janinas (original) (raw)
Уфимское окружение Давида Бурлюка: 1915–1918 годы. Часть V. Приложения.
Янина Свице
Уфимское окружение Давида Бурлюка: 1915–1918 годы. Часть V.
Приложения.
№ 1. К художникам и любителям живописи
Во второй половине октября в г. Уфе уфимское общество народных университетов, по инициативе и силами группы ху-дожников и любителей, устраивает выставку произведений жи-вописи и скульптуры. Излишне, конечно, распространятся здесь о культурно-просветительском значении подобных выставок; не говоря уже о столицах, подобные выставки устраиваются из года в год и во многих губернских городах. В нашей Уфе художественных выставок (кроме ученических) устраивалось до сих пор всего, кажется, только две: одна – лет 15 и другая (художником Лунд) – лет 5 тому назад: выставок же, на которых были бы представлены и работы местных художественных сил, еще не устраивалось совсем.
Устроители выставки настоящим письмом обращаются ко всем, кто занимается живописью, рисованием и скульптурой, с предложением принять участие в выставке присылкой на нее своих работ, как-то: картин, этюдов, эскизов, рисунков, скульптурных произведений и т.п. Тех же, кто имеет в своих частных коллекциях какие либо подлинные произведения мастеров живописи и скульптуры, устроители выставки покорнейше просят не отказать предоставить им эти произведения на время выставки, дабы дать возможность ознакомится с ними широкой публике; ответственность за сохранность этих произведений устроители выставки, конечно, принимают на себя.
О времени и месте приема экспонатов, а так же о времени и месте открытия выставки будет объявлено особо, в ближайшие дни.
Выставка продолжится не менее 2 недель. 50% чистого до-хода от платы за вход будет отчислено в пользу военнопленных.
Иногородние благоволят направлять экспонаты на для вы-ставки по адресу: Уфа, Губернская земская управа, Якову Семеновичу Бородину. Сюда же следует обращатся и за всеми справками по делам выставки.
(Уфимская жизнь. 1916, 5 октября)
№ 2. Из заметки «К открытию художественной вы-ставки»
Устроители художественной выставки в г. Уфе доводят до сведения г.г. художников и любителей живописи и владельцев художественных коллекций, что выставка будет помещаться в здании Губернского музея (Торговая площадь, возле Аксаковского дома, вход со стороны Пушкинской ул.), и откроется 16 октября в 12 часов дня. Прием экспонатов будет производится в помещении выставки 11, 12 и 13 октября с 2 до 5 часов пополудни, на следующих условиях:
- На выставку принимаются картины, этюды, эскизы, рисунки, скульптуры и проч.
- Произведения лиц, участвовавших на других выстав-ках, принимаются без жюри, прочиечие же произведения под-вергаются жюри.
- Примечание: Количество выставляемых каждым ли-цом произведений может быть ограничено, в зависимости от размеров помещения выставки.
(Уфимская жизнь.1916, 8 октября)
№ 3. Из заметки «Художественная хроника»
За исключением ученических выставок из Реального учи-лища, имеющих специальный характер, в трехсотлетней исто-рии Уфы насчитывается всего лишь две выставки. Лет 15-20 тому назад была выставка работ глухонемых. Художественная ценность ее весьма сомнительна. Кажется были выставлены ко-пии с некоторых известных картин. Вторая выставка была уст-роена лет 5 тому назад кочующим по провинции с давних пор художником Лунд.
Ныне и в этой области, по видимому, назревает новая жизнь.
В газетах уже появилось сообщение, что 16 октября открывается первая в Уфе выставка произведений местных художников и любителей.
Наряду с этим организуется общество под названием «Уфимский художественный кружок», имеющее целю объеди-нить разрозненные силы художников и любителей живописи, скульптуры и рисования на почве общих интересов в этой об-ласти.
Организация такого общества и устройство выставок был задуманы группою художников и любителей еще в 1913 году. Обстоятельства военного времени замедлили осуществление на-меченного плана.
Устраиваемая ныне выставка будет представлена не только произведениями местных художников и любителей, но и картинами известных мастеров из частных коллекций. Мы слышали, например, что один из учредителей «кружка» И.Н. Шамов предлагает из своей коллекции оригиналы Айвазовского, Верещагина, Шишкина и др. Вероятно не откажутся экспонировать и другие владельцы художественных произведений в Уфе.
(Уфимская жизнь. 1916, 9 октября)
№ 4. Из заметки М. Котельникова «К статье «Художественная
хроника» в № 431 «Уфимской жизни»
Автор статьи ошибается. Перед выставкой училища глухо-немых в 1905 г. незадолго была выставка картин Мешкова. Как можно видеть из имеющегося у меня каталога выставки училища, в числе экспонатов кроме работ учеников, среди которых могли быть и копии, были оригиналы: Вл. Маковского, Архипова, Борисова, Бродского, Бенькова, Денисова, С. Колес-никова, Протопопова, Фомина и др… По достоинству ценя прекрасный почин кружка, не следовало бы умалять значение попытки училища.
(Уфимская жизнь. 1916, 11 октября)
№ 5. Из заметки «От правления уфимского
художественного кружка»
На состоявшемся сего 8 октября организационном собра-нии кружка, некоторыми членами его было сделано указание на краткость времени, остающегося до дня открытия художественной выставки (16 октября) и невозможности в силу этого подготовится к ней…. В виду этого правление кружка доводит до сведения гг. членов и других экспонентов, что открытие художественной выставки переносится на 21 октября в 12 часов дня.
(Уфимская жизнь». 1916, 11 октября)
№ 6. Из заметки «У художников»
8 октября открылся «Уфимский художественный кружок». Выражаясь словами одного художественного критика, можно сказать: воздвигнута еще одна «часовенка искусства»… Собра-ние открыл один из учредителей кружка И.Н. Шамов. Присутствовали 27 человек. Председательствовал Ю.Ю. Юлюменталь. Заслушана историческая справка о возникновении кружка и устав… Установлен размер членских взносов (вступительный 1 р., и годовой 4 р.
Затем был разрешен ряд организационных вопросов. Из-брано правление (Ю.Ю. Блюменталь, И.Н. Шамов, Я.С. Боро-дин, и кандидаты П.П. Григорьев, и П.М. Лебедев). Поручено правлению разработать и предложить ближайшему собранию соображения о порядке расходования средств, о правилах ведения счетоводства и отчетности, и о ревизии кассы.
…Возник и вызвал бурю прений вопрос о принятии на вы-ставку работ по художественной фотографии. С одной стороны указывалось на тесное соприкосновение фотографии с живопи-сью во многих случаях и отмечалось заслуга фотографии в деле воспроизведения художественных картин, популяризации. С другой, показывалось, что фотография ничего общего с живописью не имеет.
Собрание признало сначала допущение фотографии воз-можным, но затем вследствие категорических заявления П.М. Лебедева об отрицательном отношении к этому и неприемлемо-сти им никаких общений с фотографией, собрание пере-смотрело вопрос и сняло его с очереди. По вопросу о допущении на выставку прикладного искусства собрание высказалось в положительном смысле.
Поручено правлению предоставить свои соображения о плане деятельности кружка, озаботиться подысканием помеще-ния для кружка и предоставить соображения о стоимости его оборудования для постоянных собраний и занятий членов и разработать вопрос об устройстве художественной библиотеки.
(Уфимская жизнь. 1916, 11 октября)
№ 7. Сообщение об открытии выставки
21 октября в помещении губернского музея открылась вы-ставка картин. Выставлено 263 произведения. Из них 34 из коллекций И.Н. Шамова, Д. И. Татаринова, В.Т. Комарова и др. работы профессоров Айвазовского, Шишкина и Плешанова, и известных художников А. Васнецова, П. Верещагина, Е. Волкова, А. Демьянова и др. Остальные 229 вещей составляют работы местных художников и любителей живописи. Из 26 лиц участвовавших в выставке 12 получили специальное художественное образование, в том числе 3 окончили петроградскую академию художеств, 2 краковскую академию, 1 учился в Мюнхине и Париже, остальные обучались в Строгановском художественном училище и казанской художественной школе. Из любителей некоторые участвовали в провинциальных художественных выставках; произведения же Бурлюка, Лебедева, Блюменталя и Васильева экспонировались и в столицах. Художественный уровень выставки в общем для провинции довольно удовлетворителен. По содержанию произведений на выставке господствуют пейзажи… За три дня на выставке перебывало 650 человек. В день открытия выставку посетил начальник губернии.
(Уфимская жизнь. 1916, 26 октября)
№ 8. Зирах А.А. Письмо обывателя
Впечатление от выставки «Художественного кружка» у ме-ня получилось смешанное, неопределенное. На ряду с картинами понятными, и для глаза приятными, встречаются такие, которые вызывают искреннее недоумение и даже изумление. Я говорил по поводу таких картин с несколькими сведущими лицами и мне объяснили, что это новое направление в искусстве. Нынешнее искусство не ставит своей задачей точную передачу изображаемых предметов; современный художник не копирует природу, а рассказывает о ней своими словами и поэтому нынешнее искусство в высшей мере субъективно, и что бы понимать его, необходимо уловить в картине настроение автора.
Но, не смотря на такое пояснение, от многих картин у меня получилось только скверное настроение и потому не могу утверждать – действительно ли я понял их авторов. Я допускаю, что для художника не обязательно копировать природу как она есть в данный момент, что он может допускать различные комбинации, перестановки предметов, изменение цветов и т.п.; все это допустимо для создания известного настроения, но Я не могу допустить, не могу согласиться с тем, что художник вправе посягать на искажение до неузнваемости самих элементов действительности, что наблюдается в некоторых произведениях. Дерево не похоже на дерево, вода – на воду, небо – на небо, изба – на избу и т.д. И это искажение оправдывается такими объяснениями. Оказывается у художника было именно таково впечатление от увиденных им предметов. Впечатление не согласное ни цветом ни формой с действительностью, преображенное и окрашенное собственным его настроением… С субъективностью трудно спорить. Всякий может сказать, что он передал свое впе-чатление. Но все-таки позволительно усомниться доподлинно ли он сумел передать даже собственное свое впечатление или он только оправдывает такой ссылкой свое неудачное произведе-ние.
Там, где художник поста вил своей очевидной задачей изобразить действительность, там эта самая действительность и будет критерием; там же где художник передает впечатление собственными – своими условными знаками, там никакая критика не возможна, ибо у критика отнята точка опоры. И по поводу таких рассказов о природе невольно вырывается восклицание: «Послушай, - ври, да знай же меру!».
Все это касается пейзажей, но на выставке есть изображе-ние и людей, есть портреты. На иных замечается стремление и достижение сходства, уважение и любовь к искусству, и к объ-екту, на других ничего этого не замечено и если допустить на-личность уважения и любви, то, во всяком случае той своеоб-разной любви, которую так метко характеризовал неизвестный автор в известной частушке: «Милую хорошую, по лицу гало-шею».
На портрете можно заметить и синяки и кровоподтеки».
В конце концов, выставка все же отдается на суд публики, и если публика в большинстве отнесется с одобрением и к таким произведениям, то автора можно поздравить с успехом, с тем, что он уловил момент. Но хитрая эта публика; ее не разберешь, не то она одобряет, не то она порицает, не то просто только любопытствует, развлекается…
А. Зирах
(Уфимская жизнь. 1916. 29 октября)
№ 9. С выставки картин. (Мысли и впечатления)
Всякая выставка картин подобна литературному сборнику. Каждая картина – стихотворение, поэма души, запечатленная в линиях и красках.
Пробегающие выставку в 10 мин. – перелистывают сборник не читая.
Все это можно сказать о первой выставке уфимских ху-дожников. О первой выставке можно бы сказать многое, но приходится прежде всего говорить об искусстве вообще. К этому меня обязывает письмо обывателя, и те требования зрителя, которые пришлось слышать на выставке. Можно думать, что довольно численный контингент посетителей выставки имеет весьма слабое представление о задачах живо-писи.
На выставке преобладает реальный пейзаж, да еще писан-ный с натуры в Уфимской губ., а между тем обыватель пишет, что он вынес «скверное настроение», что некоторые картины «вызывают искренне недоумение и даже изумление», что в них нет «ни цвета, ни формы».
Зритель указывает: «небо сине – так не бывает»; «листья желты – неестественно, зелень ярка – ненатурально» и проч. и проч.
Далее зритель находит, что «намазано больно густо» и тре-бует тушевки, прилизанности, покрытия лаком, требует, чтобы в пейзаже была выписана каждая былинка, каждая веточка, в портрете – чтобы можно было сосчитать все ресницы и т. п.
«Искусство для нас», – говорит зритель.
«Выставка отдана на суть публике», – пишет обыватель.
Получается сплошное недоразумение: художники долго учились в школах, в академиях, много работали, много видели и все таки будто не умеют писать картины так, как нужно. А обыватель, совершенно не знакомый с историей искусства, не видавший ну хотя бы картин Левитана, указует краски и формы художнику. Я вовсе не хочу «отнимать у критики точку опоры», как пишет обыватель, но утверждаю, что точка эта должна быть перенесена в другую плоскость.
Обыватель требует «натуральности». Следует заметит, что в красках, употребляемых в живописи, самая светлая краска светлее самой черной в 70 раз. В природе освещенное солнцем облако в 20 000раз светлее тени от леса на черной пашне. Из этих соотношений ясно, что человеческие усилия бессильны пе-редать «натуральность».
Здесь обыватель, вероятно, напомнит мне древнюю легенду о том,
Как птицы слетались клевать виноград, нарисованные ху-дожником.
Нужно ли такое искусство? Для чего оно? Раз исчезает раз-ница между искусством и натуральным, то ценность произведе-ния падает от рыночной цены фруктов.
Задачи живописи передавать не самую природу, а впечат-ление, получаемое от природы, соотношение света и теней.
Когда вы подойдете к картине с этой точки зрения, вы увидите, что художник одним только черным карандашом мо-жет передать и впечатление яркого солнечного света и впечат-ление от бегущих облаков и взволнованного моря и т.п. Значит от картины нужно требовать передачи красоты, поэзии, на-строения, как мы требуем от стихов, необычных для разговор-ной речи, передачи чувств и душевных переживаний, от музыки – настроения.
Но, как в литературе, для того чтобы любить и ценить ее, необходимо некоторое развитие, литературный вкус, так и в живописи необходимо знакомство с этой областью искусства.
С литературой мы освоились с детства и нам в голову не приходит сравнивать насколько натуральны такие поэтические образы как «в багрец и золото одетые леса», «черные как уголь тучи», «жемчужные цепи облаков» и т. п.
Не сравниваем мы с натурой и музыку, претворившую в гармонию и пение птиц и шум моря.
К живописи же мы еще не привыкли и совершенно не зная этого искусства отвергая все, кроме понятного нам.
Неприемлемость мазка, требование что бы была выписана каждая былинка, чтобы обозначена каждая ресница столь же неосновательны, как и требование «натуральности» в окраске.
Художник не протоколист, а поэт; его задача вызывать в зрителе поэтический образ.
Поэтому он обобщает природу, игнорируя детали, выявляя, подчеркивая (утрируя) главное, т.е. общий характер натуры.
