Чарльз Катлифф Хайн МУМИЯ ТОМПСОН-ПРАТТА (1904){10}. Тайна Мумии. Рассказы о мумиях. Том II (original) (raw)

Чарльз Катлифф Хайн

МУМИЯ ТОМПСОН-ПРАТТА

(1904){10}

Гаргрейв был членом Клер-колледжа{11}, жил на территории колледжа и дважды в неделю читал лекции по структурной египтологии, как правило, перед пустыми скамьями. Он был одним из самых знающих египтологов современности и обладал хитрой привычкой держать самое интересное при себе, лекции же посвящал только сухому скелету теории. В начале каждого октябрьского триместра послушать его собиралась целая толпа. Какой-нибудь первокурсник решал, что в Кембридже нужно заняться чем-то полезным, о чем можно гордо сообщить родителям или опекуну, доставал список и утыкался взглядом в «структурную египтологию»; предмет, рассуждал он, нетрудный и станет приятным развлечением. Но лекции Гаргрейва очень скоро лишали его подобных иллюзий, и наш первокурсник больше не тратил время зря, рисуя на стопках бумаги в аудитории карикатуры по обыкновению брызгающими кляксами перьями, покуда Гаргрейв рассуждал об истинном значении случайной царапины на спинке скарабея, а проводил свои утренние часы в постели, или на реке, или просто за игрой в покер, как и велела природа. Скамьи в аудитории пустовали до следующего октября, когда прибывала новая партия желторотых юнцов.

Друзья откровенно указывали на это Гаргрейву, но его манера читать лекции ничуть не менялась. Он придерживался давно сложившейся в Кембридже теории, гласившей, что университетские лекции призваны не развлекать или обучать чему-либо путному, но служат лишь для общего образования, а это — совсем другое дело. «Вы что, считаете меня мюзик-холлом?» — вопрошал Гаргрейв. «Или чертовой школой-интернатом?» Остальные члены Клер-колледжа втайне надеялись, что Гаргрейв примет сан, и тогда ему можно будет выдать университетское пособие и спровадить восвояси. Но Гаргрейв ни за что не соглашался, ссылаясь на религиозные убеждения; и по Кембриджу пополз слух, что он поклоняется древним богам Египта.

Тот же колледж на триместр раньше Гаргрейва закончил Томпсон-Пратт, ассистент-демонстратор химического отделения Кавендишской лаборатории{12}. Он, конечно, не был членом колледжа и вряд ли мог надеяться им стать. Как он умудрился с отличием сдать экзамены — оставалось тайной, покрытой глубочайшим мраком. Он не отличался блестящим интеллектом, а в студенческие дни и не особенно много читал. Закончив за три года колледж, он прослужил с год директором школы, должность невзлюбил и наткнулся на вакантное место лаборанта. Завистники поговаривали, что тут не обошлось без чистейшего протежирования. Сам Томпсон-Пратт полагал, что то была справедливая награда за его способности к лести.

В кармане у Томпсон-Пратта всегда водились спички и крепкий табак для любого нуждающегося, а дожидаясь результатов лабораторных экспериментов, он охотно пересказывал анекдоты из старых номеров спортивных журналов, если кто-либо готов был слушать. Он был по-своему довольно популярным человеком, и его приглашали выпить чаще, чем было полезно для здоровья.

Гаргрейв ежедневно обедал за почетным столом{13} в обеденном зале, после выпивал два стакана портвейна и съедал четыре грецких ореха в преподавательской, а затем возвращался в свою квартиру, расположенную на одной лестничной площадке с жилищами других членов колледжа, и работал там до двух часов ночи. Томпсон-Пратт обитал на Грин-стрит, обедал в «Ободе»{14}, а вечера проводил за покером с трехпенсовыми ставками в компании четырех таких же бакалавров, которые по очереди развлекали друг друга и часто засиживались до рассвета. Он был знаком с Гаргрейвом и искренне его недолюбливал. Гаргрейв презирал Томпсон-Пратта. Таковы герои моего рассказа, и такие уж сложились между ними отношения.

