«ПЯТЫЙ ПУНКТ» В ЖИЗНИ УТЕСОВА (original) (raw)

«ПЯтый пункт» в жизни Утесова

Матвей Гейзер

Неудобно быть евреем в своем отечестве

«Пятый пункт» в России давно стало уже устоявшимся словосочетанием. И не было надобности говорить человеку, что он еврей, а жид – тем более. Достаточно было сообщить: «Он – инвалид по пятому пункту». Впервые с этой «инвалидностью» в мерзейшей его форме еще не Леонид Утесов, а Ледя Вайсбейн столкнулся в десятилетнем возрасте. Вот как описал это взрослый Утесов: «Утро как утро. То же одесское солнце. То же небо. Спокойное море. И – страшный мрак. Мрак насилия. Осуществление царской свободы. Это так неожиданно после вчерашнего дня радости!

Город замер в ожидании чего-то… Пустынная улица. Городовой. Но что с ним? Почему он топает ногами и размахивает руками? Он танцует? Подойдите поближе. Что такое? Он поет? Нет, он кричит – надрывно, истошно:

– Бей жидов! Бей жидов!

Люди бегут. С неестественной от страха быстротой.

– Бей жидов! – орет городовой-запевала, и за поворотом уже нестройный хор диких голосов отвечает:

– Бе-е-ей жидов!

Из-за угла появляется человек. Высокий, светловолосый, усы сливаются с бородкой. Страдальческий взгляд и струйка крови у рта. Он силится бежать, но может только переставлять ноги, подтягивая одну к другой.

Из-за поворота появляется процессия. Два огромных верзилы несут портрет царя и образ Христа. Но что это? На кого похож Иисус? – Да вот на этого страдальца со струйкой крови у рта, бессильно переставляющего ноги.

– Бей жидов! – Удар – и образ спокойно взирает с высоты на распластанное тело. В который раз.

Плохо богу в Одессе».

Так закончил рассказ об этом эпизоде, случившемся в 1905 году, Леонид Утесов через семьдесят лет. Последней фразой Утесов как бы возразил знаменитой поговорке: «Живет, как Б-г в Одессе». Воспроизведенный выше отрывок из книги «Спасибо, сердце!» написан им в 70-х годах прошлого века. Читатель, наверное, догадался, что слово «жид» Утесов услышал, быть может, в первый, но, увы, не в последний раз.

Второй раз в жизни со «скромным» антисемитизмом Утесов встретился в Кременчуге, в городе, ставшем родиной его театральной деятельности. Однажды хозяин квартиры, где Утесов был постояльцем, после посещения спектакля с участием Леонида Осиповича, сказал: «Слухай хлопче, на що тобiздався цей Кременчуг? Тобi Москва потрiбна».

Утесов ухмыльнулся, а хозяин, звали его Гнат, продолжил: «Ты, Леонiд, зовсiм не схож на ваших. Ты ж – або московiт, або хохол. Я певен (уверен. – М. Г.) – ты нi в бога, нi в черта не вiруешь. Пiды до церквы тай приймы нашу вiру. Яка тобi рiзниця? Тодi в Москву тобi дорога вiдкрiта».

Новеллу эту мне поведал человек, хорошо знакомый с Утесовым, одесский профессор филологии Семеновский.

Что€ этот случай по сравнению с тем антисемитизмом одесским времен Гражданской войны!

В 1919 году, когда Одесса была переполнена беженцами многих сословий из России (большинство из них надеялись, что до Одессы советская власть не дойдет), иные из них прожигали дни в пьяном угаре. В особенности – «сыны» Добровольческой армии. В увеселительных учреждениях нередко возникали потасовки, драки, кулачные бои, зачастую завершавшиеся вандализмом. Однажды, оказавшись вечером в ресторане, Утесов увидел лежащего на полу до крови избитого человека. Он буквально плакал навзрыд то ли от обиды, то ли от боли. Никто из военных, находившихся в зале, не говоря уж о тех, кто его избивал, не попытались помочь ему. И только Леонид Осипович поднес ему стакан холодной воды и попытался утереть кровь. «Но в эту минуту он взглянул на меня красными от слез глазами и, протягивая руку к стакану, прошептал:

– Проклятые жиды, за что они меня так!..

