рола; бананы растут на каждом дереве, и где-то вдали постоянно заходит солнце; но Эльвира сказала как-то раз, что у него жалкое воображение, а ему все равно было очень хорошо, пока она была с ним, а потом стало очень плохо. А Эдьвира же, слушая эту мелодию, представляла себе белый "Мерседес"; и ее мечта сбылась, "Мерседес" приехал, привезя на себе какого-то офицера, и они уехали втроем, оставив его в баре на улице Верди. Вот что он вспомнил, когда играл нежно-сдержанную "Если бы у меня было время".

А толстый слушал восхищенно, и глаза его горели стонущим огнем; но стонущим мягко, не так, как он стонет при блюзе или цокоте каблучков тюремной медсестры; и толстый сказал чуть слышно: "Я знаю, про что это: это про наш лучик солнца, но не про наш, а про то, как он там, снаружи", а маленький ответил, что это скорее про авероизм, про который им рассказывал в прошлом году террорист из духовной семинарии; и хотя он сам уже забыл, про что тот рассказывал, и самого авероизма никогда не видел, но зато очень хорошо его представлял и всегда верил в то, что он именно такой.

И когда, закусив губу, музыкант взял последние аккорды, и аккорды эти утихли в тишине, тишину разорвали бухающие и частенькие аплодисменты.

А потом он играл "Ностальгию", и стены камеры снова раздвигались, а играл он, конечно же о том, решили сообща двое сидевших в камере, как выглядит этот лучик в конце дня, когда он становится сочно-красным.

И "Эльвира Мадиган" в аранжировке Бенатара тоже была про этот лучик, но только скользящий по гладкой поверхности супа в жестяной миске, и они восхищались тем, как замечательно и тонко Бенатар проник в их чувства, а когда музыкант пояснил, что это Моцарт, то, хотя фамилию эту они слышали впервые, полюбили Моцарта навсегда.

Но ничего лучше не было "Аранхуэсского концерта"; музыкант плыл в лодке, а по обеим сторонам ее проплывали белые кувшинка, и Эльвира была в белом платье, а он - в белом костюме, который он так и не успел купить, и небо, и отблеск солнца на зеленых листьях тоже были белыми, а Эльвира не шла, а плыла, и весь мир улыбался и плыл вместе с ней. А как же красив их лучик ночью, когда он становится таким белым и серебренным, как тоненькое кольцо тюремного капеллана; они и раньше чувствовали, что он очень красив (лучик, а не палец, разумеется), но до глубины души почувствовали это только сейчас, и, слушая подающий вверх перебор гитары, забывали обо всем.

Он играл еще много мелодий; и все они почему-то были про лучик. А одна из них так и называлась: "Лунная соната"; но двое сидевших в камере решили, что "Аранхуэсский концерт" лучше, потому что он правильнее передает чувства, возникающие в их сердцах при взгляде на лучик и, следовательно, Родриго лучше знал жизнь и был более хорошим композитором, чем Бетховен.

А через три дня музыканта увели, и он долго боролся, вырывался, кричал:

- Выпустите меня! Выпустите меня! Я самый лучший гитарист во всей Европе! - но его все равно увели: и маленький сказал:

- Эта... которая тебе больше всего понравилась... "Танец Зорбы"... ну, под которую ты еще танцевал... притоптывая каблуками, и лицо у тебя было, как у юной нимфы, той, что снилась по ночам телефонистке... которая про то, что снаружи дождь идет... Что это такое - Зорба?

- Зерба, - поправил толстый. - Это такое животное в Африке; у нас в ансцеме его фотография на стене висела.

Но вот что такое "Африка", он объяснить не мог.

конец