В этом состоит отличие живописи от фотографии. Фото-графия берет все, что захватывает объектив, художник берет только характерное, отбрасывая все, что не характерно, что за-темняет основную мысль.
Поэт сказал
«И согнувшись, изба, как старушка стоит»… и этими че-тырьмя словами вызвал в нас определенный образ. Мы как буд-то видим пред собою эту избу, а между тем поэт не считал ни бревен, ни окон, не указал какая крыша, есть ли труба, не определил размеры избы и проч.
В этом – смысл творческих обобщений.
Протоколист, конечно, восполнил бы все, что недосказано поэтом, но нужно ли нам точное описание той избушки, которую Кольцов видел в натуре и именно ее имел ввиду, когда писал свое стихотворение?
Если бы все требования обывателя в области искусства удовлетворялись, то от искусства не осталось бы и следа.
Из литературы пришлось бы вычеркнуть, например, Баль-монта, Городецкого, Блока, Л. Андреева, Метерлинка и всех тех, кого еще на наших глазах обыватель ругал «вульгарными декадентами», хотя теперь некоторые из них вошли даже в детские хрестоматии.
В музыке пришлось бы изгнать Грига, которого обыватель долгое время считал неприемлемым. Скрябина, над которым тот же обыватель глумился в московской консерватории.
В архитектуре, ваянии и живописи пришлось бы начать с Египта и прежде всего забраковать как «не натуральные» растительные колонны храмов, изображающие связки стеблей папируса и пальм, отвергнуть Вавилоно-Ассирийских крылатых быков, античные статуи, орнамент из цветов, людей, животных, ибо все это очень далеко от натуры.
Оказалась бы «не натурной» вся наша церковная живопись, забраковал бы обыватель всякую ярко выраженную стилизацию вроде узорно-сказочных работ Билибина, первобытного пейзажа Богаевского, старинных мотивов Стеллецкого, воскрешающие век Людовика XVI картины Сомова, Екатерининские годы в картинах Борисова-Мусатова, старые города Рериха и многое другое. Отверг бы Левитана, Врубеля, Гогена, Ван-Гога, Сезанна, всех импрессионистов декадентов и проч.
Все должны писать только под Лунда, и под олеографию из «Родины» и «Нивы» на которых воспитывался художест-венный вкус обывателя!
Уместно вспомнить историю.
В 1863 году не рядовой обыватель, а профессора академии художеств исключили за новое направление 13 учеников академии, создавших в последствии целую эпоху в живописи, известную под именем «передвижничества».
Прошло всего 20 лет и те же бунтари против академического канона забраковали Левитана, глумились над его «незаконченной живописью». А ведь Левитан, говоря словами И. Грабаря – это целая полоса в русской живописи, такая же как в литературе был Тургеневский период.
Еще большему отрицанию и большим насмешкам подвер-гался Врубель, большой художник, родственный по духу поэту Лермонтову.
Вернемся, однако, к выставке.
Помните у Алексея Толстого стихотворение о правде? По-ехали братья правду искать, подъехали к правде с семи концов, взглянули на правду с семи сторон и каждый увидел и понял правду по своему. Почувствовали уфимские художники красоту Троицкой церкви, но каждый понял ее рассказал о ней по своему. На выставке, кажется, до десяти изображений этой церкви. Остановимся на более характерных №№ по каталогу 194 и 221 – акварели Литвиненко. В обоих случаях церковь нарисована тщательно, чисто. Да, это уфимская Троицкая церковь.
В той же комнате есть Троицкая церковь Тюлькина (№ 261). Она совсем не похожа на указанные акварели. Но при-смотритесь к ней Каким массивом водрузилась она на диком берегу Белой, как властно взметнулась в синее небо желтая колокольня! Чувствуется, что здесь на границе Азии стеною твердую водрузилась Русь, не выдержанная в стиле, не пропорциональная. На церкви пятиглавие самодержавной Москвы, а колокольня в духе екатерининского барокко. А у подножия каменного обрыва покорно стали лодки и отхлынули прочь, смирившись, волны. Здесь рассказана целая легенда.
По разному взглянули художники и на красоту р. Белой. Литвиненко дал несколько видов с Белой (№№ 195, 197, 218 и 222) точно зарисованных с натуры, виденных нами неоднократно. Тюлькин опоэтизирован берега Белой (см. № 257). Далеко протянулся каменный отвес берега, синеют волны, прильнули к камням первобытные челны, торчат сваи, лепятся к оврагу примитивные жилища и чудится во всем каменный век.
Дальше нас уже не интересует, насколько точно передана натура в «Ивановском монастыре», так ли была расположена беспорядочная толпа, точно ли стоял самовар у торговки. Мы видим живопись движений, восточную пестроту и сутолоку у стен византийских храмов. Да, это та же пестрая Русь, это Ка-зань.
О других картинах до следующего раза.
Б.Р.
(Уфимская жизнь». 1916, 30 октября)
№ 10. Выставка картин
Академический реализм, неоимпрессионизм, футуризм. Открыта ежедневно от 10-ти утра до 5 час. вечера, уг. Пушкин-ской и Телеграфной.
(Великая Россия. 1919. 18 апреля)
№ 11. Объявление о закрытии выставки
Воскресенье, 27 апреля
Закрытие выставки картин
Аукцион картин
С 3 часов дня, угол Пушкинской и Телеграфной
(Великая Россия. 1919. 25 апреля)
№ 12. Картины Давида Бурлюка
30 работ Давида Бурлюка имеет в своем каталоге Уфим-ский художественный музей. Среди них – сельские пейзажи, портреты, работы с обнаженных натур. Картины по своему творческому мастерству разнообразны. Сам Бурлюк себя считает отцом футуризма, поэтому ряд картин, как «Радуга», «Казак Мамай» и другие, – чисто «бурлюковские».
Часть их этих картин привезена в музей из Буздякского района, где в 1915–16 годах проживал Бурлюк. Часть же картин осталась от выставок, организованных в 1916 году кружком уфимских художников, на которых выставлял свои работы и Бурлюк.
Из переписки музея с Бурлюком известно, что он оставил в Буздяке около 150 своих работ. Но всех картин найти не уда-лось. Было найдено только 58, из которых 20 доставлено в му-зей.
(Красная Башкирия. 1940. 23 апреля)
Уфимское окружение Давида Бурлюка: 1915–1918 годы. Часть IV.
December 24th, 2019
Янина Свице
Уфимское окружение Давида Бурлюка: 1915–1918 годы. Часть IV.
При изучении уфимского окружения Бурлюка очевидно, что в «Лестнице лет моих» Давид Давидович упоминал только тех уфимцев, кто являлся покупателем его картин, с кем он был связан во время организации и проведения уфимских вы-ставок. Но сохранились свидетельства других современников.
Легендарными стали воспоминания о знакомстве с Бурлюком замечательного уфимского художника и педагога – Александра Эрастовича Тюлькина (1888–1980).
Знаменитый дом А.Э. Тюлькина на улице Волновой (ныне его мемориальный дом-музей) был местом, где постоянно собирались друзья, художники, ученики, студенты, творческая интеллигенция. Некоторые из учеников Тюлькина, не сумевшие устроиться в общежитии, подолгу жили у него.
По воспоминаниям уфимского поэта и переводчика Владислава Леопольдовича Левитина, в кругу гостей «Александр Эрастович много рассказывал и много раз повторял свои рассказы, и каждый раз с какими-нибудь вариациями. Наверное, поэтому у тех, кто слышал эти рассказы, в памяти сохранились какие-то свои нюансы. Иногда Александр Эрастович сам начинал свои воспоминания, иногда его просили об этом. Слушать его было необычайно интересно, очевидно, оттого, что говорил он о том, что-либо грело, либо тревожило его душу долгие годы. В молодости он был знаком с Бурлюком, и рассказ о том, как они вместе ходили на этюды, памятен многим.
– Саша, хочешь знать, как делается слава? – спросил Тюлькина папа русского футуризма и созвал бегавших у околицы деревни мальчишек, – Бегите и кричите: идет великий художник Давид Бурлюк! Мальчишки убежали. Когда художники вошли в деревню, эти же мальчишки стали бросать в них камни.
– Видишь, Саша? Вот так делается слава! – резюмировал Бур-люк».
Этот же сюжет, (о нём наслышано в Уфе не одно поколение художников), в воспоминаниях доктора искусствоведения Альмиры Гайнулловны Янбухтиной, со студенческой скамьи частой гостьи в доме Тюлькина, передан так.
«Однажды мы с Бурлюком пошли в Архиерейку на этюды. Был с нами и Давлеткильдеев. В основном мы смотрели, как работает Давид Бурлюк. Для получения сложной и богатой живописной фактуры он отрывал и наклеивал на холст газетные обрывки и записывал их. Мы не знали, хорошо это или плохо, но восхищались его смелости и изобретательности. Вокруг нас всегда собирались мальчишки с ближайших улиц, оврагов. Вдруг Бурлюк и говорит, наскоро раздав им монеты (или конфеты): "Бегите, мальчишки, по улице и кричите": "Бурлюк! Бурлюк! Художник Бурлюк! Художник Бурлюк!" Ватага бросилась по улице с криком и свистом, поднимая пыль и швыряя камнями. А Бурлюк нам и говорит: "Вот так делается слава". По рассказам А. Тюлькина, тогда, на этюдах, среди бурьяна и чертополоха, они получали замечательные уроки живописи – своеобразная школа Бурлюка для уфимских художников. Эти уроки взаимообогащали их – провинциальные художники тоже по-своему питали творчество Бурлюка».
В кругу друзей А.Э. Тюлькин также вспоминал, что на этюдах они нередко писали один и тот же мотив. Бурлюк и Тюлькин одновременно написали карусель с деревянными ло-шадками в уфимском Ушаковском парке. «Карусель» Бурлюка сейчас находится в Киевском музее, «Карусель» А. Тюлькина в Государственном русском музее.
Познакомились и общались с Давидом Бурлюком, участвовали с ним в трёх уфимских выставках Касим Салиаскарович Девлеткильдеев (1887–1947) и Порфирий Маркович Лебедев (1882–1974), ставшие затем классиками уфимской живописи, как преподаватели воспитавшие многих замечательных уфимских живописцев.
В 1965 г. в одном из интервью П.М. Лебедев упомянул о встречах в Уфе с Давидом Бурлюком. По прошествии многих лет П.М. Лебедев, вероятно, уже точно не помнил детали, ошибочно назвав Бурлюка сыном начальника станции Иглино. Впрочем, не исключено, что Давид Давидович мог приходиться тому дальним родственником, или же жил в его доме. С 1916 г. пост начальника железнодорожной станции Иглино занимал бывший начальник станции Черниковка Владислав Клементьевич Курклинский По переписи 1917 г. на станции Иглино проживал 52-летний поляк начальник станции Владислав Клементьевич Курклинский вместе с 15-летним сыном. Сын, Лев Владиславович Курклинский учился в уфимской гимназии.
«Заявился ко мне сын начальника станции Иглино Бурлюк в более чем странном виде: запомнилась деревянная ложка, су-нутая в нагрудный кармашек костюма. Он развернул свиток бумаги и торжественно прочитал, обращаясь к Лебедеву, стихо-творение:
Гиппопотам с огромным брюхом
Живет в ямайских тростниках,
Где в каждой яме стонут глухо
Чудовища как в страшных снах…
[Отрывок из стихотворения Николая Гумилёва «Гиппопотам» (1911 г.). Только у Гумилёва гиппопотам «живёт в Яванских тростниках».]
– Это мое вам преподношение, – закончил после чтения Давид Бурлюк.
С этим экстравагантным другом Маяковского Лебедев был в приятельских отношениях. Вмести с ним взялись между про-чим за оформление кабинета одного из уфимских высокопо-ставленных чиновников. Тот поморгал на зеленых лошадей, пу-щенных пастись по стенам молодыми художниками, ничего не сказал, отблагодарил, а потом велел соскрести их творение со стен».
В «Воспоминания отца русского футуризма», написанных в 1930 г., Бурлюк не упоминает о жизни в семьей в Башкирии, он пишет только о картинах созданных в этот период.
«1916 г.
Большой холст (2 метра) "Татаре".
Эту картину в 1916 видел Максим Горький на выставке "Бубнового валета" в Москве и сказал:
– Странную картину вы написали, Давид Давидович…
Если в предыдущей картине "Средневековье" господствуют принципы египетской живописи – одноместного изображения многовременности, – то в "Татарах" даны две точки зрения.
"Татаре" пируют на трупах пораженных русских воинов, а поле, в целях экономии пространства, взято под углом и поставлено в другой плоскости. […]
Картина писалась в 1916 году на реке Уфимке, в Уральских горах, на Шафеевом Перевозе; оканчивалась при станции Иглино той же Уфимской губернии, в осенние месяцы, перед тем, как она отвезена в Москву на выставку”.
Шафеев Перевоз или деревня Абызово (русская), лежит на левом берегу Уфимки напротив совр. райцентра Караидель.
«Картины этих лет выражают мою борьбу против одичания и зверской жестокости капиталистов, врагов рабочего класса, выражавшихся тогда в кощунственной кровавой бане мировой войны.
В тот же год были написаны:
"Страшный неустойчивый бог войны".
"Люди каменного века" и многочисленные картины изображающие беженцев.
В 1916 году в количестве 200 экземпляров в Уфе мной была отпечатана брошюра – описание и объяснение этих картин. Брошюра раздавалась на выставке.
Само собой разумеется, что у меня ее копия не сохрани-лась».
Некоторые исследователи творчества Бурлюка пишут, что эта брошюра была отпечатана для Первой выставки уфимского художественного кружка, которая проходила в Уфе с 21 октября 1916 г. Возможно, она раздавалась и в Уфе, но в первую очередь была подготовлена для выставки «Бубновый валет», которая открылась в Москве 10 ноября 1916 г. Это указано на обложке брошюры – «1916 год. Москва». Кроме того, в другой части «Воспоминаний отца русского футуризма» Бурлюк пишет о том, что «В 1916 г. на выставке «Бубновый валет» раздавалась брошюра моя «Объяснение моих картин».
Для уфимцев предметом гордости может быть то, что именно в нашем городе была напечатана одна из брошюр, предназначавшаяся для ныне легендарной выставки русского авангарда – «Бубновый валет» 1916 года, где представили свои работы К. Малевич, О. Розанова, И. Пуни, М. Шагал, А. Ленту-лов, Н. Удальцова, А. Куприн, Л. Попова, Р. Фальк, А. Экстер и другие.
Давид Бурлюк выставил 16 картин, и все или почти все они были написаны в Уфимской губернии: «Perpetuum mobile», «Победители», «Царица Вильгельмова бала», «Святослав», «Жница», «Беженка», «Отцы и сыновья», «Битва при Калке», «Двойной портрет», «Женщина моющая ноги», «Храм Януса» (Весеннее Контрагентство Муз, «Пещерное», «Татарин во время поездки» (Татарин в пути), «Пейзаж», «Казак с лошадью», «Le fou».
