Геннадий Катеринин ТВОРЧЕСКОЕ КРЕДО (original) (raw)
Геннадий Катеринин знаком читателям "Идиота" по рассказу "Старик Келл" и стихотворениям, опубликованным в № 24-26. Так как автор намерен и дальше сотрудничать с журналом (в ближайших номерах мы будем публиковать первые главы его книги "Илья Дувалов"), редакция решила познакомить читателя с творческой мастерской Г. Катеринина. В данной подборке публикуются отрывки из рабочих записей писателя, наиболее ярко, как нам кажется, характеризующие Г.К. и его творческое кредо.
Геннадий Катеринин
НЕТ ВО МНЕ УМЕСТНОГО ДОСУГА
Важна не действительность, а вера. И подчиняться человек должен последней: ведь вера и только вера способна преображать жизнь.
*
В жизни - мы все животные. Но в делах своих - мы люди. Мы люди хотя бы потому, что делаем много не для хлеба только.
*
Все, что создается человеком, может быть переделано. И всякая мораль нуждается в переосмыслении.
*
В творчестве самое страшное не в процессе, а в результате…
Кому пишется и для кого?.. И если уж зарождается предчувствие, что писать не для кого, то крах или неминуем, или пришел.
*
… вот почему мне так невыносимо мучительно под тридцать три года. Я думал о смерти, словно о будущем. Но она таится в каждом часе и каждой минуте. Она торопится скорее тени, чтобы мы, ловя ее страхом, исправляли жизнь свою.
*
Для меня бесспорно, что цивилизация уводит нас все дальше от нашей природной сути. И одна только природа человека не может соперничать с природой всего сущего. Это все равно, если вдруг одна рука вознамерится сражаться со всей плотью, всем духом человеческим… Нет, значит, природы отдельно человеческой…
Мичурин в свое время сказал вздорные слова. Не может быть у нас задачи брать милости от природы, нет у нас на это права. И Энгельс оказался совершенно мудр - он понимал, что в природе существует возмездие за всякую маниакальную бесцеремонность.
Не в грабеже, но в постижении природы и только природы неизменно созидается человек.
*
Если уж говорить о языке произведения современного писателя, то прежде нельзя не признать, что наш народ говорит в общем-то одинаково. Разница лишь в грамотности, то есть в точном чувствовании значения слов в разговорной речи.
И уж если бы мне подсказали, что язык наш стилизован, что он, скорее, язык советский - я бы возражать не стал.
*
Ждать зрелости, просто ждать - пагубно. Человек такое существо, что без тренировки ему никак нельзя. Важно лишь не выскочить за грань призвания. А учеба - неотъемлемое свойство всякой профессии. Ведь природные данные - далеко не все. И так уже современный человек утрачивает способность к самовоссозданию. Без помощи ему никак теперь не обойтись.
*
Идет человек нараспев… Ждет лучшего, жаждет лучшего, рвется к нему. А у другого сердцу не поет - замолчало сердце - другого одолевает жизнь. И он не станет слышать звучащее сердце.
*
Мы привыкли просто-напросто все округлять, вырисовывать искусственно, выращивать кораллы в лабораториях… И, увы, не помним уже, что по прежнему, как и встарь и всегда, кораллы образуются и сами по себе - пусть некрасивые, неправильные, неудобные и ненужные для сегодняшнего человека, но образуются.
*
Мы так привыкли называть Родину матерью… Мы даже слово "Мать" представляем себе неизменным - и знаем разве то, что оно свято.
Но тот, кто в женщине, вскормившей его, мать не признал, тому и Родину свою узнать трудно.
Нужно ли искать виноватых? Наверное, нет, когда суда нет…
… Вдруг в нашем воображении встает женщина - и мы все путаем: что Родина?.. Что Мать?..
Мне скажут: Родина - это страна… - И я не поверю.
Мне скажут: Родина - это мать… - Я преступно не поверю.
Мне скажут: Родина - это жена… - Я по мужски не поверю.
Мне скажут: Родина - это дети твои… - Я промолчу…
Но им (другим), спутавшим судьбу мою, занесшим руку над страной моей, - им, оскорбившим мою мать, - им, надругавшимся над женой моей, - им, топчущим моих детей!.. Что им ЧТО на Земле нашей?..
В Стране-пленнице, выдрессированной для грабежа, - моей родной Маме, умершей после родов; жене, которой у меня никогда не было; и отнятым детям моим - мне говорить нечего…
И что же Родина - вечная наша мать?! И женщина?! И Наши с тобой Дети?!
Что же принадлежало нам в жизни нашей?.. И что в жизни нашей ясли-сад, школа да работа?..
Во имя чего? Во имя какой несусветной дури было так заведено?
…
Сердце женщины!.. Чего хочет это сердце? Чего ждет от Родины? Чему научилось оно у вечной нашей Матери?
*
Мы узнаем о своих пороках достаточно часто, когда нам не говорят о них, а когда мы обнаруживаем те же пороки в других.
*
Надо признать, что к тридцати пяти годам писать что-то новое я уже не могу.
