Митр. Антоний Блум (original) (raw)

Антоний Блум

ПУТЬ ПОДВИГА

ЗАКОН ЖИЗНИ

Внимание к себе. Грех как нарушение закона жизни. Любовь.

Говение - это какой-то период времени, либо короткий, либо продолжительный, когда человек вдруг делается внимательным к тому, что перед ним - вечность и что в эту вечность можно войти только с сознанием глубины и значительности жизни. Внимательными мы делаемся, конечно, не только в моменты, когда собираемся на говения, но и когда вдруг перед нами станет трагичность, серьезность жизни; мы делаемся серьезными и глубокими перед лицом смерти, перед лицом страдания, перед лицом болезни: перед лицом всего, что ставит под вопрос нашу беспечность и нашу забывчивость. Отцы Церкви говорили, что беспечность, невнимательность, нерадение совершают больше зла в жизни людей, чем те или другие конкретные грехи. Потому что грех может нас поразить своим безобразием, своей пошлостью или своим ужасом; а нерадение, забвение того, что судьба человека глубока, что судьба человека раскрывается в вечность и уходит в глубины Божии, - это разрушает нас глубоко и порой окончательно: до такой степени, что человек мельчает и уже не может ни выпрямиться, ни вырасти в меру своего величия. А человек по призванию - велик; по призванию человек глубок. Так глубок, так велик, что Сам Бог во Христе смог стать человеком. Вот мера человеческого величия; вот о чем нам надо знать и думать в течение всей нашей жизни.
И вот говение периодически - и как редко! - нас заставляет хоть на несколько часов остановиться и оглянуться на себя. И оглядываясь на себя, мы в первую очередь должны поставить перед собой вопрос: живу ли я достойно своего человеческого звания или живу я поверхностной, пустой жизнью, где забывчивость, нерадение, беспечность убивают самые благородные порывы моей собственной души и заглушают голос Самого Бога, Который нам говорит о том, что мы Ему так дороги, что ради нас Он не пожалел Своего Единородного, возлюбленного Сына.
Когда мы думаем о грехе, мы большей частью думаем о злых поступках, о пустых, гнилых словах, о помыслах, которые недостойны не только Бога, но даже нас самих, о чувствах, о которых мы сами знаем, что они пошлы, низки, недостойны нас. Но грех охватывает гораздо большие области нашей жизни, нашего существования, нашего бытия. Грех - это нарушение законов жизни; а закон жизни заключается не в том, чтобы уметь прожить светской жизнью успешно или хотя бы безопасно протянуть бытие свое в течение тех лет, которые нам дает Господь. Жить значит постепенно - открытостью души, верностью законам жизни - приобщиться к жизни Самого Бога. Потому что другой жизни в полном, настоящем смысле слова нет: есть существование, есть бывание, но жизнь - только Божия. И лишь поскольку мы приобщены этой жизни Божией, мы можем говорить о том, что мы живы. Все другие формы жизни кончаются со смертью: телесной, умственной...
Жизнь чувств и воли - все придет к концу, когда пожнет нас смерть. И только вечная жизнь, которой нам дано приобщиться уже на земле, как волна, вынесет нас навсегда в полноту жизни. Этим объясняется то, что апостол мог сказать: кто нарушил одну заповедь - нарушил весь закон (Иак. 2,10). Не в том смысле, что мы будем отвечать за нарушение каждой заповеди, а потому что не все ли равно, где мы перешли через рубеж, где мы перешли с одного берега на другой: мы или на одном берегу, или на другом; мы или в стране рабства, или в стране борьбы и устремленности к полноте жизни, к земле обетованной.
Вот почему святые не считали, что есть грехи мелкие и грехи значительные; почему о том, что кажется нам ничтожным нарушением закона любви, они плакали, будто совершили убийство: они знали, что, нарушив закон жизни, они перешли на другой берег, они уже во стране и сени смерти и им надо покаянным трудом и верностью не только чувств и мыслей, но верностью всей своей воли и подвигом - и душевным, и телесным - вернуться в область жизни. Уйдя от света, надо вернуться к свету. И вновь скажу: не все ли равно, где мы перешли этот рубеж, - мы или на одном берегу, или на другом.