По всей видимости, когда Бурлюк писал в Шафеево карти-ну «Татаре», с ним находилась жена Мария Никифоровна. Это место стало памятным для обоих. В июне 1919 г. уже в Сибири, во время поездки на Байкал, Давид Давидович вспоминал: «на-писал два этюда и 2 рис. маслом, очень напоминает Шафеево, такие же горы, только река Ангара шире и быстрее в 2 раза».
Далее в «Воспоминаниях отца русского футуризма» Бурлюк пишет. «В 1917 году были написаны:
"Опоздавший Ангел Мира"
"Бочка Данаид"
"Храм Иисуса" и
"Казнь русской Марии-Антуанетты" (гибель монархической идеи в России).
Картины писались весной, летом и осенью 1917 года. Жил я тогда в Башкирских степях, около станции Буздяк Волго-Бугульминской железной дороги. Окрестное башкирское население оказывало мне исключительное гостеприимство.
Я в Москве пробыл при первой пролетарской власти с 25 октября по 2 апреля включительно 1918 года, когда я уехал к семье в Уфимскую губернию, и летом автоматически оказался отрезанным от своих возникновением "чехословацкого фронта", поддержанного тогда же белыми "орлами" революции.
Картины, которые во время наступления зоны боев были мной оставлены в Буздяке (от пушечной стрельбы мне нужно было спасать своих малых детей в 1918 г.), башкирами были сохранены, и в настоящее время сто семь картин находятся в Уфимском художественном музее, а 35 картин, "представляю-щих местный интерес", виды местности Буздяка и типы жите-лей-башкир взяты и украшают башкирский народный дом в селе Буздяк (целы ли они – вопрос…).
…В 1918 году
мной написаны:
"Прилавок Современности"
"Краски дня"
"Раковина"
"Павлины и женщины"
"Казак" и другие…
Картины находятся в Уфимском художественном музее, и я оттуда постепенно получаю их фотографические воспроизведения».
К проведению трёх первых уфимских художественных вы-ставок в 1916 и 1917 гг. были подготовлены каталоги, они со-хранились и считалось, что на этом деятельность Уфимского ху-дожественного кружка завершилась.
Но, как оказалось, была ещё четвёртая выставка, прошла она в апреле 1919 г. при колчаковцах. 31 декабря 1918 г. крас-ные в очередной раз захватили Уфу, 14 марта колчаковцы с бо-ем взяли город, но уже в июне части красной армии оконча-тельно овладели Уфой, а затем и всей губернией.
В марте – мае 1919 г. в Уфе выходила газета «Великая Рос-сия», на страницах которой вышла заметка: «Художественная выставка. В воскресенье 13 апреля в помещении 1-го высшего начального училища (угол Телеграфной и Пушкинской) открывается выставка картин петербургских, московских, уфимских и др. художников.
Выставка организована при ближайшем участии членов Уфимского художественного кружка, находящегося пока в пе-риоде реорганизации. Выставку эту можно считать четвертой в Уфе очередной выставкой.
Экспонируется более 300 произведений: картин, этюдов, акварелей, рисунков и пр., распределяющихся по художествен-ным школам от академического реализма, до нео-импрессионизма, и даже футуризма включительно.
Выставка будет открыта ежедневно с 10 до 5 часов дня до 20 апреля включительно» .
Проведение такой значительной выставки в крае, охвачен-ном Гражданской войной, событие поистине удивительное. В условиях братоубийственного безумия, среди политического хаоса, члены Уфимского художественного кружка устраивают экспозицию из более чем 300 произведений. Здание бывшего уездного училища, где проходила выставка, сохранилось (это ул. Пушкина, 110), правда в недавнем времени была проведена его реконструкция, и исторические внутренние интерьеры теперь уже утрачены.
До лета 1919 г. Д.Д. Бурлюк с семьёй ещё жил в Златоусте и возможно принимал участие в этой последней выставке, вскоре после которой началась совсем другая эпоха.
Уфимское окружение Давида Бурлюка: 1915–1918 годы. Часть III.
December 24th, 2019
Янина Свице
Уфимское окружение Давида Бурлюка: 1915–1918 годы.
Следы пребывания Д.Д. Бурлюка раскиданы по всей Уфимской губернии, что не удивительно, зная о бурном характере художника и предпринимательской деятельности по заготовке сена для армии: Иглино, Уфа, Байки, Шафеев перевоз, Буздяк и окрестные селения, река Ай.
В 1915–1918 гг. Давид Давидович не только выезжал в Москву, Петербург, Самару, Симбирск, но довольно активно перемещался в пределах Уфимской губернии. По всей видимости, особенно летом, с ним была вся семья – жена Маруся и двое подраставших сыновей.
В собрании БГХМ им. Нестерова находятся две картины с видами Иглино («Осенняя распутица» (Деревня Иглино, около Уфы). 1916; «Весна в деревне Иглино». 1917.). В литературном наследии Д.Д. Бурлюка уфимского периода известны три стихотворения написанных на станции Иглино: «Делец» (1916), «Соотношение между звуками и красками» и «Свисает день, как вязкая смола…» (1915/1916 г.).
В монографии Владимира Полякова «Художник Давид Бурлюк» в качестве приложения приведены письма художника разных лет известному искусствоведу и меценату Андрею Акимовичу Шемшурину (хранятся в РГБ), которые позволяют составить примерную хронологию перемещений художника по Башкирии.
В письме от 21 августа 1915 года Бурлюк сообшает Шем-шурину свой адрес: Ст. Иглино, Самаро-Златоуст. ж.д. Д.Д.Бурлюку.
И пишет: «Милый Андрей Акимович!. Я попал уже в сибир-ские степи – кругом татарва, башкиры, масса ярких красок, бронзовые тела – одно слово «Азия». Решил писать «Русские после битвы при Калке. […] Сюда же (в степи) переслана, моей супругой, которую сюда ожидаю вкупе с сыновьями».
В письмах от 25 августа, 24 ноября и 30 декабря 1915 г., отправленных со станции Иглино, кроме обсуждения художест-венных и литературных событий, Бурлюк упоминает и о житье в Уфимской губернии: «…погода здесь стоит прекрасная (как бы не сглазить), здесь громадные реки, горы и колоссальные просторы. […] Здесь нет футуристических книг, зато сугробы истинно футурны – сажень и более». Давид Давидович просит прислать новые книги, «здесь занялся энергично чтением», а также говорит о своих работах: «сейчас я пишу картину, почти такого же построения, маслом», «я заканчиваю свою картину "Беженка" – рисуночек разорванного человечка с палочками».
Из Иглино были написаны письма за 9 и 24 января 1916 г. (в последнем упоминается поездка в Уфу). А весной-летом 1916 г. Бурлюк отправляет Шемшурину корреспонденцию уже из села Байки Бирского уезда.
4 мая он пишет: «Милый Андрей Акимович! Ездил в Петро-град – обратно не сумел Вас навестить, сообщаю свой новый адрес – старый удалите. Еду на дачу (с дачи) трое суток пароход, но первая была зимняя – сия летняя. Пишите мне, не забывайте. На 400 р. выписал красок! Простите краткость: в пути. Ваш Давид Давидович Бурлюк».
Большое русское село Байки располагалось в красивой лесной местности на севере Уфимской губернии (в современном Караидельском районе) на реке Байкинке, впадающей в судо-ходную реку Уфу (в устье имелась пристань). Это был волостной центр, крупный торговый и хлебозаготовительный пункт. В селе было построено много каменных зданий – жилые дома, лавки, торговые ряды, земская школа, двухэтажная больница. В доме попечительства действовала библиотека, имелся зрительный зал на 150 мест, где местная интеллигенция устраивала вечера, ставила любительские спектакли. Возможно, на лето в 1916 г. Д.Д. Бурлюк снял дачу в Байках, а в Иглино, судя по письму, находилась зимняя дача.
Затем, 21 июля 1916 г. Бурлюк снова пишет: «Милый Анд-рей Акимович! Я по дороге домой – сижу в Уфе, жду парохода. Здесь идут дожди.
Мои здешние друзья очень хотели бы иметь Вашу книгу «Футуризм в стихах Брюсова», поэтому, если это вас не затруд-нит, то прошу выслать её, чем меня много обяжете. Их адрес: г. Уфа. Бекетовская ул., доктору медицины Дмитр. Иванов. Тата-ринову»
Известный уфимский врач Д.И. Татаринов (1877–1956) был не только любителем живописи, но и коллекционером. На Первой Уфимской художественной выставке, прошедшей в октябре 1916 г., были выставлены картины и из его собрания.
В письмах Шемшурину Давид Бурлюк сообщает о творче-ском подъёме, в последствии искусствоведы признают башкир-ский период одним из самых ярких в творчестве художника. Так, в сентябре 1916 г. он сообщал из Буздяка: «Я написал с ½ апреля 100 холстов (с натуры – виды и портреты), а сейчас увлекаюсь синтетической и заумной живописью, каковую Вам буду иметь радость продемонстрировать в ноябре на "Валете", если сей будет… Я сей год уже ничего кроме живописи не делал. Всего написал 250 холстов».
В конце месяца, 29 сентября 1916 г., уже со станции Иглино Давид Давидович добавлял: «Мне никто сюда не пишет. И если бы каждый день я не писал картины, то скучал бы… Стояли последние дни, кои использовать для живописи можно было, поэтому писал – пишу страшно. С утра до вечера уже в тулупе!»
В октябре-ноябре 1916 года Бурлюк принял участие в пер-вой выставке, организованной Уфимским художественным кружком (выставка проходила с 21 октября до 20-х чисел ноября).
Давид Давидович представил 20 работ, написанных в 1915-1916 годах, Людмила Иосифовна Михневич – две карти-ны. В каталоге экспозиции, кроме других сведений указаны и адреса проживания участников. Бурлюк с матерью в это время жили на станции Иглино Самаро-Златоустовской железной дороги.
В переписке Бурлюка можно встретить упоминания о его уфимских знакомых, интересовавшихся футуризмом. В письме от 24 ноября 1916 г. Бурлюк обращает внимание адресата: «До-рогой Андрей Акимович! Простите, что хочу слегка и очень Вас затруднить. Первое: прислать Вашу книгу "Футуризм" – Уфа, Телеграфная, 33. Якову Сем. Бородину».
Яков Семёнович Бородин занимался живописью, был од-ним из самых активных членов уфимского художественного кружка, картины его выставлялись на всех трёх уфимских вы-ставках. Указанный в письме адрес Якова Бородина был до-машним, в 1916–1917 гг. он служил бухгалтером в губернской земской управе, в 1917 г. от губернского земства состоял в по-печительском совете Второй женской гимназии.
6 декабря 1916 г. Давид Бурлюк отправляет А.А. Шемшу-рину открытку, на лицевой стороне которой фотография моста через р. Белую в Уфе. В письме от 28 февраля 1917 г., отправ-ленном со станции Буздяк Волго-Бугульминской железной дороги, среди прочего сообщает: «был в Москве так кратко, что не попал к вам. Очень жалею. Осенью уже прочно приеду со своими необозримыми картинами (300 штук новых)».
Со станции Буздяк в 1917 г. были отправлены ещё два письма. В первом от 13 июня художник уведомлял: «Я уже неделю на Урале – скалы и леса пишу. По приезде домой надеюсь получить от вас открытку, о Ваших делах и прочее. Начал картину "Мария-Антуанетта" дома. […] Осенью буду жить около Симбирска и думаю пописать поехать Каспий».
Поездка в Симбирск в конце лета 1917 г. состоялась. В му-зее имени М.В. Нестерова хранится картина Д. Бурлюка «Цве-тущие яблони» («Симбирские сады»), на обороте холста неразборчивая надпись «Симбир. 5 (?) 1917 (?)». О жизни в Симбирске в мае 1917 г. Д. Бурлюк упоминает в воспоминаниях «Мое пребывание в Казанской художественной школе»: «Позже в 1917 году мае месяце я писал Симбирские цветущие сады: жил у сапожника, вблизи станции (внизу у Волги)».
Как уже было сказано выше, отсутствие Бурлюка в семье Еленевских летом 1917 г. может объяснятся поездками худож-ника на реку Ай в предгорья Урала или в Симбирск. Возможно, художника в этих поездках сопровождала жена Мария Никифоровна с детьми.
Последнее письмо из Буздяка Шемшурину Бурлюк отпра-вил 12 октября 1917 г., «Славный Андрей Акимович! Очень прошу узнать у секретаря "Бубнового валета" – будет ли он в сем году? Я приеду дней на 10 в Москву 1-го сего ноября. Много работаю. Жму Вашу руку. Давид. Б.».
В 1938 г. в воспоминаниях Д.Д. Бурлюк напишет об этой поездке, совпавшей с октябрьским переворотом 1917 г. «В Мо-скве меня давно уже ждали Вася Каменский, Дм. Петровский, Н. Асеев, С. Спасский, В. Хлебников, А. Лентулов и другие ми-лые "бубновалеты", а из Петрограда получались редкие, всегда скупого на слова, письма Володи Маяковского, угрожавшего не приехать в Москву, пока туда не заявлюсь я». […]
Гуси протухли.
Лето провел я в степях башкирских у станции Буздяк Вол-го-Бугульминской железной дороги. […] В башкирских степях осень богата, обильна гусями. Четырех (самых жирных) взял в мешке с расчётом, пользуясь морозцем, довести птицу до Москвы и запить их мясо с друзьями стаканами крымского виноградного. Вез с собой так же пачки картин и надежды опять "зашибить в Москве за зиму деньжат", что бы вернувшись к семье молодой, жене и сынам, в степи, опять отдаться любимой живописи. […] В поезде – своя жизнь. Но, подходя к Рязани, (по новому стилю это уже было начало ноября) в поезде начались охи и вздохи.
Из Москвы не было газет.
Из Москвы шли слухи.
Никто ничего толком не знал…
А когда попался по пути поезд из Москвы, то заявились за-кружились панические россказни.
"В Москве – бои; стреляют пушки; трещат пулемёты. Боль-шевики выступили. Юнкера и белые осаждены в разных рай-онах города, включая Кремль. В Москве – страшнее чем на фронте".
Я со своими гусями и картинами высадился в Рязани, и устроившись в номерке провинциальной гостиницы, стал ждать прихода из Москвы газет. Ждать прошлось 5 суток.
Дни стояли на диво теплые, никаких заморозков даже по утрам. И… гуси мои протухли. Пришлось выбросить с моста в речку Трубеж.
Так гуси на сей раз до Москвы не доехали. Никакого сим-волизма в этом не было».
Судя по этим воспоминаниям Бурлюк не планировал пока-дать с семьей полюбившуюся ему Уфимскую губернию. В Баш-кирии Бурлюк необыкновенно интенсивно работал как худож-ник, много путешествовал, писал стихи, постоянно ездил в Мо-скву и Петроград, участвуя там во всех творческих проектах соратников, но не забывая культурные события Уфы.
В воспоминаниях «Лестница лет моих» Давид Бурлюк пребыванию в Уфимской губернии посвятил небольшую главу «Поставка сена», изложив следующую хронологию:
«В 1915 году поселился на станции Иглино около Уфы.