Не знаю, утрачено ли мною или приобретено?..
Жизнь предстает мне в неизвестном своем качестве… И при полнейшем отсутствии ярких новых впечатлений, она будто бы обращает меня неизменно к прошлому, как бы подсказывая, что все лучшее там, позади… И мой долг остается теперь в том, чтобы возвратиться ко всем свои рукописям - воссоздать то, что уж более никогда не повторится.
*
Наша литература возродится… Она вылепит героев из прекрасных помыслов и надежд живых людей. Она выдохнет эти помыслы и надежды в строки… И когда-то станут понятными герои советской литературы - каторжно возрождающейся литературы мира.
Разобьются, кажется, наши прототипы-полугерои, но сколько родится живых героев… Такого обновления человека, я уверен, не узнает ни одна литература планеты.
*
О, Это Время! Милые мои. Это время столько убило красоты… И теперь для моих жадных глаз почти ничего не осталось. Красота примята, искорежена в нас…
Неужели же мы должны воспеть такую красоту, будто куски оборванной и гнутой жести? Это вызывает отчаяние. И если бы не моя вера в возрождение, мне не для чего было бы жить.
*
Пожалуй, человек более всего искренен, когда ненормален.
*
… Пропасть заполняется трупами… Пропасть между истиной и волей человека…
Это наш социализм, уродливо искусственный, надуманный идиотами строй, со свитой поборников и палачей - строй, отдавший право ублюдкам наполнять трупами пространство - Богом не пройденное, природой не рожденное - данное человеку его же волей, самозахватно…
Один, правда, увещевал - другой обязывал… Что совершенно не меняло общей картины - вздорной и бездарной.
Это и есть идея социализма - идея вины многих за невозможное счастье некоторых…
Таков и фашизм: таким оказался бы всякий коммунизм - по такому пути шел наш социализм…
*
Противоречия меж детьми и родителями неизбежны. И никакое воспитание, никакой показательный пример не могут способствовать тому, чтобы шествие тех и других было единым и направленным иначе, как не в сторону выхода… Мы проходим - им еще нужно пройти…
Естественное движение человека… И движение ускоренное, насильственное… Школа учит, школа требует… И во имя интересов школы сын или дочь невольно совершают беззаконие пред своими родителями, которых школа давно не учит и совершенно не требует от них никакого ученичества. Идея дробится… Тот или иной учитель, та или иная школа… И работа взрослых - та или иная… И семья - вовсе не одинаковая везде. Остается частная жизнь. И тут вновь на арену выступает общество. И что же проповедует общество во всех своих звеньях?..
(Конечно, вполне можно было бы ограничиться единой идеей об обществе, и при этом принести себя в жертву. На этом строилась всякая религия, как и всякая религия рождала своих атеистов).
Что же касается жизни самого общества, то и в этом каждый видит свое - не слеп, не бессловесен человек. Тогда уж идея измеряется силой и согласием. Кто кого за собой ведет? Вот и поставлен роковой вопрос. И каким бы выверенным ни оказался ответ, он непременно укажет на то, что есть сила, власть, государственность - и живой человек не волен этому не подчиниться, если он не ребенок, не умирающий, не юродивый…
И еще один элемент - самый определяющий: все звенья нашего общества, все его институты, всякая производственная, профессиональная, социальная сфера предъявляют человеку разноречивые, исключающие друг друга требования. Как может при этом существовать семья, если она состоит из индивидуалистов поневоле? Какие могут слагаться человеческие взаимоотношения, если чисто природное, настоящее, присущее человеку - отдано на откуп интересам цеха, как отдельно распаянного кольца всей несобранной цепи нашего строя жизни. Кто же при этом мужчина? Кто женщина? Кто их ребенок?
Определилась частная жизнь каждого отдельного человека… И разрушилась традиция, полетели ко всем чертям нравы, стал нищим духовно человек только лишь затем, чтобы как-то упорядоченно просуществовать - все стало его частным, никому не нужным делом!
*
Теория не только мертва - теория бесстрастна. По ней могут жить ленивые и дурные люди. Они превращаются в летучих книжников или сладостных фарисеев, но они никогда не бывают людьми иначе, чем просто животными. И я содрогнулся бы однажды, узнав, будто возможна жизнь под копирку с самой изумительнейшей теории.
Нет! Теория - только лишь слепок с Практики. Теория - Маска великого Усопшего. Возможно ли примерять на себе посмертную маску кого бы то ни было?!
*
Вся моя нелюбовь к человеку, если она только есть, означает лишь то, что он недостаточно свободен и горд.
Слабости нужно, говорят, прощать. Но слабости принижают человека - его трудно за это любить.
Разве не слабость духа то, что рождение чего бы то ни было бездарного убивает возможное рождение истинного?
Разве женщина - дивный слепок жизни - мучаясь в родах, мучаясь в браке с нелюбимым, имеет право заносить свою бессильную, беспомощную руку над каждым нерожденным ребенком?