Этим объясняется то, что и апостол Павел, и святой Симеон Новый Богослов говорят: пока мы во Христе - мы вне греха; как только мы выпадаем из этого единства со Христом, мы в области греха. Бывают в жизни каждого из нас моменты, когда мы, погруженные в молитву, глубоко ли задумавшись, или просто по какому-то чуду Божией близости, вдруг чувствуем, что все злое, все мертвящее, все нечистое и оскверняющее, все темное, все пошлое отошло от нас так далеко, что даже кажется непонятным, как мы могли этим жить. Охватывает нас чувство, что все это нам чуждо до конца, и единственное, что имеет смысл, что является содержанием нашей души, нашего сердца, мысли, что охватывает самое тело наше - это жизнь, это Бог. В такие минуты мы действительно вне области греха. Но остаться вне этой области мы можем отчасти силой благодати Божией и отчасти беспощадной верностью тому, что мы пережили, тому, что, как мы вдруг осознали, является действительно содержанием нашей собственной души и нашей собственной жизни. И поэтому грех - не просто нарушение Божией воли, нам как бы навязанной, будто Божия воля - указание нам извне о том, как жить, чтобы Ему угодить. Грех - это нарушение самого опыта жизни, который в нас есть, это преступление против нас самих, это самоубийство. И самоубийство в очень страшном, очень сильном смысле этого слова, потому что это убийство в нас самих вечной жизни; это извержение из нас Божией жизни; это отречение от жизни Божией ради того, чтобы жить поверхностно, бесчувственно, легко, как нам кажется.
И опять-таки это объясняет слова Апостола: грех - это вражда против Бога, это извержение Бога из нашей жизни; не только совершаемый грех, но греховное состояние, при котором мы не хотим вторжения Божия в нашу жизнь, не хотим, чтобы Он ворвался в эту жизнь и ее изменил. Грех в этом смысле - да, вражда; без слов, даже почти без действий. Он только в том, что мы отворачиваемся от Бога и говорим: мне не нужно этого! Мне довольно того, что дает земля: здоровье, успех, дружба, любовь, пища, красота, - мне всего этого довольно, мне не нужно чего-то большего, я до конца удовлетворен... Так можно, как нам кажется, жить; на самом деле - прозябать, существовать, влачить свое существование. Потому что в нас все равно остается искра жизни, которую в нас вложил Господь. Мы думаем, что живем земным, тогда как на самом деле мы живем еще не исчерпанной Божией жизнью в нас, дыханием жизни, которую Он вдохнул в нас, силой и порывами жизни, которые Он нам даровал.
И вот в периоды говения, в минуты, когда собирается в нас вся наша вдумчивость, вся серьезность наша, нам надо подумать именно о грехе не только в наших поступках или словах, чувствах или мыслях, а в этом основном аспекте греха: грех как отречение от закона жизни, как отказ от жизни. Конечно, с этим связано многое, что мы привычно называем грехом: нарушение заповедей Ветхого Завета, нарушение заповедей Христовых, попирание Блаженств. Но заповеди даны нам во исцеление наших насмерть заболевших души и тела. Мы ранены насмерть. И мы можем исцелиться, то есть вновь стать цельными, целыми, только если мы будем верны тому пути, который ведет к жизни, - хотя бы пути, если мы еще не знаем самой жизни, если нас еще не может вдохновить сознание, что мы живы и что для сохранения этой жизни стоит сделать что угодно, только бы ее не потерять, только бы не растратить ее вновь. И понимая, что грех есть нарушение закона жизни, отвращение от Бога, вражда с Ним, мы справедливо обращаемся к тем заповедям, которые нас могут привести хотя бы обратно к тому рубежу, который нам надо перейти; обращаемся уже не из страха, не в надежде, что за труд нас вознаградит Господь, а по любви к Нему, возлюбив жизнь, возлюбив свет, став детьми света.
