Vikenty Chekushin - Academia.edu (original) (raw)
Papers by Vikenty Chekushin
Алексей Толстой: диалоги со временем. Выпуск 4, 2024
В статье предпринята попытка комплексно рассмотреть «гоголевский слой» поэтики повести А.Н. Толст... more В статье предпринята попытка комплексно рассмотреть «гоголевский слой» поэтики повести А.Н. Толстого «Похождения Невзорова, или Ибикус». Опора на творчество классика наиболее полно проявилась при создании образа главного героя. Заглавный персонаж представляет собой пародийную проекцию на главных героев повести «Шинель» и поэмы «Мертвые души». Если в начале повести Невзоров представляет собой тип «маленького человека», петербургского чиновника, то ближе к концу он превращается в типаж героя-авантюриста чичиковского склада. Процесс эволюции «запускают» события революции, во время которых в персонаже начинают проявляться худшие черты личности. В итоге апелляции к гоголевскому наследию позволили Толстому создать образ «нового человека» пореволюционной эпохи. С одной стороны, он является «вечным типом» плута, циничного дельца, с другой-специфическим типом личности, порожденным революционной эпохой. Залогом выживаемости такой личности во время социальных катаклизмов становится ее способность к трансформациям.
Odd One Out? Attempts at Literary Canonization of A. N. Tolstoy in the 21st Century, 2024
In the early 1990s, as the authority of Soviet culture plummeted, the name of Aleksey Tolstoy dro... more In the early 1990s, as the authority of Soviet culture plummeted, the name of Aleksey Tolstoy dropped out of the core of the national literary canon. The consensus that took shape around him was that he was a conformist who collaborated with the authorities and fulfilled a "social order." Such assessments often had an emotionally colored character and pushed the discussion about the poetics of Tolstoy's texts into the background. However, in the beginning of the 2000s, largely due to the publication of a biography of Tolstoy by Aleksey Varlamov, there has been a shift toward a more objective assessment of the writer's role in the Russian literary process. Various institutions of canonization resumed the discussion about Tolstoy's place in the national literature's hall of fame. This article examines the mechanisms of the writer's canonization from the year 2000 to the 2020s. Literary, critical, and media discourses have regularly mentioned Tolstoy and referred to his literary texts. Even so, increased interest in the writer's personality and work does not warrant the conclusion that his name has been reinstated in the national literary canon. The reasons for this are first and foremost the decline of the authority of Soviet classics since the collapse of the USSR and the lack in modern Russia of systematic attempts by representatives of the major institutions of literary canonization to bring Tolstoy back to the national pantheon.
Литературный факт, 2024
В начале 1990-х гг. на фоне утраты авторитета советской культуры имя А.Н. Толстого выпало из ядра... more В начале 1990-х гг. на фоне утраты авторитета советской культуры имя А.Н. Толстого выпало из ядра национального литературного канона. Относительно фигуры писателя сложился консенсус — он рассматривался, в первую очередь, как приспособленец, сотрудничавший с властью и выполнявший «социальный заказ». Подобные оценки зачастую имели эмоционально окрашенный характер и отодвигали дискуссию о поэтике толстовских текстов
на второй план. Однако с начала 2000-х гг. наметился сдвиг в сторону более объективной оценки роли писателя в отечественном литературном процессе. В первую очередь, этому способствовал выход биографии Толстого, написанной А.Н. Варламовым. С этого же периода представители различных институтов канонизации актуализировали дискуссию о месте Толстого в национальном пантеоне литературы. Данная статья посвящена изучению механизмов канонизации писателя в 2000–2020-е гг. В фокус внимания, в первую очередь, попали художественный, критический и медиадискурсы, где регулярно возникали упоминания имени Толстого и отсылки к его художественным текстам. Несмотря на
рост интереса к личности и творчеству писателя, утверждать, что его имя вошло в ядро национального литературного канона, не приходится. Это обусловлено несколькими причинами, в частности резким падением авторитета советских классиков после распада СССР и дефицитом в современной России системных попыток возвращения фигуры Толстого в отечественный пантеон со стороны
представителей основных институтов литературной канонизации.