Человек слаб, человек жесток в неспособности своей… Его трудно поэтому любить…
*
Искать непорочность в женщине - все равно, что уличать человека в бесконечном несовершенстве. Это значит спросить у женщины: кто она есть? Это значит потребовать от нее женщиной не быть. Это значит взять на себя неисполнимую, непростительную бесцеремонность следить за каждым кусочком ее пищи.
Мораль - страшная штука. Страшная в том, что та чистоплотность нравов, поборницей которой она неизменно выступает, не может, не должна быть врожденной и постоянной.
*
Истинные взаимоотношения всегда стихийны. В них нет и не должно быть предопределенности. А всякое специальное построение взаимоотношений - уже есть насилие. Ведь предугадать настоящее развитие человека никому не дано. Здесь бессильны знания, теории, институты, и даже общество: человек всегда умел уйти от всего подобного в естественное русло - туда, где единственно возможной представлялась ему жизнь.
*
Лишь в недрах нашего подсознания зреет прекрасное. Как не может быть прекрасным тело, только тело, когда на нем одежда, так и не может быть прекрасной человеческая душа, если она облачена в знание. Когда все осознанно, когда нет таинства - тогда и нет того, посредством чего созидается все на нашей грешной земле.
*
Не оттого ли мы боимся правды, что не хотим, чтобы о нас вовсе не думали мало? То есть: мы стремимся всегда закрепить свое право на простор, свободу… Мы как бы окутываем себя дымкой самомнения, над нами парит своеобразный ореол самосознания - и поверить в чужую правду о себе самих нам никак нельзя. Пусть другие "допишут", "дорисуют" нас, пусть они идеализируют или даже обожествляют нас, но только в нашем значении и нашем понимании самих себя.
Узнавание всегда отрадно - оно укрепляет нас в собственной вере. Но когда "Ты" в своих глазах - не "Ты" в глазах другого, как жить тогда, во что верить?
Мы боимся чужой правды, сторонимся всякого недоверия - и не в перепалке и брани бьем себя в грудь… Мы таимся, пряча себя и цели свои… Мы рискуем стать неинтересными для всякого, перед которым раскрываем себя полностью… Наконец же!.. Мы не вправе позволить кому бы то ни было воспринимать нас однозначно, статично, утилитарно… Мы - люди! В этом наше главное достоинство. И никому не дано отнимать часть от целого, разрушать нас…
*
Мы лжем, спасая себя… Мы окружаем себя пустотой… Только потому, что стали функциональными варварами, стали откровенными, беспардонными потребителями…
*
Основа жизни человека - здоровая личная жизнь, обусловленная не запретной любовью, а свободной. И тогда, если все прощено и понято, жизнь ради живущего…
*
Поумнеет ли когда-нибудь Россия или, натешившись вволю добрым и мудрым благодушием своим, проживет все свои безоблачные столетия безо всякой злой хмари на очах своих, челе своем, являя миру всегда русскую святую простоту?
Поумнеет ли когда-нибудь русский человек не по крови - по бессмертному духу своему?..
Вот какую загадку никогда не разгадать Истории!..
*
Самое доброе, что есть в человеке - это продолжение себя. С этого начинается женщина. В этом заключается вся ее любовь.
Представь, что и мужчина всякий был бы одержим единственной страстью продолжать себя в детях…
Не случилось ли бы тогда того, что вся наше человеческое общество, занимаясь самовоспроизводством, сохранялось бы только, как Вид, с единственно развитым инстинктом самосохранения? Пришлось бы разве тогда говорить не то что о культуре человека, но и о самом человеке?
*
Во всем необходима одна лояльная и бесталанная штука - чувство меры. Эта извечно известная мысль, обсмакованная вполне, уж никак не приемлема для людей одержимых… Она чрезвычайно плоха для фанатиков.
*
Только гордая любовь, венчающая жизнь и человека, получает право на признание. Такая любовь если не всесильна, то истинна настолько же, насколько истинна сама жизнь…
… Но кто и кого любит?..
Женщины говорят, что перевелись мужчины… А мужчины молча ищут женщин… Только те и другие остаются несчастливыми…
… Женщина превратилась в человека?.. Но в кого превращаться мужчине?!
Все вздор!..
- Ах, и сюда вмешались социальные мотивы! То-то будет праздник!
*
Делать нечего… Стремление сохранить все свои записи оборачиваются худшим. Мне приходится не только дурно врать, но и откатываться назад. С одной стороны, я непременно искажаю действительность, не исказить ее не могу, ибо "мысль изреченная есть ложь", с другой - заведомо лишаю записи свои какой бы то ни было образности. НО, повторяю, делать нечего. А потому уповаю лишь на то, что и это сослужит хоть какую-нибудь службу даже и в том случае, если предпринято все это лишь для очистки совести.
*
Вдохновение представляется мне способностью вдыхать жизнь… Будто выходишь из очень душной комнаты на свежий воздух… От первых судорожных глотков пьянеет голова - приходит воодушевление… Но вскоре это проходит - и тогда ровное и сильное дыхание чистым и здоровым воздухом дает единственную жизнь всему, что выходит из-под пера.