1916, 1917 годы там: много писал красками – более 200 картин. Поставлял сено в армию. Был «образцовым» поставщи-ком.
В Уфе: купец Шамов, Я.С. Бородин, А.А. Кипков, Т. Цюру-па, В.И. Ищерский, Н. Попов, Чердынцев.
Все картины написанные в Башкирии сейчас находятся в музеях Уфы, Сатки, Миасса и села Буздяк.
В 1917 году устроил выставку, (кроме Уфы) – в Самаре (купили две картины для музея).
В 1918 году (январь) последнее участие на выставке «Буб-нового валета» в Москве «Опоздавший ангел мира». Н.В. Яровов доктор Давыдов.
2 апреля 1918 года выехал из Москвы к жене Марусе и де-тям своим Додику и Никише; в Башкирии летом «остался» за чешским фронтом».
Приведённый в воспоминаниях список фамилий показывает окружение художника во время уфимской жизни. Бурлюк упоминает революционеров, социал-демократов будущего наркома «товарища» А.Д. Цюрупу и А.А. Кийкова (1873–1931), известного уфимского адвоката, автора нескольких работ о революционном движении на Урале. Цюрупа, скорее всего, оказался в списке не случайно. Во время Первой мировой войны он был одним из руководителей заготовительного аппарата в губернии и Бурлюк, видимо, именно ему поставлял заготовленное (прессованное) сено, получая от него деньги.
Цюрупа был знаком и с уфимскими художниками. Именно по его инициативе Порфирий Маркович Лебедев в 1920-е гг. был приглашён в Москву для преподавания в Кремлёвской школе для детей работников ВЦИК, а также читал лекции в институте красной профессуры.
А.Д. Цюрупа был заметным представителем уфимского об-разованного общества, крупным предпринимателем. На 1917 г. он состоял членом попечительского совета Коммерческого учи-лища и торговой школы вместе с В.И. Ишерским, А.Н. Полидо-ровым и др.
Список оппозиционных знакомых Бурлюка продолжал уфимский врач Владимир Иванович Ишерский (1873–1942), также активный политический деятель. Кроме того, он был зна-током и любителем искусства, покупал произведения Давида Бурлюка, а также картины молодых уфимских художников П.М. Лебедева и А.Э. Тюлькина. Во время приездов в Уфу Бурлюк останавливался у Ишерского в доме № 16 по улице Александровской (ныне ул. К. Маркса).
Во время Гражданской войны Ишерский эвакуировался в Сибирь. После установления советской власти работал в различных медицинских учреждениях, умер в Саратове. Жена В.И. Ишерского была дочерью известного омского архитектора Э.И. Эзета. В 1919 г. в Омске Давид Бурлюк с семьёй жил у тёщи В.И. Ишерского – А.М. Эзет. Дочь Ишерского – Елизавета Владимировна Ишерская (1906–1982) подарила БГХМ картину Бурлюка, написанную в Омске, а также написала воспоминания об «омском» периоде жизни художника.
Не случайно присутствие в списке Бурлюка уфимского купца Ивана Никитича Шамова (1859 г. р.). Наверняка, это один из покупателей картин Давида Давидовича. По свидетель-ству уфимского историка П.В. Егорова, бывший деревянный дом И.Н. Шамова, выходивший фасадом на улицу Большую Ка-занскую (ныне № 49), мало похож на жилой дом, а представ-ляет собой несколько больших залов с великолепной лепниной на потолке. Есть предположение, что он был построен как галерея для художественного собрания хозяина. Известно, что в 1919 г. в создаваемый художественный музей заведующий А.А. Черданцев забрал остатки коллекции («галлереи») Шамова – свыше 30 картин, фотографии, гравюры, (в том числе Рубенса и Ван Дейка), а также шесть ящиков с образцами мрамора.
И в списке присутствует фамилия А.А. Черданцева (1871–1943), который в годы революции занимался сохранением му-зейного наследия, а в 1922–1925 гг. заведовал Уфимским худо-жественным музеем.
По всей видимости Д.Д. Бурлюк познакомился с А.А. Чер-данцевым во время первых трёх уфимских художественных выставок, которые проводились в здании губернского музея на улице Пушкинской. В 1919 г., возможно при участии Черданцева, более 30 картин Бурлюка поступили в Художественный музей из Уфимской художественной студии. И в 1923 г., когда Черданцев был директором Художественного музея, из Буздяка были перевезены работы Давида Бурлюка.
Кем был Н. Попов, упомянутый Д.Д. Бурлюком в «Лестнице лет моих», пока определить не удалось.
Когда в 1915 г. модный художник и литератор Давид Да-видович Бурлюк приехал в Уфу, он окунулся в бурную культур-ную жизнь провинции, в городе выходили три больших газеты: либеральный, прокадетский «Уфимский вестник» (в 1915 г. из-датель П.М. Сокуров, редактор А.Ф. Ница, с 1 апреля сам Соку-ров, с 9 мая И.А. Трубников), консервативный «Уфимский край» (редактор М.Н. Вилькен), а либеральный граф и помещик П.П. Толстой в 1915 г. начинает выпускать новую газету «Уфимская жизнь» (редактор В.С. Елизаровский).
Несмотря на нараставшие тяготы войны, культурная жизнь Уфы удивляет богатством. Гастролировали театральные труппы и музыкальные коллективы. В январе 1915 г. в зале дворянского собрания концертирует М.А. Каринская, после А. Вяльцевой «наиболее любимая публикой исполнительница русских песен и цыганских романсов». Собирают публику народные чтения в аудитории на Верхне-Торговой площади, проводятся литературные и музыкальные вечера, а в ноябре Уфа бегала на знаменитого поэта-декадента Бальмонта. Константин Дмитриевич выступил с лекциями «Океания» и «Поэзия, как волшебство», читал отрывки из своей новой книги «Ясень. Видение древа». Пресса балует уфимского читателя разнообразными художественными сочинениями местных авторов, создаются творческие кружки и сообщества.
Футурист Д.Д. Бурлюк встречает единомышленников среди членов недавно образованного (в 1914 г.) «Уфимского художественного кружка».
А в октябре 1916 г. в Уфе открывается первая художест-венная выставка, в которой участвует Давид Давидович Бур-люк. Она начала работу 21 октября в здании Губернского музея, располагавшемся на улице Пушкинской (ныне ул. Пушкина дом № 85/1) и должна была проходить до 20-х чисел ноября.
Среди организаторов выставки встречаем упомянутого в воспоминаниях Бурлюка Я.С. Бородина. В специальном обра-щении заранее сообщалось: «Иногородние благоволят направлять экспонаты для выставки по адресу: Уфа, Губернская земская управа, Якову Семеновичу Бородину. Сюда же следует обращаться и за всеми справками по делам выставки». Видимо, именно на Бородине лежала административно-организационная работа по выставке.
По всей видимости, осенью 1916 г. Д.Д. Бурлюк тоже на-правлял свои картины Якову Семёновичу Бородину по этому адресу, и, вероятно, в дальнейшем общался с ним.
В первой уфимской художественной выставке принял уча-стие купец Иван Никитич Шамов, также упомянутый в списке Бурлюка. Он был серьёзным коллекционером живописи, в его собрании, сообщала пресса, находились картины Айвазовского, Верещагина, Шишкина и других известных художников, кото-рые он выставлял на Уфимских художественных выставках. Кроме того, Шамов являлся одним из учредителей и активным членом Уфимского художественного кружка. Можно предполо-жить, что именно этот богатый купец обеспечивал финансовую поддержку первого объединения местных живописцев.
Заметки из «Уфимского края» за 1916 г., а также некоторые другие материалы из уфимской периодики о событиях в художественной жизни приведены в приложениях.
Был издан каталог первой выставки 1916 г. А в следующем, роковом семнадцатом, уфимские художники проводят ещё две выставки. В фондах БГХМ им. М.В. Нестерова сохранились каталоги всех трёх уфимских художественных выставок: 1) Каталог Первой выставки картин. Уфа, октябрь-ноябрь 1916; 2) Каталог Второй выставки картин. Уфа, март-апрель 1917; 3) Каталог Третьей выставки картин. Уфа, 1917.
В каталоге третьей выставки дата проведения не была указана. Но пресса извещала 21 октября 1917 г., что «Третья выставка картин Уфимского художественного кружка открыта ежедневно в Губ. музее».
Полотна Давида Бурлюка присутствовали на всех трёх вы-ставках Уфимского художественного кружка, осенью 1917 г. на третьей выставке были также представлены картины Л.И. Михневич (матери Бурлюка), которая в 1916-1917 гг. также жила в Уфимской губернии.
Сохранилось письмо Николая Давидовича Бурлюка матери – Людмиле Иосифовне и брату Давиду, отправленное в Уфим-скую губернию 18 марта 1917 г. «Я думаю съездить в Москву[…], хотел бы к Вам, но далеко. По производству я тоже буду иметь отпуски, тогда, мамуся, мы увидимся с тобой в Кунцево. Во всяком случае это не будет позже 15 июля. Как Вы живете? Боюсь что у вас скверно с сеном и тогда должны в Кунцево уехать. Спасибо большое за деньги, Додичка[…] Целую моих мамочку и Додичку, Мусю и деток. Ваш всегда Коля».
Поиск материалов о жизни и творчестве Д.Д. Бурлюка в Уфимской губернии в бурные годы революции и Гражданской войны ещё более сложен. Отрывочную информация можно най-ти в мемуарах. Так, племянник известного уфимского адвоката А.Н. Полидорова Александр Александрович Алексеев (1901–1982) в эмиграции стал известным художником и аниматором. А.А. Алексеев написал интересные воспоминания, которые в 2002 г. были опубликованы в журнале «Киноведческие запис-ки».
По воспоминаниям Алексеева, дядя – Анатолий Полидоров и его гражданская супруга – тётя Катя, дочь уфимского купца Михаила Мироновича Гирбасова, покупали современную живо-писью. В столовой их особняка, принадлежавшего наследникам Гирбасова, который находился на торговой площади на углу Пушкинской и Соборной улиц «на стенах висели современные картины, писанные маслом». В своих записках Алексеев вспо-минает о визите в Уфу Давида Бурлюка и его участии в одной из художественных выставок.
«В разгар лета 1917 г. жители Уфы, неподалеку от город-ского вокзала увидели крестьянскую повозку, груженную огромным сундуком. На нем спиной к вознице невозмутимо восседал мужчина и читал газету. Его звали Давид Давидович Бурлюк. Этот художник-живописец – опекун и друг Маяковского – был футурист, известный в обеих столицах. […]
Господин Бурлюк был гением рекламы: после постановки своего прибытия в город, очень откомментированного в прессе, он председательствовал на вернисаже с лицом, раскрашенным в зеленый цвет. Его левый глаз был закрыт нарисованным фингалом, а в бутоньерке торчала кофейная ложечка. "Гвоздем" выставки был трупик настоящей мыши, приколотый в центре маленького натюрморта, написанного маслом. Все полотна были распроданы за один день: тетя Катя купила пять.
После отъезда Бурлюка был организован Женский комитет для пропаганды изящных искусств в Уфе. Среди зимы в Уфе были расклеены объявления: СКОРО в Уфе – открытие Школы изящных искусств под попечительством знаменитого художника Давида Давидовича Бурлюка. Начало занятий в ближайшее время в новых помещениях школы. Плата за весенние занятия 300 рублей. За справками обращаться к такому-то петроградскому академику, по такому-то адресу».
Алексеев записался в школу Бурлюка, о которой вспоминал: «Член Академии, молодой человек с белой бородкой, одетый в красивый комплект цвета синего горизонта, проявил неожиданную почтительность. Он проводил меня в ателье художника. Разговаривал со мной как со взрослым. Обольщенный, я переживал своего рода метаморфозу: из младшего я становился равным. "Здание еще не достроено – говорил он мне, школа откроется не раньше чем через шесть недель, но приемная открыта после обеда". Будучи в списках будущих учеников, я мог уже рисовать здесь гипсовые слепки и пользоваться библиотекой. Нет, для этого не надо было вносить задаток. Я проводил там все вечера. Попечительство Бурлюка было простеньким предлогом для рекрутирования учеников, но весь набор состоял лишь из трех студентов. Свое посредственное образование я получил в компании трогательной молодой особы с темно-синими глазами и некоего поручика, отважно мазавшего повсюду фиолетовые тени».
Возможно именно в этой школе или студии остались рабо-ты Давида Бурлюка после переезда его с семьёй осенью 1918 г. в Златоуст. Значительная часть современного собрания художника в БГХМ им. Нестерова – это картины поступившие в 1919 г. из Уфимской художественной студии.
Картины Бурлюка, приобретённые Екатериной Гирба-совой в 1917 г., по всей видимости, были утрачены во время Гражданской войны. Её супруга А.Н. Полидорова расстреляли красные в 1918 г. в качестве заложника.
Тихая Уфа оказалась в эпицентре Гражданской войны и Бурлюк решает найти более спокойное место для жизни. В сен-тябре 1918 г. Давид Давидович Бурлюк с женой и детьми, родители Маруси, а также Марианна Давидовна Бурлюк и Лидия Никифоровна Еленевская переехали в город Златоуст, где они жили с октября 1918 по июнь 1919 г. Осенью 1918 г. красные начали наступление на Уфу и значительная часть жителей была эвакуирована в соседний Златоуст и горные заводы.
Затем началось «Большое Сибирское турне», которое за-вершилось в июне 1919 г. во Владивостоке. Это не было просто бегством. Во всех сибирских городах Бурлюк неустанно рабо-тал: писал картины, выступал с лекциями о новом искусстве, устраивал творческие вечера и выставки, при любой возможно-сти издавал сборники произведений своих друзей-поэтов. В 1920 г. Давид Бурлюк с семьёй уезжает в Японию, в 1922 г. он в США.
О том, сколько работ осталось в Башкирии, Д. Бурлюк на-писал в воспоминаниях в 1931 г.: «необходимо […] собрать и сохранить картины оставшиеся: 107 шт. в кладовых Художест-венного музея Уфы; 34 в заводах Сатки и Миасса; 54 в народ-ном доме села Буздяк».
Уфимское окружение Давида Бурлюка: 1915–1918 годы. Часть II.
December 24th, 2019
Янина Свице
Уфимское окружение Давида Бурлюка: 1915–1918 годы.
Часть II.
Итак, летом 1915 года молодой, но уже известный худож-ник Давид Давидович Бурлюк переезжает в Уфимскую губер-нию, и живет с семьей сначала на станции Иглино, затем вблизи станции Буздяк.
Начиная рассказ об этом важном периоде в биографии Д.Д. Бурлюка, хочется в очередной раз опровергнуть одну из уфимских мифологем, что Бурлюк, якобы, скрывался здесь от призыва в действующую армию. Дело в том, что его не могли призвать в армию, так как в подростковом возрасте из-за несчастного случая или болезни он лишился одного глаза. Став взрослым, Давид Давидович старался скрыть этот недостаток (носил монокль, фотографировался так, что бы эта часть лица оказывалась в тени), и можно восхищаться тем, что талантливый художник всю свою жизнь неустанно работал, будучи лишён части зрения.