Не проронив ни слова, я пронес мимо его дрожащих рук воду, вылил ее на пол и ушел».

И еще в продолжение этой же темы. В книге «Леонид Утесов» Валерий Сафошкин пишет: «Не могу обойти стороной еще одну проблему, которая всю жизнь не давала покоя Утесовым. Конечно, в первую очередь от нее страдали дочь и отец, ежедневно выходя на сцену и будучи на виду у публики. Сам Леонид Осипович о ней сказал так: “Неудобно быть евреем в своем отечестве”».

Правда, не только евреям, ибо верно сказано в Священном Писании: «Нет пророка в своем отечестве». Но Валерий Дмитриевич Сафошкин заметил, что слова о «неудобстве быть евреем» Утесов произнес «в те самые годы, когда в сталинско-бериевские лагеря было отправлено немало неповинных творческих личностей, “запачканных” пресловутым “пятым пунктом”: режиссер В. Мейерхольд (заметим, что Мейерхольд евреем не был. – М. Г.), руководители джазов Г. Ландсберг и Э. Рознер, сценарист Н. Эрдман…» Известно, история не терпит сослагательного наклонения, но, по логике вещей, Утесова не могла миновать участь не только Рознера и Эрдмана, но и Михоэлса.

Еще о «пятом пункте». Новелла, которую воспроизводят многие, но нередко рассказывал и сам Утесов. А вот она в изложении Валерия Сафошкина:

Как-то во время выступления перед больными и ранеными к Леониду Осиповичу обратилась женщина, известная партизанка:

– Товарищ Утесов, а кто по национальности ваша дочь Эдит?

– Еврейка.

– А жена?

– Тоже еврейка.

– А кто же тогда вы?

– Я тоже еврей.

– Ой, товарищ Утесов, ну что вы на себя наговариваете!

И еще одна история, услышанная мною от дирижера утесовского оркестра Владимира Михайловича Старостина: «Говорят, до войны вышел очень строгий указ, запрещающий говорить слово “жид”. За это наказывали, за это сажали в тюрьму. Возник даже анекдот: человек, проходя мимо вокзала, увидел там знакомого. “Что ты здесь делаешь”, – спросил он. “Я подъевреиваю поезд”, – ответил отъезжающий.

Не помню уж в каком городе в холле какой-то гостиницы пьяный мужик, качаясь, подходит к Утесову и что-то начинает ему говорить. А тот что-то такое ответил или не ответил вообще. И мужик ему: “Ах ты, жидовская морда!” А в оркестре инспектором был Сема Гольдберг. Человек с огромными кулаками-кувалдами. Он так этого мужика “приварил”, что тот вылетел в “вертушку”. На улицу вылетел, но поднялся и идет обратно. Ну все напряглись, думали, что сейчас будет драка. Но в это время спускается музыкальный руководитель – был тогда такой Густав Узинг. Он был очень остроумным человеком. Он вклинивается в ситуацию, подходит к вошедшему – а тот уже готов был к драке и лез с кулаками на Сему. А Густав и говорит: “Что вы делаете?! Что вы делаете?! – и показывает на Утесова: – Это же депутат Верховного Совета. Вас же сейчас посадят. Сейчас за вами приедут, возьмут и посадят”. Мужик мгновенно протрезвел, подошел к Утесову и сказал: “Товарищ, да я ведь сам еврей!”»

***

Между тем еврейская тема в творчестве Утесова – не только музыкальном, но и эстрадном, театральном – занимала немалое место.