И вот, готовясь к исповеди - общей ли, частной ли - нам надо вдуматься в заповеди, которые Господь нам дал.
Они все сводятся к вопросу: любишь ли ты Бога, почитаешь ли Его или хотя бы уважаешь ли Его? Любишь ли ты ближнего? Любишь ли ты самого себя - не каким ты есть сегодня, а себя, каким ты можешь себя опознать в моменты просветленности, вглядываясь во Христа и зная, что Он - образ, Он - предел той вечной красоты, которая нам заповедана и к которой мы призваны.
Нельзя начать путь покаянный, не обратив взора к Богу. И поэтому первые заповеди Ветхого Завета говорят именно о любви к Нему, о поклонении, о признании Его своим Богом, Творцом, Спасителем, Святыней. И нам нельзя относиться легко к этим заповедям; нельзя исповедоваться, говоря: я всем согрешил...
Да - в мысли, в чувстве, в зачатках действий мы действительно, вероятно, все согрешили против каждой заповеди. Но если бы мы только осознали смертоносную силу греха, мы задумывались бы над каждой заповедью, взвешивая, как далеко эта смерть, этот яд проникли в меня? Насколько грех стал владеть мной? Насколько я возлюбил грех вместо Бога?.. И не надо говорить, что, конечно, мы любим Бога, а ненавидим грех; потому что вопрос стоит так: чью волю ты творишь? Чему посвящена твоя жизнь? Чего хочет твоя душа? И если мы можем сказать, что наша душа колеблется между соблазном и заповедью, между голосом сатаны, который нас зовет в область смерти, обещая (ложно, потому что он всегда лжет) блага, которые он нам не может дать, и голосом Божиим, которым Бог нас зовет к величию, к благородству, к жизни, - если мы колеблемся, то мы уже должны каяться. Потому что это значит, что сердце наше по меньшей мере разделено, и говорить о своей любви к Богу мы не имеем права. Да, о проблесках любви, но не о той глубокой любви, о которой мы все знаем более или менее по отношению к людям.
И тот же вопрос стоит, когда мы задумываемся над заповедями об отношении к человеку: о зависти, о злобе, о хищничестве, о нечистоте. Тогда становится ясным, что о любви говорить рано. Потому что любовь заключается в том, в конечном итоге, что любимый делается для нас важнее нас самих, значительнее нас самих, и мы можем себя забыть ради любимого. А мы большей частью любим себялюбивой, жадной, хищнической «любовью». Это не любовь. И когда мы нарушаем закон любви к Богу и любви к ближнему, тогда мы совершаем, как я уже сказал, медленное самоубийство, принимая отраву - из года в год ее пьем, пока она нас совершенно не сгноит.
Так же можно задуматься над заповедями Христа. Заповеди Христа не говорят нам только, что надо делать. В форме заповедей Христос нам дает картину внутреннего строя человека, для которого так жить, как сказано в заповедях, стало естественным законом или, вернее, благодатным законом его жизни. Исполнять заповеди, будто они просто Божии приказы, веления, - недостаточно. Надо, чтобы наша воля и Его воля слились в одно, чтобы исполнением Его воли мы научились чувствовать и мыслить, как чувствует и мыслит Господь, и чтобы исполнение заповедей стало для нас внутренней необходимостью, так же как устремленность к здоровью, к цельности, к внутреннему строю является для нас необходимостью. Один из отцов Церкви, святой Марк Подвижник, говорит: если Господь тебе дает заповедь и ты сердцем не можешь ответить: Аминь! - то ты ее не исполнил, даже если делом ты ее совершил... Нам надо над этим задуматься, и задуматься серьезно, потому что жизнь течет, приближается время, когда каждый из нас встанет перед Божиим лицом; и тогда будет так больно и жалко, и стыдно, что целую жизнь мы отдали всему, кроме подлинной, истинной любви, и никогда не жили - потому что никогда не жили Божией жизнью. А время течет, и годы проходят; но и на молодость ссылаться не приходится, потому что, как говорится в покаянном каноне, и сильные и молодые умирают; и сколько, сколько сейчас таковых умирает по лицу всей земли. Поэтому встанем перед лицом вечности не со страхом, не испуганные смертью, а понимая, что дверь приоткрывается каждый день все больше и больше и что в какой-то момент она торжественно распахнется, и каждому из нас будет сказано: Гряди, иди, приди!.. И тогда мы войдем в область жизни - какими? Мертвыми? Трупами? Или уже приобщенными, сколько это возможно на земле каждому из нас, к вечной жизни? Вольемся ли мы в эту жизнь торжествующе, ликующе, как возвращаются домой, на родину, в отчий дом, - или остановимся на пороге в недоумении, видя, что область жизни нам неизвестна?
