ФАРИСЕЙСТВО – Энциклопедия изречений Святых отцов и учителей Церкви по различным вопросам духовной жизни (original) (raw)

Синагоги, как после и христианские церкви, были местами, где, между прочим, собирали милостыню для бедных и где для этой цели находились кружки. Но нищие не могли просить милостыни в синагогах, чтобы не мешать богослужению; они обыкновенно собирались у дверей синагог (Деян. 3, 3). Впрочем, фарисеи и перед дверьми подавали так, что обращали на себя внимание всех, и в кружку клали на виду у всех. А иногда не стыдились привлекать нищих в самые синагоги и там давали милостыню. Они имели совершенно превратную цель при благотворении. Они искали собственной славы, вместо того чтобы творить добро для славы Божией. Поэтому от Бога они не должны были ожидать награды за свои дела, ибо получали ее здесь, на земле. Это – человеческая похвала, которой они искали. Ничтожная мзда! «Хорошо Господь назвал их лицемерами, – говорит святой Златоуст, – ибо милостыня их имела одну только личину милостыни, а сердце их было исполнено жестокости и бесчеловечия. Они творили милостыню не из милосердия к ближнему, но для получения славы». Епископ Агафангел и архимандрит Феодор (115, 596).

«Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что даете десятину с мяты, аниса и тмина, и оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру» (Мф. 23, 23). Лицемерный нрав людям досаден, Богу противен, христианству непристоен. Вы знаете, что Евангелие хочет, чтобы христиане были простосердечны, как голуби, и беззлобны, как младенцы; чтобы любили и ненавистников своих, добро творили и врагам своим; чтобы так чистосердечно прощали обиды, как желают себе прощения от Бога.

Напрасно льстит себе тот, что будет услышан Богом, кто думает обмануть Испытующего сердца и утробы. Хвалить Бога тем языком, которым смертоносно уязвляем своего ближнего, – значит бесстыдно поносить Бога. Языком, пишет святой Иаков, благословляем Бога и Отца и им же клянем людей, созданных по подобию Божию; из тех же уст исходит благословение и проклятие. Этого не должно быть. «Течет ли из одного отверстия источника сладкая и горькая вода?» (Иак. 3, 9–11). Но о время, в которое вера изнемогла, надежда увяла, любовь иссякла! О нравы, развращение которых небывалое, слабость крайняя, свобода беспредельная! Нет разумеющего, ищущего Бога: «все уклонились, сделались равно непотребными; нет делающего добро, нет ни одного», – с плачем говорит Давид (Пс. 13, 3), с жалобой повторяет Павел (Рим. 3, 12), а я с сожалением смотрю на мои времена. Когда в таком почтении были суеверия, как ныне? Когда так умножались расколы? Когда более служили сребролюбию? Когда более забывали Бога? Когда так служили своим похотям, как не в теперешнем веке? Боже мой! да не возглаголют уста мои дел человеческих! Кто ныне по гордости не фарисей? Кто по мытарству, а не по покаянию, не мытарь? Правда, все исповедают Бога, но устами, а не сердцем; языком, а не умом; речью, а не житием; наружностью, а внутри заняты другим. Их уста – уста Иуды, сердце – сердце вражеское. Не так-то Давид, который Бога называл Богом сердца своего (Пс. 72, 26). Боже сердца моего, то есть Боже, для которого сердце мое готово быть престолом и участь моя, Боже, вовек! Поклоняются, но как? Духом ли? Так, как Ирод хотел поклониться Христу: «пойдите, тщательно разведайте о Младенце и, когда найдете, известите меня, чтобы и мне пойти поклониться ему» (Мф. 2, 8). Это ли молитва? Это ли разговор с Богом, если я только многословлю устами, как бездушное тело и как на несколько часов заведенный язык? Когда мы молимся, сколько перед собой разложим книг, сколько наговорим речей, да еще так, что уши других оглушаем. Сколько пустых изгибов, сколько наружных всхлипов, сколько суеверных воздыханий, сколько проворных поклонов! А того не знаем, что если кто сердечно молится Богу, тому нельзя много говорить, потому что сердце его так прилепится к Богу, что он весь станет будто вне себя. Платон, митрополит Московский (106, 285–288).