Я не раз слышал мнение, что Утесов далек был от еврейской темы, во всяком случае, в зрелые свои годы. Едва ли это так. Еще в Кременчуге начинающий актер Утесов обращался к ней. В 1924 году в «Свободном театре» в Петрограде он сыграл роль Сонькина в пьесе Юшкевича «Повесть о господине Сонькине». Одна из самых блистательных его ролей, сыгранных и поставленных в «Свободном театре», – роль Менделя Маранца в спектакле, поставленном по пьесе Давида Фридмана. Спектакль этот шел во многих театрах России и США, но утесовский Мендель Маранц – добрый человек, романтик, фанатично преданный своим идеям, вызывал такое сочувствие зрителей, что спектакль этот, поставленный задолго до «Свободного театра» и воспринимавшийся как комедийный, был возведен до трагедии. Театровед Симон Дрейден, видевший «Сонькина», рассказывая мне о нем в 80-х годах прошлого века, сказал: «Если б вы слышали, как произнес Утесов слова: “Что такое деньги?” – и, устремив вверх указательный палец, изрек: – “Деньги – это болезнь, которую каждый хочет схватить, но никто не хочет заразить ею других”». И далее Симон Дрейден сказал: «Я уверен, что этот текст – “перевод” самого Утесова. Конечно, близкий к Фридману, но – Утесова. Я подозреваю, что и фраза “Деньги могут зарабатывать и идиоты, а вот ум для мысли дан не каждому” тоже не совсем фридмановская». Утесов играл роль Менделя Маранца во времена нэпа, и, видимо, что-то претило ему в тех временах.

Работая в «Свободном театре», Утесов хотел поставить спектакль по рассказам Шолом-Алейхема, но осуществить это ему не удалось.

В начале 30-х годов ХХ века в программе «Теа-джаза», да и в других утесовских программах, было немало еврейских песен. Некоторые из них, в частности «Еврейскую рапсодию» на музыку Исаака Дунаевского, он исполнил вначале на идише, а уж немногим позже – на русском. Впрочем, идиш в течение всей жизни Утесов не только не забывал, но нередко к нему возвращался. Художник Борис Ефимов рассказывал мне, что он, Утесов и Марк Донской встречались ежемесячно на улице, независимо от погоды, чтобы поговорить на идише. Утесов исполнил несколько песен на слова Льва Квитко (музыка Е. Жарковского), в их числе «Десять дочерей» и «Бубенцы звенят-играют». На многих концертах он исполнял их на обоих языках – русском и идише. Разумеется, еврейские песни и мелодии были лишь незначительной частью в репертуаре Утесова, но они так уживались с «Парой гнедых», написанной композитором Воловцом на слова Апухтина, или, скажем, с песней «Темная ночь», созданной Богословским на слова Агатова, что стали органической частью утесовского репертуара. И всё же «еврейские штучки» Утесова запомнились не только зрителям, но и «смотрителям» не меньше, чем знаменитая «Землянка» Блантера и Суркова. Когда руководители Еврейского антифашистского комитета уже были расстреляны, а «дело врачей» находилось в зените, когда развернулся новый виток репрессий против евреев, 13 марта 1952 года было принято постановление приступить к следствию по делам всех лиц (впрочем, всё же не всех – Александра Безыменского среди них не было), имена которых упоминались в ходе следствия по делу ЕАКа. В списке этом было более двухсот фамилий. Среди них – и фамилия Утесова, не без ведома вождя, якобы так любившего Утесова. Знал ли об этом, догадывался ли в ту пору Леонид Осипович? Едва ли. Ибо в то время наряду с такими песнями, как «Сталинградский вальс» (О. Строк – В. Драгунский), «Цимлянское море» (Н. Богословский – Н. Доризо), он исполнял «Песню американского безработного» и куплеты Курочкина из «Свадьбы с приданым». Если и знал, то очень быстро забыл. Ведь летом 1955 года, то есть немногим более чем через три года, Утесов написал «Гимн»:

Слава Родине правды, справедливости,

Слава Родине мысли и труда!

И ясна для нас цель, к которой движемся,

Октябрем великим создана она.

Мы идем вперед, цель близка и тверже шаг –

К коммунизму путь, всем врагам на страх.

Слава мудрости, силе нашей партии,

Слава Ленину пускай живет в веках!

