alte_zavalinka (original) (raw)

(наверняка читали... я просто так, на всякий случай... Но у меня и еще в запасниках есть кое-что о Рахманинове! Если не будуте дразниться и обижать совместно с тов. Пересветом - поделюсь)

Жихарев Степан Петрович, Записки современника. Дневник чиновника (1855)
Издательство Академии Наук СССР Москва Ленинград 1955

28 декабря, пятница.
Заходил к Петру Александровичу Рахманову, приехавшему сюда с намерением вновь вступить в военную службу. "Надоело, -- говорит он, -- таскаться по чужим краям; запасшись знаниями, надо приложить их к делу". Очень умный человек и гораздо умнее, чем показался он мне прежде, когда встретил я его в первый раз в Москве у К. А. Муромцевой. Тогда рассуждал он о всевозможных предметах, начиная с математики, специальной его части, до музыки и даже танцев, так определительно и свысока, что поневоле должно было принять его за педанта, желающего блеснуть своими сведениями; теперь нахожу, что если говорит он много, так это потому, что очень откровенен и сообщителен. Нашел у него еще одного нашего москвича, В. Ф. Вельяминова-Зернова, с которым Рахманов покамест от нечего делать переводит оперу "Орфей", музыка сочинения Глука, от которой он в восторге. Я выразил ему свое удивление, что такой великий математик занимается операми и любит музыку. "Что вы говорите! -- отвечал он, -- да я природный музыкант и сам сочиняю симфонии и квартеты, а вот сочинил и балет",-- и с этим словом указал он мне на претолстую тетрадь с нотами. "Ну, -- подумал я, -- теперь после таких двух примеров, как Рахманов и наш Гаврило Иванович Мягков, математик-арфист, бесполезно утверждать, что математики не могут быть музыкантами и даже поэтами". Вельяминов-Зернов служит по министерству юстиции, но жалуется, что почти не имеет занятий и не получает никакого жалованья. Он малый очень неглупый и со сведениями, но, кажется, стеснен обстоятельствами. 48
Математик-музыкант, в продолжение разговоров своих, попал на одну идею, которая поразила меня своею справедливостью. "При начале всякой карьеры, -- сказал он, -- молодому человеку надобно заботиться только о том, чтоб _у_г_а_д_а_т_ь_ _с_в_о_е_ _п_р_и_з_в_а_н_и_е. Попал он в свою колею -- дело сделано и, несмотря на все препятствия, он непременно достигнет своей цели; в противном случае, батюшка, ни ваши таланты, ни ваши протекции ничего не сделают: получишь чинок-другой, а все-таки кончится тем, что поедешь в Саратовскую губернию planter vos choux {Сажать капусту (франц.).} или порскать под гончими и хлопать арапником".

23 января, среда.
Говорят, что генерал Беннигсен после победы над французами при Пултуске теперь покамест играет с ними в шахматы, то есть они только маневрируют, в ожидании благоприятного случая напасть друг на друга. В некоторых стычках Беннигсен имел преимущество и однажды разбил Бернадотта. Утверждают, однако ж, что скоро должно ждать решительных вестей из армии. Между тем, вся Русь подымается или, вернее сказать, поднялась: милиция сформирована, и всех от мала до велика обуял какой-то воинственный дух.
Дирижер оркестра в немецком театре, Калливода, хороший и сообщительный человек, дал прочитать мне прекрасный эстетический разбор всех творений Моцарта, изданный под заглавием "Mozart's Geist". Она так понравилась мне, что я тотчас же отнес ее к математику-музыканту П. А. Рахманову, который не имел о ней никакого понятия. Он был в восторге и немедленно поскакал в книжные лавки отыскивать для себя эту книгу, которая, по его уверению, будет у него настольного.

12 февраля, вторник.
Я полагал, что наш П. А. Рахманов считает себя математиком только про свой обиход, а на поверку выходит, что он признается и многими известными учеными за одну из лучших голов математических.

Заехав сегодня к нему из Коллегии, я застал у него несколько ученых и, между прочим, знаменитого математика Гурьева (помнится, Семена Емельяновича) и присутствовал при их диспуте. Рахманов защищал свои опыты "О поверхностях вращения и о цилиндрических и конических поверхностях", недавно вышедшие из печати, и заставил замолчать всех. Вот он каков математик-музыкант! Несмотря на то, что математика для меня настоящая тарабарская грамота, я, однако ж, мог заметить, что доводы и доказательства Рахманова были сильнее возражений его диспутантов и что они уступали не из одного только уважения к хозяину дома. Отстояв свои опыты, Рахманов принялся хвалить сочинение Гурьева, также недавно изданное под заглавием "Основания трансцендентной (или трансцендентальной, бог его знает!) геометрии кривых поверхностей" (изволь понять!)