По всей видимости, перебраться в 1915 г. из столицы в отдалённую Уфимскую губернию Давид Бурлюк был вынужден в поисках заработка.
1910-е гг. стали важнейшим этапом в жизни Бурлюка. По-сле обучения в нескольких художественных школах и учили-щах, в том числе за границей, он и его молодые и дерзкие единомышленники находились в самом центре водоворота различных художественных и творческих проектов, создававших новые эстетические принципы в искусстве и литературе, разрушавших старые стереотипы художественного мышления. В декабре 1910 г. по инициативе Д. Бурлюка, М. Ларионова и группы бывших учащихся Московского училища живописи ваяния и зодчества, в Москве открылась знаменитая выставка «Бубновый валет». Ныне её считают точкой отсчёта в истории русского авангарда.
Материалы о ней не сходили со страниц газет и журналов, она стала предметом бурных дискуссий на многих литературно-художественных вечерах, на которых Д. Бурлюк был заметной фигурой. Эти вечера нередко заканчивались публичными скан-далами. Сенсацию вызвала выставка «Бубнового валета», от-крывшаяся в Москве в январе 1912 г. Здесь десять работ Дави-да Бурлюка и полотна его брата Владимира были представлены в одной экспозиции с картинами П. Пикассо, А. Матисса, других европейских живописцев, а также русских художников П. Кончаловского, И. Машкова, А. Лентулова, Р. Фалька, А. Ку-прина, Э. Экстер, В. Кандинского. Члены общества «Бубновый валет» организовывали выставки в феврале 1913 г., в феврале 1914 г. и ноябре 1916 г. Последняя выставка «бубнововалетовцев» состоялась в ноябре 1917 г.
С марта 1910 г. вместе с друзьями Давид Бурлюк регу-лярно публикуется в поэтических сборниках (во многих из них он был составителем и соредактором), участвует в литературных вечерах, активно занимается издательской деятельностью. Всю жизнь затем Бурлюк гордился тем, что он первым опубликовал стихотворения Владимира Маяковского, Велимира Хлебникова, Василия Каменского, Бенедикта Лившица, поэтов-новаторов, чьё творчество стало эпохой в русской поэзии. Главные футуристические манифесты поэтов и художников, среди которых знаменитая «Пощёчина общественному вкусу», были составлены при самом активном участии Бурлюка. В них – призыв к увеличению словаря «производными и произвольными словами», констатация того, что футуристы «расшатали синтаксис», уничтожили знаки препинания, сокрушили ритмы – «перестали искать размеры в учебниках», стали придавать содержание словам по их начертательной и фонической характеристике. Бурлюк гор-дился тем, что разработал «переднюю», или фронтальную, риф-му.
В эти годы напряжённой творческой жизни, произошло важнейшее событие и в личной судьбе Бурлюка. 26 марта 1912 г. в Москве он женился на подруге своего детства 18-ти летней Марии Никифоровне Еленевской (1894–1967), которая в это время училась в Московской консерватории. Маруся Бурлюк стала не только преданной и любящей женой и матерью, но и верной соратницей, и всю совместную жизнь активно помогала Давиду Давидовичу, участвовала во всех творческих проектах мужа.
Американская художница и коллекционер искусства Кате-рина Драйер в 1944 г. издала книгу «Бурлюк» (Burliuk, 1944), где приведены письма к ней Давида Бурлюка, в одном из них подробно описывается история их любви с Марусей.
«Женитьба является одной из важнейших глав в моей жиз-ни. Семьи Еленевские и Бурлюки (наши родители) дружили с 1899 года. В то время мне было 17 лет, и я рисовал индийски-ми чернилами этюды на природе, на берегу Волги. Маленькая девочка с большими раскосыми глазами, в белом платье, с золотыми кудрями на её круглой головке стояла около меня. Я был занят изображением ствола старой березы у стены романтического дворца. "Мне нравится ваш рисунок, – сказала она. – Он очень естественный". Березка, маленькая девочка, с отражением неба в её облике, опущенный взгляд, запечатлены навечно, как сон моего детства – Алисы в стране чудес».
Первые годы после женитьбы молодые супруги жили у ро-дителей Давида Бурлюка в Чернянке, около Херсона. В 1913 г. родился сын Давид. В мае 1914 г. они всей семьей переехали в Михалево, недалеко от железнодорожной станции Пушкино (25 км от Москвы), где мать Д. Бурлюка купила большой старый дом. 11 апреля 1915 г. родился второй сын Никифор. В 1916 г. дом в Михалево был продан и куплен другой около Кунцево.
Многим покажется странным, что в период такой бурной творческой деятельности, из столицы, где происходили все важнейшие художественные и литературные события, с двумя маленькими детьми Давид Бурлюк переезжает в глушь Уфимской губернии. Как уже было сказано выше, скорее всего, сказались финансовые причины. В 1915 г. после долгой болезни умер отец. Давид как самый старший из детей, должен был содержать не только свою семью, но и мать, и материально поддерживать младших братьев и сестёр. В столице к этому времени он стал довольно популярным художником и поэтом, но это пока ещё не приносило большого дохода, а вот в провинции, как увидим далее, его работы покупали довольно охотно. Кроме того, в плодородной Уфимской губернии Бурлюк получил возможность заработка, занявшись поставками сена для армии.
В книге Н. Евдаева со ссылкой на книгу Катерины Драйер приводятся сведения, что Давид и Маруся Бурлюк переехали в Уфимскую губернию к родителям Маруси.
«Появилась мысль укрыться на время под крылом маруси-ного отца Никифора (Фёдора) Ивановича Еленевского в Баш-кирских степях на левом берегу Волги в небольшом местечке Буздяк, Волго-Бугульминской железной дороги. Вначале туда прибыл Давид Бурлюк, разузнать о возможности сносного существования в тех местах. Маруся, забрав 2-летнего Додика и 4-месячного Никишу 30 августа 1915 г. последовала за мужем из Москвы. Весь багаж состоял из 20 золотых (по пять рублей), корзинки с простынками и краюхи хлеба, которую она получила от бывшей крепостной графа Шереметева. Четвертого сентября Бурлюк встретил их по дороге на станции Иглино Самаро-Златоустовской железной дороги. Он нашел их в полном порядке. Марусе повезло. Ехавшие с фронта в одном купе с ней четыре врача по-отцовски помогали молодой ма-тери.
В Буздяке собралась большая семья. Там же жила Лидуша, сестра Маруси. Шла война. Отец Маруси помог Д. Бурлюку за-няться коммерцией. Он покупал сено, спрессовывал его и по-ставлял русской армии. Эта работа приносила неплохой доход, и у Д. Бурлюка появилась возможность написать холсты большого размера (в том числе "Ангел мира"). В этот период он не упускал случая, чтобы не вырваться в Москву или Петроград поучаствовать в выставках, но в основном, чтобы продать накопившийся фонд. Обеспечив тылы для семьи, Бурлюк продолжает путешествовать. Он подолгу живет в Москве, оттуда наезжает в Петербург и в другие города.
Когда с началом Гражданской войне столицу охватил го-лод, в первой половине апреля 1918 г. Давид, захватив с собой младшую сестру, певицу Марианну, уже окончательно бежит из Москвы к своей семье на Урал».
Впечатления от изобильной уфимской земли оказались на-столько яркими, что в воспоминаниях Бурлюка сложился образ обширного поместья, хотя источники рисуют иную картину. В интерпретации Катерины Драер, родители Маруси были бога-тыми землевладельцами, добрыми, сердечными людьми, жили они в полном согласии с крестьянами, проживавшими на их земле. Во время плохого урожая 1890 г. Еленевские раздавали питание крестьянам и разрешали приводить своих лошадей, размещая их среди хозяйских, обеспечивали необходимое вете-ринарное обслуживание. Оба родителя были толстовцами. Гос-пожа Еленевская разбиралась в медицине и всегда помогала тем, кто нуждался в её помощи. Она обучала прислугу грамоте – учила писать, читать и элементарной арифметике. У неё было сильно развито чувство справедливости. Людмила Еленевская считала, и это она старалась привить своей дочери, что сущест-вует дорога понимания к сердцу каждого человека и каждый должен эту дорогу понять. Она всегда повторяла: «Будь готова помогать. Никогда не критикуй и не вторгайся во внутреннюю жизнь людей, стараясь их изменить». Людмила Еленевская (де-вичья фамилия Вафимская) скончалась 17 июля 1935 г. в воз-расте 76 лет. Отец Маруси, Никифор (Фёдор) Иванович Еленев-ский, скончался в Челябинске 21 июня 1919 г.
Но попытки автора найти среди уфимских помещиков 1890–1910-х гг. землевладельцев Еленевских или Вафимских не дали результатов. В материалах всех переписей, регулярно проводившихся в Уфимской губернии, подобные фамилии не встречаются. Вероятно, Еленевские являлись скорее дачниками, а благополучная жизнь в далёкой глубинке в памяти Бурлюка превратила их в богатых землевладельцев, или же Катерина Драер по-своему интерпретировала рассказы художника.
В одной из основных хлебопроизводящих Уфимской губер-нии ситуация с продовольствием в военное время была несрав-ненно лучше чем в столицах. А две железные дороги, включая открытую в 1914 г., идущую от Симбирска Волго-Бугульминскую магистраль, позволяли легко добраться сюда из Москвы. Благополучно обосновавшись в Уфимской губернии Бурлюк мог довольно часто приезжать в столицу и оставаться в центре художественной жизни.
Поиски сведений о семье Еленевских в уфимском истори-ческом архиве позволяют восстановить общую картину, но уже по документальным источникам. Согласно исследованиям С.В. Игнатенко, в годы пребывания Д.Д. Бурлюка в Башкирии в Буздяке жила сестра Маруси Бурлюк – Лидия Никифоровна Еленевская (в замужестве Прокофьева). Родилась она в Вороне-же в 1912 г., окончила Уфимскую Мариинскую женскую гимназию, а в 1917 г. и Строгановское художественно-промышленное училище со званием учёного рисовальщика. В 1918 г. отправилась вместе с Бурлюком и его семьей в «транссибирское турне», затем вернулась в Буздяк. В 1928 г. в Буздяке у Лидии Еленевской родился сын Пётр, ранее – дочь Лидия, оба учились в Буздякской школе. С 1935 г. работала в Буздякском детском доме, впоследствии трудилась в одной из средних школ города Октябрьского (БАССР), умерла в 1972 г. Её сын Петр Петрович Прокофьев жил в Октябрьском.
Действительно, в Национальном архиве РБ (НА РБ) фонде Уфимской Мариинской женской гимназии сохранились аттестат и свидетельство Лидии Еленевской. Из аттестата следует, что Лидия Никифоровна Еленевская, родившаяся 21 марта 1892 г., дочь чиновника, поступила из Уфимской 2-й гимназии во второй класс Мариинской гимназии в августе 1905 г. 4 июня 1911 г. получила аттестат ученицы, окончившей полный курс обучения в Мариинской гимназии. Свидетельство от 1 июня 1912 г. удостоверяет, что Лидия Никифоровна Еленевская, пройдя обучение в VIII дополнительном классе, приобрела звание домашней учительницы.
Но, как оказалось в 1910-е годы в Уфе жила и работала еще и старшая из сестёр Еленевских, 24-летняя Вера.
В фонде Попечителя Оренбургского учебного округа сохранилось небольшое дело учительницы Веры Еленевской, в котором имеется даже её визитная фотокарточка, сделанная в Уфе в ателье Герман. Из удостоверения от 7 ноября 1911 г. очевидно, что окончившая VI классов женской гимназии Вера Еленевская состояла бесплатной практиканткой при VI Уфимском городском приходском училище с 10 января по 2 ноября 1911 г., «при чем учебно-воспитательное дело вела умело и пробные уроки дала удовлетворительно, а потому имеет право на получение свидетельства учительницы начальных народных училищ».
Вторым документом в деле является свидетельство, в котором указано, что «предъявительница сего дочь дворянина Вера Ни-кифоровна Еленевская, родившая 30 декабря 1887 года, православного вероисповедания, как имеющая одобрительное свидетельство об окончании курса шестого класса Тульской женской гимназии и с успехом исполнявшая обязанности помощницы учительницы в VI уфимском городском приходском начальном училище в период времени с 10 января 1911 года по 2 ноября 1911 года» удостоена звания учительницы начального народного училища. Свидетельство выдано 10 ноября 1911 г. Шестое городское училище находилось по Сибирской улице, 72 (ныне ул. Мингажева).
А.Г. Янбухтина, на основании воспоминаний Маруси Бурлюк, сделала предположение, что у её родителей было имение под Уфой около Алкино, где та бывала на каникулах. Возможно, что она приезжала погостить к старшей сестре.
Мария Никифоровна вспоминала осень в степи, где провела свои вакации. «Уфимские степи от выгоревшей на солнце травы выглядят полинявшими; кустики дикой степной вишни, не достигающий высоты более двух четвертей, облетели, и бусинки плодов иссохшими узелками лиловеют на откосах пригорков Саракамыша. Так называются луга около полустанка Алкино Самаро-Златоустовской железной дороги. Поезд прямого следования на Москву лишь на одну минуту останавливается на этом полустанке. В широких окнах международного экспресса минули черные переплеты моста над узенькой степной речушкой, впадающей в Дёму, и цветные лоскуты осени, на дорогах Урала, где сине тихие, до краев озера, строгие девственно глаза хрустальные родимых гор моих».
Но, по крайней мере, летом 1917 г. Никифор Иванович Еленевский с семьёй действительно жил в Уфимской губернии, но около станции Буздяк.
Летом 1917 года по всем губерниям Российской империи была проведена масштабная сельскохозяйственная перепись. Приходя в каждый сельский двор или дом, переписчики запол-няли специальные переписные карточки, где фиксировали фа-милию, имя и отчество хозяина, членов его семьи, а также све-дения о земельном участке, количестве скота и другие данные. В поисках сведений об Еленевских и Бурлюках, в НА РБ автор просмотрела такие карточки по станции и селу Иглино, станции Алкино, деревне Буздяк Белебеевского уезда, но безрезультатно. Затем просматривая результаты переписи по другим деревням вблизи Буздяка, искомая карточка нашлась в деревне Табанлыкуль.
Дело в том, что в Белебеевском уезде существовала боль-шая и богатая башкиро-мишарская деревня Буздяк, где проживали известные в нашем крае мишарские (татарские) дворянские семьи Кудашевых, Еникеевых, Мамлеевых, др. После строительства Волго-Бугульминской железной дороги (полностью введена в действие в 1914 г.) В административных границах Уфимской губернии открылись станции Ютаза, Туймаза, Кандры, Буздяк, Благовар и Чишмы. Но станция Буздяк возникла не вблизи одноименной деревни, а рядом с небольшой деревней Табанлыкуль, население из бывшей деревни Буздяк (сейчас это д. Старый Буздяк) постепенно стало перемещаться ближе к станции.
В Табанлыкуле в 1917 г. проживали русские (325 чел.), ми-шари (149), белорусы (22), тептяри (21), девять украинцев и чу-ваш. Сейчас Табанлыкуль входит в состав райцентра Буздяк.