***

Кампания борьбы с космополитизмом непосредственно не коснулась Утесова и его оркестра, но всё же оставила след в памяти надолго. В 1967 году, будучи уже народным артистом СССР, признанным и обласканным властями, Утесов написал статью о еврейской актрисе Сиди Таль в журнале «СЭЦ» («Советская эстрада и цирк»), озаглавив ее «Счастливые встречи». Воздав должное талантливой актрисе, упомянув даже ее роль в спектакле «Мальчик Мотл», он ни разу не сказал о главном: Сиди Таль всегда, во все времена была еврейской, идишистской актрисой. Видимо, неспроста он не упомянул об этом в своих коротких заметках о ней?..

Здесь хочу вспомнить о другой актрисе, которую высоко ценила Сиди Таль, – о Кларе Юнг.

29 апреля 1952 года в Москве хоронили эту талантливую еврейскую актрису. В последний путь ее провожали несколько человек, среди них были Хенкин и Утесов. Леонид Осипович, обращаясь к Хенкину, сказал: «Кто мог бы подумать, что гроб актрисы, познавшей при жизни аншлаги в Москве и Нью-Йорке, в Одессе и Бостоне, к могиле проводят всего несколько человек»? И, посмотрев на Хенкина, сквозь слезы пропел: «Кто провожает ее на кладбище…» Задумчивый и опечаленный Хенкин сказал: «Я произнес бы кадиш, но миньяна здесь нет…» Этот рассказ я услышал от актрисы ГОСЕТа Анны Шмаёнок в конце 60-х годов прошлого века.

Она мне сказала также, что собирается написать воспоминания и о Сиди Таль, и о Кларе Юнг и послать их «лучшему еврею» – Евгению Евтушенко.

Диалог «Утесов – Евтушенко»

В середине 70-х я оказался свидетелем любопытного разговора. Было это в Доме актера (он тогда располагался на улице Горького), в этом уютном заведении до начала очередного вечера, уже не помню кому или чему посвященного, мы – Анастасия Павловна, Леонид Осипович, писатель Владимир Соломонович Поляков и я – оказались в кабинете директора Александра Моисеевича Эскина. Как обычно, в центре внимания был Леонид Осипович. Даже весьма разговорчивый Поляков рядом с ним молчал. Возник «еврейский» вопрос. Завел его Владимир Соломонович. Он тихо, почти шепотом рассказал, что ему позвонил незнакомый человек, представившийся: «Я от генерала Драгунского». Спросил, кого из деятелей русского искусства, евреев по национальности, может он порекомендовать в состав руководства создающейся новой еврейской общественной организации с очень длинным названием «Антисионистский комитет советской общественности». «Я так растерялся от столь неожиданного предложения, что, сославшись на головную боль, попросил разрешения позвонить ему позже и, не записав его телефон, положил трубку».

«Представляю, Владимир Соломонович, как вы испугались», – сказал Леонид Осипович. Он задумался и, опершись подбородком на кулак, прочел по памяти, почти без запинок незнакомые всем сидевшим стихи. Записать я их тогда не мог, но позже, к счастью, в архивах РГАЛИ нашел. Вот отрывок (ему предшествует эпиграф из евтушенковского «Бабьего Яра»):

Но ненавистен злобой заскорузлой

Я всем антисемитам,

как еврей.

И потому –

я настоящий русский!

Е. Евтушенко

…Ты прав, поэт, ты трижды прав,

С каких бы ни взглянуть позиций.

Да, за ударом был удар,

Погромы, Гитлер, Бабий Яр

И муки разных инквизиций.

Вот ты взглянул на Бабий Яр,

И не сдержавши возмущенья,

Ты русский, всех людей любя,

В еврея превратил себя,

Призвав свое воображенье…

…Твердит тупой антисемит:

«Во всем виновен только жид».

«Нет хлеба – жид». «Нет счастья – жид».

И что он глуп, виновен жид,

Так тупость голову кружит…

… И если б Ленин нынче жил,

Когда открылся путь до Марса,

Тобой бы он доволен был,

Он очень тот народ ценил,

Что дал Эйнштейна, Карла Маркса.