, и все присутствующие хором пристали к Рахманову. Эти взаимные похвалы друг другу ученых математиков привели мне на память сцену Триссотина и Вадиуса из мольеровой комедии "Ученые женщины", так прекрасно переведенной И. И. Дмитриевым:

Триссотин.
Вы истинный поэт, скажу я беспристрастно.

Вадиус.
Вы сами рифмы плесть умеете прекрасно!

Как бы то ни было, но я, однако ж, понять не могу, как может согласить Рахманов любовь свою к математике с любовью к музыке и в одно и то же время заниматься _т_е_о_р_и_е_ю каких-то _н_а_и_б_о_л_ь_ш_и_х_ _и_ _н_а_и_м_е_н_ь_ш_и_х_ _в_е_л_и_ч_и_н_ _ф_у_н_к_ц_и_й_ _м_н_о_г_и_х_ _п_е_р_е_м_е_н_н_ы_х_ _к_о_л_и_ч_е_с_т_в (и выговорить-то не под силу) и "Дон-Жуаном" Моцарта или "Аксуром" Сальери? -- непостижимо!

6 марта, среда.

Все это при первом случае поверю я собственными глазами и ушами, но теперь покамест желал бы знать, отчего на здешнем театре не дают таких опер, как "Волшебная флейта", "Похищение из Сераля", "Дон-Жуан", "Аксур" и проч., и довольствуются "Русалками", "Князем-Невидимкою" и некоторыми переводными из французского оперного репертуара. При таких талантах, каковы Самойловы, кажется, можно бы надеяться на успех и более музыкальных опер, чем те, в которых они единственно участвуют. Мой математик-музыкант Рахманов едва только заслышит о "Русалке", то бежит прочь и негодование свое изъявляет самыми энергическими выражениями, да и сам Воробьев не любит подобных опер и называет их "английскими". Рахманов говорит, что все эти русалки и прочая такая же дребедень только портят вкус публики, и дирекции следовало бы дать ему другое направление. На немецком театре "Русалка" и "Чортова мельница" даются большею частью по воскресеньям и другим праздничным дням для публики особого рода, но в обыкновенные дни можно слышать оперы Моцарта, Сальери, Вейгля и других знаменитых композиторов, хотя эти оперы исполняются и не очень удовлетворительно. Рахманову очень хочется слышать на русской сцене Глукова "Орфея", и он уверяет, что партия Орфея как раз придется по голосу и средствам Самойлова. Вельяминов, по совету и настоянию Рахманова, занимается переводом этой оперы и, конечно, переведет ее хорошо, но едва ли они оба в состоянии будут убедить дирекцию принять ее на театр: не то время.

24 апреля, среда.
Вместо немецкого театра попал к Рахманову и вечер провел у него вместе с Вельяминовым. Они оба в больших заботах о своем "Орфее": примут ли его на театр? кому петь Эвридику? Рахманов полагает, что для партии Эвридики голос Самойловой низок. Я объявил ему, что скоро на русской сцене будет дебютировать в роли Зетюльбы дочь какого-то француза-гитариста, Фодор, девка знатная, кровь с молоком, у которой, говорят, голос огромный; следовательно, ему и беспокоиться не о чем:

Орфей есть -- и Эвридика будет. Рахманов был в восхищении от этой новости и добивался, от кого я слышал. "От кого же другого я мог ее слышать, -- отвечал я, -- как не от друга моего Кобякова, который, как настоящая театральная ищейка, все знает, что происходит за кулисами, и, надобно отдать ему справедливость, сведения его всегда верны". --

"Ну, так и я тебе скажу добрую новость, -- сказал Рахманов, -- я, наконец, добыл себе "Псаммит Архимеда"". -- "Это что такое?" -- "Это, братец ты мой, исчисление песку в пространстве, равном шару неподвижных звезд -- книга, которой я здесь на французском языке отыскать не мог и которую уступил мне Гурьев". Радуюсь приобретению Петра Александровича, не зная, впрочем, к чему это исчисление песку служить может: не при мне писано.

Толковали о вчерашнем спектакле и об игре Рыкалова: Рахманов видел "Les fourberies de Scapin" в Париже и в роли Скапина превозносит Дазенкура, с которым был знаком и о котором отзывается с энтузиазмом. "На сцене -- это воплощенный бес, -- говорит он, -- но вне сцены умный, ученый и солидный человек, каких мало встречаешь в обществе".