Вестник Пермского университета. Российская и зарубежная филология, 2022
В статье предпринята попытка реконструировать систему идеологических импликаций журнала «Сибирски... more В статье предпринята попытка реконструировать систему идеологических импликаций журнала «Сибирские записки», издававшегося с 1916 по 1919 г. в Красноярске последователем «старших» областников Вл. М. Крутовским. Одной из главных целей Крутовского была консолидация местной интеллигенции для решения общественно-политических вопросов сибирского региона. В отличие от большинства других сибирских изданий того времени, в первом номере «Сибирских записок» не содержалось программного манифеста. Именно поэтому для реконструкции идеологических подтекстов был привлечен весь корпус материалов журнала, рассмотренного в качестве метатекста. В начало первого номера было помещено анонимное стихотворение «В горах еще мороз
алмазными цепями…», которое можно счесть метафорической «заменой» программной статьи. Последняя строфа произведения открывается образом сеятеля, отсылающего читателя к двум классическим претекстам: пушкинскому стихотворению «Свободы сеятель пустынный» и некрасовскому «Сеятелям». Однако если у Пушкина сеятель безоговорочно пессимистичен, а у Некрасова безрадостная картина настоящего в финале сменяется оптимистическим прогнозом, не локализованным в конкретном времени, то в произведении автора «Сибирских записок» выражена уверенность в том, что «посевы» просвещения «взойдут» уже «грядущею весной». Ожидание скорых социокультурных перемен обусловливает эксплуатацию и «весенней» метафорики – этот корпус образов регулярно встречается в фикциональных текстах. В неизбежность реформ, которые в ближайшем будущем приведут к улучшению жизни региона, верили и авторы публицистических текстов, однако с начала 1918 г. взгляды авторов журнала претерпевают существенные изменения
Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta, 2019
Рассматривается след А.Н. Толстого в романе-идиллии А.П. Чудакова «Ложится мгла на старые ступени... more Рассматривается след А.Н. Толстого в романе-идиллии А.П. Чудакова «Ложится мгла на старые ступени». Один из второстепенных героев романа – литератор граф Григорий Шереметев – повторяет характерные поведенческие жесты Толстого и наделяется узнаваемыми деталями его биографии. Обосновывается, почему при этом автор романа, в котором действует множество исторических личностей под их собственным именами, не оставил герою фамилию прототипа, какие функции выполняет такое изменение имени
Апелляции к классической литературе как способ трансляции общественно-политических идей в публицистике Вл.М. Крутовского, 2021
Анализируется публицистика Вл.М. Крутовского в красноярском журнале «Сибирские записки» (1916-191... more Анализируется публицистика Вл.М. Крутовского в красноярском журнале «Сибирские записки» (1916-1919 гг). Выявляются особенности рецепции Крутовским текстов русской классической литературы, в первую очередь очерков и романов М.Е. Салтыкова-Щедрина. Выявляется роль аллюзий в публицистике «младшего» областника-они служили инструментом трансляции общественно-политических идей, а также являлись способом рефлексии, осмысления и описания современной автору реальности.
На материале статей и публичных выступлений анализируются автопроекции А.Н. Толстого на фигуру Пу... more На материале статей и публичных выступлений анализируются автопроекции А.Н. Толстого на фигуру Пушкина, предпринимавшиеся писателем в 1930-е гг. для повышения собственного статуса в советской литературной иерархии. Показана роль «пушкинского текста» при создании Толстым персонального мифа наследника поэта, а также при разработке стилевых основ языка социалистического реализма. Рассмотрена также рецепция современниками толстовского персонального мифа «советского Пушкина».
В статье исследуются прагматический и идеологический аспекты использования А.Н.Толстым христи... more В статье исследуются прагматический и идеологический аспекты использования А.Н.Толстым христианской топики. Этотпроцесс предельно интенсифицировался в пореволюционное время, а затем непосредственно перед возвращением писателя в СССР. Данный мотивный комплекс эксплуатировался писателем с целью выражения его историософских взглядов: он использовал образ государства-Левиафана, которое во время революции распалось на составные части и, обновленное после Гражданской войны, должно соединиться в единое «тело». Большевики же прямо сравнивались с бесами, а их критика ориентируется на философские построения Достоевского. Позднее, незадолго до отъезда в СССР Толстой с помощью христианской образности обосновывал перемену идеологической позиции: тогда он обращался к категории соборности и метафорам «смерти» и «воскрешения». Для усиления аргументации Толстой имплицитно сравнивал свои злоключения в эмиграции с крестными муками Христа. Использование христианской образности как в бытовой речи, так и в публицистике помогало придать неоднозначному поступку мессианский окрас.
The article explores the pragmatic and ideological aspects of employment of Christian topics by A.N.Tolstoy. This process was extremely intensified in the post-revolutionary period, and then just before the return of the writer to the USSR. This motif complex was exploited by the writer in order to express his historiosophical views: he used the image of the state-Leviathan, which during the revolution disintegrated into its component parts and, renewed after the Civilwar, must unite into a single «body». The Bolsheviks were directly compared to demons, and the criticismof them is guided by Dostoevsky's philosophical views. Later, shortly before leaving for the USSR, Tolstoy, with the help of Christian imagery, explained the change of ideological position:he turned to the category ofconciliarism and metaphors of «death»and «resurrection». To strengthen the support Tolstoy implicitly compared his misadventures in emigration with the agonies of Christ on the cross. The use of Christian imagery both in everyday speech and in journalism helped to give an ambiguous act a messianic tint.