*
Каждый труд - таинство. В нем отражена мечта человека…
*
Когда я читаю строчки какого-нибудь счастливого литератора, зарабатывающего деньги писательским трудом, имеющего вполне определенное и заслуженное имя, мне так и хочется писать самому.
И знаю, что не будет у меня ни его (литератора) изощренности строк, ни высокого профессионализма, оправдывающих и его намерения и его имя…
Всего этого не будет у меня и не может быть. Потому что мое самолюбие иного свойства: я не в лучах славы и даже вне собственного признания…
Мне хочется только писать о другом. И я надеюсь это когда-то сделать.
*
Художник не может, не должен идеализировать пороки в человеке. Он не должен восторгаться тем, что в основе своей порочно, как бы внешне оно ни было эффектно или даже красиво.
Дурные наклонности вожделенны только для того, кто ими обладает. И тот без напряжения будет говорить о человеческой доброте, равно как и о человеческой ничтожности, не понимая только одного - главного: нет качеств и свойств в нас самих по себе - это разве в школьных сочинениях позволительно давать характеристики персонажам, ограничиваясь голыми и пустыми эпитетами - человек же (всякий) важен и значителен не отдельными своими проявлениями и поступками; человек - это вся его жизнь, ценность самая непреходящая… И коль уж позволено человеку питаться всем, довольствоваться всем, и быть, не взирая ни на что, предметом нашей любви, то простится ему и отдельный его первородный и последний грех - слитое в целое, добро и зло…
Единственнее жизни ничего нет, ибо все совершается только в ней… И художник говорит об этом и понимает это, не позволяя себе столь малой малости, как приписка каких бы то ни было неземных добродетелей своему же собрату, тем ответственнее - умершему… Иначе будет: человек фарисействует, прославляет ныне себя - святынь у него нет, чести нет, как нет и никакой доброй памяти или сегодняшнего дня - завтра он сменит доспехи и переоборудует свою кузницу…
*
В творчестве есть один очень важный элемент. Как и во всякой работе, здесь необходимо осознавать тот конечный результат, то применение своих усилий, чтобы созданная вещь заняла какое-нибудь определенное место - и хотя бы в малом удовлетворяла существующие потребности. Вещь же, заключенная в себе, висящая в воздухе, не только может развалиться прежде, чем найдет основу, но и абсолютно или совершенно невозможна, как невозможны ни нимбы, ни ореолы иначе, как вообразимые, воображаемые картины…
Искусство, напротив, даже если оно и миражно, даже если оно дублирует мысли, чувства и мечты наши - остается осязаемым в форме своей. А значит, к нему можно прикасаться не однажды - оно бы не рассеивалось ни при лучах иных, ни при ветре…
Жизнь - не пустыня, в ней есть чтимые оазисы, она наполнена бесконечными ценностями, которые и составляют ее основу. И когда искусство громоздит свои ценности упорно, упрямо, навязчиво: когда подменяет, пуще, ими жизнь, то уж и впрямь чудятся миражи вокруг. И разве убедительны такие миражи, которые обрушиваются на действительность, кричат о себе, как о яви, хотя никто их видеть и слышать не могут? Вот проблема, вот труд, вот что должно непременно увенчаться формой. Чтобы итог, результат, будто в поговорке "конец - всему делу венец", все же остались видимыми, осязаемыми. А уж удовольствие или наслаждение от процесса - хмель ли, самоопьянение - дело личное… Вот и предпочти что чему: результат ли, форма ли или добросовестный поиск?
*
Зарываюсь я каким-то странным образом. Сколько ни работаю над рукописями, все углубляюсь и углубляюсь. Количество записей растет - и конца этому занятию не видно. Системы нет, стройности - и до дна никак не достану. А просто: жизни нет, но представляется, что интерес к ней утрачен. Ведь не так все: жизнь моя в работе заключена, только основы нет - и плодов нет жданных.
Устал я… И от этого мысли о бесплодии мучают.
*
Младенец совершает все естественные движения организма и духа своих безотчетно…
Поверю, что и младенец-художник не в состоянии следить за настоящим художничеством в себе: он смутно оценивает результат сродни ощущению… Он чувствует воздействие совершенного на себе. И когда ему от этого нехорошо, а ухаживать за собой он еще не умеет, тогда… впрочем, многие бросают это "грязное" дело сочинительства. Но немногие инстинктивно растут далее, не заботясь при этом о своей "опрятности". Наверное, я хочу сказать расхожую истину: дескать, во всяком росте много нужно дерьма съесть. Тем более, что нынешняя жизнь и наши нравы не позволяют даже детей воспитывать по должному…
Читать, смотреть и слушать не обяжешь - и недоросли, и никчемность никому не нужны.
И что толку, если мать выгораживает свое дитя, а тот - глух и нем, и слеп.
*
Потребность в многолетнем моем поиске отыскать и прежде объяснить некую мою жизнь и правду рождала во мне мысли.
Пусть это скучное и маловыразительное занятие, тяжеловесное в восприятии, не украшало ни мою, ни чью иную жизнь… Но в этом было движение, активная деятельность чувств и ума.
