Антропология Севера: кто и как живет там, где холодно (original) (raw)

Расшифровка

Арктическая тема сегодня в моде. Недавно в Соединенных Штатах вышла книга о будущем Арктики. Ее редактор начала предисловие к книге словами «The Arctic is hot» — что можно было бы по-русски передать как «Арктика — горячая тема». Почему Арктика горячая? В Арктике, под толщей льдов, на дне Северного Ледовитого океана, — несметные богатства: металлы, газ, нефть. Современная техника вполне позволяет эти сокровища оттуда доставать. Отсюда ажиотаж и соперни­чество за Арктику и за северные территории.

Что мы знаем об этих территориях? Обычный человек знает, что там холодно. Что там снег, лед, ветры, что там белые медведи, что там героические полярники. Люди живут там в чумах, ездят на оленях, носят меховую одежду. Люди постарше вспомнят, что «напрасно называют Север крайним», вспомнят про «увезу тебя я в тундру», вспомнят, что туда «только самолетом можно долететь», может быть, еще несколько строчек из советских хитов 70-х годов. Кто-то вспомнит фильм «Начальник Чукотки», кто-то недавно посмотрел фильм «Территория» по замечательной книге Олега Куваева. Один мой знакомый мальчик уверенно сказал, что в Арктике живут пингвины.

Но с другой стороны, мы знаем, что в Арктике добывают нефть и газ, а также медь, никель, платину, золото, много чего еще. Мы видели по телевизору, как идут караваны судов по Северному морскому пути — ну или как люди идут по заснеженным улицам Норильска. Может быть, кто-то запомнил и странное название нового арктического порта Сабетта, откуда специальные танкеры везут сжиженный газ.

Вот эти две картинки как-то плохо сочетаются друг с другом. Олени, чумы, белые медведи — с одной стороны. Города, шахты, сжиженный газ — с другой.

Что там происходит на самом деле? Что такое Арктика? Где это, кто там живет? Как формировался этот регион и его население? Вот примерно об этом и будет этот короткий курс.

Сначала — что это и где. Мы будем говорить только о российской Арктике. На самом деле арктические или северные территории есть у многих стран мира. Есть у Канады, есть у Соединенных Штатов — это штат Аляска. Есть у Норвегии, у Финляндии. Есть даже у Дании — потому что Дания владеет островом Гренландия.

Но мы будем говорить про Россию. Где начинается и где кончается российская Арктика? Западную и восточную границу Арктики можно найти просто. На западе это граница России с Норвегией, на востоке это Берингов пролив. Самая его середина, где проходит граница между Россией и Соединенными Штатами. А вот северная и южная граница — их определить труднее.

Примерно последние сто лет принят принцип секторального деления арктических территорий: от крайней левой и от крайней правой границ России мы проводим две прямые линии к Северному полюсу и получаем российский сектор Арктики. То же самое с другими странами. Российский сектор, естественно, самый большой, потому что у России самое длинное побережье, граничащее с Северным Ледовитым океаном. Это не значит, конечно, что Россия имеет право делать в своем, так сказать, секторе все, что захочет.

С южной границей Арктики все совсем трудно. Здесь приходится признать, что Арктика — это очень общее и очень неточное название. Применительно к России лучше говорить об Аркти­ческой зоне Российской Федерации. Эта территория определена с точностью до района. В состав Арктической зоны полностью вошли четыре субъекта Российской Федерации, а именно: Мурманская область, Ненецкий, Ямало-Ненецкий и Чукотский автономные округа, а также 16 муниципальных образований.

В июне 2017 года к Арктической зоне добавлены еще три района Карелии. Переговоры разных субъектов Федерации с центром о включении в арктическую зону еще и еще новых и новых территорий продолжаются. Откуда этот ажиотаж? Почему разные северные территории хотят юриди­чески попасть в Арктическую зону? Потому, что это дает экономические выгоды и льготы. Сейчас готовятся новые законы, согласно которым компании, ведущие дела в Арктической зоне, могут рассчитывать на снижение налогов, на режим свободной таможен­ной зоны и на сокращенные сроки оформления грузов. Эти льготы предусмотрены для бизнеса, который работает в области добычи нефти на новых морских месторождениях, на арктическом шельфе и на суше. Они же предусмотрены для проектов, связанных с добычей и транспорти­ровкой сжиженного природного газа, ну и для других проектов в области добычи полезных ископаемых. Это очень выгодно не только для компаний, но и для территорий, включенных в Арктическую зону. Отсюда и такое острое желание быть туда включенными.

Но вернемся к определению террито­рии. С Арктической зоной мы разобра­лись, а вот Север определить еще сложнее. Достаточно задать себе тот же вопрос, который мы задавали про Арктику: а где южная граница Севера? Понятно, что ответить на этот вопрос непросто. Салехард и Новый Уренгой — да, наверное, это Север. А Нижневар­товск и Сургут? А Тобольск и Тюмень? А Челябинск? Я называю города Западной Сибири, двигаясь с севера на юг, чтобы было видно, что совсем не очевидно, где провести южную границу Севера. Чтобы узнать, какие территории относятся к Северу, приходится, как и в других случаях, обращаться к спискам, а не к опреде­лениям.

Сибирь определить еще труднее. Может быть, Сибирь — это все, что к востоку от Урала? Или, может быть, Сибирь — это Сибирский федеральный округ? Ну а Чукотка относится к Сибири? А Алтай? А Магадан? Понятно, что разные люди, живущие в разных местах, дадут разные ответы на эти вопросы. Чтобы не тратить времени, мы договоримся так. Применительно к истории я буду использовать слова «Север» и «Северная Сибирь» (или просто «Сибирь») как синонимы. А применительно к современности буду говорить «Север», или «Крайний Север», или «Арктика» или «Аркти­ческая зона Российской Федерации». В конце концов, мы все примерно представляем себе, где это. А большего нам сейчас и не нужно.

Арктика и Север — сколько это терри­тории? Арктическая зона РФ имеет площадь примерно около четверти площади нашей страны. Значит, половина Соединенных Штатов влезет в Арктическую зону. А вот население на этой огромной территории очень небольшое. Это приблизительно 2,5 миллиона человек. То есть 1,7 % всего населения России. Это значит, что плотность населения очень низкая.

Еще один вопрос: кто там живет? Первый ответ, который приходит в голову, — что на Крайнем Севере живут коренные народы Крайнего Севера. Да, когда-то так и было. В XVII и даже в XVIII веке на Севере жили именно коренные народы. Жили своей традиционной жизнью — охотились, рыбачили, пасли оленей. Но эта ситуация давно в прошлом. Сегодня не так просто разделить население Севера на коренных и приезжих. Попытки выделить коренное население на основе здравого смысла не удаются. Не удается дать этому понятию строгое определение. Дело в том, что границы между этими группами подвижны. Те, чьи предки жили здесь сотни и тысячи лет назад, и люди, которые живут здесь сейчас, мало чем отличаются от более нового населения. Приезжие более раннего времени постепенно становятся постоянным населением.

Представьте себе молодую пару, которая приехала, скажем, в 1960 году осваи­вать Крайний Север. Тогда это было большое движение. Как часто бывает, эти люди приехали на короткий срок, по контракту, на три года, чтобы заработать денег. Но потом продлили контракт, остались еще на три года… В те времена на Севере платили в два, а то и в три раза больше за ту же работу. И молодые люди охотно ехали на Север зарабатывать. Хотя и из ро­ман­ти­­ческих соображений тоже ехали. «Приехали на три года, а остались на всю жизнь». Со временем родились дети, потом эти дети выросли, полу­чили образование и вернулись на Север. И сегодня, 30 лет спустя, уже их дети, внуки тех самых первых приезжих, получив образование, вернулись на Север. Они — третье поколение, так сказать, северян. Вот эти молодые люди — они коренное население или приезжие? За неимением лучшего слова их называют «местными».

Вот этот процесс превращения приез­жих в местных или даже в коренных мы можем наблюдать и в прошлом — на археологическом и этнографическом материале. Например, на южном побережье Чукотки в XIX и XX веке мы находим чукотские поселки. А прежде, лет за 200 до этого, здесь жили только эскимосы. Чукчи пришли в этот район позже. Получается, что чукчи — не коренное население юга Чукотки? Нет, конечно. Это просто значит, что термин «коренные» недостаточно точно описывает ситуацию.