В течение получаса, который теперь последует за беседой, разбредемся по храму, и пусть каждый из нас задумается: живет ли он или прозябает, находится ли он в стране жизни или в стране смерти? Задумаемся хотя бы над заповедями Ветхого Завета; над заповедями Христа, над заповедями Блаженства; поставим перед собой вопрос: выражают ли они наш опыт жизни? Выражают ли они то, к чему мы стремимся? Выражают ли они то, как мы живем? И произнесем над собой честный суд: строгий - да; но суд, который имеет целью не омрачить нашу радость, а вдохновить нас на то малое, что мы знаем о вечной жизни, держаться изо всех сил, возрастать, чтобы со временем нам войти в вечность с открытым лицом, с радостью. А до этого нужно, чтобы, когда мы становимся на молитву, встреча с Богом была для нас радостью, тихой, глубокой, вдохновляющей радостью, счастьем: наконец, Господи, мы вдвоем с Тобой! Наконец я могу жить! Наконец радость пришла!

ПУТЬ ПОДВИГА

ЗАКОН ЖИЗНИ

Жизнь на глубине. Отношение к другим.

Вторую нашу беседу я хочу начать с чтения отрывка из 58-й главы пророчества Исаина:
Вот пост, который я избрал, говорит Господь: разреши оковы неправды, развяжи узы ярма и угнетенных отпусти на свободу, и расторгни всякое ярмо. Раздели с голодными хлеб твой, и скитающихся бедных введи в дом. Когда увидишь нагого - одень его, и от единокровного твоего не укрывайся. Тогда откроется как заря свет твой и исцеление твое скоро возрастет, и правда твоя пойдет перед тобою, и слава Господня будет сопровождать тебя. Тогда ты воззовешь, и Господь услышит, возопиешь - и Он скажет: Вот Я! Когда ты удалишь из среды твоей ярмо, перестанешь поднимать перст и говорить оскорбительное, и отдашь голодному душу твою, и напитаешь душу страдальца, тогда свет твой взойдет во тьме, и мрак твой будет как полдень, и будет Господь вождем твоим всегда, и во время засухи будет насыщать душу твою и утучнит кости твои... После первой беседы мне был поставлен вопрос: как же научиться жить с такой глубиной, так истинно, чтобы преодолеть неправду, победить нерадение, забывчивость? Отцы Церкви нас учат этому шаг за шагом. И первое их наставление: Имей память смертную... Не в том смысле, чтобы мы жили, как испуганные, и мысль о смерти отравляла каждое мгновение нашей жизни, чтобы всякая радость была омрачена, чтобы надежда наша умирала при мысли о том, что нет дела, которое стоит начинать, потому что мы, может быть, его не совершим.