И при нормальном моем восприятии мира, где удовлетворение личное отодвинулось бы достаточно далеко на второстепенный план - вполне возможно обрести удовлетворенную совесть и уверенность в собственном своем предназначении.
*
Почему так получалось, что все лучшие слова свои я говорил любимой? Почему лучшие мои строчки - строчки к любимой?
И приходило непонятное время, когда не говорилось и не писалось…
Признаться ли? Но в чем? Разве ждал я любви за слова мои?..
Так почему я перестал говорить и писать для любимой?
*
Предисловие - своеобразное объяснение автора. В нем - знакомство с читателем. Оно - ворота в мир книги.
Автор, склонный к объяснениям, представляется мне стражем некоего хранилища: он выходит навстречу читателю, и ведет его к созданным или собранным им сокровищам. И пусть кажется нескромным подобный хозяин - от этого он не перестает быть щедрым человеком, зовущим за собой. Но когда радушие неискренне и показать нечего, тогда пусть упрекнут не только в нескромности.
*
Раб собственных строк никогда не станет писателем: никто не просеет его бесконечных записей, а значит, никто и ничего не обнаружит в его незавершенных стремлениях.
Философия его так же убога, как и жизнь его…
*
Разговор о деле - еще не дело. И часто случается, разговоры остаются, а с человеком ничего хорошо так и не происходит. Более того, приходит трагедия: гибнет человек за собственными разговорами, зарывает себя заживо - в себе себя хоронит.
*
Раскрывать секреты явлений часто не менее порочно, чем разрывать могильные холмы. Нет, я не о забвении мыслей и чувств говорю.
Кто-то поведал кому-то секреты своей любви, разрыл в безжалостной честности душу свою и любимого - и там, в душах, захоронил любовь.
А когда хочешь писать книгу, и выдашь секреты своего труда, то не случится ли еще одно, возможно, последнее захоронение? Не расскажешь ли ты себе, как и о любви, так много, что и книгу, как любовь, потеряешь? Зачем любить и зачем писать, когда все уже не раз пересказано? И любой анализ, любое расчленение таинства - что сказать? - кладбище… И страшно подумать, сколько омертвления!..
Но все равно: сколько безумцев страстно разрывают захоронения! Понять себя, понять любовь, понять жизнь?.. И последние силы - творчеству? Хватит ли человека?..
*
Свидетельство о моей жизни… Это письмо, это мысли и чувства, желания и надежды. И все это может быть сконцентрировано не обязательно в писательстве. Это может остаться и так, само по себе - в моих записях, в долгом рассказе о самом себе.
Я бытописую жизнь… Чем отличается мое занятие от творчества, труда литературного? Почему с полным правом я не могу считать себя писателем? Живу я так, будто книгу нескончаемую пишу. И даю характеристику всему тому интересному в жизни, что взбудоражило меня. И кажется мне, будто книга "моя" сама пишется, а я выступаю в роли критика. На самом деле ничего подобного нет! И чтобы не вводить в заблуждение ни себя, ни кого бы то ни было, я должен честно сознаться, что писателем ни в коей мере не являюсь, потому:
не беру ситуацию,
не рождаю героев,
не завязываю действие,
не разрешаю конфликты…
наконец, не даю "жизни" никакой литературной работе, и не "думаю" в письме по поводу настоящей литературной жизни героев. Жизнь моих "героев - слепок моей жизни, меня самого… Я фиксирую, я пытаюсь избежать всякого вырождения, всякой гибели…
Я бытописую жизнь… И это не творчество, не литература. Преодолею ли когда-нибудь этот барьер? Кажется, что нет.
Я бытописую жизнь…
*
Странную вещь я обнаружил однажды. Долго мучался, ничего не мог написать. И вдруг!.. натолкнувшись на старый набросок, я увидел образ. И тут же ощутил, что он (образ) умеет видеть и чувствовать. Я ненадолго задумался. И вышло, что мне достаточно ощутить образ, но ощущать действительность его жизни я не в силах. Странное и, кажется, туповатое объяснение, но что добавить? Без образа ни одной живой точки не выходит. Потому, что я ничего не могу, а образ рисует вместо меня - и получается живо, интересно. Так какого же черта я ему мешаю? Все актерство виновато. Играю художника, воображаешь? Играю художника. Помню, что художник. Я всегда, оказывается, боялся этого.
… Нет! Тут уж не до ролей. Только не знаю: можно ли образы такие играть? Кажется, что можно, а не решаюсь. Идиотский глаз со стороны - следишь за самим собою. Я теперь заключаю, что пока картину пишешь, сам ее не видишь. Только потом, потом… когда все позади. Вот какая штука.