Ну кроме того, даже в тех случаях, когда нам удается отделить коренных от приезжих, между ними всегда обнаруживаются промежуточные смешанные группы. В сегодняшней Арктике между коренными народами, освоившими Арктику тысячу лет назад, и людьми европейского происхожде­ния, появивши­мися в Арктике в ХХ или ХХI веке, теми людьми, которые сохраняют прочные связи с регионами, откуда они приехали, — между ними всегда находятся промежуточные группы смешанного происхождения. Это группы с собствен­ной культурой, часто говорящие на странном, смешан­ном языке, в котором сплелись элементы русских говоров и языков окружающего населения — якут­ского, чукотского, ительменского, юкагир­ского. Таковы, например, камчадалы на Камчатке. Или индигирщики в устье реки Индигирки. Или походчане, живущие в поселке Походск в устье реки Колымы. Или марковцы в поселке Марково на реке Анадырь на Чукотке. Все они — потомки русских, которые переселились на Север в конце XVIII — начале XIX века. Обосновались там, перемешались с местным населением и сегодня представляют особые группы, часто не называющие и не ощущающие себя русскими. А считающие себя чуван­цами, казаками, камчадалами — или просто людьми, без особой национальности. Как сказала одна женщина в селе Русское Устье: «Какие мы юсськие То есть «какие мы русские».? Мы так, юдиськи!» — с присущими этой группе особенностями произношения.

Процесс переселения на север Сибири и образования там нового местного населения шел в XIX веке — тот же процесс идет и сегодня. Конечно, есть и отличия. Благодаря современным средствам связи и современному транспор­ту эти группы не так изоли­рованы, не так оторваны от материка, как те группы, которые пришли на Север 200 или 100 лет назад. Так что вряд ли следует ожидать появления новых языков или новых этнических групп. Но тем не менее процесс превращения приезжих в местных, а в прошлом и превраще­ния приезжих в коренных идет постоянно. Но если это так, то какой смысл в термине «коренное население»? Какими признаками должна обладать группа, чтобы считаться коренным населением? Тут важно запомнить одно. Термин «коренное население», как и термин «Арктическая зона Российской Федерации», — это юридический термин. Распоряжением Правительства Российской Федерации утвержден перечень коренных малочисленных народов Российской Федерации: коренными малочис­ленными народами являются те и только те группы, которые включены в этот перечень. Для того чтобы быть включенной в этот перечень, группа должна — здесь есть четыре критерия — иметь численность менее 50 тысяч человек; проживать в северных районах России, в Сибири, на Дальнем Востоке — на территориях традиционного расселения своих предков; должна вести традиционный образ жизни, хозяйствования и промыслов и, наконец, осознавать себя самостоятельной этнической общностью.

Казалось бы, все ясно. Можно по этим четырем критериям быстро определить, какая группа относится и какая не относится к коренному населению. Не тут-то было! За каждой строчкой, за каждым критерием стоит целое море проблем.

Давайте посмотрим на численность. Сразу возникает вопрос: кого считать, а кого нет? Представьте себе: человек родился на Ямале, мать относится к народу ханты, а отец — таджик. Этот человек кто, его считать за ханта или не считать? Или вот, например, ненцы. Вроде бы ни у кого нет сомнений, что ненцы — коренной малочисленный народ Севера. По переписи 2002 года их числилось чуть больше 41 тысячи человек. По переписи 2010 года — уже почти 45. В ненецких семьях много детей. Если по результа­там следующей переписи ненцев станет больше 50 тысяч, перестают ли они быть коренным малочисленным народом?

Возьмем критерий проживания на Се­вере на традиционных территориях. Ну я уже спрашивал, где южная граница Севера. Юг Камчатки — это Север? Приморский край — это Север? Владивосток — это 43° 07′ северной широты, а Париж — 48° 50′ — Париж севернее. Но территория вокруг Владивостока — это традиционная территория проживания народов Севера. Приходится и здесь обращаться к списку. Есть утвержденный правитель­ством список территорий традиционного расселения.

Традиционный образ жизни. Ну вот например. Прионежские вепсы испокон веку занимались каменотесным промыслом. На базе Белогорского место­рождения мрамора. Обтесывание камня — это традиционный промысел коренного населения Севера или нет? Удэгейцы на китайской границе испокон века собирали в тайге жень­шень и продавали китайцам. Это — традиционный промысел? Точный ответ на эти вопросы невозможен. Но тут тоже есть утвержденный правительством список, и в нем перечислены все виды деятельности, которые считаются традиционными для народов Севера.

Ну и, наконец, с «осознанием себя как этнической группы» все совсем непо­нятно. Группа, как вы понимаете, ничего осознавать не может. Осознавать может только отдельный человек. Это означает, что критерий осознания себя самостоятельным народом не работает. Откуда мы можем узнать, осознают или не осознают? Только со слов представителей этого народа — так называемых этнических активистов.

Короче говоря, термином «коренные малочисленные народы Севера» можно пользоваться только как юридическим. Простого, бытового, повседневного значения, которое было бы само собой понятно, нет. Любое другое использо­вание этого термина может породить только бесплодные дискуссии о том, какой народ «более коренной», вызвать взаимные упреки, непонимание и споры.

Ну вот такова современная ситуация на Севере. Как она сложилась? Об этом мы поговорим в следующей лекции.

Расшифровка

Люди, пересказывая любые события, всегда придают им сюжетное построе­ние. Ну вот, например, вы рассказы­ваете приятелю: «Я вчера ехал в авто­бусе и на Невском проспекте видел из окна, как улицу переходит жираф». Рассказывая эту историю, вы опустили огромное количество несущественных деталей. Ну например: откуда и куда вы ехали — и зачем. Кто был в автобусе рядом с вами. С чего вам вообще вдруг вздумалось ехать в этот момент на авто­бусе. С кем вы перед этим виделись. Что еще вы видели в окно автобуса. В каком месте жираф переходил улицу. Какая была в этот момент погода, сколько времени было на часах в этот момент. Что с этим жирафом стало потом — и так далее. Огромное коли­чество подробностей! Но эти подроб­ности для вашего сюжета, для вашей истории оказываются не интересны и не нужны.

Вот то же самое происходит, когда мы рассказываем историю присоеди­нения Сибири к Русскому государству. Мы неизбежно что-то опускаем как несуще­ствен­ное, где-то выстраиваем сюжетный поворот, где-то устраиваем кульми­нацию, условно выстраиваем конец истории. Мы отбираем людей, которые будут в нашей истории участвовать, а других отбрасываем. Мы выстраиваем события в хроноло­гическом порядке — и у нас получается, что эти события связаны. Что они образуют сюжетную линию. На самом деле эта сюжетная линия появилась только в нашем рассказе. В реальности было нагромождение событий, из которого можно было, в общем-то, выстроить любой сюжет.

Например, мы можем написать: «В 1581 году по приказу Ивана Грозного казачий атаман Ермак со своим войском напал на ставку хана Кучума, изгнал его — после чего хантыйские и мансийские князья поспешили присягнуть на верность русскому царю. Однако через год хан Кучум собрался с силами и вынудил казаков отступить. При этом сам Ермак погиб». Это, в общем, будет почти правда, но не вся.

Мы можем, с другой стороны, написать так: «В 1581 году казачий атаман Ермак со своей шайкой напал на столицу хана Кучума, изгнал его и обложил данью в пользу московского царя всех местных царьков. Через год Кучум собрался с силами и изгнал захватчика с терри­тории своего государства, при этом Ермак погиб». Вроде тоже правда? Но смотрите, во второй истории исчез царь как движущая сила процесса. Зато появилось государство и территория государства у Кучума — а это уже совсем другая история. Это уже почти нападение какой-то шайки на суверенное государство. Но это, с другой стороны, тоже похоже на правду.

Вот что пишет летопись по этому поводу: «После покорения Казанского царства казачья вольница с атаманом своим Ермаком с Дона ушла на Волгу и немалый вред людям всех сословий причиняли. Грабили их и бесчинством своим проходу не давали. И в 1582 году великий государь, царь всея Руси, самодержец Иван Васильевич приказал послать множество ратников с полным снаряжением против непокорного ата­мана Ермака, чтобы остановить их злодея­ния и самоуправство. И вот, узнав о страшном гневе государя своего и о походе больших сил из Московского государства, тот атаман Ермак испу­гался и с Волги пошел вверх по великой реке Каме. И, идя по Вятке-реке и дру­гим разным рекам, населяющие их народы покорил, а ясак Ясак — налог, дань. с них великому государю мимоходом собрал. Города с уездами завоевал и подчинил их власти государева величества. И прошел выше по той же реке Каме — в вотчины зажиточного купца Строганова». Тут я кончаю цитировать летопись. А потом Строгановы дали Ермаку денег, обещали ему защиту от московского царя — и так далее.