Судя по последней строфе, Утесов, сам того не подозревая, был сионистом хотя бы по тому признаку, что гордился великими людьми – евреями по происхождению, а это тогда воспринималось как сионизм. Утесов же написал эти стихи вскоре после публикации «Бабьего Яра» Евтушенко – в «Литературной газете» стихотворение это было напечатано 19 сентября 1961 года, а свои стихи Утесов написал в 20-х числах сентября того же года.

Не знаю, были ли лично знакомы Евтушенко и Утесов, но жили они в одну эпоху, называемую одними «эпохой Утесова», другими – «эпохой Высоцкого», иными – «эпохой Евтушенко». Прав был Евгений Александрович, начав одно из своих стихотворений словами: «У русского и у еврея одна эпоха на двоих…»

Не только Утесов знал о Евтушенко, была и обратная связь: имя Утесова в поэзии Евтушенко возникло в поэме «В полный рост». В ней Евгений Александрович обращается к старому своему дому на станции «Зима», к дому, в котором прошло его детство, к дому, обреченному на снос. Вот отрывок из этого стихотворения:

Выкрутись, выживи

навсегда

с мокрыми, рыжими

сосульками льда,

снова – с девчоночками

в кошачьих манто,

снова – с бочоночками

лото,

с хриплым Утесовым

за стеной,

с гадким утенком –

то есть со мной.

Впервые я услышал эти стихи на даче Александра Петровича Межирова в Переделкино. В тот день к хозяину пришли в гости Евгений Александрович с женой Мариной. Было это очень давно. Тогда Евгения Александровича я в домашней обстановке увидел впервые. Почему разговор зашел об Утесове, уже не помню. Кажется мне, что после того, как я прочел свое любимое стихотворение Евтушенко «Свадьбы». Я прочел это стихотворение не только потому, что влюблен в него, но еще и потому, что, написанное в начале 1955 года, оно посвящено Александру Петровичу Межирову.

Помнится мне, Евгений Александрович рассказывал, что, когда он выступал ребенком в госпитале перед ранеными солдатами в годы войны, они просили его спеть что-нибудь «из Утесова», но Евтушенко сказал, что он умеет только плясать и еще петь какие-то частушки, а песен Утесова петь не умеет. И, задумавшись, добавил: «Когда вспоминаю о войне, то нередко слышатся мне песни, исполненные Утесовым в эти годы».

В ту пору Александр Петрович Межиров писал предисловие к новой книге Евтушенко «Стихотворения и поэмы» – она была издана в «Молодой гвардии» в 1990 году. Уже когда книга вышла, я прочел в предисловии Межирова такие слова: «Как всё должно было совпасть – голос, рост, артистизм для огромных аудиторий, маниакальные приступы трудоспособности, умение расчетливо, а иногда и храбро рисковать, врожденная житейская мудрость, простодушие, нечто вроде апостольской болезни и, конечно же, незаурядный, очень сильный талант». Читая этот, быть может, самый «евтушенковский» сборник, составленный Межировым, я снова вспоминал ту нашу встречу на даче и думал, что утесовская тема возникла неслучайно. Было в этих личностях, – быть может, сами они того не подозревали, – что-то общее. И, прежде всего, желание сохранить честность и порядочность. В 1959 году у Утесова вырвались такие строки:

Я прожил жизнь незапятнанным,

С своею совестью в ладу.

Глупцы, ханжи – ведь не понятно вам,

Что можно презирать беду!

Нет случайности в том, что эпоха выбрала запевалами и Утесова, и Евтушенко. Они были не только непохожи друг на друга, но во многом абсолютно противоположны. Евтушенко не раз ставил свои подписи под воззванием в защиту гонимых и даже обреченных. Утесов на это едва ли бы отважился.

***

Утесову так и не присвоили при жизни звания Героя Социалистического Труда, хотя заслужил он его ничуть не меньше тех, кто получил это звание в эпоху «от Сталина до Брежнева». Евтушенко же в начале перестройки публично, демонстративно отказался от ордена Дружбы народов, ибо он, человек чистой совести, не мог получить такой орден, когда по Москве разгуливали националисты. Пусть Утесов и Евтушенко не встречались, пусть Утесов не спел ни одной песни на слова Евтушенко, всё равно они останутся символами той эпохи, в которую жили и творили. Стихотворение Утесова, посвященное Евгению Евтушенко, заканчивается так:

Отбросив совесть, стыд и честь,

Не знает в мыслях поворотов.