Гаргрейв сам привез мумию морем из Александрии пароходом «П. и О.»{15}, и поскольку я тоже был на борту, да еще оказался его ровесником и выпускником того же колледжа, он счел меня лакомой добычей и доводил до белого каления скучными разговорами. Я сказал ему с самого начала, что мумии меня интересуют исключительно в качестве топлива. Это отнюдь на заставило его заткнуться, и он запудрил мне все уши пылью мумий, пока мы тащились по Средиземному морю, проходили Гибралтар, болтались в Бискайском заливе, пересекали Канал и швартовались в Саутгемптоне. На таможне я сбежал от него, очень надеясь, что на улице его задавит кэб.

Два года спустя я вернулся в Кембридж, собираясь получить магистерскую степень. Я как раз расплачивался с буфетчиком{16}, когда появился Гаргрейв и как ни в чем не бывало приветствовал меня.

— Послушай-ка, — сказал он, — не заглянешь ли попозже ко мне? Я задумал один эксперимент и хотел бы, чтобы ты присутствовал.

— Какой еще эксперимент? — спросил я. — Случаем не с мумиями?

— Да, он связан с мумией. Той, что я привез из Египта.

— Нет уж, спасибо, старина, — сказал я. — Ненавижу мумии. Кроме того, я занят.

Гаргрейв вцепился мне в рукав.

— Я знаю, что ты их ненавидишь. Именно поэтому ты мне и нужен. Ты будешь беспристрастным свидетелем. Можешь пожить у меня. Незачем останавливаться в «Быке»{17}. У меня есть свободная кровать; я велю гипу{18} приготовить для тебя комнату. Думаю, я совершил величайшее открытие со времен появления египтологии. Ты мне понадобишься — должен же кто-то подтвердить протокол эксперимента.

— Э-э, я не умею вести протоколы. Я всего-навсего романист, даже до репортера еще не дорос. Стенография не по моей части.

— Для этого у меня имеется фонограф, — заявил он. — Записывать было бы бесполезно, хотя бы ты и знал язык, а ты ведь его не знаешь. Сегодняшнее произношение, надо полагать, в корне неправильно. Ты не понял бы и одного слова из десяти.

— Я и так ничего не понимаю в твоих иероглифах.

— Сейчас я не могу объяснить яснее. Ты должен увидеть все своими глазами. Обещаю, что развлечение удовлетворит даже твой животрепещущий вкус. Если откажешься, будешь жалеть об этом до конца своих дней.

— Почему?

Он рассердился.

— Поймешь почему, глупец ты этакий, когда через год выйдет моя книга!

Было забавно видеть, как с Гаргрейва потихоньку слетала академическая чопорность.

— Ну ладно, — сжалился я. — Приду, когда благополучно выйду из дома Сената с дипломом в руке и смогу курить на улицах Кембриджа, не боясь штрафа проктора{19}. Пока! — и я свернул к комнатам студентов, где собирался вволю поболтать о пьянках былых времен со своим старым типом.

Если бы выпало что-нибудь поинтереснее, я и думать забыл бы о визите к Гаргрейву. В свое время, беззаботным новичком, я провел три отличных года в Кембридже и был совсем не против повторить некоторые веселые минутки прошлого. Но мне никак не попадались достойные товарищи; студенты, с высоты моих лет, казались мне школьниками, и мой круг знакомств состоял в основном из типов, служителей и приказчиков. Будучи возведен в небожители с ученой степенью магистра искусств в кармане и сдав взятые напрокат капюшон, конфедератку, мантию и перевязь портному, я за неимением лучшего направил свои стопы к жилищу Гаргрейва.

Я вошел в кембриджском стиле, не постучавшись. Гаргрейв менял восковой валик фонографа и, глядя на очертания его склоненной головы, я подумал: тысячу раз жаль, что человек с такими великолепными мозгами впустую тратит жизнь на бесполезную область знаний. Открытый ящик с мумией стоял у стены; мумию внутри Гаргрейв успел распеленать. В воздухе висел душный запах благовоний. Я закурил сигару.

— Не кури, — сказал Гаргрейв. — Воздух должен быть в меру чист.

— Тогда открой окно, — отозвался я. — Здесь воняет.

— Ты скоро привыкнешь. Вот мумия. Ну, что скажешь?

— Жесткое вяленое мясо. Не по мне. Вижу, у этого египтянина на руках и груди полно татуировок.

— Это не татуировки. Приглядись внимательней. Это узор клеток эпидермиса.

— Ну хорошо, узор. Как его зовут, Менен-Ра? Любопытный тип.