То есть получается по летописи, что бежала эта казачья шайка, банда от правительственных войск и, чтобы откупиться от гнева государева, награбленное посылала царю. А когда добежала до Зауралья, поступила на службу к Строгановым — и продолжала то же дело уже в Сибирском ханстве, пока татары их не перебили во главе с атаманом.

Может быть, можно придумать и другие какие-нибудь способы изложить эту историю. Ну, например: это была казацкая вольница, которую летописец, желая подольститься к государю, оболгал. А это на самом деле зародыш русской демократии. Беспощадно подавленный кровожадным московским царем. Запорожскую Сечь ведь именно так описывают.

А может быть, летопись все врет, и Ермак с самого начала шел на Сибирь по приказу и с благословения царя, и была это никакая не вольница, а регулярная армия, которую мудрый царь послал присоединять Сибирь?
То есть, иными словами, от того, как мы задним числом оформим, сконструируем эту историю, зависит то, как мы будем ее видеть.

Нам важно помнить, что, хотя Сибирь и стала с какого-то момента частью России, это был долгий, очень противоречивый процесс. Даже начать с того, что мы не знаем, когда началось завоевание Сибири. Ведь русские купцы ходили за Урал и задолго до Ермака. Но у истории должно быть начало, поэтому началом назначен поход Ермака в 1581 году.

Чем был этот процесс движения рус­ских в Сибирь? Чем была эта колони­зация? И в советское время, и сегодня в литературе, посвященной колони­зации Сибири, идут нескончаемые споры относительно того, что это было. Была ли это мирная колонизация или насильственная? Похожа ли она на обра­зование Британской или Ис­пан­ской империи или не похожа? Что она принесла народам Сибири — цивилизацию и прогресс или, наоборот, одни несчастья? Чтобы понять, откуда берутся эти споры, нужно попробовать разобрать сам этот термин — «колони­зация». Опять-таки я вынужден обра­титься к значению слов.

Термин «колонизация» пришел в русский язык из европейских языков. Если посмотрим статью «Колония», мы читаем: первое значение — «Колония — это группа иммигрантов или их потомков, обосновавшаяся на удаленной террито­рии, но сохраняю­щая тесные отношения со страной, из которой пришла. А также террито­рия, заселенная таким способом». И второе значение: «Территория, политически зависимая от удаленной страны». Ну понятно, что в первом значении слово «колония» может быть применено, например, к Древнему миру — когда Римская империя завое­вы­вала новые территории и устраивала там колонии, то есть поселения. А во втором значении — «политически зависимая от удаленной страны» — слово «колония» может быть приме­нено только к эпохе национальных государств. В русский язык этот термин попал именно в этих двух значениях. Словарь Даля определяет колонию как «население иноземцев, поселок выходцев, переселенцев из другой земли». А колонист — это переселенец, занимающийся земледелием.

Но вот в 1935 году, в советскую эпоху, значение этого слова перевернулось. Первым значением словарь дает: «Область или страна, захваченная империа­листическим государством с целью получения сверхприбыли, использования ее сырья и беспощад­ного экономического, политического и национального угнетения населения». Современный энциклопедический словарь 2000 года дает два значения слова «колония»: «Страна или терри­тория, находящаяся под властью иностранного государства и лишенная политической и экономической самостоятельности». И только вторым значением — «поселение, основанное древними народами в чужих землях». Иными словами, с течением времени термин «колонизация» приобрел в русском языке, и в советском его варианте прежде всего, устойчивый отрицательный смысл. Колонизи­ровать — это плохо. Это захватить чужое. Колонизировать, иметь колонии может только плохое, империалисти­ческое государство. И быть колониза­тором — это очень нехорошо.

Вот именно в этом и лежит корень всех споров о характере русской колониза­ции Сибири. Эти особенности термина заставляют некоторых авторов подби­рать не нагруженные отрицательными смыслами синонимы. Первым здесь, конечно, используется термин «освое­ние». Термин этот, естественно, неточен — потому что «освоить»

по-русски

можно только пустующие земли. А заселенные земли можно только «присвоить». Север и Сибирь, хотя и мало были заселены, все-таки не могли и не могут считаться ничьей, пустой землей.

И выбор термина «освоение», конечно, тут же влечет иронические ремарки: «Ну конечно! У нас — освоение Сибири, а у них — колонизация Америки». Конечно, есть и реальные отличия русской колонизации Сибири от, скажем, британской колонизации. Прежде всего, и самое главное, — это непрерывность территории. Русским, чтобы колонизовать (или освоить, или заселить, или присоединить, как хоти­те) новые сибирские земли, не нужно было никуда плыть. Люди просто дви­га­лись на восток. В научной литера­туре это называется континен­тальный колониализм, или внутренняя колонизация.

Вот это спокойное движение на восток создавало ощущение дополнительной законности приобретения этих земель. Действительно, природа, например, юга Тюменской области совершенно не отли­­чается от природы Пермского края. Те же животные и птицы, те же звери, те же рыбы, те же деревья и кусты. И у первых переселенцев должно было быть ощущение, что они просто немножко расширяют свою собственную территорию.

Второе важное отличие русской коло­ни­зации было в том, что собственно территория, собственно земля боль­шинству переселенцев была не нужна. Ведь только в самых южных частях Сибири можно было в то время заниматься земледелием. А на Севере это было невозможно. Государству нужны были не земли, а подданные, которые исправно платили бы государству налоги и продавали бы меха. Ну или — еще лучше — отдава­ли бы даром. А промыш­лен­никам и куп­цам нужны были покупатели и помощники.

Это, несомненно, наложило отпечаток на отношения между переселенцами и коренным населением. Хотя в Сибири и были вполне серьезные кровопро­литные колониальные войны, во мно­гих случаях удавалось договориться, и колонисты часто просто поселялись рядом с коренными жителями, сосуще­ствуя с ними вполне мирно — во всяком случае, поначалу.

Но все-таки одну историю далеко не мир­­ных отношений пришлого и корен­ного населения нужно расска­зать. Наверное, это самая малоизвест­ная война в России — Чукотская война. Она длилась более 50 лет, с 1727‑го по 1778‑й. Это серия военных действий, которая началась походами якутского казачьего головы Афанасия Шестакова и капитана Дмитрия Павлуцкого против чукчей.

Задача была обычная: подчинить непокорных и заставить платить ясак.
Чукчи, несмотря на то, что могли противопоставить мушкетам и саблям завоевателей только стрелы и копья с костяными наконечниками, оказали русским очень серьезное сопротив­ление. В марте 1730 года они разгро­мили отряд Шестакова и убили самого казачьего голову. Отряду Павлуцкого чукчи дали три крупных сражения. Это были действительно крупные по даль­не­­восточным меркам столкновения, в которых с обеих сторон участвовало порой больше тысячи вооруженных людей. Преимущество в вооружении в конце концов сказалось. И после ряда поражений, понесенных от Павлуцкого, чукчи отказались от открытых битв и перешли к парти­зан­ским действиям. Они воевали не только с русскими, но и с приняв­шими российское подданство коряками и юкагирами. В 1742 году Сенат узнал о этой войне и издал указ «на оных немирных чюкч военною оружейною рукою наступить, искоренить вовсе». Сдавшихся же предписывалось «из их жилищ вывесть и впредь для безопасности распределить в Якуцком ведомстве по разным острогам и местам».

Павлуцкий, который к этому моменту уже получил чин майора, был направ­лен на Чукотку с новым отрядом, чтобы окончательно покончить с непокор­ными. Но не тут-то было! В марте 1747 года произошла решающая битва, в которой чукчи наголову разгромили отряд Павлуцкого. С русской стороны погибли сам майор, 40 казаков и 11 коря­ков. Чукчам удалось захватить оленей Анадырского гарнизона, оружие, боеприпасы, снаряжение отряда Павлуцкого — в том числе пушку и знамя.