*
Я, наверное, умер бы, не имей возможности соединять себя иногда с ручкой и бумагой. Я всегда пишу не так, как мыслю и чувствую - я просто не успеваю фиксировать падающие слова. Я роняю себя, жизнь свою. И все же многого достигаю в передаче всего, чем наполняюсь. Да, я умер бы без работы над листом. В этот не прихоть моя, в этом - панацея, самооблегчение. Болею ли я над листом, радуюсь ли или дрожу, схожу с ума или вдруг вижу, что недосягаем для самого себя - все родит только то сознание, что я - человек. И тогда уж я ни за что не скажу, что живу зря. Я умер бы без строк…
*
Я никогда не перестану удивляться тайне образа. Он живет, как и рожденный человек. И перо только помогает ему, словно материнские руки. Но когда я понимаю, что пишу один я, мудрствую один я, то, хоть убейте, а не скрыть мне своих хотений. Так мать, рассказывая о своем сыне, все-таки рассказывает прежде о себе? Невозможно ведь ей видеть и слышать мир подобно ему. Но… вдруг ребенок заговорит в ней - и тогда не только она, а и любой другой увидит и услышит ее сына. Как не поклониться в сердце своем такой матери!
Наверное, поэтому я никогда не пойму насилия над людьми, и только поэтому в понятие "воспитание" я вкладываю единственный смысл - проявить человека. Необходимо учиться умению переводить все мысли и дела на человеческий язык. Тогда и мир мечты, мир детства нашего сохранится и прорастет.
*
Я отталкивал свое настоящее, чтобы рассмотреть его у будущем. Я превращал его в прошлое, чтобы понять и себя, и нашу жизнь.
*
Я чувствую, как наполняюсь какими-то соками мудрости, как эти соки питают меня. Я чувствую, какую силу они вливают в меня…
И сердце мое смягчается от мудрости, от любви, от сознания ослепительности жизни человека. И силы мои кажутся беспредельными, как мир… Вот ощущение свободы ради творчества, в процессе его…
*
Не все можно говорить и не все делать… Это так - только тогда, когда человека потерять боишься. Но потом…
- Да разве все непременно так? И все скажешь, и все сделаешь, и ничего не побоишься - не скрывая же себя завоевываем любовь к себе? А уж и не завоюем (цену себе знаем), и знаем, что любви избранного недостойны или не нуждаемся в ней…
Поди разгадай…
- Только так непременно скажу: себя зрелым человеком рано или поздно необходимо признать. А уж не обнажиться там, где всякий обнажается - никчемно, вовсе никчемно… Все равно, что в бане в костюме помыться…
*
Но почему именно человек взял на себя миссию править природой? Только ли потому, что наделен данным ему разумом, способностью предвидеть результаты своего поведения?..
Это совсем не так - и никакого такого разума у человека никогда не было и быть не могло… Тем более - в практической его деятельности, энергия расходуется на преодоление совершенно ненужных для дела препятствий.
… состязательности предпочитается грабеж, так нужный человеку в ситуации выживания…
- И все же: почему человек все более и более думает о себе самом, о собственной жизни своей вместо того, чтобы отдавать себя, жизнь свою - понятно кому - делу, работе, творчеству?…
… и здесь ограбят - спасибо не скажут - ни человеку, ни жизни будущей ничего не отдадут…
- Что это? Вырождение человека? Предел его правды и веры?
Как-то странно все это, очень странно… Можно ли понять это, смириться с этим?
*
… если справедливо то, что человек может упустить свою жизнь, превратить ее в нечто несобственное, принадлежащее уже не жребию, не случаю, не судьбе, а только жалкой, беспросветной зависимости ото всего - остается возвратиться назад, и спасти, вернуть не вчерашний день, а и позавчерашний (пусть даже ценой остановившейся жизни)... Но начнется ли тогда самое трудное движение человека к себе - отступление, единственно возможное, справедливое?
Переразвитие, как всякий преждевременный успех, приводит к падению… И восхождение к себе невозобновимо, если человек надорвался.
*
Нужно утратить всякую способность защитить себя или же лишиться начисто человеческого достоинства, чтобы, наконец-то, посметь обвинить человека в злой природе.
Нужно стать просто беспомощным - и ты увидишь, кто зол, а кто воистину добр…
… Еще успей при этом распознать самого себя: осознать, кто ты для других… Может быть, только тогда ты приблизишься к правде…
*
- Укажите же мне самого несчастного!..
- Да вот он, тот, кто только живет!..
*
Бессилие в жизни - свойство творческих натур. Именно то, что человеку не удается в жизни, уходит в область искусства. Но, возможно, позже бессилие художника оборачивается силой для людей - и тогда замечают, наконец, кто был человек…
*
Где и подумать человеку, как не в дороге! Где еще так вольно ожидание и ленивы мысли? И если сердце твое с тобой, то чего еще желать? Но уж если сердце твое в начале пути или в конце, то наверняка едешь не ты, а непонятно кто…
*
- Когда жизнь прижмет тебя, тогда ты займешься тем, на что способен. Тогда посмотрим, какой ценой ты будешь выживать!..
*
- Как любил я играть в жизнь! Как жаждал постичь все тайны этой игры! И часто было мне все не дорого, и проигрывать я не боялся…
Но застигло время другое, а рассчитаться нечем. Что же, не играть более? Или быть готовым ко всему?..
*
Кто виноват, что человек не открывается? Конечно же тот, кто о нем судит!
*
Куприн сравнивал музыкальный слух с любовью… И почти доказал, что любовь есть искусство. Сомнений и меня почти нет: для настоящей любви - впрочем, как и для прочего настоящего - необходим талант.