Царь устраивает брачный пир для своего сына, посылает за зваными один раз, посылает дважды – не идут из-за житейских забот: тот занялся хозяйством, тот торговлей. Сделано новое приглашение в других сферах, и брачная палата наполнилась возлежащими. Между ними оказался один не одетый по-брачному, и потому он извержен (Мф. 22, 2–14). Смысл притчи ясен. Брачный пир – Царство Небесное; приглашение – проповедь Евангелия; отказавшиеся – совсем не уверовавшие; не одетый по-брачному – уверовавший, но не живший в вере. К какому разряду кто из нас относится, каждый разбери сам. Что мы званые – это ясно, но верующие ли? Ведь можно быть и среди верующих, под общим их именем, без веры. Иной совсем не думает о вере, словно нет ее; иной кое-что знает о ней и из нее и доволен, иной криво толкует веру; иной совсем враждебно относится к ней, а все числятся в кругу христиан, хоть у них ровно ничего христианского нет. Если ты веруешь, разбери, сообразны ли с верой твои чувства, твои дела – одеяние души, которые Бог видит как брачную или небрачную одежду. Можно хорошо знать веру и ревновать о ней, а в жизни служить страстям, то есть одеваться в срамную одежду грехолюбивой души. У таких на словах одно, а в сердце другое; на языке: «Господи, Господи!», а внутри: «Извини меня». Рассуждайте же о себе – если вы в вере, то в брачной ли вы одежде добродетелей или в срамных рубищах грехов и страстей (107, 276–277).

Вчера учило нас Евангелие неотступности в молитве, а ныне учит смирению или чувству бесправности на услышание. Не присваивай себе права на услышание, но приступай к молитве, как никакого внимания не достойный и дающий себе дерзновение раскрыть уста и вознести молитву к Богу по одному беспредельному к нам, бедным, снисхождению Господа. И на мысль да не приходит тебе: я то и то сделал – подай же мне то-то. Все, что бы ты ни делал, считай долгом; ты должен был все это сделать. Если бы не сделал, подвергся бы наказанию, а что сделал, тут не за что награждать, ничего особенного ты не явил. Вон фарисей перечислил свои права на услышание и вышел из церкви ни с чем. Плохо не то, что он так делал, как говорил, – так и следовало ему поступать, а плохо то, что он выставил это, как нечто особенное, тогда как, сделав это, и думать о том не следовало. Избави нас. Господи, от этого фарисейского греха!

Словами редко кто так говорит, но в чувстве сердца редко кто не бывает таким. Ибо отчего плохо молятся? Оттого, что чувствуют себя и без того находящимися в порядке перед Богом (107, 27–28).

Господь укоряет фарисеев не за внешние порядки и правила поведения, а за пристрастие к ним, за то, что они остановились на одном внешнем почитании Бога, не заботясь о том, что есть на сердце (Мф. 7, 1–8). Без внешнего нельзя. Самое высокое внутреннее требует внешнего, как выражения и как облачения своего. На деле оно и не бывает никогда одно, а всегда в союзе с внешним; только в ложных теориях отделяют их. Но опять же очевидно, что одно внешнее – ничто, цена его от присутствия в нем внутреннего, так что коль скоро этого нет, то того хоть и не будь. Между тем мы падки на внешность и видимость, в которых выражается внутреннее и в которых оно принимает определенную форму, до того, что, исполнив внешнее, мы остаемся покойны, не думая о том, есть ли тут внутреннее или нет. А так как внутреннее труднее, чем внешнее, то очень просто застрять на последнем, не простираясь к первому. Как же быть? Надо править собой и иметь в виду внутреннее, всегда к нему напрягаться сквозь внешнее и, при внешнем, считать дело – делом только тогда, когда в нем внутреннее сочетается с внешним. Другого способа нет. Внимание к себе, трезвение и бодрствование – это единственные рычаги для поднятия дебелого и падкого на земное нашего естества. Замечательно: у кого есть внутреннее, тот никогда не оставляет внешнего, хотя цены особенной ему не придает (107, 287–289).