Обнаруженная переписная карточка открыла совершенно новые сведения по семье Еленевских. Во время проведения сельскохозяйственной переписи летом 1917 г. В деревне Табан-лыкуль проживал бывшеий дворянин, белорус, 62-летнеий Ни-кифор Иванович Еленевский.
Он являлся «посторонним» в деревне, не состоял в здешней сельской общине и прав на землю не имел. Н.И. Еленевский арендовал (на один год за денежную плату) у Табанлыкулевского общества 8,5 дес. пашни под яровой посев, имелась своя усадьба на площади в 0,25 дес. (в современном исчислении около 30 соток), наверняка, был выстроен дом. Усадьба числилась на укреплённой отрубной земле. Можно предположить, что в годы Столыпинской реформы участок укрепили (приватизировали), а потом его приобрёл Н.И. Еленевский.
У Никифора Ивановича имелось в 1917 г. добротное хозяйство, под посевом находилось 3 дес. овса, 3 дес. яровой пшеницы, 2 дес. гречи и 0,5 дес. проса. Рабочая лошадь (трёхлетка), две коровы, телёнок и свинья. Очевидно, что семейство Еленевских давно здесь обосновалось и основательно обустроилось.
Во время переписи 1917 г. в подворной карточке указыва-лось имя и отчество только у домохозяина. Сам Никифор Иванович с супругой (62 года) зарегистрированы как нетрудоспособные, лично землепашеством не занимались. С ними проживали (были учтены в карточке) семьи двух взрослых сыновей и две незамужние взрослые дочери. У обоих дочерей (25 и 20 лет) проставлена отметка – учительница. Это, наверняка, Лидия Никифоровна Еленевская (1892 г. р.) и другая, младшая дочь. У обоих нет записей, что они отсутствовали во время переписи, значит, преподавали в ме-стных школах.
Старший сын (32 года) находился в армии, здесь прожива-ли сноха (32 года) и два внука 14 и 12 лет. Старший подросток трудился на пахоте и сенокосе. Другом юности Давида Бурлюка, о котором он пишет в воспоминаниях, был Павел Никифорович Еленевский, в 1910-е гг. он жил под Липецком и был известным учёным-лесоводом. По всей видимости, именно он отмечен в подворной карточке в 1917 г.
У второго сына (27 лет) указана профессия – инженер. С ним находились его жена (20 лет) и недавно появившийся на свет внук (один год). Скорее всего, сыном-инженером являлся Аполлон Никифорович Еленевский. В метрической книге бли-жайшей Казанско-Богородской церкви села Сергеевки есть за-пись о кончине 13 июля 1918 г. мальчика Михаила, которому исполнилось один год и восемь месяцев, сына дворянина Апол-лона Никифоровича Еленевского. Наверняка, именно этого ма-лыша зарегистрировали во время переписи летом 1917 г.
По сведениям адрес-календарей, в 1916–1917 гг. инженер Аполлон Никифорович Еленевский служил заведующим одного из цехов Златоустовского завода и оружейной Князе-Михайловской сталелитейной фабрики. Можно предположить, что в условиях военного кризиса инженер отвёз свою семью к отцу в деревню, где с продовольствием проблем было меньше.
Вблизи станции Буздяк Бурлюки жили в 1917-1918 гг. о чем художник пишет в своих письмах и воспоминаниях. Здесь им была написана большая серия картин. По сведениям извест-ного уфимского искусствоведа Альмиры Гайнулловны Янбухти-ной (1938–2018), живя в Буздяке, Давид Бурлюк бывал в расположенных недалеко деревнях Каран, Байраш, Каргалы Богадинской волости, писал виды этих селений.
Но, в момент проведения переписи летом 1917 г. Давид Бурлюк и Мария Никифоровна с детьми в Табанлыкуле не жили. В переписной карточке не значится зять хозяина, дочь и внуки их возраста. Додику в это время было четыре года, Никише – два, Марусе Бурлюк - 23 года. Не жили и в близлежащих к Буздяку и Табанлыкулю селениях (сведений о них в переписных карточках нет). Скорее всего, в это время Давид Давидович или жил с семьей на летней даче в селе Байки (подробнее об этом будет сказано далее) или путешествовал Уралу. Летом 1917 г. Бурлюк побывал на реке Ай в предгорьях Южного Урала. В собрании Самарского художественного музея хранится картина Бурлюка «Река Ай». На обороте холста есть подпись: «1917 Бурлюк VI река Ай». Приобретено полотно в Самаре с персональной выставки автора.
Кроме того в конце лета 1917 года художник совершил поездку в Симбирск.
Интересно, что возле Буздяка проживали земляки Давида Бурлюка, переселенцы из Лебединского уезда Харьковской гу-бернии. Например, 29 июля 1912 г. в церкви села Сергеевки была крещена девочка Серафима. Родители: Харьковской губернии Лебединского уезда Бровенской волости села Бобрики крестьянин Андрей Стефанович Лапуно и законная жена его Ксения Антоновна. Восприемники: того же села Бобрики крестьянин Дмитрий Сергеевич Комчатный и крестьянская жена Александра Стефановна Лапуно. А 16 июля 1912 г. в том же храме отпевали умершего 11-месячного сына проживавшего на Яковлевом хуторе крестьянина Харьковской губернии Лебединского уезда и волости села Азоки Луки Васильевича Логвиненко.
Уфимское окружение Давида Бурлюка: 1915–1918 годы. Часть I.
December 24th, 2019
Янина Свице
Уфимское окружение Давида Бурлюка: 1915–1918 годы.
Часть I.
Давид Бурлюк, как настоящий кочевник,
раскидывал шатёр, кажется, под всеми небами…
(Алексей Кручёных)
Давид Давидович Бурлюк (1882–1967) – талантливый рус-ский художник, литератор, издатель, критик, журналист, теоретик и новатор искусства, организатор многих значительных творческих проектов, человек бурлящего таланта, и столь же бурлящей энергии, с лета 1915-го до осени 1918 г. жил в Уфимской губернии. В этот период в творчестве Бурлюка был одним из самых ярких и творчески активных, в одном из писем осенью 1916 года он сообщал: «…писал - пишу страшно, с утра до вечера». В Башкирии художник написал более 300 картин, неоднократно выезжал в Петроград, Москву, а также в Самару и Симбирск, где участвовал в футуристических выставках, литературных и художественных вечерах, издательских проектах. В 1916 г. он становится членом Уфимского художественного кружка, экспонирует свои картины на трёх выставках, организованных этим кружком. Осенью 1918 г. вместе с семьёй Давид Бурлюк покинул Уфимскую губернию, возможно ещё надеясь вернуться, оставил в Уфе и деревне Буздяк часть своих картин. В 1919 г. какая-то их часть поступила в Художественный музей из Уфимской художественной студии, в 1923 г. из д. Буздяк несколько работ были приобретены или подарены из частных собраний, и ныне в Башкирском государственном художественном музее им. М.В. Нестерова (БГХМ) хранится самая большая в России кол-лекция произведений Д.Д. Бурлюка – 37 картин, ещё 13 произ-ведений художника находятся в собрании Национального музея РБ (НМ РБ).
До 1940-х гг. некоторые картины Бурлюка демонстрировались в залах Уфимского художественного музея, или, по крайней мере, о том, что «30 работ Давида Бурлюка имеет в своём каталоге Уфимский художественный музей» сообщалось в газете «Красная Башкирия».
В 1946 г. три его работы были даже приобретены у жителя города Белебея. Но в 1950-х гг. собрание оказалось в запасни-ках. Понемногу полотна художника стали выставляться только в 1970–1980-е гг. и в местной художественной среде возникает интерес к живописи Д.Д. Бурлюка, к истории его пребывания в Уфе, биографиям тех, кто составлял его окружение. Сотрудники музея, его главный хранитель, нередко давали возможность тем, кто основательно интересуется холстами Бурлюка, увидеть их в запасниках, а в начале 1980-х гг. даже организовали в одном из подсобных помещений БГХМ полуофициальный показ почти всех работ опального художника. В 1980-е гг. их изучением занялась научный сотрудник музея, выпускница Ленинградского университета Светлана Владиславовна Евсеева (Игнатенко).
Ныне заместитель директора БГХМ им. М.В. Нестерова по научной работе С.В. Игнатенко является ведущим специалистом по творчеству Д.Д. Бурлюка, ею проделана огромная работа по систематизации и научному описанию картин художника, хранящихся в фондах БГХМ и НМ РБ, по изучению биографии и творчества Бурлюка уфимского периода.
Данная работа является краеведческим исследованием, попыткой исторической реконструкции ранее не известных фактов жизни Бурлюка в Башкирии, а также его участия в первых уфимских выставках и местной художественной жизни 1910-х годов. При этом, помимо материалов уфимского исторического архива и местной прессы, были использованы источники личного происхождения, в первую очередь письма и воспоминания самого Бурлюка, где художник приводит факты своей семейной и творческой биографии во время пребывания в Уфимской губернии.
Мемуарное наследие Д.Д. Бурлюка, записки и воспомина-ния, довольно обширно, состоит из отдельных книг, статей и рукописей, написанных или изданных в эмиграции начиная уже с середины 1920-х гг.
Уфимские исследователи ссылались лишь на отдельные выдержки из этих воспоминаний, но полностью те фрагменты, в которых Бурлюк пишет об уфимском периоде своей жизни, ещё не публиковались. Стоит отметить, что воспоминания Бурлюка были написаны в свойственной ему манере кратких записок или даже мимолётных заметок, и не содержат подробных сведений и пояснений. По этой причине ещё одной целью исследования стало составление комментария к ним.
Автор выражает признательность за помощь писателю, журналисту, автору исследований о жизни и творчестве Д.Д. Бурлюка Евгению Леонидовичу Деменку и заместителю директора Национального архива Республики Башкортостан, главному хранителю фондов – Светлане Николаевне Грищенко.
Наиболее известными воспоминаниями Давида Бурлюка является «Лестница лет моих», изданные 1924 г. в Нью-Йорке в стихотворном сборнике. Текст «Лестницы» в качестве приложения приведён в книге американского исследователя творчества Д.Д. Бурлюка Ноберта Евдаева «Давид Бурлюк в Америке: материалы к биографии».
Работа состоит из мини-глав с краткими набросками или автобиографическими зарисовками о предках, семье, детстве, начале занятий творчеством.
Давид Давидович Бурлюк родился 9 июля 1882 г. на хуторе Семиротовщине Лебединского уезда Харьковской губернии (ныне Сумская область Украины). Его отец – Давид Фёдорович Бурлюк был мелким землевладельцем и потомком запорожских казаков, мать – Людмила Иосифовна Михневич происходила из обрусевшей польской дворянской семьи. В 1885 г. Давид Бурлюк-старший продал небольшое родовое поместье, доставшееся ему после женитьбы, и до конца жизни служил управляющим имений, а большая и дружная, творческая семья (в которой было шестеро детей) часто переезжала с места на место, и дети были вынуждены постоянно менять место учёбы. Почти во всех имениях, где служил отец, Бурлюки жили в старинных ещё барских особняках, расположенных в очень живописных местах.
В главе «Сердце на палитре» говорится о первом «приближении» Бурлюка к Уфимскому краю, когда, после первоначального обучения и активных занятий живописью, в 1898 г. он поступил в Казанское художественное училище
Бурлюк вспоминал: «Из своих соучеников по школе того времени помню многих. Особенно: находящегося здесь Акаде-мика ныне, Н.И. Фешина, Е.Е. Цитовича (внука писателя Акса-кова), Петра Дульского, изв. художника критика и гравера, изв. директора школы Н. Бельковича».
Пробыл на берегах Волги Бурлюк недолго, в 1899 г. пере-вёлся в Одесское художественное училище, в 1901 г. он снова уезжает в Казань, в 1902 г. художник уже в Мюнхене.
Николай Фешин, Пётр Дульский, Николай Белькович являются известными деятелями русской культуры. Но кем был упомянутый Бурлюком его соученик по Казанской художественной школе Е.Е. Цитович (внук писателя Аксакова)?
О Цитовиче, вероятно, сыгравшим большую роль в жизни художника, Бурлюк упоминает практически во всех своих мемуарных произведениях. В 1930 г. Давид Бурлюк отправил харьковскому искусствоведу М. Зубареву воспоминания, выдержки из которых были опубликованы в 1988 г. в историческом альманахе «Минувшее».
Думаю, для уфимских аксаковедов большой радостью, а отчасти и неожиданностью будет узнать, что никто иной, а именно Сергей Тимофеевич Аксаков оказал значительное влияние на Бурлюка-литератора. В 1930 г. в главе «Как относился я к литературе русской до возникновения футуризма» воспоминаний Бурлюк писал: «Готовили меня в классическую гимназию. Целая коллекция домашних педагогов, на дому живших. Первыми сочинениями моими еще в 1890-2-3 годах были подражания Аксакову, а затем Николаю Васильевичу Гоголю».
Таким образом, Аксаков был первым писателем побудив-шим мальчика, а в 1890 г. ему было ещё только восемь лет, по-пробовать свои силы в литературном творчестве. И в дальней-шем Бурлюк продолжал писал стихи и прозу, всю жизнь в рав-ной степени считая себя художником и поэтом.
Рассказывая о первых успехах в живописи, он вспоминал: «Меня интересовали: лунные ночи, рассветы, которые мы нико-гда не пропускали наблюдать со старшим братом моей жены Марии Никифоровны Павлом Еленевским, проживавшим тогда у нас». На М.Н. Еленевской Давид Бурлюк женится в 1912 г.
Именно при содействии Еленевских семейство Бурлюков отправилось на восток. «В 1899 году, благодаря любезности Ни-кифора Ивановича Еленевского, мой тогда безработный отец устраивает свою семью на лето в романтическом заброшенном старинном имении "Линевка" на реке Свияге в Симбирской гу-бернии […] Осенью этого года, достав программу Казанской ху-дожественной школы […] я отправился в Казань […] Из учив-шихся со мной я помню по фамилиям Петра Максимовича Дульского, Ивановскую, Гермогена Цитовича – внука Аксакова, очень одаренного человека, которому войны и необычная щепе-тильность помешали стать хорошим сезанистом».
В другом отрывке Давид Бурлюк опять упоминает о Цито-виче «Осенью [1902 г.] я уехал за границу и поступил в Мюнхинскую академию художеств […] через два месяца, затосковав, вернулся в Золотую Балку [имение на Украине, где отец Бурлюка служил управляющим], где бесконечно работал всю зиму и весну. Летом 1903 года приехал туда окончивший уже Казанскую школу Гермоген Цитович, и мы – я, мой брат Владимир и Цитович – уехали учится живописи в Мюнхен. Цитович влюбился в Пинакотеке в портрет какой то дамы: стонал по ней день и ночь и, когда потом после месяцев работы […] мы уехали к весне, учится в Париж, то Цитович все еще оставался в Мюнхине, ежедневно ходя на свидания со своей возлюбленной, воплощенной на плоскости холста; с красавицы возлюбленной своей он решил сделать копию, чтобы хоть в таком виде увезти необычайную даму сердца в свои киргизские, башкирские ковыльные степи. В 1904 году вспыхнула русско-японская война. Цитовича, воевавшего еще ранее с "большим кулаком" в Китае, вновь забрали на Ман-чжурский фронт, и это ускорило так же и наш отъезд из Па-рижа, где мы прожили только до июля 1904 года».