— Любопытный? Да он уникален! Он сам и его потомки.

— Но этот узор не мог унаследовать его сын.

— Тебе кажется. На самом деле так и случилось.

— У тебя, что ли, где-то припрятана другая мумия?

— Бери выше! Я нашел его одного из его потомков, он вот-вот придет.

— Чушь!

— Сам увидишь. Да ты его знаешь. Это Томпсон-Пратт, со старшего выпуска.

— Как, лаборант?

— Он самый. Прямой потомок этой мумии. Сложновато было это установить!

— И у него такие же родимые пятна, или как ты их там называешь?

— Точь-в-точь, такие же линии, те же узоры.

— Как же получилось? Он увидел мумию и заявил, что это его покойный кузен?

— Вовсе нет. Узор на нем я увидел случайно, задолго до того, как приобрел мумию. Было это на следующий год после твоего отъезда. Он пришел сюда повидаться с деканом, который куда-то ушел. На лестнице поскользнулся, ударился головой и потерял сознание. Я услышал шум. Соседей не было дома. Я нашел его и притащил сюда. Он лежал неподвижно, совсем как мертвый. Я испугался, рванул его рубашку и приложил ухо к груди, стараясь уловить стук сердца. Вскоре я привел его в чувство, и когда он лежал здесь на диване, приводя свои нервы в порядок, я сказал ему, что видел пятна, и спросил, откуда они у него.

Он пришел в ярость и рявкнул, что я слишком много себе позволяю.

— Дружище, — парировал я, — я твои пятна не искал, а натолкнулся на них случайно.

— Это проклятие моей жизни, — сказал он. — Я обожаю плавать, но не осмеливаюсь купаться на публике. Стоит мне раздеться на берегу, и люди меня освистывают. Погляди, — продолжал он, скинул рубашку и показал мне свою грудь и предплечья. — Я весь разрисован, как пятнистый человек в балагане. Как ярмарочное чудище! Отец выглядел так же, и дед, и прадед. Должно быть, это семейное проклятие или другая какая гадость, только мы его чересчур стыдимся, так что никаких фамильных преданий не сохранилось.

Затем он заставил меня пообещать, что я никому не расскажу, и ушел. Я выбросил его пятна из головы: биология — не моя специальность, а Томпсон-Пратт меня тогда вовсе не интересовал.

Короче говоря, я продолжал свои исследования, и через некоторое время отправился в Египет и раздобыл эту мумию Менен-Ра. Я привез ее в бинтах и распеленал уже здесь. Она мне понадобилась, как ты знаешь, для доказательства одной теории. Но при первом же взгляде на узор я забросил все остальное: пятна, насколько я мог вспомнить, в точности повторяли узор на коже Томпсон-Пратта.

Ну не странно ли! Я сидел и раздумывал над этим час за часом, день за днем. Блестящие идеи так и роились в голове. Наконец я сообразил, что нужно делать. Прежде всего нужно было проверить, действительно ли пятна совпадают. Томпсон-Пратт сперва жутко сопротивлялся. Не ожидал я встретить такие предрассудки у человека науки. Однако в конце концов он сдался и позволил мне сделать фотографию. Говорю тебе, я узрел чудо: каждая линия, каждое пятно абсолютно совпадали с узором на коже мумии.

Ты скажешь, что доказательство неоспоримое, но я решил копать дальше. Я вложил в это дело колоссальный труд; на меня работали десятки специалистов по генеалогии. Мне невероятно повезло. Я смог выстроить непрерывную генеалогическую цепочку: Египет, Италия, Франция, Англия, Шотландия и снова Англия; и наконец я смог с полной уверенностью сказать, что Томпсон-Пратт — потомок египтянина Менен-Ра, мумию которого ты видишь вон там, у стены. А теперь я объясню тебе, что собираюсь сделать.

Но объяснить он не успел. Дверь распахнулась, и в комнату вошел Томпсон-Пратт. Он довольно небрежно кивнул Гаргрейву, однако при виде меня расплылся в улыбке.

— Привет, старина! Как жизнь? Слышал, ты сдал на магистра. Надолго останешься?

— Завтра уезжаю. Пришел только потому, что Гаргрейв обещал показать мне какие-то фокусы с мумией.

— Проклятье! — бросил нашему хозяину Томпсон-Пратт.