Нет! Память смертная, о которой говорят отцы, - творческое, животворящее отношение к жизни и к смерти. Это приходится и себе, и другим напоминать часто, все время. Если бы я себе отдавал отчет с совершенной ясностью, с неумолимой ясностью, что слова, которые я сейчас говорю, могут быть моими последними словами, а то, что я сейчас делаю, может быть последним моим действием, я, вероятно, рассматривал бы каждое свое действие и задумывался бы над каждым своим словом так, чтобы оно было завершением всей жизни, чтобы в каждом слове была воплощена любовь, на которую я способен, все понимание, на которое я способен, вся заботливость о человеке, на которую я способен. И, с другой стороны, если каждый из нас знал бы, что слова, которые он слышит, или действия, в которых он принимает участие, могут быть последними - как бы мы слушали эти слова! Спаситель говорит: Будьте внимательны к тому, как вы слышите: чтобы слышанное не скользнуло по сознанию, не задело только поверхность нашего сердца, не встрепенуло нас только на мгновение, а чтобы каждое слово, если только в нем есть правда, врезалось в наше сознание, ушло корнями глубоко в наше сердце, подняло нашу волю на действие, и не на мгновение только, а может быть, навсегда, чтобы оно нас стегнуло, как кнутом можно стегнуть лошадь.
Так надо было бы нам учиться слышать доброе слово. А если мы слышим слово гнилое, пустое, развращающее, тогда мы должны научиться той трезвости, которая распознает мгновенно правду от неправды, чистое от нечистого, безобразное от прекрасного, чтобы закрываться от всего, что оскверняет, разрушает. Но вместе с этим, отозваться всей душой, всем ужасом на то, что человек, говорящий злое или творящий зло, стоит в смертной опасности, и что, если мы это узнали, почувствовали, - мы должны немедленно обратиться к Богу с мольбой о том, чтобы его слово и действие были ему прощены, он был очищен и сила Божия его спасла от того пагубного и губительного пути, на котором он стоит. На зло нам надо научиться отзываться совершенной закрытостью к нему и вместе с тем - глубоким состраданием к тому, кто его совершает. И тогда не будет вставать вопрос о том, что мы видели зло и уязвились горько, как говорится в каноне Андрея Критского, что мы слышали и сами оказались ранены, что мы осудили и этим себя сделали сопричастниками, соучастниками зла. Из видения зла вырастало бы тогда в нас сострадание, выражающееся перед Богом - заступнической молитвой, перед человеком - готовностью простить и, чем только можем, ему помочь найти правый путь, утешить, укрепить и вдохновить на добро. Это все может вырасти только из острой, яркой памяти о смертности - моей и моего собеседника, моей и тех людей, которые меня окружают. И это относится, конечно, в обратном направлении к каждому из нас. Только если мы эту память имели бы, путь жизни простирался бы перед нами, как он сейчас не простирается, потому что надо было бы, по слову апостола Павла, по слову Иоанна Кронштадтского, спешить, спешить творить добро; и не только внешне, но внутренне отдаться добру. Потому что, как говорит апостол Павел, дни лукавы, обманчивы (Еф. 5,16).