Авторы публикации воспоминаний в альманахе «Минувшее» в комментариях писали, что «сведений о Г. Цитовиче не обнаружено». Хотя Цитович был явно важным человеком для Бурлюка. И, по всей видимости, не только фактом родства с С.Т. Аксаковым.
Сведения об этой ветви Аксаковых можно найти в работах известных уфимских краеведов Георгия Фёдоровича и Зинаиды Ивановны Гудковых. Но Гермоген Цитович не был прямым по-томком (внуком) Сергея Тимофеевича Аксакова, а приходился ему лишь дальним родственником.
Любимая тётушка и крёстная мать С.Т. Аксакова – «сердечная простота» Аксинья Степановна Аксакова (в замужестве Нагаткина) является одной из главных героинь произведений писателя. Внучка Аксиньи Нагаткиной – Екатерина вышла замуж за белебеевского помещика, предводителя дворянства и известного земского деятеля Ивана Михайловича Бунина. Их дочь Надежда Ивановна выходит замуж за Гермогена (Ермогена) Марковича Цитовича, служившего в акцизном управлении. У супругов было восемь детей, старшим ребенком и являлся Гермоген Гермогенович (Ермоген Ермогенович) Цитович
В 1991 г. жительница Москвы Людмила Георгиевна Учаева (1910–2007), урождённая Цитович, написала и прислала в дар уфимскому мемориальному дому-музею С.Т. Аксакова воспоми-нания о детстве, прошедшем в Белебеевском уезде Уфимской губернии, на страницах которых она упоминает о своём родном дяде – Гермогене Гермогеновиче Цитовиче.
Племянница вспоминала: «Далее шёл старший сын Цитови-чей Гермоген Гермогенович (мой крёстный). Небольшого роста, чёрный, как жучок, очень хорошо ри¬совал, и Бунин М.И. [дядя по матери Михаил Иванович Бунин] помог ему получить образо-вание по живописи, потом он стал преподавателем рисования в школе и сам много ри¬совал портретов и пейзажей.
[…] Из Москвы родители поехали в Уфу, оставив меня в Белебее у дяди Ермоши. Обнаружив отсутствие родителей, я стала во весь голос реветь, со всевозможными трелями и руладами. Тётя Валя (Валентина Станиславовна) жена дяди Ермоши, изящная, затянутая в рюмочку, дама, усадила меня на диван, а на валик пристроила своего сына Колю, моего ровесника, дабы успокоить меня.
Но не тут-то было… Я изо всей силы толкнула Колю, он ку-выркнулся, ударился головой о стол и тоже затянул арию, полу-чился довольно приятный дует. Тогда дядя Ермоша напустил на меня громадного заводного бурого медведя. Он на задних лапах, раскачиваясь и ревя, направился прямо ко мне. Я, похолодев от ужаса, моментально угомонилась и очень вежливо попросила тётю Валю убрать милого зверя, так как его голос не очень приятно звучит, а свой, видимо считала ангельским. Наутро приехали родители и забрали меня.
[…] Заезжали иногда в Белебей, останавливаясь у дядя Ер-моши. Дом на хуторе был продан… папа начал строить в Бе-лебее большой дом городского типа по всем правилам науки и техники того времени. Позже уже дядя Ермоша жил в достроенной части дома». Л.Г. Учаева в своих воспоминаниях отмечает, что дядя был преподавателем живописи в школе.
Семейство Цитовичей давно проживало в Уфимской губер-нии. На 1873 г. коллежский ассесор Герман Маркович Цитович служил старшим помощником надзирателя в 1-м участке Ак-цизного управления 2-го округа, проживал в Стерлитамаке. Чи-новники контролировали местные винокуренные заводы.
На этой службе православный коллежский ассесор уже Гермоген Маркович Цитович оставался и в 1883 г. (старший помощник надзирателя 2-го округа в 4-м участке). Начальником его все эти годы был Н.Е. Фосс (известная семья в губернии).
На 1889 г. Ермоген Маркович Цитович состоял в действи-тельных членах по избранию Уфимского губернского статисти-ческого комитета, входил в ряды элиты, а по должности надворный советник Гермоген Маркович Цитович занимал пост уже надзирателя 2-го округа Окружного акцизного управления. В 1896 г. коллежский советник Ермоген Маркович Цитович по-прежнему возглавлял в должности надзирателя Окружное ак-цизное управление 3-го округа (Белебеевский уезд). Семья про-живала в Белебее, в 1901 г. Е.М. Цитович ещё занимал свою должность, затем выходит в отставку или умирает (на 1903 г. его уже нет).
По воспоминаниям Л.Г. Учаевой (урождённой Цитович) её дедушка Гермоген Маркович Цитович «был большой самодур, под конец жизни крепко пил и от запоя умер не очень старым. Женат он был на Надежде Ивановне Буниной […] Воспитывали они только двух дочек: старшую Лизу и младшую Инночку. Ос-тальные дети сразу после рождения отдавались в людскую кор-милице и только через восемь лет каждому разрешалось по ут-рам и вечерам подходить к ручке родителей, но так как к ручке прикладывались и некоторые из дворни, то родители и не знали, которые их дети. Перед родительской аудиенцией дети в страхе молились и спорили кому идти первому прикладываться к родительской ручке. Гога (Георгий), мой отец, хорошо пел. Как-то, когда ему было лет девять, его случайно услышала мать и очень удивилась, узнав, что это её сын. Почти всех заброшенных детей воспитал, вырастил и дал им образование их дядя, брат матери, Михаил Иванович Бунин, у которого в пяти километрах от города было небольшое имение Илькино»
Воспоминания Д.Д. Бурлюка относятся к 1904 г., к этому времени Цитович уже кадровый военный, участвовал в подав-лении «боксёрского» восстания в Китае, русско-японской войне, а с 1908 г. подпоручик запаса Гермоген Гермогенович Цытович уходит на гражданскую службу, становится земским начальни-ком (главой сельской администрации) 13-го участка Белебеев-ского уезда. В этой должности прапорщик, затем губернский секретарь Гермоген Гермогенович Цитович служил вплоть до 1917 г. В его участок входила Николаевская и Чукадытамакская волости. Проживал земский начальник в Белебее.
С 1904 г. его супруга Валентина Станиславовна Цитович (1885 г. р., окончила Саратовскую женскую гимназию) служила преподавательницей русского языка в Белебеевской женской гимназии (по справочникам до 1916 г.). Земским начальником девятого участка стал брат, подпоручик запаса Георгий Гермо-генович Цитович (служил в 1914–1915 гг.). А в 1916 г. учителем гимнастики в белебеевской Учительской семинарии работал Ва-лентин Ермогенович Цитович. Вероятно, помогало родство с влиятельным в Белебеевском уезде кланом Буниных, представители которого занимали многие ключевые административные должности.
Когда Давид Бурлюк поселился с семьёй в селе Буздяк Бе-лебеевского уезда, он не мог не вспомнить о своём старом това-рище Цитовиче, который проживал недалеко, в том же уезде. Можно предположить, что земский начальник Г.Г. Цитович чем-то помогал Бурлюку в обустройстве жизни. Нет точных свидетельств о их встречах в 1910-е гг., но в воспоминаниях Давида Давидовича неоднократно встречаются рассказы о Цитовиче, в которых он смешивает времена своей молодости рубежа столетий и последующую эпоху.
Столь заметное присутствие образа Цитовича в мемуарах Бурлюка явно указывает на возобновление контактов. Спустя десятилетия Д.Д. Бурлюк вспоминал, что когда весной 1900 г. Давид Фёдорович Бурлюк нашёл место управляющего имением «Золотая балка» в Херсонской губернии, туда переехала вся се-мья. Давид-младший в это время переводится из 7-го класса Тверской гимназии в Казанскую художественную школу, где он ещё на экзаменах подружился с Ермогеном Цитовичем, они да-же сняли на двоих комнату в два окна. Бурлюк не забыл поездок с другом в херсонское поместье.
«Ходили с Цитовичем через парк и овраг, любовались шап-ками снега на суках чёрных деревьев. – "Это что..." – говорил Е.Е. Цитович. – "Разве это зима. Вот у нас в Уфимской губернии, в Белебееевском уезде, вот там зима..." Я никогда, тогда слушая его не воображал, что женюсь на уфимской девушке, а, глядя на большие фото уфимских перелесков, перед которыми я вздыхал в припадках своей болезненной по родине сентиментальной стоически, отпрыск рода Аксаковых, что судьба и творчеством своим свяжет меня с Уфимской губернией и Уфимским музеем (сто семь картин моих числилось в Уфе до 1922 года в Государственном художественном музее).
Е.Е. Цитович имел очень мало денег. Он платил за квар-тиру и питался так: раз ходил обедать ("на пельмени") к каким то своим родным, а то пил чай с хлебом и купив мешок картошки распределял её на месяц. Он был настоящий башкирин: на коротеньких ножках, с круглой головой на плечах широких, очень силён и рыцарски скромен… Е.Е. Цитович боготворил Пушкина и признавал только его поэзию, то, что можно читать. Отношение А.С. Пушкина к женщине он проводил в жизнь. Женщина – "как гений чистый красоты"».
Далее у Бурлюка встречается крайне важный фрагмент. «Из рассказов Е.Е. Цитовича я должен привести здесь два его лейтмотива, как он, поссорившись с Буниными, "ушёл на само-стоятельную работу", в Сибири на Иртыше работал на по-стройке моста: тягал верхом воду на верёвке длиной на весу, склоняясь над рекой с почти готового уже быка для железнодорожного моста. Я силён, я молод, а и то руки в кровь... Затем родные устроили его (он окончил 6 классов кадетского корпуса) в земские начальники... но ему не нравилась эта служба. Его влекло искусство. Участвовал в китайской компании "в усмирении большого кулака". В те годы краснооколоточных дворян Россия кипела монархистами… Е. Цитович был представителем этой среды монархистов – идеалистом. Он ушёл с военной службы с горечью в душе, в рассказах возмущаясь каким-то подлецом генералом, постыдно прятавшимся во время осады китайских укреплений. – А потом этому подлецу Питер награду выдал. Воровство, грабёж, предательство, царившее в армии возмущали его. "Царь ничего не знает", – говорил он. – "Царя обманывают". Это была наивная фраза, поражавшая меня».
Из этих воспоминаний очевидно, что они неоднократно бе-седовали («из рассказов Цитовича»), Давид Давидович отмечал как «родные» устроили Цитовича земским начальником (что случилось в 1908 г.), а тому должность не нравилась. Это бесспорные доказательства встреч Д.Д. Бурлюка и Г.Г. Цитовича на уфимской земле в период 1915–1918 гг. Между 1904 и 1915 гг. их пути не пересекались, в советскую эпоху судьбы друзей сложились по-разному.
По сведениям родственников Г.Г. Цитовича (с ними автор общалась в социальных сетях), после революции, он какое то время работал в каком то из поволжских городов, затем с женой и детьми переехал в Ташкент. Один из сыновей Гермогена Гермогеновича и Валентины Станиславовны Цитовичей прошёл ГУЛАГ, родственники поддерживали с ними связь до начала 1970-х гг.
Поэзия в уфимской газете «Большевик», издававшейся с сентября 1919 года.
November 13th, 2018
Свице Я. «…В ожиданьи лучшей доли». Поэзия в уфимской газете «Большевик», издававшейся с сентября 1919 года. В серии «Антология русской поэзии Башкортостана XIX – начала XX вв. // Истоки. – Уфа, 2018. - № 45 (7 ноября). – С. 6-7.
Янина СВИЦЕ
«…В ожиданьи лучшей доли»
Поэзия в уфимской газете «Большевик», издававшейся в Уфе сентября 1919 года.
В Национальном архиве Республики Башкортостан сохранилась подшивка рабоче-крестьянской газеты «Большевик», в электронном виде ее номера так же размещены на сайте Национальной библиотеки Республики Башкортостан.
После окончательного установления советской власти в городе и крае, эта газета являлась органом Уфимского губернского комитета Российской коммунистической партии (большевиков). Ее контора и редакция размещалась на улице Соборной (сейчас Театральной, до этого Я. Гашека) в типографии № 1. Первый номер вышел 25 сентября 1919 года, ответственным редактором издания был Ф. Дингельштедт, в редакционную коллегию входил он и А. Шуб.
В российском революционном движении известен Федор Николаевич Дингельштедт (1890-1943), происходивший из дворян, член РСДРП с 1910 г. Был участником Февральской революции, членом Петроградского комитета большевистской партии, занимался агитационно-пропагандистской работой среди кронштадтских матросов. В нач. 1922 г. - зав. ОРГО ЦК Компартии Туркестана, в 1924-27 - ректор Лесного института. С 1923 г. один из руководителей внутрипартийной левой оппозиции в Ленинграде. Неоднократно арестовывался и умер в Темлаге в 1943 году. О том, что Ф.Н. Дингельштедт в 1919 -1920 годах работал в Уфе сведений мне не найти не удалось.
Можно обратить внимание на то, что в «Большевике» печатался автор под псевдонимом «Дед Николай». В большом стихотворении «Октябрьский восход» опубликованном в праздничном номере от 7 ноября упоминается Уфа «…Из Уфы и из Сибири все крестьянство сознает». Можно предположить, что он или жил в Уфе или был как-то связан с нашим городом. Так же были напечатаны стихотворения Николая Дингельштедта по стилю похожие на произведения Деда Николая. И все они несколько нетрадиционны для уфимской большевистской печати тех лет. Не так революционно-фанатичны, не так агитационно-прямолинейны как, например, стихотворная продукция, печатавшаяся Политотделом 5-ой армии. Отцом большевика Федора Дингельштедта был плодовитый петербургский поэт, прозаик, драматург, журналист, отставной капитан лейб-гвардии Московского полка Николай Федорович фон Дингельштедт. Родился он в 1852 году, точная дата смерти не установлена (умер после 1916 года). Был автором сатирических, а так же незамысловатых почти лубочных произведений, ставших популярными у городских обывателей (прислуга, приказчики, чиновники, купцы), соответствующих кругу их интересов, и уровню понимания. Одним из многочисленных псевдонимов Николая Дингельштедта был «Энде». В газете «Болшевик» было напечатано стихотворение автора «Энде». Но, пока все это только самые предварительные предположения.
ДЕД НИКОЛАЙ
Рабоче-Крестьянский союз
Пеклись монарх и власти
Крестьянина о том,
Чтоб он не ведал сласти
И жил вполне скотом,
Чтоб изнывал рабочий
Снаружи и внутри,
Чтоб лишь смыкал раб очи
Часа на два, на три…
Но власти те слетели
Стал Керенский царить;
С буржуем в этом деле
Стал дружно все делить.
Боязнь крестьянской дружбы
С рабочим он имел,
И для буржуйской службы
Поссорить их хотел.