И слезы любви - талантливые - нередко сродни восхищению: их восторг - это восторженность человеком, преклонение перед чувственным даром. Так шедевры, в которых всегда есть откровение, воздействуют на душу… Только человек холодный, человек циничный, уставший от чувственных потрясений, человек, закрепощенный эмоционально, не способен уж радоваться ничему.
*
Если бы…
Если бы смерть не стучалась в нашу жизни, не напоминала о себе, будто некий страж при нашем свидании с миром…
Что бы сделал человек!
Не убоялся бы Бога… Не застыл бы в мучительном раздумии продолжить себя, дело свое?..
*
Стремление к хорошей жизни…
Вот что толкает людей на безрассудство. Что ж, это почти понятно. И все же не хватает слов, или их вообще нет…
Конечно же нет, если никак понять не можешь: а что же это такое - хорошая жизнь?
*
Один только черт не уповает ни на что…
*
Вся жизнь… И одна вера взамен!.. Но кто скажет, что в вере не только крест, но и плен? Пленен верой человек, схвачен - а прекрасен… Ибо не сокрушается от жизни веселой и вздорной. И мгновений поэтому нет жизни такой у человека… Потому как обет дан единственный - верой оправдан и ею же спаян - и жизнь, и впрямь и отныне, вся принадлежит человеку.
*
Хорошие отношения не вредят никому. Мало того, они должны быть только хорошими или никакими. Остальное - действие, борьба.
*
Думается лучше и точнее, чем высказывается. Поэтому важно уловить ощущение, движение мысли в себе, а, если удастся, то и в другом… Не мысль, выраженную словом, а ощущение: внутреннее настроение, что ли, некую сосредоточенность, созерцание… Транскрипция же может быть при этом какой угодно, но только своей.
*
Известное оригинальничание и вычурность утомляют гораздо убедительнее, чем старая и добрая традиция.
*
Люди счастливы часто и потому, что в благолепиии и благополучии умеют остаться-таки высокоорганизованными животными.
*
Как порой необходимо понять и оценить проходящие мгновения: суметь услышать, как миг качнется, и не оставить его безответным.
*
Мне не хватало доброты, моей доброты. А без нее невозможно писать и невозможно жить.
*
Я не сохраняю верность тому, кто во мне не нуждается. И если во мне не нуждаются все - я человек неверный.
*
Мужчина - двигатель (сердце) человеческого ремесла, а женщина - ландшафт (душа) того же ремесла.
*
Нужно мыслить высшими категориями.
Свое "эго" полезно втаптывать в "грязь"… Этим, хоть в малой степени, мы м избавляем себя от страданий, нам несвойственных, нами неперносимых… Но предпочитая собственное "я" всему остальному, мы превращаем себя в великих мучеников. Нам недоступно отныне расслабление, раскрепощение - и мы поэтому не обретаем ни собственного лица, ни своего голоса. Мы не живем истинной своей жизнью, превращаясь в раба собственного местоимения…
И этого человеку более, чем недостаточно! Ибо эгоизм не ведает утоления даже при посредствен абсолютной власти. Ибо как и чем можно заполнить именно то, чего нет?..
Данное человеку свойство самосохранения и самосознания, как продукт биологический и продукт духовный, в его же противостоянии со смертью не ведает пределов… И одно только это свойство порождает эксплуатацию. Можно даже предполагать, что танатофобия
разделяет нас на рабов и тиранов. А уничтожение настоящего, подлинного "я" своим же собственным эгоизмом - есть самое нелепое и самое изощренное истязание. Это уже варварство!
*
Нет, вероятно, такого художника который не видел бы мир по-своему: как впрочем, и не бывает такого человека. Но почему-то именно художник раздражает более всех… Ему не верят на слово, и над ним потешаются… И это уже несправедливо.
*
Ибо глумление над творческим человеком есть глумление над собственной жизнью.
*
А свободный труд, то есть труд творческий, возможен при отсутствии власти.
*
Что может не дать человеку с задатками художника проявить талант? Какие силы чудовищные способны истощить или загубить дар, Богом данный? Что так разматывает клубок жизни нашей, да обрывает нити, чтобы оставались никому не нужные ниточки?
Отвечая вначале и прежде, художник спасает свое ремесло…
*
Я за качественную красоту человека в искусстве, я за нравственно красивого коммуниста, если таковой сыщется!..
*
Хочу делать интересно работу, и могу…
Я упорно представлял себе, что писать - достаточно и единственно. Но это вовсе не так. Это безысходно, если нет спроса.
Я не хочу утверждать, что писатель не может состояться без второй работы. Но без деятельности, пусть даже сугубо личной, писателя не бывает. Что же за деятельность?