— Ты ничего не говорил о… гм… секрете, а?

— Секреты останутся секретами, если ты сам их не выдашь, — напыщенно произнес Гаргрейв. — Мне всего лишь нужен независимый свидетель.

— Понятно, — сказал Томпсон-Пратт, садясь в кресло. — Послушай-ка, мне совсем не по душе этот твой эксперимент.

— Все делается ради науки.

— К черту науку, — Томпсон-Пратт задумчиво посмотрел на огонь в камине, затем повернулся и пристально взглянул на Гаргрейва. — Так вот, господин хороший, если ты собрался использовать меня, мне полагается часть доходов. Ты говоришь, что эта высохшая, вонючая личность в гробу — мой предок, и что с твоей помощью я расскажу его мысли. Может, и так, а может, и нет. Но если что-то получится, вполне может статься, что это старое бревно ляпнет что-то неизвестное нам из области естественных наук. Мне вот кажется, что древние египтяне сильно опередили нас в некоторых отраслях химии, и если я узнаю, например, о способе изготовления какого-нибудь нового красителя, который можно, допустим, соединить с ализерином…

— Ты получишь запись всего сказанного, слово в слово,

— пообещал Гаргрейв.

— С фонографа? Так-так. Но она будет на этом языке… как ты его зовешь, иероглификой? Древнеегипетском, я хочу сказать.

— Можешь стоять у меня за спиной и смотреть, как я перевожу. Я не собираюсь тебя обманывать.

— Ну ладно, — сказал Томпсон-Пратт. — Не кипятись. Понимаешь, человек должен защищать свои интересы и все такое. А кроме того, сто против одного, что твой опыт закончится пшиком.

Гаргрейв стиснул зубы.

— Тебе есть еще что сказать? — осведомился он.

— Нет, — ответил Томпсон-Пратт со скучающим зевком. — Подключай свои машины.

Я сидел за столом и внимательно следил за происходящим. Мне показалось, что Гаргрейв самым обычным образом загипнотизировал Томпсон-Пратта. Позднее он рассказал мне, что применил кое-что еще. Не исключено; во всяком случае, его пациент вроде бы заснул, затем проснулся снова, но был уже полностью подчинен воле Гаргрейва. Он велел Томпсон-Пратту лечь на коврик у камина, затем вытащил из ящика мумию и положил ее на тот же коврик рядом с живым потомком. Затем он попросил меня выйти из комнаты.

— Это еще зачем? — спросил я. — Кажется, ты пригласил меня понаблюдать за экспериментом?

— Совершенно верно. Когда придет время, ты все увидишь. Но сперва мне нужно проделать две-три подготовительные операции, которые я не хотел бы раскрывать. Тебе придется удалиться в другую комнату.

— Меня так и подмывает удалиться восвояси.

— Можешь поступать, как вздумается, но это будет довольно глупо.

Вероятно, мне следовало оскорбиться, но я только пожал плечами, поборол свою гордость и вышел в другую комнату. Мне стало любопытно, признаюсь, чем это все закончится.

Гаргрейв пошел следом и даже имел наглость запереть за мной дверь! Я остался один; вспомнив, что он, похоже, не выносит запах табака, я раскурил трубку, и по всей комнате вскоре поплыли скверно пахнущие клубы дыма.

В одном, правда, я должен отдать ему должное — он не заставил меня долго ждать. Спустя минуту или две он распахнул дверь и сказал:

— Прости, старина. Я обязан любыми средствами держать процесс в тайне. Входи.

Я вошел. Томпсон-Пратт и человек, живший за 3000 лет до него, лежали рядом на каминном коврике; на первый взгляд, положение тел никак не изменилось.

Наступил вечер, но лампы не были зажжены, и только танцующее, таинственное пламя камина освещало их лица. Я вгляделся, и по коже побежали мурашки: лицо Томпсон-Пратта казалось физиономией мертвеца — зато под высохшей маской мумии безошибочно ощущалась некая искра жизни. Гаргрейв склонился над мумией и устанавливал у ее губ раструб фонографа; затем он отодвинулся. Готов поклясться, что эти давно мертвые конечности задергались! Я достал платок и вытер лоб.

Гаргрейв заметил мое движение.