ДЛЯ ОДНИХ ГРАФ, ДЛЯ ДРУГИХ ГРАЖДАНИН: СТРАТЕГИЯ САМОПРЕЗЕНТАЦИИ А.Н. ТОЛСТОГО В ПОРЕВОЛЮЦИОННЫЙ ПЕРИОД (1917-1923), 2020
Статья посвящена анализу амбивалентной стратегии самопрезентации А. Н. Толстого в пореволюционные... more Статья посвящена анализу амбивалентной стратегии самопрезентации А. Н. Толстого в пореволюционные годы, которая заключалась в балансировании между идентичностями «графа» и «гражданина». В этот период он не мог определиться с идеологической позицией, поэтому ориентировался на рецепцию своей риторики и демократической, и консервативной частями общества. Потенциал игры идентичностями был заложен уже в сокращении «гр.». Только после отъезда из России писатель ненадолго остановился на однозначной стратегии самопрезентации, поэтому воспринимался эмиграцией как наследник «дворянской» линии литературы. Стратегия Толстого снова стала многозначной после его прихода в лояльную большевикам газету «Накануне».
Abstract: The article analyzes the ambivalent strategy of A. N. Tolstoy's self-presentation in the revolutionary years, which consisted in balancing the identities of a «count» (graf) and a «citizen» (grazhdanin). During this period, he could not decide on an ideological position, thus focusing on the reception of his rhetoric by both the democratic and conservative parts of society. The potential for playing with identities was already laid down in the abbreviation «gr.» (for "grazhdanin"). Only after leaving Russia did the writer briefly decided in favor of an unambiguous strategy of self-presentation, so he was perceived by emigration as the heir to the «noble» line of literature. Tolstoy's strategy became ambiguous again after he joined the Bolshevik-loyal newspaper «Nakanune».
Красноярский государственный педагогический университет им. В. П. Астафьева «ДЛЯ ОДНИХ ГРАФ, ДЛЯ ... more Красноярский государственный педагогический университет им. В. П. Астафьева «ДЛЯ ОДНИХ ГРАФ, ДЛЯ ДРУГИХ ГРАЖДАНИН: СТРАТЕГИЯ САМОПРЕЗЕНТАЦИИ А.Н. ТОЛСТОГО В ПОРЕВОЛЮЦИОННЫЙ ПЕРИОД (1917-1923)
Между циником и трикстером: стратегия выживания А.Н. Толстого в 1930-е годы / Between The Cynic and the Trickster: Tolstoy’s Survival Strategy in the 1930s, 2019
Предметом исследования в статье является автомифотворчество А. Н. Толстого 1930-х годов. Под авто... more Предметом исследования в статье является автомифотворчество А. Н. Толстого 1930-х годов. Под автомифотворчеством мы понимаем совокупность способов создания собственно-го мифа, отличающегося от реальной биографии литератора. В отличие от символистских жизнетворческих практик оно имеет прагматическую цель- закрепление в «поле литературы» и не претендует на теургическое переустройство мира. При анализе этого феномена мы концентрировались на дискурсивных и поведенческих жестах писателя. Главной особенностью автомифотворчества А. Н. Толстого в 1930-е гг. являлось одновременное использование двух противоречащих другу поведенческих линий - трикстерской и цинической. При использовании данной дихотомии мы опирались на концепцию совет-ского трикстера, предложенную М. Н. Липовецким и базирующуюся на философских построениях П. Слотердайка. Главное различие между ними заключается в целеполагании: если для циников главной целью является достижение материальных и символических благ, то в трикстерском автомифотворчестве прагматика редуцируется, а выживание внутри советской системы приобретает черты перформанса, направленного на подрыв авторитетного дискурса. А.Н. Толстой при построении персонального мифа использует указанные выше стратегии: с одной стороны он сознательно использует приобретенный авторитет советского классика для достижения материальных благ и легитимации политического курса Сталина (это происходит, в частности, в статьях по «делу троцкистов»), а с другой-пародирует официозные властные ритуалы (публичное по-каяние) и авторитетный дискурс, порой практически цитируя поведение персонажей-трикстеров. Подобное использование полярных поведенческих жестов осложняет рецепцию толстовского автомифотворчества как современниками, так и сегодняшними исследователями-толстоведами.