«Если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное» (Мф. 5, 20). Черта книжников: знание Закона – без заботы о жизни по Закону. Черта фарисеев: исправность внешнего поведения – без особенной заботы об исправности сердечных чувств и помышлений. Тот и другой нравственный строй осуждены быть вне Царства Небесного. Возьми же отсюда нужный себе урок. Узнавать закон евангельский – узнавай, но с тем, чтобы и жить по знанию. В поведении старайся быть исправным, но тут же исправными держи и внутренние чувства и расположения. Узнал что – не останавливайся на этом знании, а иди дальше и сделай вывод, к чему в каком случае обязывает тебя такое знание, да и положи по этому знанию неотложно действовать. В поведении же так поступай, чтобы не чувства и расположения шли за внешними делами, а внешние дела были вызываемы чувствами и расположениями и служили их точным выражением. Устроясь таким образом, будешь выше книжников и фарисеев, и дверь Царства не будет затворена перед тобою (107, 159–160).

Отчего так случилось, что Симон-фарисей чтит Господа и приглашает Его к себе, но тут же, увидев, что Он благосклонно допускает к Себе и грешницу, соблазняется и начинает думать: «Если бы Он был пророк...» (Лк. 7, 39)? Оттого, что захлопотал об угощении и за хлопотами оставил здравое рассуждение о порядках Божиих. Эти две области, житейская и духовная, совсем не сходны по своим свойствам и законам. Между тем ум наш чем очень займется, по законам того и начинает судить. По житейским порядкам, с явной грешницей нельзя иметь общение; Симон так и судит, забыв, что покаяние всех делает чистыми и грешников равняет с праведниками. Он думает, что грешнице не следует тут быть и что Спаситель если не отгоняет ее, то потому, верно, что не знает, кто она; от этой мысли тотчас родилась и другая: если не знает, то какой же Он пророк? Словами-то он не сказал этого, а только подумал, и внешне ни в нем, ни в его хлопотах, как доброго хозяина, не произошло никакой перемены, но Господь видел его сердце и по сердцу его сделал ему вразумление. Он внушил ему, что грешникам-то и место около Него и что грешница, припавшая к Нему сердцем, больше почтила Его, чем Симон, почтивший Его только угощением. Внешнее вводит человека в неприятное Господу чувство праведности, а внутреннее всегда держит его в чувствах своего непотребства перед лицом Всеведущего Господа. Святитель Феофан Затворник (107, 336–338).

Недостаток смирения, от которого недуг фарисейства, крайне препятствует духовному преуспеянию (108, 414).

Фарисейство не только делает бесплодными для человека добрые дела его, но направляет их во зло души его, к его осуждению перед Богом (108, 414).

Фарисей, в самообольщении своем, приносит за свое душевное состояние хвалу Богу. Он скрывает свое превозношение, и оно скрывается от него под личиной благодарения Бога. При поверхностном взгляде на Закон ему казалось, что он – исполнитель Закона, благоугодный Богу (108, 415).

Фарисей, довольствуясь исполнением наружных обрядов религии и совершением некоторых видимых добрых дел... раболепно служит страстям... которых в значительной степени не видит в себе и не понимает... Познание, а потому и зрение в себе действия душевных страстей, доставляется покаянием, но фарисей для чувства покаяния недоступен (108, 416).

Фарисей, оставляя исполнение заповедей Божиих, составляющих сущность Закона, стремится к утонченному исполнению наружных мелочей, хотя бы это было с очевидным нарушением заповедей (108, 416–417).

Остающиеся при этом изучении Закона Божия по букве впадают – по причине такого поверхностного знания – в гордость и самомнение... как случилось с книжниками и фарисеями (108, 509–510).

Яд, всецело отравляющий деятельность фарисеев, заключается в том, что они все дела свои творят, чтобы их видели люди. Основание их деятельности есть искание славы человеческой, средство к достижению цели – лицемерие (111, 27).

Явный грешник, впавший в смертные грехи... способнее к покаянию, чем тот мнимый праведник, который по наружному поведению безукоризнен, но втайне души своей удовлетворен собою. Святитель Игнатий (Брянчанинов) (111, 278).