Следующие 30 лет русские предпри­нимали и другие походы против чукчей, с переменным успехом. И все это закончилось, в виду полной бесперспектив­ности этой борьбы, тем, что в 1778 году был подписан мирный договор. Чукчи признавали над собой власть русских. Но ясак, то есть налог, по специальному указу Екатерины II не платили. И даже в середине XIX века в Своде законов Российской империи чукчи относились к народам «не вполне покоренным». Которые «платят ясак, количеством и качеством какой сами пожелают». Удивительная история, как чукчи отстояли свою независимость от русских. Так что завоевание Сибири включало в себя не только мирную торговлю, но и военные походы.

Вот в этой лекции я рассказал о том, как конструируется история, и в част­но­сти история колонизации Сибири и Севера. В следующей лекции мы погово­рим о том, как шел этот процесс, и о том, кого застали русские на громадных сибирских просторах, когда окончательно утвердились на этой территории. А это случилось во второй половине XVIII века.

Расшифровка

Как шел процесс колонизации Сибири? Кого застали русские в Сибири и на Се­вере, когда пришли туда? Как жили эти люди и как менялась их жизнь в более новые времена, в ХХ веке?

Как я уже говорил, движение русских на восток началось давно. Еще в XIII веке, за 300 лет до Ермака, новгородские купцы уже ходили за Уральские горы. Но как мы говорили в прошлый раз, нужно же где-то поставить дату начала. Вот и выбрали поход Ермака 1581 года в качестве начальной точки покорения Сибири. Это движение шло двумя основными путями. Первый путь был по морю — вдоль побережья Северного Ледовитого океана. От устья одной реки — к устью другой. Везде ставили остроги — деревян­ные укрепления. Из этих укреплений выстраивали систему контроля над окружающим населением. Торговлю, сбор налогов, покорение непокорных военной силой. На следую­щий год или через несколько лет двигались дальше на восток — снова вдоль побережья Северного Ледовитого океана, от устья реки к устью следующей.

А второй путь — сухопутный, через город Устюг в то, что называлось тогда Югорской землей. Югорская земля уже во второй половине XIII века офици­ально считалась одной из волостей Великого Новгорода. Сегодня это Ханты-Мансийский округ. Здесь тоже продвигались немного на восток, ставили острог, потом шли дальше. Скорость движения русских на восток была очень высока. Первый город в Сибири, Тюмень, был основан в 1586-м. И 62 года спустя, в 1648-м, Семен Дежнев обогнул Чукотский полуостров и высадился в устье реки Анадырь. За 62 года от Тюмени на юге Западной Сибири до самой крайней северо-восточной точки Евразийского материка! Почему так быстро? XVII век в России был бурный. Смутное время. Поляки берут Москву. Происходят Соляной и Медный бунты — народ бунтовал против высоких налогов. Войны с поляками, шведами, турка­ми. Восстание Степана Разина. Бунт стрельцов, расправа с ними. Воцарение Петра Первого в 1682-м, а в 1700-м начинается Северная война, которая длилась 21 год. Может быть, жизнь в западных частях страны была в то время не такой уж привлека­тельной и поэтому люди устремились на восток? Предположений, почему русские вдруг массово пошли на восток, много. Все разные — и все недоказуемые.

Что мы точно знаем: что основной побудительной силой этого движения была не романтика, не любознатель­ность. И не стремление захватить новые земли. Основной побудительной силой была торговля, то есть нажива. Сибирь и Север были необычайно богаты редкими для Европы товарами. Новые и очень доро­гие сорта рыбы, тюлений жир, моржовый клык. А южнее, в континентальной Сибири, — прежде всего пушнина — соболь, песец, белка, лиса. В XVII веке экс­порт пушнины составлял заметную часть государ­ственного дохода. По некото­рым источникам — до 13 %. Это вполне сопоставимо с той долей, которую природный газ в 2018 году составляет в экспорте России: 12,6 %. Это были огромные деньги.

Хорошая иллюстрация этого — знаме­нитый Семен Дежнев, который первым прошел через пролив, отделяющий Азию и Америку. Семен Дежнев был казаком, служил в Тобольске. Собирал со своим отрядом налоги с местного населения. Постепенно казаки продвигались на восток. В 1630-е годы Дежнев служил уже на территории современной Якутии. Собирал налоги с якутов и других местных племен. В 1641-м он и его спутники добрались до реки Яны, а в 1643-м — до реки Колыма и основали город Среднеко­лымск. Воевали с местным населением, покоряли его, облагали данью. В 1648 году Дежнев уже в качестве командира отряда двинулся вдоль побережья дальше на восток — и про­сла­вился. Он открыл, что из Северного Ледовитого океана можно вокруг Чукотки повернуть на юг. Тогда он не знал, что это пролив, потому что не знал, что дальше на восток — Аляска, то есть Америка. А пролив этот потом назвали Беринговым — в честь Витуса Беринга, который 80 лет спустя через него прошел.

Весь XVII век русские движутся на во­сток, основывают города. В 1604 году — Томск, в 1647-м — Охотск, в 1653-м — Читу и Нерчинск, а в 1661-м — Иркутск. Это уже далекая Восточная Сибирь. Конечно, это движение не было фронталь­ным, оно не было спланиро­ванным. Это скорее были отдельные вылазки. Изолированные торговые и военные походы, строительство отдельных острогов.

Откуда мы знаем то, что мы знаем о сибирских и северных племенах, которых русские застали на этих территориях? В своем движении на восток русские постоянно сталки­ваются с новыми и новыми племенами. Но и купцы, и казаки направляют обратно в Москву донесения о покорен­ных территориях — и о со­бранных налогах, конечно. И в этих донесениях в XVII и даже XVI веке можно найти некоторые отрывочные сведения о людях, которые населяли эти терри­тории. Это неудивительно. Бюрократи­ческие правила требовали регулярных донесений о практических делах: где там хорошие дороги, по каким направле­ниям нужно идти, где удобные места, — а также о финансовых успехах.

В этих донесениях попадалась и этно­гра­фическая информация о людях, кото­рые населяли эти края. Поначалу информация неточная, но со временем все точнее и точнее. Первая карта территории была составлена около 1700 года. Был такой Семен Ремезов. Он ходит с различными экспедициями в Западную Сибирь в качестве наблюда­теля и художника. Карта опубликована почти 200 лет спустя, в 1882 году. Это первое картографическое описание края с подробными сведениями об этногра­фии населяющих ее народов.

Еще один ранний источник — это книга амстердамского бургомистра Николаса Витсена, называется «Северная и Вос­точ­ная Тартария». Первое издание — 1692 год. В этой книге он первым обобщил все сведения о Сибири, которые были собраны западными путешественниками в XVII веке. Ну и ко­нечно, значительно более подробные и достоверные сведения о Севере и Сибири появились в XVIII столетии, когда начались крупные государственные экспе­диции в Сибирь и на Север. Это были экспедиции под эгидой Академии наук, они были отлично оснащены, хорошо финансиро­вались, и в них участвовало много людей. Много подобных экспедиций было и в XIX, и в начале XX столетия. И большая часть наших знаний о северных народах, о культуре северных народов, о их жизни — отсюда, из этих экспедиций.

Итак, кто там жил? Опять-таки довольно трудно ответить на такой вопрос. Какие люди? Как их описать? Как вообще можно описать людей? Можно по разным критериям. Например, по основному занятию. Это были кочевники-оленеводы, полу­оседлые охотники и рыболовы и полностью оседлые морские охотники. Оленеводы населяли самую северную, тундровую часть территории. В Западной Сибири это были ненцы, ханты, нганасаны и некоторые другие группы. На севере Якутии это были долганы и чукчи. На Чукотке и на севере Камчатки — чукчи и коряки. Упомяну и саамов, которые пасли оленей на Кольском полуострове.

В лесной и лесотундровой зоне домаш­них оленей держали эвены и эвенки. Способы выпаса оленей отличались. У разных групп они были разные. Кто-то отпускал оленей пастись более или менее свободно, кто-то постоянно их кон­тролировал. Кто-то ездил на оленях верхом, а кто-то запрягал их в нарты. Где-то стада были крупные, в несколько тысяч голов, где-то помельче, пара сотен.