И не хочу ничего затрагивать кроме личного интереса, как явления более естественного, отнюдь не мелкого - а главного по сути!.. Вопрос лишь в том: кто человек? Чем живет, болеет? Чего хочет? А если думает о мире, о людях, то этого чересчур будет - и о другом можно не спрашивать. Так почему же судят безжалостно прежде всего тех, кто жизнь свою переводит в строчки, в краски, в звуки? Почему его опускают даже ниже воров? Да потому же, что пользы от него меньше… И достаточно (вместо художника-человека) пользоваться его словом, линией, звуком… Этого достаточно, потому что это и можно употребить. У вора же возможности гораздо шире.
И скажут еще, будто художник живет для себя. Это что, чей это бред? Кто так усердно порочит его, дабы оправдать себя самого?
Я же не смеюсь, и не верю во все политические фразы…
И что кому до того, если я хочу любить женщину, человека - три дня, три ночи, три года, и три столетия? Но не стану творить из политика, равно как и из вора, человека даже и три минуты. Ибо ни тот, ни другой не несут в себе того значения, чтобы можно было без греха запечатлеть их в искусстве!
И коль писать без успеха практически невозможно, то и не пристало взамен навязывать себе некие значимые сверхзадачи и цели. Ни к чему и это не приведет.
*
Разве можно говорить "по душам" с теми, кто растревожил твою душу или кому растревожил ее ты? И что, когда душа заражена не человеком близким, а какой-то нелепостью, вздором?..
Отказаться от такого "чужого человека, чтобы снять боль? Или "переболеть" как в песне поется?
*
Подлинное произведение нельзя ни пересказать, ни запомнить. Его можно только создать и только разрушить.
А поскольку все крайности одинаково убоги, то вбирайте искусство молча.
*
Когда же, наконец, произойдет слияние формы и содержания в нынешней литературе?
Чудаковато выходит: "мастера" бочки клепают, а хранить в них нечего. А у прочих чего только нет, да вместить некуда --так и ветшает, где попало.
Вот и существуем… А вы говорите: "ИСКУССТВО"…
*
- Что поделаешь, мы воспитывались все дико, для праздника воспитывались все дико, для праздника воспитывались. И нечего удивляться, что многие и многие из нас только жить и собирались.
Я поздно это понял, потому что так долго предавался соблазнам и радости. А теперь пришел к тому, что дело надо делать. Скучное занятие, скажут, но я не соглашусь. Да загадка вся в том таится, чтобы не праздно жить.
И объяснить ничего не могу, и ничем оправдать не смогу… Говори сутки, говори хоть жизнь все - и тем более ничего не скажешь.
Да и кто слушать будет устное твое творчество?..
Потом пишешь, чтобы понять хоть что-то, чтобы человеку другому полегче было обрести себя…
*
Ужасна доля излишне честного человека…
*
- В этой стране и поговорить не с кем…
*
Закон давит на того, кто ходит под ним. А поскольку закон создается человеком, то есть много и таких, которые через него прорастают, будто сорняки - и никак уж на него не реагируют, кроме как на средства властвовать другими.
*
Все бабы одинаковы. Чуть чем займешься, так сразу: "Ты меня не любишь"…
*
Никто не знает, что нам делать, лучше нас самих.
*
Преждевременно радоваться удачам пагубно. Кажется, что, наконец-то, пошло… Но и хуже гораздо иметь при себе человека - не восторженного, а просто притворного. Он "оберегает" тебя, "дар" твой - в то самое время, как нужно уж бить во все колокола, чтобы известить тебя об очередном твоем заблуждении…
Зря в народе говорят о глазливости? Ведь скорая радость - не результат, не поворот жизни к лучшему…
А в творчестве даже рождение чего-либо настоящего так мало значит! И годы невольной жизни, годы труда оказываются зряшними, если живешь все равно невыносимо.
Да есть ли жизнь вообще какая для бедного художника? Нет ее, нет той желанной, которую он себе воображает. И самое страшное, что сей несчастный тяготеет упрямо к жизни роскошной гения признанного.
Да как соблазняют, как воображают "красиво" творческую манну небесную!.. Нет и того, не бывает… Да чем раньше поймешь, тем больше успеешь!..
*
Многие живут "беззаботно"… Жизнь их "сделана" обстоятельствами, с которыми, полагают, сражаться бессмысленно. Поэтому - досуг, флирт, необязательность - жизнь предстает "готовой"…
Если же человек не находит себя таким вот образом, он не просто печален, а даже не нужен…
Время жизни и бремя личного долга перед самим собою неволят нас даже и в любви. Не это ли оправдывает нас, в конце концов?..
*
Во мне есть свойство оставлять после любого дела грязь. Пусть и условную. Так копились мои бумаги.
Христос учил не убирать плевелы до жатвы. Я не мог следовать этому правилу, я не знал его.
Теперь наступает страда. Что проросло, что погибло? И какими зернами засевать теперь поле жизни?
Ведь и во мне посеял себя мир. Много семян просмотрел я, и много погубил. Взрастил и свои семена.
Мне не успеть собрать урожай. Разве достаточно того, что я отобрал его у жизни? Ведь во мне, вместе со мною, он и уйдет.
Рвется мысль моя точно так, как рвалась всегда моя жизнь. Вот и жил я не в постоянстве. Частил и в мыслях своих.
Нужно жить одному. Нужно успеть.