Герман Волга стихи (original) (raw)
Герман Волга - ленинградец, ему 17 лет. Стихи ходят в списках. Нигде не печатался.
Герман ВОЛГА
стихи
* * *
Забегаю вперед. За себя
Страшновато. Но лучше, чему скучно
Там, где ноги во след - там сопят,
И сопенье благополучно.
И течет парафин по руке,
И глядит отраженье из кружки…
Вот мой череп лежит в уголке
На матраце, на месте подушки.
Я себя укротил сколько мог.
А соседи: "Молчите потише!"
Что поделать - мой пол - потолок
Для семьи, проживающей ниже.
Кто там прячется на чердаке?
Расскажи мне о том, где я не был,
Молоком напои. В молоке -
Вкус воды, вкус любви и вкус хлеба.
Не пожар! Вы ошиблись опять -
То дымится от слов одеяло.
Я и лифт научился гонять
Выше крыш и ниже подвала.
А когда вы ударили в гонг,
Но не в рельс, я ушел без оглядки
Поиграть с зеркалами в пинг-понг,
Потому что бессмысленно - в прятки.
Побежали по стенке кольца
От любовных утех до иконы,
Я сниму паутину с лица,
Я не верю, что это законы.
Только вот говорят - флаг.
Ну, а Бог, говорят - яд.
Ну, а я не хочу так,
Не хочу потерять "Я"
Июнь 1987
НОЧЬ
Закрыта дверь. Измучены часы.
День сделал все, о чем его просили.
Какая ночь! Молчащим и босым
Иду к тебе за избавленьем от усилий.
В такт ночи хочется тоски,
В такт ночи многое понятно…
Я вижу руку, я кладу мазки,
И мысли шепчутся задумчиво и внятно…
Октябрь 1986
СЫН ВОЛКА
Это бывает редко -
Облако в луже разбилось,
В небо вздернулась ветка,
Волку снилось:
Снились тревога и ели,
Запах грибов и лося,
Снилось, как они пели
В грусти, в злости.
Как на большом болоте
Зелень весной пузырилась,
И, подражая охоте,
Трое волчат резвились…
Как он бежал упруго
К той, что скрылась в тумане,
Как с ней гулял, с подругой,
Звали ее Таней.
Он ей лизал уши,
Соприкасались груди,
Он ей шептал: "Слушая,
Как мое сердце любит…"
Запах следа недобрый
Морду клонил к снегу.
Волки смотрели злобно,
Молча в след человека,
Ну, а потом с дороги
В лес побрели люди.
Стая притихла в тревоге:
"Что-то будет?!"
Было. Ударил выстрел,
И опрокинулось небо
Быстро, еще выстрел…
Кровь замело снегом.
Волк поднимает веки.
Дождик. И дрожь будит.
Люди, зонты, человеки…
Что вам, люди?..
В дальнем углу клетки
Волку снится:
Ели качаются ветки.
Песню поет волчица…
4 июля 1986
* * *
Он бы спал, но идет половая охота.
В тихом омуте черти за радугой глаз.
В этой музыке есть соловьиная нота,
И неправда, что нет никого, кроме нас.
Чей ты? Чье ты дитя? А точнее - идея?
Потерять бы язык, чтобы чувствовал взгляд.
Вон - мерцает окно, там в квартире -
Еврея приведенья каждую ночь веселят.
А она подойдет, каблучками играя,
И повесит тебя, как пальто на гвозде.
Все заботы валю под колеса трамвая.
Я пошел. Я хочу заблудиться в дожде.
То стучание в дверь, то стучание ложек,
Компетентный динамик о счастье твердит.
Атмосфера от слов, как в подъезде от кошек.
Скучно, граждане, скучно! И все впереди.
Осветило трюмо и остатки доело
Утра цвета и веса бетонной плиты.
Если хочешь, живи оправданием тела,
Но не вздумай, что тело - не ты.