Кто-то вообще держал всего несколько оленей. Но общего у оленеводов было больше, чем различий. Ведь основной бедой севера Сибири во все времена был недостаток пищи и постоянный голод. Голод преследовал охотников, когда выдавался неудачный сезон, и рыбаков, когда не шла рыба. А у тех, кто держал оленей, еда всегда была под рукой. Чтобы прокормить большое стадо, людям приходилось все время перемещаться по тундре, потому что олени быстро съедали весь мох вокруг и нужно было гнать их дальше. То есть эти люди вели кочевой образ жизни не потому, что им это нравилось, а потому, что это был единственный способ поддержать жизнь в оленьих стадах. А значит, надежно обеспечить себя пищей. И не только пищей. Олени — это и одежда, и жилище. Переносные жилища (у ненцев они назывались чумы, у чукчей — яранги) делали из оленьих шкур. Олень — это еще и транспорт, поэтому оленеводы по всей территории Севера считались более зажиточными, чем оседлые или полуоседлые охотники и рыбаки.

Хороший пример здесь — Чукотка. Оленеводы — а это обычно чукчи — коче­вали в континентальной части полуострова, в тундре. А морские охотники — это эскимосы — жили на берегу. И между ними был постоянный обмен. Про­дукты морского промысла меняли на продукты оленеводства. Если какой-то оленевод вдруг терял оленей, например в результате эпидемии или по каким-то другим причинам, он переселялся на берег и начинал жить как морской охотник. Если ему удавалось разбогатеть настолько, чтобы снова купить оленей и снова уйти в тундру, он так и делал. Между чукчами и эски­мосами постоянно были браки. Эскимосы умели говорить по-чукотски. Так что со временем граница между группами изменила свою форму. Это уже была не этническая граница между эскимосами и чукчами, а хозяйствен­ная — между оседлыми приморскими охотниками и кочевыми оленеводами. А уж кто там кто по национальности, это не так и важно.

Таежные охотники, такие как юкагиры и эвенки, к моменту прихода русских не знали огнестрельного оружия, охотились с помощью луков, копий и капка­нов, но очень быстро освоили новый вид охотничьего вооружения. То же самое с рыболовами. Прежде сети плели из стеблей растений, а ловушки — из пруть­ев. А с приходом русских быстро перешли на более современные снасти. Но зависимость от удачи, от того, идет ли рыба, ловится ли зверь, а значит, и постоян­ная угроза голода не оставляли этих людей до начала ХХ века.

Эти различия, кстати говоря, учитыва­лись в российском законодательстве. В 1822 году был принят так называемый «Устав об управлении инородцев». Это был закон Российской империи. По этому закону населявшие Сибирь и Север народы делились на оседлых, кочевых и бродячих. И в отношении каждой группы были приняты свои правила самоуправления, налогообло­жения и судебной системы.

На что обращали внимание русские купцы и казаки, впервые столкнувшись с местным населением? Конечно, на внешность. Про одежду понятно. Это была главным образом меховая одежда. Забавная история есть в одной новго­родской рукописи XV века, она называ­ется «О человецех незнаемых на восточ­ной стране и о языцех розных». Скорее всего, эта рукопись была написана новгородским купцом, который ходил в Югорскую землю. Так вот, в этой рукописи упомянуты племена, поросшие шерстью от пояса и ниже.
Купец явно видел людей в меховых штанах, и это зрелище его поразило.
Что до внешности, то есть неверное мнение, что все коренные жители Севера — типичные монголоиды. Это не совсем так. Среди них встречаются и люди, очень похожие по физическому типу на американских индейцев. И вообще нужно помнить, что ни один народ и ни одно племя никогда нигде на земле, и на Севере в частности, не жили изолированно. Всегда были торго­вые или брачные связи, всегда были военные столкновения, в резуль­тате которых победители уводили женщин побежденной стороны. Так что никаких «чистых» типов на Севере нет и никогда не было.

Ну как еще можно описать население Севера? Можно по социальной органи­зации. На севере Западной Сибири к началу XVII века были уже зачаточные государства. Хантыйские и мансийские княжества со своими князьками. А в других районах были организованы в племена таежные охотники и рыбо­ловы со своими вождями и шаманами. Можно эти племена классифицировать по религии. В основном религией сибирских и северных народов был шама­низм — при всей неясности и нечеткости этого термина. Говорить о религиоз­ных представлениях северных народов бессмысленно, потому что они у всех разные. Но что-то общее в том, как они представляли себе мир, конечно, есть.

Вообще, когда мы слышим или читаем что-то про народы Севера вообще — ну, например, «костюм народов Севера» или «представления народов Севера о при­роде», — тут надо быть осторожным. Потому что, как правило, за этим скрыва­ется безграмотная болтовня, поскольку народы эти очень разные, представле­ния у них очень разные и костюм у них тоже очень разный. Так что обобщать, наверное, не следует. Но все-таки в религиозных представлениях этих людей было много общего. Согласно этим представлениям, мир делился на уровни. Иногда три: нижний, средний и верхний. В среднем мире живут люди, в ниж­нем — всякая нечисть, а в верхнем — боги и души умерших. Иногда этих уровней было больше, иногда это пять уровней или семь уровней, с более сложным устройством. Границы между этими уровнями считались прони­цаемыми. То есть можно было из верхнего попасть в нижний, из среднего — в верхний и так далее.

Из нижнего и верхнего мира к людям приходят всякие напасти. Чтобы этим напастям противостоять, нужен шаман. Шаман — это такой человек, который умеет, впав в транс, отправиться в верхний (или в нижний) мир и там найти причину несчастья. Почему кто-то заболел, или почему дичь не ловится, или почему рыба ушла, почему мрут олени. Если он сильный шаман, у которого есть сильные духи-помощники, он умеет устранить эту найденную причину. Например, он может обнаружить, что кто-то на земле нарушил какой-то запрет. Например, женщина неправильно резала рыбу или трогала охот­ничье оружие мужа — а это было запрещено у многих племен. И от этого случились все несчастья. Или шаман может найти злого духа, который всему виною, и победить его в схватке. И больной выздоравливает, рыба возвра­щается, олени перестают умирать. Все это очень хорошо запечатлено в сказках и мифах, которые есть у каждого народа, не только Севера.

Шаманский дар у некоторых народов передавался по наследству. Иногда по мужской линии, иногда — по жен­ской. У других групп этот дар мог открыться в любой момент и в любом человеке, обычно лет в 10–12. У чело­века начинались видения, которые мучили его, пока кто-то из взрослых шаманов не объяснял ему, что на него пал выбор духов и что он должен стать шаманом. Шаманский дар многими воспринимался как тяжелое бремя, а не как удача. Дело в том, что, раз став шаманом, человек никогда не мог перестать им быть.

Как еще можно описать живших в Сибири и на Севере людей? По языку. Там три большие языковые группы и несколько мелких. Это финно-угро-сомадийские языки, тунгусо-манчжурские языки и это тюркские языки. А также мелкие вроде чукотско-камчатских или эскимосско-алеутских. Есть там и несколько так называемых изолятов, то есть языков, родственники которых нам неизвестны. Это кетский язык, это нивхский язык. Возможно, юкагирский. Что такое родство языков, как оно доказывается, как языки объединяются в группы — это все темы для отдельного разговора, мы в это сейчас вникать не будем.

На основании языковой классификации обычно формулируется и классифи­кация групп по так называемой этничности или национальности. Это очень шаткий и очень ненадежный критерий, потому что очень трудно определить, что такое этничность. Например: кто такие чукчи? Это те, кто говорит по-чукотски с детства, как на родном языке? Или это те, кто считает себя чукчей, пусть и не говорит ни на каком языке, кроме русского, — а таких сейчас очень много. Или это те, кто живет в чукотской тундре и пасет оленей, независимо от того, на каком языке они говорят?

Ответить на эти вопросы трудно, потому что все время вылезают какие-то исключения. Ну вот, например. Человек с детства говорит по-чукотски. Но кроме того, говорит по-якутски и по-русски. И тоже с детства. У него три родных языка! Кто он? Или: женщина считает себя чукчанкой. Но живет в Хабаровске, работает поваром в воинской части и ни слова не знает по-чукотски. Кто она? Или: семья живет в Якутии, в колымской тундре. Пасет оленей. Родители между собой говорят по-якутски, отец — с Чукотки, и его родной язык — чукотский. А мать — с реки Алазея, и ее родные языки — якутский и юкагирский. Вот кто их дети?

На рубеже XIX и XX веков в районе Чукотки было много мелких групп. Все они говорили примерно на одном языке, на разных диалектах чукотского. Довольно близких и взаимно понятных. Все они пасли оленей. Владимир Германович Богораз, великий этнограф, первым детально описавший в самом начале ХХ века культуру чукчей, отмечал, что каждая группа имеет свое собственное название, в основном — по именам рек или гор, у которых они кочуют с оленями.