Abstract. The article focuses on self-mythmaking of A. N. Tolstoy in the 1930s. Self-mythmaking is interpreted in the article as a series of ways to create one's own myth, significantly different from the real biography of the man of literature. Unlike symbolists' life-creating practices, it has a pragmatic purpose-to gain a foothold in the field of literature-and does not purport to wage a theurgical reconstruction of the world. In analyzing this phenomenon, attention is focused on the discursive and behavioral gestures of the writer. The main characteristic feature of Tolstoy's self-mythmaking in the 1930s was the simultaneous use of two contradicting lines of conduct-those of the trickster and of the cynic. When using this dichotomy, the author of the article relied on the concept of the Soviet trickster, introduced by M. N. Lipovetskiy and based on the philosophical constructions of P. Sloterdayke. The main difference between them is in goal setting: for the cynic, the main goal is to achieve material and symbolic benefits; in trickster's, self-mythmaking pragmatics is reduced, and survival within the Soviet system acquires the features of performance aimed at undermining authoritative discourse. While building his personal myth, A. N. Tolstoy combines the above mentioned strategies: on the one hand, he consciously uses the acquired authority of the Soviet classic to achieve material benefits and to legitimize Stalin's political course (this becomes salient, in particular, in the articles on "the case of Trotskyists"), and on the other-he ridicules official power rituals (public repentance) and authoritative discourse, sometimes virtually quoting the behavior of popular trickster characters. Such use of polar behavioral gestures significantly complicates the reception of Tolstoy's self-mythmaking for both the writer's contemporaries and of the modern researchers of A. N. Tolstoy.
Citizen, Count, Grigoriy Aleksey Tolstoy in A.P. Chudakov in Novel A Gloom is Cast Upon the Ancient Steps / Гражданин, граф, Григорий А.Н. Толстой в романе А.П. Чудакова «Ложится мгла на старые ступени», 2019
The novel A Gloom is Cast Upon the Ancient Steps by A.P. Chudakov is analyzed in the article in t... more The novel A Gloom is Cast Upon the Ancient Steps by A.P. Chudakov is analyzed in the article in the context of its allusions on
Aleksey Tolstoy’s biography and diverse direct references of his name. One of the secondary but very important characters in terms
of the novel’s literary characters is Count Grigoriy Sheremetev, writer and translator, who escaped repressions in the beginning of the
1930s because a passport girl added the soft sign to his noble surname. In the authors’ opinion, A.N. Tolstoy is the prototype of this
character. This suggestion explains the aim of this investigation: to reveal the method of the creation of Sheremetev’s image and to
analyze “Tolstoy’s trace” in the novel. The material of the study is Chudakov’s novel and diary, memoir evidence about Tolstoy by
contemporaries (memories of Yu.P. Annenkov, I.G. Erenburg, D.A. Tolstoy). The authors used the research methodology of lifecreating,
the early Soviet works on language and culture by A.M. Selishchev and Sh. Fitzpatrik, M. Lipovetsky’s works on the phenomenon of tricksterism. The authors came to the following conclusions. The prototype of Count Sheremetev was Tolstoy. The character signed his translations as “Gr. Sheremet’ev”, which can be interpreted in three ways: the recipient can read it as an abbreviation for the name of the translator – Grigoriy, or it can be perceived as a mark of his social status (“grazhdanin” [citizen] or
“graf” [count]). Aleksey Tolstoy used the same strategy in the transformed socio-cultural postrevolutionary circumstances: he put a
sign plate on his office “Gr. Aleksey Tolstoy”. Sheremetev and Tolstoy have a lot in common, e.g., professional writing and love for formal banquets. The important dialogue of the main character Anton near Tolstoy’s portrait supports the version that Tolstoy was the prototype. However, there were also important differences between Tolstoy and Sheremetev. The distance between the character of the novel and his prototype, the change of the character’s surname and the whitewashing” of some Tolstoy’s biography facts are consistent with the constructive concept of the novel which is the synthesis of fiction and non-fiction. In the novel, the writer, who became one of the classics of socialist realism in the 1930s–1940s, could not embody the ideal of the man who preserved prerevolutionary culture. Sheremetev uses the trickster tactics for survival and artistry, Tolstoy’s situation is much more complicated. He accepted the rules of the Soviet system and abandoned his previous views, at least in public discourse. One more fundamental difference between Sheremetev and Tolstoy is that Tolstoy’s trickster strategy was rather successful and helped him to avoid prosecution while Chudakov’s character experienced repression. Sheremetev’s less luck resulted from the smaller scale of talent and some comicality of his behavior which culminated the distance between the character and his prototype.