Это первое. Второе, что каждый из нас может сделать, это продумать свои отношения с окружающими людьми. В отрывке, который я читал, говорится: «Отпустите пленников на свободу», «разрешите всякое ярмо». Нам часто думается, что мы человека любим, а ему наша любовь кажется пленом. Как часто хотел бы он сказать: люби меня меньше, но дай мне дышать! Или научись любить меня иначе, чтобы твоя любовь была для меня свободой, чтобы мне не быть пленником другого человека, который лучше меня знает, как я должен жить, в чем мое счастье, каков мой путь духовный или житейский. Каждый из нас может это сделать; каждый из нас может поставить себе вопрос о том, что представляет собой любовь, о которой он говорит, которую он переживает. Я уже это говорил много раз, но опять-таки повторю. Так часто, когда человек говорит: «Я тебя люблю», - все ударение на слове «я», «ты» - предмет моей любви, а «любовь» это та цепь, которой я тебя опутал и держу в плену. Как часто бывает, что любовь одного человека к другому превращает того в пленника или раба. Тогда «люблю» не является творческим, животворящим началом; слово «люблю» является как бы связкой, удочкой, на которую пойман другой человек. И если мы обнаруживаем, что такова наша любовь к людям или к одному, особенно любимому человеку, мы прежде всего должны осознать ужас того, что я себя считаю центром, что все сводится ко мне: и события, и люди - все рассматривается с точки зрения моей выгоды, моей радости, моей жизни, и никто и ничто не существует иначе как в каком-то соотношении со мной. Если это осознать, если нас охватит стыд и ужас, тогда мы можем начать, отвернувшись от себя, смотреть в сторону другого человека и попробовать различить его черты, понять его, осознать его существование как лица, отдельного от нас, иного, как человека, который связан с Богом таинственно и вне нас; и соответственно себя по отношению к нему вести. В первой стадии, это «ты», которое было такое незначительное, только предмет, должно вырасти в наших глазах, в нашем сознании, в нашей любви, в наших действиях до меры независимой от нас особи, человека, который имеет для Бога абсолютную, безусловную, всеконечную ценность. И когда мы так посмотрим на нашего ближнего, нашего родного, на самого любимого, тогда начнем мы различать в нем ту неизъяснимую красоту, которую в нем видит Господь, и начнем себя забывать, оттого что вся мысль наша приковывается все больше и больше к видению другого человека, к созерцанию другого человека. В конечном итоге, мы можем прийти к тому состоянию, которое пронизывает все Евангелие, - к способности себя забыть совершенно, до конца, в созерцании другого человека, в созерцании Бога и в служении другому человеку, в служении Богу. Христос нам говорит: Если хочешь за Мной последовать, отвернись от себя (Мк. 8,34). Это первое, что мы должны сделать: оторвать свое внимание от себя самих и обратить его на Бога и на Его пути, на человека и на людей, на события, на все - только бы не заглядеться на себя. И только тогда сможем мы увидеть вещи, как они есть, и людей, как они есть. Потому что нас ослепляет страх: как события отзовутся на нашей судьбе, как человек повлияет на нашу судьбу? Это второе, что мы должны сделать.
А третье заключается в том, чтобы вглядеться, вдуматься, вчитаться в пути Божии, узнать из Евангелия - как Бог относится ко мне и к другим? Каковы пути Божии и каковы пути смерти? И выбрать Божий путь, и этим путем идти. Осознать, что Господь мне дал Его познать, в Него уверовать и, следовательно, довериться Ему; и что Он поручил мне (не потому что я чем-нибудь хорош, а потому что я о Нем знаю, тогда как, может быть, другой меньше знает или вовсе не знает о Нем) заботу о моем ближнем, поручил мне быть взором, которым Господь видит человека, быть словом, которым Господь говорит с человеком, быть руками, которыми Господь творит добро окружающим меня людям. И не искать в этом себе ни утешения, ни особенной радости, и, конечно, ни сознания своего величия или своей значительности, а только и просто быть посланником Божиим. Если ничего другого мы не можем сделать, то без всякого особенного чувства мы должны делать Божие дело, иногда даже не сознавая и не зная в точности, что мы делаем; как, бывает, почтальон может доставить письмо, которое человеку всю жизнь перевернет, принесет ему величайшую радость или самое страшное горе; и не знает, что принес, но он исполнил чью-то волю, волю пославшего его и письмо, и в этом он сделал больше, чем сам мог уразуметь или даже захотеть.