Таких групп насчитывалось около десятка. При этом Богораз писал, что число самоназваний можно значи­тельно увеличить, потому что каждая мелкая группочка стремится называть себя своим собственным именем. Тем не менее книга, которую он написал, называлась «Чукчи». И все эти группы были описаны в этой книге как единый народ с единой культурой. Хотя отличиям друг от друга он тоже уделял внимание.

В конце ХХ века я разговаривал на Чу­котке с одной пожилой женщиной-чук­чанкой и что-то спросил ее про чукчей. Она отмахнулась: «Какие мы чукчи! Это Богораз нас сделал чукчами. А на самом деле…» И привела шесть разных названий для шести разных чукотских групп. И описала особые характери­стики каждой группы. Вот те, мол, рослые и широкоплечие. А эти вот неболь­шого роста. Зато эти — отличные бегуны. А вот те очень вспыльчивые и злопамятные, а наши — добрые, приветливые. Свою группу она назвала телькеп.

Я уже говорил, что важно помнить, что северные народы никогда не жили изолированно. Никогда не было такого момента в истории, что какая-то группа существовала в чистом виде. Всегда были контакты, всегда был обмен людьми, товарами, идеями. Торговля, смешанные браки, двуязычные, трехъязычные группы, постоянное смешение, заимствование — причем не только друг у друга: саамы на северо-западе много заимствовали у сканди­навов. Удэгейцы и нанайцы на юго-востоке многое взяли у китайцев. Ну и конечно, в XIX веке и позже все эти народы многое заимствовали у русских. Что заимствовали? Поначалу это было огнестрельное оружие, плете­ные сети, металлические изделия — капканы, например. Тканая одежда, различные виды пищи: хлеб, сахар, ну и так далее. Эти вещи часто заме­няли традиционное оружие, тради­ционную пищу и одежду. Но сами традиционные занятия оставались преж­ними. Прежде охотились с луком — теперь с ружьем. Прежде капканы делали из дерева — теперь из металла. На северо-востоке эскимосы и приморские чукчи часто надевали поверх меховой одежды так называемые камлейки — их шили из высушенных кишок морского зверя. Целью было защитить мехо­вую одежду от брызг, от влаги. В начале ХХ века эти камлейки стали шить из яркого ситца. От брызг они защищали хуже. Но цени­лись, потому что были яркие и красивые.

Жизнь постепенно менялась, на смену старым вещам приходили новые, более удобные. Появлялись новые отноше­ния. Но суть жизни оставалась прежней. Северные люди охотились, рыбачили, пасли оленей — как многие поколения их предков. Но только более эффективно. Это закончилось пример­но в 1920-х годах с приходом на Север советской власти.

Расшифровка

Очень трудно ответить на вопрос, был ли приход на Север русских вообще и советской власти в частности благом для северных народов или несчастьем. Как часто бывает в истории, однознач­ного ответа здесь дать нельзя. Было и то и другое. Более или менее понятно, хорошо оно или плохо в области мате­риаль­ной. Скорее хорошо. Уже в XIX ве­ке русские власти помогали местному населению в голодные годы, и образ жизни, когда коренные жители голо­дали практически каждую весну, потому что припасов не хватало, постепенно забывался. К середине ХХ века голод окончательно ушел в прошлое — во всяком случае, до начала 90-х годов ХХ века.

Например, голод в 1931–1932 годах на Украине был искусственно создан, искусственно организован. А на Севере, наоборот, старались макси­мально людей подкормить, снабдить, привезти еду, помочь тем, кому нечего есть. И потом, сам факт введения более современных способов охоты, рыбалки и т. п. оставил голод позади. Это длилось, наверное, весь ХХ век, за исклю­че­нием периода с 1991 по 1993 год, когда в некоторых районах Севера люди действительно голодали. Не так голодали, конечно, как в XIX веке, когда от голода вымирали, бывало, целые стойбища.

Продукты возили по Северному морскому пути, это называлось «северный завоз»: каждый раз, когда открывалась навигация, на Север приходили суда, разгружались в портах и завозили и еду, и всякие промыш­ленные товары. Все, что может потребоваться на год вперед. Эта система рухнула в 1990–1991 го­дах, но потом она восстановилась, сейчас там снова снабжение вполне нормаль­ное. Но на другом уже принципе: это в основном частная торговля.

Благом стала и современная медицина, современное представление о гигиене. Ушли в прошлое многие болезни, увеличилась продолжительность жизни, существенно сократилась детская смертность. Для многих людей благом стала и новая система образо­вания. По всему Северу открылись школы, многие языки получили письменность, некоторые — собствен­ную литературу (чаще всего поэзию). Появились люди с высшим образова­нием. Это все, конечно, хорошо.

Когда я говорю о литературе народов Севера, нужно понимать, что эта литература началась очень поздно, потому что до введения письменности для народов Севера — а это произошло в 30-е годы ХХ века — у этих народов был очень развит фольклор, устная литература. А письменность была введена сначала для школы как некото­рая основа для школьного образования. И поэто­му первые книги, которые издавались по этой новой орфографии, этими буква­ми, были книги учебные. И потом постепенно началась переводная литература.

Переводили с русского на националь­ные языки (например, Пушкина), всякого рода политические речи; рассказы о Ленине, о Сталине тоже были переведены на все языки. В более позднее время эта литература начала развиваться уже как оригинальная литература. То есть сами эти народы Севера, получившие образование, стали писать. Некоторые, как Юрий Рытхэу, например, писали по-русски, а другие начали писать и на национальных языках. Чаще всего это были поэти­ческие сборники.

Бурное развитие промышленности и транспорта на Севере начиная с 1950-х годов. Появление современных городов, промышленного производства, самолетов, вертолетов. Несколько позже — снегоходов, автомобилей и мобиль­ных телефонов, кое-где — интернета. Это все, конечно, благо. Но была у этих процессов и обратная сторона. Это новое вводилось довольно жесткими и часто жестокими методами, свойственными советской власти вообще. Я назову лишь некоторые, наиболее вопиющие истории. Первая — это борьба с шаманами.

Здесь можно сделать отступление относительно того, как относилась пришед­шая на Север русская (и не только русская) власть к местным религиям, к шаманизму. Начиная с XVIII века, но особенно в XIX — начале ХХ века были разнообразные попытки обращения коренного населения в православие — со стороны русских. Но, кроме некоторых эпизодов, в значительной степени священники относились к этому довольно формально. Они наезжали на какую-то территорию, чохом всех крестили, всем выдавали по крестику на шею, а в некоторых случаях в качестве бонуса — по ярко-красной рубашке. Ради этой рубашки, ради этого крестика, конечно, к ним стекались жители со всей окрестной тундры и всей окрестной тайги. А через несколько лет священники снова приезжали — и иногда те же самые люди являлись за сле­дующей рубашкой, за следующим крестиком. Это все описано в литературе не без юмора: в значительной степени это была формальность.

В советское время шаманы считались служителями культа и преследовались с самого начала советской власти наряду со священниками всех религий. Их арестовывали, сажали в лагеря и тюрьмы или просто расстреливали. С точки зрения советской власти, шаманы были обманщиками, дармоедами, которые не работали, а только дурили народ.

Но, как мы уже говорили, настоящий шаман ведь не может по своей воле перестать быть шаманом: это дар. Я в 70-е годы прошлого века знал на Чукотке одного человека, который в прошлом был шаманом, но затем заставил себя оставить это ремесло. Иногда он созывал односельчан и показывал им такие нехитрые фокусы: например, просил крепко связать его веревкой и потом погасить свет. И через пару минут, когда свет зажигали, он сидел развязанный и иронически крутил эту веревку на пальце. Таким образом, он все-таки не до конца задавил в себе этот дар и одновре­менно избежал обвинений в шаманстве, избежал преследований.

Но ведь в традиционном обществе шаман играл огромную роль. Он и лекарь, и утешитель, и авторитетный лидер в трудных ситуациях. К нему шли за помо­щью, за советом. Когда шаманов не стало, сообщества коренного населения оказались без защиты, без поддержки. И очень часто — без лидеров.