Алексей Толстой: диалоги со временем. Выпуск 4, 2024
В статье предпринята попытка комплексно рассмотреть «гоголевский слой» поэтики повести А.Н. Толст... more В статье предпринята попытка комплексно рассмотреть «гоголевский слой» поэтики повести А.Н. Толстого «Похождения Невзорова, или Ибикус». Опора на творчество классика наиболее полно проявилась при создании образа главного героя. Заглавный персонаж представляет собой пародийную проекцию на главных героев повести «Шинель» и поэмы «Мертвые души». Если в начале повести Невзоров представляет собой тип «маленького человека», петербургского чиновника, то ближе к концу он превращается в типаж героя-авантюриста чичиковского склада. Процесс эволюции «запускают» события революции, во время которых в персонаже начинают проявляться худшие черты личности. В итоге апелляции к гоголевскому наследию позволили Толстому создать образ «нового человека» пореволюционной эпохи. С одной стороны, он является «вечным типом» плута, циничного дельца, с другой-специфическим типом личности, порожденным революционной эпохой. Залогом выживаемости такой личности во время социальных катаклизмов становится ее способность к трансформациям.
Odd One Out? Attempts at Literary Canonization of A. N. Tolstoy in the 21st Century, 2024
In the early 1990s, as the authority of Soviet culture plummeted, the name of Aleksey Tolstoy dro... more In the early 1990s, as the authority of Soviet culture plummeted, the name of Aleksey Tolstoy dropped out of the core of the national literary canon. The consensus that took shape around him was that he was a conformist who collaborated with the authorities and fulfilled a "social order." Such assessments often had an emotionally colored character and pushed the discussion about the poetics of Tolstoy's texts into the background. However, in the beginning of the 2000s, largely due to the publication of a biography of Tolstoy by Aleksey Varlamov, there has been a shift toward a more objective assessment of the writer's role in the Russian literary process. Various institutions of canonization resumed the discussion about Tolstoy's place in the national literature's hall of fame. This article examines the mechanisms of the writer's canonization from the year 2000 to the 2020s. Literary, critical, and media discourses have regularly mentioned Tolstoy and referred to his literary texts. Even so, increased interest in the writer's personality and work does not warrant the conclusion that his name has been reinstated in the national literary canon. The reasons for this are first and foremost the decline of the authority of Soviet classics since the collapse of the USSR and the lack in modern Russia of systematic attempts by representatives of the major institutions of literary canonization to bring Tolstoy back to the national pantheon.
Литературный факт, 2024
В начале 1990-х гг. на фоне утраты авторитета советской культуры имя А.Н. Толстого выпало из ядра... more В начале 1990-х гг. на фоне утраты авторитета советской культуры имя А.Н. Толстого выпало из ядра национального литературного канона. Относительно фигуры писателя сложился консенсус — он рассматривался, в первую очередь, как приспособленец, сотрудничавший с властью и выполнявший «социальный заказ». Подобные оценки зачастую имели эмоционально окрашенный характер и отодвигали дискуссию о поэтике толстовских текстов
на второй план. Однако с начала 2000-х гг. наметился сдвиг в сторону более объективной оценки роли писателя в отечественном литературном процессе. В первую очередь, этому способствовал выход биографии Толстого, написанной А.Н. Варламовым. С этого же периода представители различных институтов канонизации актуализировали дискуссию о месте Толстого в национальном пантеоне литературы. Данная статья посвящена изучению механизмов канонизации писателя в 2000–2020-е гг. В фокус внимания, в первую очередь, попали художественный, критический и медиадискурсы, где регулярно возникали упоминания имени Толстого и отсылки к его художественным текстам. Несмотря на
рост интереса к личности и творчеству писателя, утверждать, что его имя вошло в ядро национального литературного канона, не приходится. Это обусловлено несколькими причинами, в частности резким падением авторитета советских классиков после распада СССР и дефицитом в современной России системных попыток возвращения фигуры Толстого в отечественный пантеон со стороны
представителей основных институтов литературной канонизации.