В аут, мячик мой, в аут!
Там сетка в воротах.
Наша служба - посты на границах нуля.
И я всматриваюсь каждой капелькой пота
То в безумие мысли, то в мох на камнях.
Но меня волокут, словно лодку по суше.
Предоставьте отгул - я встречаю весну.
Как стемнеет - пойдемте к задумчивой луже,
Полежать на воде, где отражает луну.
Июнь 1987
* * *
Начерчены в форточке тонкие веточки,
Вот выдрать бы этот листок…
Я дома, но памяти малые меточки
Выбрасывает за порог.
По городу, как по квартире, по комнатам
Скачу, спотыкаясь о лед…
И холодом, холодом, сумрачным холодом
Дыханье его обдает.
Бегу в коридор, коридор между стен,
Ударился взгляд о тупик.
И заняты стены своими проблемами,
Плевать им на то, что ты влип.
И тихо на улицах. Стены, задумавшись,
Вышептывают имена тех, кто здесь
Ночами бродили, ссутулившись,
И посходили с ума.
Такси засигналило: "Мне до Шувалова.
Везите домой, за теплом".
Да хватит показывать, арки, оскалы вам!
Бороться мы будем потом.
К озерам еду, к морозищу еду за помощью,
К рассказам о тайных делах
Старинного кладбища с белою церковью
О трех золотистых главах.
Не дуют тут ветры. Наткнувшись на Кресты -
Поют.
И песнь продолжается ночь,
Как путешествие по сумасшествию.
Я дома, я с мыслью - выстою, выстою,
Не справится, не изведет…
Но память… и память - прицельные выстрелы
По-снайперски точно ведет.
Январь 1987
* * *
В пик фонарного перелива
Завершает последний стих:
"Эти женщины любят пиво,
Эти юноши любят их".
Ночью в кухне он ляжет на пол.
Обнаружат его к утру.
Ночь. Я дерева ствол облапал
И вжимаю лицо в кору.
Обелиск из серого камня
Я потом подниму ему
Там, где эти совсем недавно
Собирались поднять тюрьму.
А пока срываю флаги
И со лба отмываю штамп.
Начинается волье бродяги
Под лихое качанье ламп.
Стол - к стене! Часы - о стены!
Нет здесь времени, смерти нет!
Я вообще из другой системы
Мер, любовей, людей, планет.
По стеклу простучала ветка,
Заодно - по мозгам, а там
В шахту движется лифта клетка.
Колокольчики в такт шагам.
А на поле, на белом поле,
Есть следы от его ресниц.
Написал я в книге боли
Больше, чем страниц.
То шалеет, то плачет сердце,
Что ж, любовь - тяжелейший труд.
"Скорой помощи" скрипнет дверца
У подъезда. Сюда идут.
Сколько лет ты уже не плакал?
Стал уютен твой мир, как склеп.
Пьяный, в кухне ты ляжешь на пол,
А проснешься - совсем ослеп.
А с полей вдруг взлетели кони,
Без разбега. Куда-то ввысь.
И взгляни - из твоих ладоней
Ночью на пол стекает жизнь.
Ну, танцуем! Давай забудем,
Как зовут нас, и кто кем был,
Что там люди! Он больше, люди!
Вот и статую полюбил.
: : : : : : : : : : : : : : : : : : : : : : : :
В пик фонарного перелива,
Смейтесь! Умер великий псих.
"Эти женщины любят пиво,
Эти юноши любят их".
: : : : : : : : : : : : : : : : : : : : : : : :
А на поле - снега на снеге.
Надпись сделал из крошек хлеба:
"Никогда не ищите в небе
Ничего, кроме неба. Неба!"
Март 1987
* * *
Слава проповедникам любви!
Тем, кто называет смех - браво!
Тем, кто счастлив от застолья
Собственной крови -
Пуля; но они правы.
В небе что-то есть.
