Александр Шишкан, два рассказа (original) (raw)
Александр ШИШКАН
РАССКАЗЫ
Александр Шишкан, чья повесть "Валгалла" начала у нас печататься в двух предыдущих номерах, сам о себе расскажет. Вот отрывок из его письма редактору:
"Слава, здравствуй. "Валгалла", для которой были написаны в черновике 55 стихотворений и 9 глав, замкнулась на хозяине гостиницы по понятной нам причине. Дай бог, чтобы жизнь сложилась так, чтобы я ее мог допечатать или закончить заново. Посылаю новый рассказ. Сюжет придуман еще в брежневские времена, но написать так, чтобы самому понравилось, смог только сегодня…"
Таким образом, продолжение "Валгаллы" откладывается на неопределенный срок, а пока - новый рассказ А.Шишкана:
ПАРИКМАХЕРСКАЯ
Офигевший от жизни кореш смотрел в зеркало перед креслом. Ультрарасхристанная деваха в белом халате, прищелкивая ножницами, воззрилась на буйные заросли, справляющие сабантуй на голове парня.
| "Взбесившийся Гоген, вырастивший у себя на голове медузу Горгону", - думал парень о своей прическе, своей жизни и парикмахерше. |
|---|
| "Фавеллы с остатками небоскребов после землетрясения, по которым плачет атомная бомба", - думала о его прическе, своей судьбе и самом парне девушка. |
| "Нервический тик после пляски святого Витта, сдобренный ошметками стиля реггей", - думал он о ее работе. |
| "Превратить эти противотанковые ежи в скромный дом с мезонином и этрусским орнаментом по краям", - думала она о его голове. |
| "Гоген приходит в себя; над Таити спускается жаркое ласковое солнце; гадюки превращаются в безобидных веретенец", - думал юноша. |
| "В этих хичкоковских ужасах прорезается что-то от Ле Корбюзье", - размышляла девушка. |
| "Клянусь Кербером, Хароном и Филом Эспозито, во мне есть что-то привлекательное", - изумился молодой человек. |
| "Эти локоны падают, как мелодии вирджиналистов", - открыла мастерица. |
| "Фея - дочь Санта-Клауса, сотканная из песнопений Северной Пальмиры", - вслушивался в щебет ножниц расколдовываемый. |
| "Белая чайка. Созвездие Ориона", - умиротворенно подумала кудесница, опуская руки. |
Они смотрели в зеркало друг на друга и не знали, что делать дальше.
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
И еще один рассказ, полученный от Саши в дни пребывания главного редактора в Кишиневе в августе этого года:
ДЕНЬ
Перед зеркалом я тщательно расчесываюсь. Челка должна виться и падать чуть набок. Стеклянный глаз - смотреть чуть в сторону и вдаль, это придает лицу загадочное выражение. Юбку, тщательно выглаженную, надо немного примять, чтобы она небрежно развевалась при ходьбе, а неотличимый от левой ноги протез - смазать: не у каждого столь тонкий вкус, чтобы оценить его мелодичное, игривое поскрипывание. Расстегнуть верхнюю пуговицу кофточки. Помадой лишь слегка провести по губам, чтобы никто не заметил, что они накрашены: я не люблю косметики. Все должно быть естественным.
Я закуриваю сигаретку, захлопываю дверь и сбегаю по ступенькам. Боль бодряще пульсирует в правом колене, утро свежее, день обещает быть чудесным. Подходит мой троллейбус, я пропускаю его, чтобы докурить сигаретку и выкурить вторую. День у меня всегда начинается с двух сигарет. Я смотрю на киоск, пробегаю взглядом названия книг, представляю некоторые из них в своей библиотеке. Смотрю на лица людей, проникаюсь их озабоченностью, или ожиданием, или беспечностью. Я люблю людей. Не могу без них. Без их спешки, спокойствия, важных, а порой ненужных разговоров, их улыбок и смеха.
Подошел мой троллейбус, и я вошла в него. Рядом со мной стоял сутулый парень с припухшими веками, мешками под глазами и аккуратно подстриженными, но небрежно растрепанными волосами. Я чувствовала, что ему нравлюсь. Я всем нравлюсь. Однажды около меня стоял высокий плечистый блондин с голубыми глазами. Парень не смотрел на меня (блондин тогда тоже не смотрел), но я чувствовала, что он просто боится выдать свои чувства (как и блондин тогда). Рядом со мной всегда кто-то стоит. Я уже устала от этих поклонников.
Я вспомнила музыку Шопена. Сорок девятое, фантазию в фа-минор. Какое легкомысленное слово - фантазия! Я вижу умирающего польского повстанца. Ему становится лучше, смерть отходит, но потом снова надвигается, а затем - эта светлая струя, воспоминания о чисто прожитой жизни, и она становится умиротворенной, а затем - вихрь спиралью! - надо жить, жить и - звонкое журчащее половодье - чувств, жизни, отваги, я каждый раз представляю себе что-то другое… И конец - такой оптимистический, грустные мотивы совсем исчезают, становится так хорошо. И еще я думала о Мехелии Джексон.
А когда я вышла из троллейбуса, на меня пристально посмотрел какой-то человек. Воротник рубашки у него был смят и расстегнут. Я перевела глаза на киноафишу на той стороне дороги. Я не люблю неряшливых мужчин.
Рабочий день прошел как обычно. Никаких сюрпризов. В двенадцать пили кофе - девчонки гадали на кофейной гуще. Мне это не надо - я и так знаю все, что будет на год вперед. У меня через год будет снежная пустыня. У Анюты - красная, песчаная. А у Леночки - яблоневый сад. Я это вижу, когда на людей смотрю, которых немного знаю.
После работы зашла в кино. Фильма не помню. Но помню дыхание зала. Я часто сижу в кино с закрытыми глазами.
И вот, наконец, домой. К музыке, телевизору, книгам. А потом, покурив, можно лечь и спать, спать, спать…
Утром я просыпаюсь. Новый день серой пеленой лезет в окно и душит меня. Надо вставать. Тошнота. Боже мой, как не хочется снова выходить в этот мир!