Вестник Пермского университета. Российская и зарубежная филология, 2022
В статье предпринята попытка реконструировать систему идеологических импликаций журнала «Сибирски... more В статье предпринята попытка реконструировать систему идеологических импликаций журнала «Сибирские записки», издававшегося с 1916 по 1919 г. в Красноярске последователем «старших» областников Вл. М. Крутовским. Одной из главных целей Крутовского была консолидация местной интеллигенции для решения общественно-политических вопросов сибирского региона. В отличие от большинства других сибирских изданий того времени, в первом номере «Сибирских записок» не содержалось программного манифеста. Именно поэтому для реконструкции идеологических подтекстов был привлечен весь корпус материалов журнала, рассмотренного в качестве метатекста. В начало первого номера было помещено анонимное стихотворение «В горах еще мороз
алмазными цепями…», которое можно счесть метафорической «заменой» программной статьи. Последняя строфа произведения открывается образом сеятеля, отсылающего читателя к двум классическим претекстам: пушкинскому стихотворению «Свободы сеятель пустынный» и некрасовскому «Сеятелям». Однако если у Пушкина сеятель безоговорочно пессимистичен, а у Некрасова безрадостная картина настоящего в финале сменяется оптимистическим прогнозом, не локализованным в конкретном времени, то в произведении автора «Сибирских записок» выражена уверенность в том, что «посевы» просвещения «взойдут» уже «грядущею весной». Ожидание скорых социокультурных перемен обусловливает эксплуатацию и «весенней» метафорики – этот корпус образов регулярно встречается в фикциональных текстах. В неизбежность реформ, которые в ближайшем будущем приведут к улучшению жизни региона, верили и авторы публицистических текстов, однако с начала 1918 г. взгляды авторов журнала претерпевают существенные изменения
Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta, 2019
Рассматривается след А.Н. Толстого в романе-идиллии А.П. Чудакова «Ложится мгла на старые ступени... more Рассматривается след А.Н. Толстого в романе-идиллии А.П. Чудакова «Ложится мгла на старые ступени». Один из второстепенных героев романа – литератор граф Григорий Шереметев – повторяет характерные поведенческие жесты Толстого и наделяется узнаваемыми деталями его биографии. Обосновывается, почему при этом автор романа, в котором действует множество исторических личностей под их собственным именами, не оставил герою фамилию прототипа, какие функции выполняет такое изменение имени
Апелляции к классической литературе как способ трансляции общественно-политических идей в публицистике Вл.М. Крутовского, 2021
Анализируется публицистика Вл.М. Крутовского в красноярском журнале «Сибирские записки» (1916-191... more Анализируется публицистика Вл.М. Крутовского в красноярском журнале «Сибирские записки» (1916-1919 гг). Выявляются особенности рецепции Крутовским текстов русской классической литературы, в первую очередь очерков и романов М.Е. Салтыкова-Щедрина. Выявляется роль аллюзий в публицистике «младшего» областника-они служили инструментом трансляции общественно-политических идей, а также являлись способом рефлексии, осмысления и описания современной автору реальности.
На материале статей и публичных выступлений анализируются автопроекции А.Н. Толстого на фигуру Пу... more На материале статей и публичных выступлений анализируются автопроекции А.Н. Толстого на фигуру Пушкина, предпринимавшиеся писателем в 1930-е гг. для повышения собственного статуса в советской литературной иерархии. Показана роль «пушкинского текста» при создании Толстым персонального мифа наследника поэта, а также при разработке стилевых основ языка социалистического реализма. Рассмотрена также рецепция современниками толстовского персонального мифа «советского Пушкина».
В статье исследуются прагматический и идеологический аспекты использования А.Н.Толстым христи... more В статье исследуются прагматический и идеологический аспекты использования А.Н.Толстым христианской топики. Этотпроцесс предельно интенсифицировался в пореволюционное время, а затем непосредственно перед возвращением писателя в СССР. Данный мотивный комплекс эксплуатировался писателем с целью выражения его историософских взглядов: он использовал образ государства-Левиафана, которое во время революции распалось на составные части и, обновленное после Гражданской войны, должно соединиться в единое «тело». Большевики же прямо сравнивались с бесами, а их критика ориентируется на философские построения Достоевского. Позднее, незадолго до отъезда в СССР Толстой с помощью христианской образности обосновывал перемену идеологической позиции: тогда он обращался к категории соборности и метафорам «смерти» и «воскрешения». Для усиления аргументации Толстой имплицитно сравнивал свои злоключения в эмиграции с крестными муками Христа. Использование христианской образности как в бытовой речи, так и в публицистике помогало придать неоднозначному поступку мессианский окрас.
The article explores the pragmatic and ideological aspects of employment of Christian topics by A.N.Tolstoy. This process was extremely intensified in the post-revolutionary period, and then just before the return of the writer to the USSR. This motif complex was exploited by the writer in order to express his historiosophical views: he used the image of the state-Leviathan, which during the revolution disintegrated into its component parts and, renewed after the Civilwar, must unite into a single «body». The Bolsheviks were directly compared to demons, and the criticismof them is guided by Dostoevsky's philosophical views. Later, shortly before leaving for the USSR, Tolstoy, with the help of Christian imagery, explained the change of ideological position:he turned to the category ofconciliarism and metaphors of «death»and «resurrection». To strengthen the support Tolstoy implicitly compared his misadventures in emigration with the agonies of Christ on the cross. The use of Christian imagery both in everyday speech and in journalism helped to give an ambiguous act a messianic tint.