А как тебя звать?
А кто твоя мать?
А как тебе смерть?
От мальчиков, так чутко-голубых,
Попахивает розами и спермой,
И неподмытых девочек в штанах подрезанных
Давайте насладимся атмосферой.
Вам руки пожать,
А после - помыть.
Противно кивать,
Противно вздыхать.
Как хочется в чудесный райский сад,
Придуманный под шелест унитаза,
И крепче психбольниц немых построить слово "брат".
Но эта фраза, это только фраза.
А что еще ждать?
Как трудно встать,
Как хочется спать,
Не думать, не знать.
Тошнота от евангельских бесед,
И лиц казенных милиционеров.
Даже в заповедниках любви отрады нет.
Там все для суетливых браконьеров.
Поближе ко мне,
Смотрите в глаза.
Нет, прямо в глаза,
Ну, что у вас там?
Спокойно! - наши идолы в строю.
Пустые от разбавленности крови.
А я пытаюсь тщетно сбросить голову свою
Последний нерв убив на светофоре.
Мне хочется лечь,
Точнее, упасть,
В траву или грязь,
Но в тебе что-то есть,
А значит: "Здравствуй!"
Апрель 1986
* * *
В воздухе, полном заразой,
Мать толкнула: "Живи!"
Для пластмассовой фразы
И какой-то любви.
Я сижу между лестниц,
А они здесь поют.
Только это не песни,
Это просто - их труд.
В тишине и окурках
Ночью насмерть стоять,
Утром в тусклых фигурках
Вдруг свою угадать.
И тянуть терпеливо
Нитку нового дня,
Пиво, пиво, и… пиво
На остатки огня.
А они долговечней,
Как себя не жалей,
А глаза человечней
У собаки моей.
Убивает надежду
Отраженье свое.
Под глаза, под одежду
Натекло бытие.
Удивляться, влюбляться
Умудряешься, но
Даже лень рассмеяться,
Если это смешно.
Февраль 1987
ЮРОДИВЫЙ
Под босыми ногами поломанный лед.
Тает снег на висках и на темени.
Мертвый свет от востока встает и плывет
Пострашнее мороза и темени.
Ты по небу всю ночь проходил босиком
И смеялся так звонко и счастливо.
Раза три лишь глаза с сумасшедшим огнем
На восток покосились опасливо.
А теперь тем… теперь… Вот и кончилась ночь,
И не хочется быть в этом времени.
Кто за это ответит? Кто сможет помочь?
Тает снег на висках и на темени.
И побрел… Вереницу следов на снегу
Потянул по обочине Родины…
Скрип в коленях, да бряцанье цепи в шагу…
Возвращайся за нами, юродивый.
1986
* * *
Я сегодня вошел к вам,
Игнорируя ваш протест.
Вы кричали, что нет мест,
Но я, кстати, и сам - хам.
Я открыл без звонка дверь,
Нежеланный для вас гость.
И, по капле скопив злость,
Стал, к несчастью для вас, зверем.
Я прошел прямо в главный покой,
Оставляя дерьмо следа,
Из-под глупой главы стола
Выбил стул, хохоча, ногой!
Сел на главное главных мест,
Сапожищи на стол положил,
Мне служили, а я - жил,
Стул отлично держал вес.
Но я знаю - придет другой,
Представляю шагов гул.
Он ворвется и выбьет стул,
Тоже с хохотом, так же - ногой.
1985
ТУМАН НА ПУСТЫРЕ
На пустыре туман. В окно пролезу.
Плывет назад мой дом, похожий на курган.
Иду. Иду искать дорогу к лесу.
Пора, пора. Сигнал - качается туман.
Там, в перелеске из бетонных балок
Сниму перчатки, память и судьбу,
И вот таким шагну под гомон галок,
Живыми пальцами нащупаю тропу.