— Не будь идиотом, — сказал он. — Бояться нечего. Сохраняй спокойствие и постарайся точно запомнить все, что ты увидишь или услышишь.

Гаргрейв пьггался говорить невозмутимо, но я видел, что он дрожит от волнения. Он повернулся к мумии и что-то сказал на непонятном языке, отчетливо произнося каждый слог. Я различил имя «Менен-Ра», но больше ничего не разобрал.

Ни мумия, ни Томпсон-Пратт не отозвались.

Он повторил фразу, произнося слова иначе, и на сей раз получил ответ.

— Говори по-английски, если хочешь, чтобы я тебя понял, — послышался сдавленный и какой-то пыльный голос, и губы мумии зашевелились.

Гаргрейв вздрогнул и, кажется, выругался.

— Почему? — резко спросил он.

— Потому что я позабыл другой — старый язык.

— Если со мной кто-то вздумал шутить, — сказал Гаргрейв, — то шутника я знаю, и на нем до самой смерти останутся шрамы.

Ответа не было. Он продолжал:

— Знаешь ли ты, как тебя зовут?

— Менен-Ра.

— Где был похоронен?

— В Фивах.

— Неправда.

— Я был похоронен в Фивах, но затем, как принято у нас, меня перенесли в семейный склеп нашего поместья близ Куркура.

— Я нашел тебя в пустыне у оазиса Куркур. В какого рода могиле?

— Вырезанной в скале. Надо мной были написаны мои титулы.

— Ты лежал там один?

— Нет, со мною были четверо моих дядей, убитых на войне.

— Они все были сильными людьми?

— Нет. У моего дяди Непо, похороненного последним, рядом со мною, правая рука была отрублена по локоть. Старая рана.

Гаргрейв прервал расспросы и взволнованно ударил ладонью по столу.

— Все совпадает! — воскликнул он. — Ни одна живая душа, кроме меня, не знает, где находилась та могила, и догадаться никто бы не смог. Все детали совершенно точны. Это чудо, но мне удалось его совершить! Душа Томпсон-Пратта вернулась в древние пенаты. Сейчас она поведает мне истинную историю трехтысячелетней давности, и я подарю эту историю современному миру. Когда он заговорил на английском, я заподозрил обман; но обмана нет — это естественная забывчивость.

Гаргрейв потер руки.

— Господи! до чего все это просто, и только у меня есть ключ.

Он снова повернулся к мумии.

— Менен-Ра, приказываю тебе возвысить голос в истории и поведать нам о государственном устройстве Египта, о фараоне, о внутренней жизни двора фараона и жизни повседневной, какой жил ты сам и люди Египта.

И мумия тем же пыльным голосом начала говорить. В ее искренности сомневаться не приходилось, за это я готов ручаться. Выбор слов без сомнения принадлежал Томпсон-Пратту, читателю спортивных журналов и ассистенту-де-монстратору Кавендишской лаборатории. Но мумия выражала чувства Древнего Египта; ничего подобного не слышал ни единый живущий (за исключением меня и Гаргрейва).

За ее рассказом вставала поразительно яркая, подлинная жизнь. Никакой ученый, наделенный самым пылким воображением и выучивший наизусть сказания этой мертвой страны, и близко не придумал бы что-либо похожее. Да, рассказ мумии был чудесен в своей правде и живости; он казался не иначе как откровением.

Слушая мумию, Гаргрейв не переставая ругался сквозь зубы. Он ждал исторической диссертации, а получил амурные хроники; жаждал узнать о политике царей, но услышал сплетни об интрижках с их служанками. Ему нужно было описание Палаты совета, но мумия описывала интерьеры винных лавок. Он заблуждался, считая, что все жители Древнего Египта были такими же глубокомысленными и почтенными, как те немногие седовласые старцы, чьи писания дошли до нас; осознав, что в древней земле жили такие же ветреные любители развлечений, какие населяют сегодня нашу благословенную страну, он чуть не скончался на месте от ярости и разочарования.