Еще одна сторона деятельности советской власти — это насильственный перевод кочевого и полукочевого населения на оседлость и связанные с этим насильственные переселения. Как и все остальное, это делалось с самыми благими намерениями. Отдаленные поселки закрывали, жителей перевозили на новые, более удобные, с точки зрения новой власти, места. Например, поселок Уназик на Чукотке, где жили эскимосы, морские охотники, перевезли с проду­вае­мой всеми ветрами галечной косы в удобную тихую бухту, гораздо ближе к районному центру. Построили там хорошие деревянные дома вместо традиционных эскимосских полузем­лянок. Ну, казалось бы, все хорошо? Да, но в эту бухту не заходили морские звери — моржи и тюлени. Охотникам нечего было там делать. А идти по льду много километров до старых охот­ничьих мест было тяжело и долго. То есть эскимосские мужчины, прирож­ден­ные морские охотники, потеряли возможность охотиться. А это значит, что они потеряли смысл жизни. То, что испокон веку считалось мужской работой, вдруг оказалось никому не нужно. Нетрудно вообразить себе социальные последствия этой перемены.

С переселением и укрупнением посел­ков связано введение школьной системы, а с середины 50-х годов прошлого века — системы интернатов. На Севере, как и по всей стране, была введена система обязательного среднего образо­вания. Но поскольку в каждом поселке открывать среднюю школу было бы слишком дорого, такие школы открывались только в крупных населен­ных пунктах, куда привозили детей из более мелких поселков и из тундры. Опять мы вынуж­дены сказать, что хорошее намерение — дать детям образование — разбивалось о то, как именно это делалось.

Советская власть понимала идею обяза­тельного образования не как обязан­ность государства предоставить всем детям возможность учиться, а как обязанность всех родителей отдать детей в школу. Это ведь очень большая разница — чья именно обязанность и в чем она состоит. Если родители не хотели отдавать детей в школу, детей отбирали у них силой. Мне прихо­дилось много раз слышать душеразди­рающие рассказы о том, как в стойбище прилетал военный вертолет, солдаты вылавливали детей по домам и силой забирали в школу. Кого-то прятали под шкурами, но не спрятали. Кого-то, наоборот, спрятали так, что его не нашли и он в тот год избежал насильствен­ного увоза в школу. Шок, рыдания, многомесячный стресс у детей, особенно маленьких. Можно себе представить, с каким настроением эти дети приходили в школу.

Справедливости ради нужно отметить, что вот это насилие, когда в светлое будущее тянут против воли, было в те годы характерно не только для Совет­ского Союза. Очень похожие истории приходилось читать и про Австралию, и про Аляску 1960-х годов, где правительства точно так же вели себя по отно­шению к коренному населению. Но только в Австралии это были грузовики, а не вертолеты, в которых насильственно увозили детей.

Как минимум два поколения — поколение людей, рожденных в 1920–30-х годах, и следующее, — на жизнь которых выпали эти перемены, могут с полным основанием считаться потерянными поколениями. Они первыми столкнулись со всеми социальными проблемами современ­ного общества, о которых их предки и не подозревали.

Как относились местные жители к этим новшествам? Поначалу многие охотно принимали идеи, принесенные новой властью, — по крайней мере, в начале и середине 1920-х годов было именно так. Публикации этого периода полны рассказов о том, с каким энтузиазмом жители Чукотки и Камчатки (да и всего Севера) встретили новую идеологию. Отчасти это объяснялось тем, что социа­листические и коммунистиче­ские идеи были, как минимум в теории, сходны с представлениями коренного населения о мире. Традиционные для охотников, рыболовов и оленеводов идеи коллективного труда, взаимопо­мощи и отсут­ствие представлений о частной собственности на землю и на природные ресур­сы оказались созвучны тому, что проповедовала новая власть.

Вот две цитаты из дневника участника экспедиции на Камчатку 1936­–1937 го­дов: «Русские говорят, что все люди равны, не важно, коряки, камчадалы или корейцы. Именно так наши предки всегда и считали». Или другая цитата: «Новая русская власть правильно говорит! Они говорят то же, что всегда говорили наши люди. Что тундра, тайга, птицы, рыбы принадлежат всем».

Но сегодня мы знаем, конечно, что эти идеи всеобщего равенства навсегда остались на бумаге и в лозунгах. Что никакого равенства советской власти построить не удалось. Да и невозможно это — чтобы все были равны. Мы сего­дня знаем, что все это было со стороны власти в лучшем случае добро­вольным самообманом. Ну а в худшем — просто циническим обманом. Но коренное население Севера 1920-х годов, конечно, этого не знало и знать не могло.

Когда последствия нововведений стали более или менее ясны, по Северу нача­лись восстания против советской власти. Самое известное из них — Казымское, длившееся с 1931 по 1934 год. Это север Западной Сибири, бассейн реки Казым, места расселения хантов. Главной причиной Казымского восста­ния было изме­нение размеров и принципов налогообло­жения. На Обь-Иртыш­ском Севере в начале 1930-х годов были введены новые налоги. Их нужно было выплачи­вать рыбой, пушниной и оленями. Для тех, кто побогаче — прежде всего это были шаманы и «кулаки», — эти налоги были непомерно высокими. Они пре­вы­шали экономические и физические возможности хозяйств и были непонят­ны коренному населению. При этом сроки сдачи налогов были очень жест­кие. Невыплатившим налог или выпла­тившим его не в срок угрожали судом, конфискацией имущества и высылкой из мест исконного проживания. Сдав государству требуемых оленей, сами ханты оставались фактически без средств к существованию.

Другой причиной восстания явился принудительный сбор детей для обучения в школе-интернате. В начале 1930-х годов практически все население казым­ской территории вело кочевой образ жизни. Была построена школа-интернат, где дети могли бы жить в течение учебного года на государственном обеспе­чении, обучаясь грамоте. Предполагалось, что сначала будут привлекать детей-сирот и детей бедноты. Однако в том же году вышло постановление о всеоб­щем обязательном начальном обучении детей Севера. Администра­ция начала собирать детей, по всей тундре направлялись вербовщики. Местное население встретило их в штыки. Никто не соглашался отдавать детей в школу.

Отрыв ребенка от семьи воспринимался местным населением как взятие ре­бен­­­ка в заложники. При этом окружной отдел народного образования требо­вал сводок о выполнении постановления. Методы были простые. Например, по указанию председателя Казымского совета у двух жителей в качестве залога, что они отдадут детей в школу, отобрали ружья. Семьи в этом случае обрека­лись на голод. В результате у населения сформирова­лось отрицательное отношение и к школе, и к образованию. Постепен­но пассивное сопротивление перешло в вооруженное, длилось это четыре года и закончилось посылкой в район войск НКВД, с которыми местные охотники пытались сражаться, но слишком неравны были силы и вооружение.

Да, школьное образование — это, конечно, хорошо, но методы, которыми оно внедрялось, были довольно сомни­тельные. То же самое и в других областях. Появление современных предприятий (прежде всего нефте- и газодобываю­щих), строительство современных портов — тоже, с одной стороны, хорошо. А с другой — не всегда понятно, как могут ужиться традиционные формы деятельности народов Севера — рыбалка, охота, оленеводство — с современным произ­водством. На языке современной науки процесс, который шел на Севере в 1920-е и 1980-е годы, называется насиль­ствен­ной модернизацией. Аналогич­ные примеры есть по всему миру — и нигде эта насильственная модерниза­ция не приводила ни к чему хорошему.

Таким вот непростым был для Севера ХХ век. Но, впрочем, он был непростым не только для Севера, но и для всей нашей страны, да и для всего мира, пожалуй, тоже.

Теперь немного о современности. За последние 70 лет Сибирь, Север и Арктика получили мощный толчок к промышленному развитию. Сегодня из 15 россий­ских городов с населением более миллиона человек четыре нахо­дятся в Си­бири: Новосибирск, Екатеринбург, Омск и Красноярск. Из семи самых крупных городов, которые находятся за полярным кругом, только город Тромсё нахо­дится в Норвегии, а остальные шесть — в России. Это Мурманск, Норильск, Воркута, Апатиты, Североморск и Салехард. В Арктической зоне Российской Федерации производится продукция, которая обеспечивает примерно 11 % национального дохода и примерно 22 % объема российского экспорта, притом что доля людей, которые живут на этой территории, менее 2 %. В основном это, конечно, происходит за счет добычи нефти и газа.

Я говорил в первой лекции, что в Арктической зоне живет приблизи­тельно 2,5 миллиона человек. Из них коренных малочисленных народов — примерно 7 %. То есть подавляющее большинство населения Севера — это не коренное население, а какое-то другое.