Почувствую, дойдя до первой ели,
Как в изумленьи изогнувши бровь,
Вслед из прокисшей скомканной постели
Любовь моя глядит, моя любовь.
Как по моим цветам проедет транспорт,
И кто-то, научившись говорить,
Найдя ботинок мой, обнюхав паспорт,
Докажет вам, что я не должен быть.
И все кивнут, кивнут, что им все ясно,
Мол, с детства странный, и болтал во сне.
И светофор: зелено-желто-красно…
И, наконец - не мне, не мне, не мне…
А друг мой (официальный сумасшедший)
Под фонарем поставит барабан
И грохотом разбудит город вечный,
Когда качнет на пустыре туман.
Апрель 1987
ПЕСЕННЫЙ ЭТЮД
Кутано в жаркий пух
Тело лето.
Спеть помешало вслух,
Что не спето.
Ну, поскорей приди,
Осень, осень.
К песенке слов найти
Сердце просит.
Знай, нарябит в глаза
Юбки, лица…
В женских чудных штанах
Лето злится.
Серых дождей я жду
В мокрых листьях
Старые письма хочу
Письма, письма…
Осень подарит грусть,
Ей поплачусь,
Серых дождей дождусь,
В осень спрячусь.
Чей-то блокнот найду
В прелых листьях.
Под капюшон уйду
В капли, в мысли…
Август 1985
* * *
За окном три стены и дворик,
А над ним провода и небо,
Эхо глухо трамваю вторит,
Да из булочной пахнет хлебом.
Все. Но только глаза закрою,
Вижу - сзади не дальше метра
Над ручьем, под крутой горою
Верба сходит с ума от ветра.
Я от цветиков на обоях
От рубцов на предплечье левом
От густой пелены покоя
И унылого спора с телом.
А мираж - он приют мой давний,
Я живу там и я там не был.
Там есть верба, гора и камни,
И бездумное море неба.
Кровь мою не сберег от ввода
Суррогатов любви и веры,
Навязывался соблазн ухода
От себя самого, от вербы.
Спаси Бош от такой измены!
Я глаза открываю робко,
А меня окружают стены,
А за мной наблюдают окна.
И темнеет, темнеет дворик…
Где-то рядом, не дальше метра,
За спиной, за печальным морем
Верба сходит с ума от ветра.
ПИСЬМО, ИЛИ ПОЕЗДКА В ТРАМВАЕ
Я всю жизнь сочиняю письмо
И об этом не подозреваю,
Адресат? - Я не знаю - Трамваю.
Уезжаю. На сорок восьмом.
А она молода, как рассвет,
У меня же при виде восхода
Изнутри словно каркает что-то,
Липнет к небу счастливый билет.
Рельсы. Еду. Куда? - Вон туда.
В направлении: "Черт меня знает".
Вы имеете право суда?
Зря. Не я - вам злорадство мешает.
Провалилась до пола кровать.
Слишком много смертей в позе лежа.
Прочь ошейник! И шею размять!
Шея не для ошейника все же.
Неуместно лицо его здесь,
Словно в городе запах навоза.
Он какой? - А такой, какой есть,
И устал он от этих вопросов.
Дрожь вагона, обрывки бесед,
Вечной темы любви и аборта.
В понедельник вдруг умер сосед.
Говорят, что-то сердце, аорта.
Нет, нельзя вам, здесь нужен подлец
Или навык. Получите грыжу.
В этом городе вы не жилец,
Вы простите, но я это вижу.
Поцелуй ее тихо, пока
Она спит. Не давай ей проснуться!
Иероглифы на потолках…
Здесь слону тяжело не свихнуться.
Старт! И снова по стенке кольца
От любовных утех до иконы.
Ты уверен, что это законы?
Шаг к дверям. Паутину с лица.
Это память. Но это и быль.
Вот он, шрам - вот! Улика на теле.
Попрошу вас не трогать костыль,
Я и с ним-то хожу еле-еле.
Февраль 1987