Но на этом не надо останавливаться. Когда мы приносим человеку весть, когда мы участвуем в его жизни, вступаем в эту жизнь во имя Божие, мы часто вступаем без чувства, а только с сознанием, что так должно быть. Но если мы обратим внимание на то, что бывает с человеком, которому мы принесли весть о Боге или от Бога, для кого мы совершили какое-то дело, которое Господь положил нам на сердце и на которое нас вразумил, для которого Он нам силы дал и обстоятельства устроил, - если мы только взглянем на этого человека, то уже станем участниками того, что в нем тогда происходит. Мы сможем прочесть в его глазах радость, воссиявшую, блеснувшую в его сердце; мы сможем прочесть в чертах его лица горе или ужас, или страх. И тогда - как человек, отзывающийся на человека, - мы уже можем отозваться сердцем на то, что мы совершили над человеком своим словом или своим действием. И тогда мы уже с ним встретились глубоко и, может быть, навсегда. Тогда мы, посланники Божии, не только исполнили дело своего посланничества, но совершили его в глубинах нашей души. И тогда дело Божие делается для нас живым делом - делом, в котором, по слову апостола Павла, мы становимся соработниками Божиими, сотрудниками Его (1 Кор. 3,9) и умно, сердечно, всей волей, всем сознанием, всей готовностью нашей на жертву соучаствуем в деле Божием.
Вот некоторые вехи, которые нам могут помочь исполнить то, о чем я говорил в начале. Но ничего из этого нельзя исполнить, если не оставаться в контакте с Богом, если дать прерваться живой связи, которая должна существовать между нами и Богом. А для этого надо учиться молиться. Не вычитывать молитвы, не молитвословить, не отстаивать службы, а молиться, доводя слова молитвы до нашего сердца и сознания или износя из нашего сердца и сознания эти молитвенные слова с живым чувством к Богу. Для этого нужны два условия: во-первых, нужна с нашей стороны правдивость; только правдивая молитва, только молитва, где мы говорим то, во что верим, что составляет наше убеждение, что мы понимаем, до нас доходит. До Бога-то она дойдет, а до нашего сердца она иначе не дойдет.
И второе: для того, чтобы говорить с Богом, надо каждому из нас найти свои точки соприкосновения с Богом. Так же как с людьми: мы с каждым человеком говорим по-иному, потому что с каждым человеком у нас иные точки соприкосновения. С одним человеком у нас много общего, с другим - меньше; и общее, что у нас есть с одним человеком, может быть очень непохожим на то общее, которое у нас есть с другим. И вот, надо искать, первым делом, что у меня лично есть общего с Богом; то есть, читая Евангелие, ставить себе вопрос: что во Христе есть такого, что делает Его близким, родным, понятным мне? Что в Нем такого, что меня с Ним сближает? В чем у меня с Ним одни мысли, одни чувства, одни намерения, желания, волеизъявления? Чем я на Него похож? Потому что каждый из нас создан по образу Божию и в чем-то, чем-то похож на Спасителя Христа. Если только найти это созвучие, эту гармонию, которая существует между Господом и каждым из нас в той или другой мере, тогда, становясь на молитву, мы можем вступить с Ним в разговор живой, личный, правдивый. И тогда, даже если мы будем употреблять слова, когда-то сказанные святыми, в псалмах ли царем Давидом, из молитвослова ли всеми подвижниками Церкви, мы сможем до конца быть правдивыми, потому что тогда мы сможем, читая молитву, остановиться и сказать: Господи, всем сердцем я это Тебе могу сказать, всей душой я в это верю, это правда до конца... Либо мы сможем Ему сказать: Господи! Эти слова превышают мое понимание, превосходят мой опыт, эти слова я могу произнести только по доверию к тому, кто их из глубины своего опыта сказал, и приобщиться его опыту краем моей души, потому что я не знаю, о чем он говорит... А еще порой приходится сказать: Господи, я знаю, что это так, однако, не могу этого сказать честно и правдиво; мое сердце бунтует, я отталкиваюсь от этих слов, я не могу их произнести, будто свои, это было бы ложью на моих устах... И если мы так молились бы утренними, вечерними молитвами, псалмами, тогда наше отношение с Богом делалось бы все более и более правдивым, прямым, и тогда мы познали бы и свои глубины, и Господа нашего, и пути Божии в опыте святых, как мы иначе не можем их познать. И только если мы будем глубоко врастать в наши отношения с Богом, только если мы будем в глубинах наших с Ним общаться, сможем мы тоже и в жизни быть Его глазами, Его голосом и Его руками, Его действием и Его присутствием. И это - наше призвание.