ДЛЯ ОДНИХ ГРАФ, ДЛЯ ДРУГИХ ГРАЖДАНИН: СТРАТЕГИЯ САМОПРЕЗЕНТАЦИИ А.Н. ТОЛСТОГО В ПОРЕВОЛЮЦИОННЫЙ ПЕРИОД (1917-1923), 2020
Статья посвящена анализу амбивалентной стратегии самопрезентации А. Н. Толстого в пореволюционные... more Статья посвящена анализу амбивалентной стратегии самопрезентации А. Н. Толстого в пореволюционные годы, которая заключалась в балансировании между идентичностями «графа» и «гражданина». В этот период он не мог определиться с идеологической позицией, поэтому ориентировался на рецепцию своей риторики и демократической, и консервативной частями общества. Потенциал игры идентичностями был заложен уже в сокращении «гр.». Только после отъезда из России писатель ненадолго остановился на однозначной стратегии самопрезентации, поэтому воспринимался эмиграцией как наследник «дворянской» линии литературы. Стратегия Толстого снова стала многозначной после его прихода в лояльную большевикам газету «Накануне».
Abstract: The article analyzes the ambivalent strategy of A. N. Tolstoy's self-presentation in the revolutionary years, which consisted in balancing the identities of a «count» (graf) and a «citizen» (grazhdanin). During this period, he could not decide on an ideological position, thus focusing on the reception of his rhetoric by both the democratic and conservative parts of society. The potential for playing with identities was already laid down in the abbreviation «gr.» (for "grazhdanin"). Only after leaving Russia did the writer briefly decided in favor of an unambiguous strategy of self-presentation, so he was perceived by emigration as the heir to the «noble» line of literature. Tolstoy's strategy became ambiguous again after he joined the Bolshevik-loyal newspaper «Nakanune».
Красноярский государственный педагогический университет им. В. П. Астафьева «ДЛЯ ОДНИХ ГРАФ, ДЛЯ ... more Красноярский государственный педагогический университет им. В. П. Астафьева «ДЛЯ ОДНИХ ГРАФ, ДЛЯ ДРУГИХ ГРАЖДАНИН: СТРАТЕГИЯ САМОПРЕЗЕНТАЦИИ А.Н. ТОЛСТОГО В ПОРЕВОЛЮЦИОННЫЙ ПЕРИОД (1917-1923)
Между циником и трикстером: стратегия выживания А.Н. Толстого в 1930-е годы / Between The Cynic and the Trickster: Tolstoy’s Survival Strategy in the 1930s, 2019
Предметом исследования в статье является автомифотворчество А. Н. Толстого 1930-х годов. Под авто... more Предметом исследования в статье является автомифотворчество А. Н. Толстого 1930-х годов. Под автомифотворчеством мы понимаем совокупность способов создания собственно-го мифа, отличающегося от реальной биографии литератора. В отличие от символистских жизнетворческих практик оно имеет прагматическую цель- закрепление в «поле литературы» и не претендует на теургическое переустройство мира. При анализе этого феномена мы концентрировались на дискурсивных и поведенческих жестах писателя. Главной особенностью автомифотворчества А. Н. Толстого в 1930-е гг. являлось одновременное использование двух противоречащих другу поведенческих линий - трикстерской и цинической. При использовании данной дихотомии мы опирались на концепцию совет-ского трикстера, предложенную М. Н. Липовецким и базирующуюся на философских построениях П. Слотердайка. Главное различие между ними заключается в целеполагании: если для циников главной целью является достижение материальных и символических благ, то в трикстерском автомифотворчестве прагматика редуцируется, а выживание внутри советской системы приобретает черты перформанса, направленного на подрыв авторитетного дискурса. А.Н. Толстой при построении персонального мифа использует указанные выше стратегии: с одной стороны он сознательно использует приобретенный авторитет советского классика для достижения материальных благ и легитимации политического курса Сталина (это происходит, в частности, в статьях по «делу троцкистов»), а с другой-пародирует официозные властные ритуалы (публичное по-каяние) и авторитетный дискурс, порой практически цитируя поведение персонажей-трикстеров. Подобное использование полярных поведенческих жестов осложняет рецепцию толстовского автомифотворчества как современниками, так и сегодняшними исследователями-толстоведами.