Социальные науки изучают в Арктике именно людей, население Севера. Что это за люди? Ответ на этот вопрос за последние полсотни лет сильно изме­нился. Во второй половине XIX и почти весь ХХ век объектом северо­ведения были культуры коренных малочисленных народов Севера, Сиби­ри и Дальнего Востока, то есть это была более или менее чистая этнография. Задачей этнографов-североведов было описать эти народы и их культуры: как они живут, как пасут оленей, как охотятся и рыбачат, во что одеваются, что едят, во что верят, на каких языках разговаривают. Мы знаем о традицион­ных культурах народов Севера очень много.

Не много шансов найти сегодня в тайге или в тундре такие группы, которые бы по-прежнему одевались исключительно в шкуры, жили исключительно в чумах, питались только рыбой, которую сами выловили, и верили исключи­тельно в духов местности. За более чем сто лет ситуация изменилась карди­нальным образом — изменился, соответственно, и объект исследования североведов. Когда современный социальный антро­по­лог едет в северное поле, он едет не изучать жизнь коренного населения, как его научные предшест­венники, этнографы начала и середины ХХ века. Объектом североведения сегодня являются все люди, живущие на Севере. Их изучают в социальном, социально-экономическом, социально-полити­ческом, социокультур­ном плане. Важно, что люди ведь живут не в безвоздуш­ном пространстве: они что-то едят, что-то носят, что-то покупают в мага­зи­нах. Они перемещаются: пешком или на машинах, на самолетах или на вер­толетах. Они обогреваются, освещают свои жилища, звонят по теле­фону, заказывают товары по интернету. Они, иначе говоря, живут в тесном контакте с миром вещей. Они окруже­ны сетя­ми — электрическими, водопроводными, отопительными, транспортными, телефонными, социальными.

Эта паутина сетей и связей носит в социальной антропологии название инфраструктуры. Так что североведы сегодня изучают живущих на Севере людей в их постоянном и непрерывном взаимодействии с инфраструктурой.
Но даже если северовед соберется описывать современную жизнь сегодня­шней группы коренного населения, ему вряд ли удастся ее описать, если он не будет обращать внимание на тот контекст, на то окружение, в котором эта группа живет. А этим окружением для коренного населения как раз и является другое население, с которым оно живет бок о бок. Коренные и приезжие живут в одних и тех же поселках, вместе работают — а чаще, увы, вместе не имеют работы. Они женятся друг на друге, они вместе ходят на охоту. Как можно описать жизнь одной группы, если игнорировать тех, в окружении которых она живет?

Акцент при анализе различных аспектов жизни Севера делается на современ­ности, а не на прошлом. Ну тут тоже интересный вопрос: а с какого момента начинается современность? Точную дату, конечно, определить нельзя, она будет разной для разных наук и для разных вопросов. Можно выбрать более или менее удобную и полезную точку отсчета. Например, если речь идет о современ­ной истории Севера, наверное, удобно в качестве начала современ­ности взять 1920-е годы. Примерно сто лет. Если нас интересует экономика, наверное, лучше взять 1950-е или, может быть, даже 1980-е годы.

В любом случае, североведы не занима­ются тем, что называется музейной этнографией, или тем, что называют «этнографическое настоящее». Это очень интересный термин. Это когда мы пишем об объекте в настоящем времени — даже если этого объекта уже не существует. Например, мы пишем: «Чукчи живут в чумах, пасут оленей, носят меховую одежду и едят сырое мясо». Эта культура чукчей, описанная Богоразом Этнограф Владимир Богораз первым де­таль­но описал в самом начале ХХ века куль­туру чукчей. в начале ХХ века, воспри­ни­мается как неизменная, застывшая. У такого подхода есть, конечно, плюсы. Ну, например, он не дает стареть этнографической классике и мы по-прежнему с интересом читаем описания жизни чукчей у Богораза. Или описания жизни юкагиров у Иохельсона Владимир Иохельсон (1855–1937) — россий­ский этнограф, основоположник юкагиро­ведения.. Но этот подход теперь уже не в моде. Мы уже не пишем о чукчах как о людях столетней давности. Мы описываем их современ­ную жизнь. Для социальных антропологов и для североведов в частности нормаль­но рассматри­вать многочисленные изменения экономической, этнической, языковой, религиозной и так далее жизни в терминах трансформации. То есть в терминах изменений — а не в тер­минах упадка и разрушения. Что это значит?

Сегодня много говорят о разрушении, упадке, гибели культур и языков корен­ного населения. Но ведь это значит, что мы молчаливо предполагаем, что в прошлом эти культуры были чис­тыми, неразрушенными. А это значит, что мы неосознанно предполагаем, что не было контактов. Что культуры герме­тичны. Что они когда-то были изолированы одна от другой, а вот потом только начали смешиваться и портиться. Это, конечно, не так. Народы и культуры всегда общались между собой, всегда заимствовали что-то одна у другой и всегда менялись. То есть изменения культур, изменения языков на самом деле норма. Этот подход и принят в современной науке. Изменения рассматри­ва­ются как норма. Иначе говоря, пока культура меняется, она жива. А вот если она перестает меняться — это плохой знак.

Ну и наконец, для всех североведов их исследования прочно стоят на мате­риале, собранном в поле. Огромная Сибирь, огромная Арктика у нас буквально на заднем дворе. Было бы странно этим не воспользоваться.

Иногда приходится слышать, что этнография кончилась. Что на Севере больше не осталось того, что было бы интересно изучать. Это полная ерунда. Да, тра­ди­­ционных культур коренного населения, какими они были в XIX веке, боль­ше нет. Но зато появилось огром­ное количество новых тем. В Арктике, на Севере, в Сибири за последние сто лет возникли очень сложные человече­ские сообщества, сложные интересные связи, разбираться в которых — боль­шое удовольствие.

В качестве примера таких интересных человеческих отношений и связей, которые исследует современное североведение, можно привести, например, проект, который недавно был выполнен в Европейском университете вместе с Дальневосточ­ным федеральным университетом. Это проект, посвященный тому, как устрое­на неформальная экономика Сибири. На языке закона это называется браконьерством; то, что с точки зрения правил может преследова­ться по зако­ну, но с точки зрения жителей конкрет­ного поселка совершенно не является никаким нарушением, потому что они всегда этим занимались.

Все четыре поселка, в которых проводи­лось это исследование, не названы. Более того, они замаскированы так, чтобы их невозможно было определить. Потому что, как вы понимаете, резуль­таты этого исследования вполне могут быть использованы в качестве основа­ний для всякого рода карательных мер.

Речь касалась лесозаготовок, золото­промышленности, рыбной ловли и охоты на пушных зверей. Все четыре пункта достаточно острые и сложные. Но ре­зуль­таты, которые были полу­чены, очень интересные. Оказалось, что люди совсем не так, как закон, тракту­ют понятия разрешенного и запрещен­ного. По закону это нельзя, а с точки зрения того, что называется «обычное право», это можно и нужно делать. По закону это уголовно наказуемое деяние, а с точки зрения живущих там людей, это совершенно нормальное действие. Бывает и наоборот: с точки зрения людей, это запрещено, а закон это игнорирует и никак не отмечает.

Или еще могу привести один пример. Последние три года мы занимались исследованиями социальных аспектов Северного морского пути. Это условная линия, которая проведена примерно от Мурманска через весь Северный Ледовитый океан, через Берингов про­лив и на юг до Владивостока, по кото­рой в летнее время возят грузы. Естественно, мы не занимались самими этими грузоперевозками. Нас интересо­вало, как люди, живущие на побережье Север­ного Ледовитого океана, в город­ках и поселках, которые называются «опорные точки Северного морского пути», относятся к перспективам развития Север­ного морского пути, которое, может быть, произойдет в связи с глобаль­ным потеплением. Если льды Северного Ледови­того океана окажутся не такими матерыми и не такими многолетними, какими они были до сих пор, это может означать, что морские перевозки по Северному морскому пути могут осуще­ствляться круглый год без применения особо мощных ледоколов. А это значит, что дорога, например, из Европы в Азию окажется почти в два раза короче, чем эта дорога вокруг Азии и через Суэцкий канал.

Это выгодно, потому что транспорт идет быстрее. В связи с этим сейчас очень много говорят о развитии будущей инфраструктуры Северного морского пути. А нам было интересно, как люди относятся к перспективам этого развития.