Ему давно пора учесть,

Что антисемитизм – есть

Социализм идиотов…

…Любя страну, людей любя,

Ты стал нам всем родной и близкий.

За это славлю я тебя,

И возношу тебя, любя, –

Поэт и Гражданин Российский.

Перечитывая эти стихи сегодня, я еще раз убедился: нет случайности в том, что подпись Утесова отсутствует среди десятков фамилий под воззваниями, принятыми на сборищах, называемых собраниями, организованных Антисионистским еврейским комитетом. Одно из них, на котором присутствовало множество представителей российской еврейской интеллигенции (среди других – Аркадий Райкин, Элла Быстрицкая, Майя Плисецкая), было названо в народе «Последний аттракцион в Московском цирке: выступает Дымшиц (в то время – заместитель председателя Совета министров СССР. – М. Г.) с группой дрессированных евреев». Есть что-то естественное в том, что Леонид Осипович не был зван, – видимо, устроители этого мероприятия не очень надеялись получить подпись Утесова под этим воззванием. А мог бы еще что-то и ляпнуть!

Все мы, услышав стихотворение Утесова, посвященное Евтушенко, были и восхищены, и ошеломлены. Шум вокруг евтушенковского «Бабьего Яра» в те годы уже немножечко стих, продолжалась пусть немногочисленная эмиграция в Израиль, сопровождаемая бесконечными призывами видных евреев (и снова Утесова среди них не было) – «России верных сыновей» – не менять свою истинную родину на какой-то сионистско-фашистский Израиль. После чтения Утесовым «Посвящения Евтушенко» наступила какая-то пауза – недолгая. Ухмыльнувшись, Леонид Осипович спросил нас, кто автор песни «Катюша». И потребовал ответа почему-то от меня.

– Исаковский, – не задумываясь сказал я.

– А кто создал «Подмосковные вечера»?

– Соловьев-Седой, – бодро и уверенно ответил Поляков.

– Вот видите, – заметил Утесов, – в первом случае забыли назвать композитора, Блантер его фамилия. Во втором не назвали поэта. Миша Матусовский тоже еврей. Мы сами иногда «пытаемся» забыть, кто есть кто. Дело, конечно, не в национальности автора… Дело в том, что музыка «Катюши» может существовать сама по себе, что и произошло. Стихи Исаковского в этой песне хороши только в сочетании с музыкой Блантера. Автор стихов «Враги сожгли родную хату» – высокоталантливый поэт, но «Катюша», на мой взгляд, – не лучшее его стихотворение. «Поплыли туманы над рекой...» По-русски ударение должно быть на втором слоге. То есть под мелодию. А «Подмосковные вечера» – совсем другое дело. Не могли не стать песней такие стихи:

Речка движется и не движется,

Вся из лунного серебра...

Песня слышится и не слышится

В эти тихие вечера….

Леонид Осипович так красиво продекламировал эти стихи, как бы в подтверждение своей мысли. И добавил:

– Стихи эти сами по себе – уже музыка. Удача в том, что случай свел этих авторов в такой песне, которая звучит уже больше двадцати лет. А вот Миша Светлов создал прекрасные стихи «Гренада», музыку писали многие, а песни настоящей нет…

***

Свое отношение к еврейскому вопросу Леонид Осипович очень четко выразил в эпиграмме, написанной в начале 70-х годов, когда в СССР развернулось движение евреев за выезд в Израиль, когда все газеты клеймили не только государство Израиль как фашистскую страну, но обвиняли в предательстве (даже если это были бывшие герои Отечественной войны) тех, кто помышлял об эмиграции.

Как прекрасно это звучит!

И сказал это большой мудрец:

«Не всякий подлец – антисемит,

Но всякий антисемит – подлец».

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail: lechaim@lechaim.ru