Abstract. The article focuses on self-mythmaking of A. N. Tolstoy in the 1930s. Self-mythmaking is interpreted in the article as a series of ways to create one's own myth, significantly different from the real biography of the man of literature. Unlike symbolists' life-creating practices, it has a pragmatic purpose-to gain a foothold in the field of literature-and does not purport to wage a theurgical reconstruction of the world. In analyzing this phenomenon, attention is focused on the discursive and behavioral gestures of the writer. The main characteristic feature of Tolstoy's self-mythmaking in the 1930s was the simultaneous use of two contradicting lines of conduct-those of the trickster and of the cynic. When using this dichotomy, the author of the article relied on the concept of the Soviet trickster, introduced by M. N. Lipovetskiy and based on the philosophical constructions of P. Sloterdayke. The main difference between them is in goal setting: for the cynic, the main goal is to achieve material and symbolic benefits; in trickster's, self-mythmaking pragmatics is reduced, and survival within the Soviet system acquires the features of performance aimed at undermining authoritative discourse. While building his personal myth, A. N. Tolstoy combines the above mentioned strategies: on the one hand, he consciously uses the acquired authority of the Soviet classic to achieve material benefits and to legitimize Stalin's political course (this becomes salient, in particular, in the articles on "the case of Trotskyists"), and on the other-he ridicules official power rituals (public repentance) and authoritative discourse, sometimes virtually quoting the behavior of popular trickster characters. Such use of polar behavioral gestures significantly complicates the reception of Tolstoy's self-mythmaking for both the writer's contemporaries and of the modern researchers of A. N. Tolstoy.
Citizen, Count, Grigoriy Aleksey Tolstoy in A.P. Chudakov in Novel A Gloom is Cast Upon the Ancient Steps / Гражданин, граф, Григорий А.Н. Толстой в романе А.П. Чудакова «Ложится мгла на старые ступени», 2019
The novel A Gloom is Cast Upon the Ancient Steps by A.P. Chudakov is analyzed in the article in t... more The novel A Gloom is Cast Upon the Ancient Steps by A.P. Chudakov is analyzed in the article in the context of its allusions on
Aleksey Tolstoy’s biography and diverse direct references of his name. One of the secondary but very important characters in terms
of the novel’s literary characters is Count Grigoriy Sheremetev, writer and translator, who escaped repressions in the beginning of the
1930s because a passport girl added the soft sign to his noble surname. In the authors’ opinion, A.N. Tolstoy is the prototype of this
character. This suggestion explains the aim of this investigation: to reveal the method of the creation of Sheremetev’s image and to
analyze “Tolstoy’s trace” in the novel. The material of the study is Chudakov’s novel and diary, memoir evidence about Tolstoy by
contemporaries (memories of Yu.P. Annenkov, I.G. Erenburg, D.A. Tolstoy). The authors used the research methodology of lifecreating,
the early Soviet works on language and culture by A.M. Selishchev and Sh. Fitzpatrik, M. Lipovetsky’s works on the phenomenon of tricksterism. The authors came to the following conclusions. The prototype of Count Sheremetev was Tolstoy. The character signed his translations as “Gr. Sheremet’ev”, which can be interpreted in three ways: the recipient can read it as an abbreviation for the name of the translator – Grigoriy, or it can be perceived as a mark of his social status (“grazhdanin” [citizen] or
“graf” [count]). Aleksey Tolstoy used the same strategy in the transformed socio-cultural postrevolutionary circumstances: he put a
sign plate on his office “Gr. Aleksey Tolstoy”. Sheremetev and Tolstoy have a lot in common, e.g., professional writing and love for formal banquets. The important dialogue of the main character Anton near Tolstoy’s portrait supports the version that Tolstoy was the prototype. However, there were also important differences between Tolstoy and Sheremetev. The distance between the character of the novel and his prototype, the change of the character’s surname and the whitewashing” of some Tolstoy’s biography facts are consistent with the constructive concept of the novel which is the synthesis of fiction and non-fiction. In the novel, the writer, who became one of the classics of socialist realism in the 1930s–1940s, could not embody the ideal of the man who preserved prerevolutionary culture. Sheremetev uses the trickster tactics for survival and artistry, Tolstoy’s situation is much more complicated. He accepted the rules of the Soviet system and abandoned his previous views, at least in public discourse. One more fundamental difference between Sheremetev and Tolstoy is that Tolstoy’s trickster strategy was rather successful and helped him to avoid prosecution while Chudakov’s character experienced repression. Sheremetev’s less luck resulted from the smaller scale of talent and some comicality of his behavior which culminated the distance between the character and his prototype.