Что касается меня, то я без конца смеялся, слушая болтовню Менен-Ра, пока слезы не навернулись мне на глаза; жалею только — в профессиональном смысле — что я не смог после воспользоваться этим несравненным рассказом. Я услышал повесть светского гуляки, жившего в Фивах 3000 лет назад, в подробностях узнал о том, как он проводил свои дни и наслаждался по ночам. Он рассказал нам, какие пари заключал с друзьями и как выпивал с ними, поведал о мимолетных любовных связях и серьезных увлечениях. То и дело он поминал какую-то давно умершую Хлою, видимо, неизвестную фиванскую Тайс тех времен. Даже учитывая очевидную пристрастность Менен-Ра, можно было смело заключить, что Хлоя обладала восхитительными талантами, хотя по профессии являлась всего лишь скромной танцовщицей. Его описания были великолепны. Правда, в том виде, в каком он их нам изложил, опубликовать их невозможно, даже в малопристойных книжках с желтыми обложками. Я запомнил кое-какие подробности на предмет будущих сочинений; думаю, я выдам их за плоды своего пера. Звучат они вполне свежо, и никто не обвинит меня в том, что я их где-то стащил; кроме того, глупо вдаваться в объяснения, если тебе все равно не поверят.

К сожалению, я услышал меньше, чем хотел. Было понятно, что Менен-Ра, молчавший 3000 лет, мог продолжать до полуночи. Но говорил он только о том, что его интересовало. Гаргрейв снова и снова пытался расспрашивать этого странника из глубин тысячелетий о весомых, государственных делах, а он раз за разом сворачивал на петушиные бои, игру в кости и обезьяньи скачки на высохших берегах Нила — либо принимался с позабытой ныне свободой рассказывать нам о Хлое и прочих своих любовницах. Он с наслаждением предавался этим воспоминаниям. Других у него попросту не было. Менен-Ра жил только ради удовольствий, а во всем остальном разбирался не лучше, чем мы, современные люди, разбираемся в вопросах государственного масштаба.

Гаргрейв спрашивал его буквально обо всем. Он упомянул армию — и Менен-Ра начал расхваливать своего любимого гладиатора, а также перечислил последние ставки на его предстоящий бой. Гаргрейв спросил о каком-то гимне жрецов Осириса — и этот линялый гуляка тут же затянул застольную песню, едва не порвав свои засохшие голосовые связки.

Наконец, убедившись в полной бесполезности расспросов, Гаргрейв жестоко оборвал поток пустословия. Прижав к все такому же бледному лицу Томпсон-Пратта большую губку, он подхватил с каминной полки коробочку с зеленым порошком и посыпал им губку. Что-то громко вспыхнуло, посыпались огненные искры, и Томпсон-Пратт вскочил на ноги, отплевываясь и кашляя.

— Бога Ради, Гаргрейв, что за дьявольскую игру ты затеял? Затем ты уложил меня спать на коврик рядом с этой старой развалиной? Эй! у тебя найдется виски с содовой? Умоляю, налей мне виски. Я умираю от жажды.

Я смешал виски с содовой и протянул ему стакан. Он с жадностью проглотил половину. Затем ему на ум пришел тост.

— За тебя, старый хрен! — произнес он и вылил виски на останки. — Интересно, что заменяло виски в твои темные и невежественные времена? Спорю, ты выпил этой дряни немало, раз уж ты мой предок.

— Ты самый настоящий варвар, — сказал я.

— Знаю, — ответил Томпсон-Пратт. — И живется мне куда лучше, чем, скажем, структурному египтологу. Пошли в «Обод», пообедаем. Пусть Гаргрейв и дальше возится с моим малоприятным праотцом!

Чарльз Катлифф Хайн МУМИЯ ТОМПСОН-ПРАТТА (1904){10}. Тайна Мумии. Рассказы о мумиях. Том II (original) (raw)

Читайте также

Чарльз Парнель

Мумия мятежного принца

«Пигмей, ставший исполином», или Мумия, нашедшая покой

3 . Смерть, мумия, гробница Хатшепсут

Операция «Мумия»

Томпсон, Дороти

Чарльз Йегер (США)

3.10.6. П. Рейвенстон, У. Томпсон, Дж. Грей, Дж. Брей

Сакс Ромер ТАИНСТВЕННАЯ МУМИЯ (1903){7}

Чарльз Бамп ИСЧЕЗНУВШАЯ МУМИЯ (1906){26}

The New York Times, 7 апреля 1923 МУМИЯ ОБВИНЯЕТСЯ В СТРАННЫХ НЕСЧАСТЬЯХ

Кеннет Томпсон и Деннис Ричи Создатели операционной системы UNIX и языка С