Хотел он чтоб солдата
Смел вовсе внешний враг,
Чтоб свет был для богатых,
Для бедных – прежний мрак…
Какая ж вероятность
Быть красной вновь заре?
Но… вышла «неприятность»,
Большая в октябре…
И власть попала в руки
Рабочих и крестьян:
Совет унял их муки,
Буржуям дав… изъян!
Тогда эсеры правый
И левый, с кулаком –
Буржуем в сельских нравах –
Рабочих с батраком.
Крестьянином беднейшим,
Ввести хотели в рознь;
Был результат сквернейшим,
И рушилась их кознь…
Союз с рабочим земледельцев,
Как бедняка, так средняка,
На ужас бывши их «Владельцев»,
Растет! Победа их близка!
«Большевик». № 2, 28 сентября 1919 года.
ДЕД НИКОЛАЙ
Кулацкое житье
Солнце глянуло по улице…
Кто с женой еще милуется,
А встают в избе другой;
Люд еще полунагой…
У иных же трубы курятся,
Получила корму курица:
У нее тревожен взгляд –
Все зовет своих цыплят…
А цыплята, частью проданы,
Богачам к обеду поданы –
Хорошо жить кулакам,
Плохо – только беднякам…
Кое где уже молодушки –
Белогрудые лебедушки –
Ставят в печку кашку, щи:
В бедных лени не ищи.
Но кулак из царства сонного
Не ушел… Кваску лимонного
Ждет! Подать должна сноха –
Так далеко ли до греха?
А его давно ждут лошади;
На дворе, большом, как площади,
Строят хлев в три топора –
Начинать дела пора!
«Обороты» со скотиною…
Мед купил по шесть с полтиною,
А продаст по сорок пять.
С хлебом дело есть опять.
От нужды мука спускается –
По полсотни пуд считается,
А ему сот пять за пуд
На базаре все дадут.
Тоже – «овощ огородная»…
Что ему нужда народная?
За царя и за попа
Он стоит – «толпа глупа».
Вот он едет за «работами»,
Сын сноха – пред ним с заботами…
Хоть в тюрьме быть должен он,
А народ ему – поклон.
«Большевик». № 5, 9 октября 1919 года.
ЭНДЕ
Сатана там правит бал
На дону люд боевой
Славит идол свой военный;
Рад казачьей головой
Лечь на жертвенник священный.
Очень ревностно галоп,
В умиленьи, сброд казачий,
Генерал и даже поп
Пляшут с миною собачьей…
И ликует сатана:
«Вот какие времена»
Встарь казак был сын свободы, -
Ныне сделался рабом:
От него хотят уроды,
Чтоб он бил им в землю лбом.
И, послушный им, на брата,
На свободу в лютый бой
От ведет чтя рабство свято,
Злату жертвуя собой…
А злодеям сатана
Руки жмет: «Русь спасена!».
«Большевик». № 7, 16 октября 1919 года.
ДЕД НИКОЛАЙ
Октябрьский восход 1917 – 1919
Родилась на Руси идея
В приснопамятном году*
Фабриканта-лиходея
Свергнуть как врага труду.
Лиходей сбирал доходы.
Сладко пил и жирно ел;
Летом ездил он на воды.
Никого знать не хотел…
Пожелали, при Кровавом,
Ту идею воплотить:
Был Совет, но… прежним «правом»
Можно было все убить…
В силу этого, Советы
Появилися потом,
И разлилось море света –
Шире, глубже в каждый дом.
Власть к Рабочим Депутатам
Угрожала перейти;
То не нравилось богатым, -
«Надо стать им на пути!».
И к войне воспламенела,
Буржуазии вся власть,
Чтоб забрать ей Дарданеллы
И попользоваться всласть
Соглашатели, обманом,
И эсер, и меньшевик
Обвели народ туманом, -
«Не надежен большевик!»
В революцию, сначала,
Потому большевиков
Средь советских было мало –
Много ж было их врагов.
И вот, Керенский с другими,
Ставя бедным тормоза
Обещаньями благими,
Им пускали пыль в глаза…
Часть земельных Комитетов,
Мнивших бедным землю дать
В силу этих всех «обетов»,
Под арест велели взять.
И крестьянам землеробам
Стало ясно: эта власть,
Как пристало то «особам»,
Заберет самих их в пасть.
Тут пошел войной Корнилов
С офицерством, в Петроград, -
Чтоб помещиков к кормилу
Власти ставить без преград…
Против них пошли все дружно
И прогнали скоро вон,
Но лишь стали мы не нужны, -
Изменили с нами тон.
И политика обмана
Начала опять расти
Но рабочих вновь туманом
Не пришлося обвести:
В них развилося сознанье,
Вера в мощь большевиков,
Чтоб в советские собранья
Их избрать для дельных слов…
Но когда – назад два года –
Власть ушла к большевикам,
То причина для похода
Дал сей факт меньшевикам,
И они с эсерским роем
Угрожали как могли,
Что солдаты тут – из строя –
Нас сметут с лица земли…
Обещанье «учредилки»
Снова Керенцев дала.
Чтоб, при этом, все цидилки
Отвели глаза от зла.
Потому народ рабочий,
Ставши к власти на пути,
Вдруг решил, что покороче –
На Советы перейти.
Был объявлен, первым делом,
Договоров тайных ряд,
И поступком этим смелым
Был народ доволен, рад.
Договоры эти в «Царском»
Были все заключены
В интересе только барском, -
Ликовали и «чины»…
В довершение – Советом
Был объявлен результат
Перед всем буржуйским светом
(Тот был этому не рад):
Ради всех буржуев выгод
Воевать Русь не должна,
И единственный тут выход –
Прекращается война!
Предлагается всем странам
В перемирие вступить,
Дал предел смертям и ранам,
Больше кровь земле не пить!
И рабочие всесвета
Были тем поражены,
Убедясь, что власть Совета –
Всей душой против войны.
Тут грабители германцы
Собрались на «дело» в Брест
Русь ограбив, бросит шанцы,
На войну поставить крест…
Но они ж и пострадали
От Антанты грабежа:
Договор такой им дали –
В пол Германии межа!
Тут рабочие повсюду,
Раскусив своих «господ»,
Убедились, что зло люду
Все идет от их «забот».
Офицеров диктатура,
Зверства дикие и гнет –
Все противное натуре
Снова к рабству лишь ведет.
Из Уфы и из Сибири
Все крестьянство сознает:
Нет насилий пущих в мире, -
Чем несет Колчакский люд.
Потому что рухнут разом
И Деникин и Колчак
Вспыхнет все, как под Кавказом,
В трусе вызреет смельчак!
Власть помещика, кадета,
В коих ложная есть честь,
Власти мирного Совета
Кто же может предпочесть?
За границей люд рабочий
Очень мало ныне спит:
Говорят, он дни и ночи,
За Советов власть кипит:
И наступит всюду скоро
Царство честного труда, -
Богачей же хищных сворам
Не царить в нем никогда!
Да, погиб порядок барский,
Ноября нам день седьмой –
Красный праздник пролетарский
Дал победу над бедой.
* 1905 г. (примечание редакции).
Г.
7 ноября 1919 г.
Нынче праздник, праздник света,
Праздник флагов и огней
Праздник братского привета
В память сброшенных цепей!
Нынче – день рожденья Воли!
Встретим этот юбилей
В ожиданьи лучшей доли
С блеском праздничных огней!
Вспомним тех, кто жертвой пали,
Добываю Волю вам.
- Спите мирно, вы устали,
Отдохнуть уж время вам!
Мы явились вам на смену,
Славно павшие бойцы!
Протараним рабства стну!
Мио воздвигнем из войны!
Н.
Ермил Мироедов
У Ермила хлопот полон рот
И великих кулацких забот;
Ум за разум заходит порой.
Злится, охает, сам он не свой.
От пирушек остались мечты,
Ему темною ночкой не спится;
Угнетатель и враг бедноты,
С Революцией он «не мирится».
Опротивел ему белый свет;
Нет почтенья от бывших рабов;
И куда не пойдет – все Совет –
Комитет из одних бедняков.
Нет защиты купцу, кулаку,
Каждый землю свою обсевает;
Отказались работать ему,
И доходность Ермилушки тает.
Убежали помещик с попом
Верой-правдой служить Колчаку:
И мерещится сладостным сном
Счастье жизни былое ему.
Что бы хлеб не попал беднякам
И солдатикам Армии Красной,
Прячет хлебец Ермил по ночам,
Но труды мироеда напрасны!
Зорким оком голодные следит,
И совет пролетарский не спит;
Он пощады не даст кулакам,
Спекулянтам народным врагам!
Реквизиция будет в ответ
Саботажникам власти Советской;
Поклонится Ермилу, нет, нет,
Не пойдем мы с покорностью детской.
Разобьем все мечты у него
На возврат Колчаковской дубинки,
Не заставишь из нас никого
Петь под звук буржуазной сурдинки.
Бедноте и рабочему враг,
Он в душе нам читает проклятья,
Его бесит кровавый наш флаг,
Колчаку простирает объятья.
Словно гад из норы выползая,
Он шипит подколодной змеей,
Власть Советов клеймя, порицая,
С целью гнусною тайной своей.
Все усилья направим к тому,
Чтоб словить, обнаружить гадюку,
Чтоб нельзя было гаду сему,
Колчаку протянуть даже руку.
Николай ДИНГЕЛЬШТЕДТ
Свет и буря
Два года сверкают зарницы,
Прорезав унылую тьму,
Кладя ее власти границы,
Как солнце расплавив зиму.
Два года мы видим сиянье,
Что Русь озаряет собой,-
Низвергнуто гнета влиянье
В стране, бывшей царской.
Уже воцарилась свобода,
Гоня своих лютых врагов.
Хоть буря все этим два года
Ее бьет в виду берегов.
Друзья ее бодрствуют телом,
Два года, и духом своим,
И ночью все заняты делом,
Чтоб с бурею справится им.
Есть признак стихания бури –
Надежда, что третий то год,
Под пологом мирной лазури
Закончит усталый народ.
«Большевик». № 14, 7 ноября 1919 года.
Из оперы «Колчаковщина»1
Деникин (пьяным голосом)
Грозят мне гневом с выси лица –
То ангелы, иль черти?
Внизу же трупы, черепа,
Стоят пока две виселицы –
Все атрибуты смерти…
Но я привлек к себе попа.
С ним черти мне не страшны
Перегрызем им глотку!
Ангел тот – наивен глуп…
С попами я запрусь хоть в башню,
Пить буду с ними водку –
Ее здесь много, я не скуп!
Деникин (спохватившись)
Ах, да!
Не помогают их молебны!
Поют нам с жаром гимн хвалебный,
Поют себе, ревут поют,
А нас под пенье их все бьют!
Колчак (расслаблено)
Ужель тебе не надоело
Быть ежедневно битым?
А я гляди совсем разбит.
Болят ужасно кости, тело…
Ты пьян, - мне ж быть бы сытым!
Попов же выгнал – весь синклит.
Н. БАБКИН
Дезертиру
Ах, товарищ, зачем ты сложил
Пред врагами позорно винтовку?!
Ведь сознательно тем объявил
Ты родимой семье забастовку.
Не за царский чертог воевать
Нас зовет трудовая Россия,
А свободу и честь отстоять
Посылали друзья и родные.
Ты, с падением власти царя,
Стал хозяин Республики, воин,
Был свободы и чести достоин,
Месью бурной к буржуям горя.
Был защитник свободы святой…
Мы молили тебя о терпеньи,
Но покинул ты полк боевой
И вернулся в родное селенье.
Уж не рано ли взялся за плуг,
С поля битвы позорно бежавши?!
Не пришлось бы раскаяться, друг,
Тебе, годик-другой обождавши?!
«Люди-братья»… Ты правду сказал –
«Тот не прав, кто людей убивает!»…
За кого же того ты признал,
Кто свободу казнит и терзает?
От природы доверчив и прост,
Оправдал ты шпионов обманы:
Вдруг оставил без смены свой пост,
Позабыв кровь товарищей, раны;
Все поймешь, как буржуи за труд
И за хлеб тебе цену назначат,
Но уж силы твои не возьмут,
Только очи в бессилье заплачут!
Ты поступком своим доказал,
Что предателем стал для свободы
Белым бандам помощником стал
И врагом трудовому народу.
Все поймешь если белой ордой
И царем край родной полонится,
Да страданье и горе с нуждой
Будут в избу к народу ломится.
Долг исполни, недавний герой,
Перед бедным трудящимся миром:
Ты вернися в тот полк боевой
Из которого шел дезертиром.
«Большевик». № 22, 4 декабря 1919 года.
ДЕД НИКОЛАЙ
В развалившейся усадьбе
Насвистывает ветер
Унылый свой мотив,
И чей то воет сеттер
Под сенью старых ив…
Хозяин в школе жеребячьей
Окончил полный курс наук,
Но ум от них слепой, не зрячий:
Любовь к народу мертвый звук…
А в школе все его «цукали»,
И он затем других «цукал»,
Своею шашкой острой стали
Он на пирушках бил бокал…
С утра пил водку он «до змея»,
А к вечеру и «до слонов»;
Работать вовсе не умея,
Достиг за что-то он чинов…
Но нажил вместе с тем на службе
Себе подагру, ишиас.
Попал под суд он, но по дружбе,
Уволен только был в запас.
Хотел жениться он, но свадьбе
Бог состоятся не привел,
И в развалившейся усадьбе
Торчит былой владелец сел…
Душой давно стремится к белым,
Чтоб с ними грабить, убивать,
Но он бежал раз перед делом,
Да не пускает и кровать…
Лежит на ней в своей болезни;
Нет за душою ни гроша…
Убить себя – куда полезней,
Но жизнь и тут все хороша.
И все насвистывает ветер,
Печальный, грустный свой мотив,
И воем спрашивает сеттер:
«Зачем ты здесь, все прокутил?».
«Большевик». № 25, 23 декабря 1919 года.
Николай ДИНГЕЛЬШТЕДТ
Музы жизни
Свобода радостно охватывает душу:
Приветствую святые времена.
Смерть, может быть, близка,
Но я ее не трушу, –
Не к рабству же меня ведет она.
Есть, к счастью, у меня три верные подруги
Всегда – надежда, вера и любовь –
Целебны для души их нежные услуги;
От них и тело молодеет вновь…
Надеюсь крепко я на торжество свободы:
Прольется свет ее по всей земле;
Везде умчатся тягостной неволи годы,
И гады рабства скроются во мгле…
Надеюсь я на вечный мир повсюду:
Он жаждется людьми уже давно;
Хотя твердит иной, что то подобно чуду,
Но… многих тайн познать нам не дано…
Я верую, что правда всюду одолеет,
Что возвеличат всех борцов ее,
Что их судьба за правду возлелеет,
И кровь людей не будет пить земля.
Уверен я, что люди в жизни будут равны:
Средь них не будет высших никого,
Что все своей работой только буду славны,
Но наживать они не будут ничего.
Люблю я всех людей, особенно несчастных,
Здоровье положивших на борьбу,
Страдавших в юности от произвола властных,
Которые разбили их судьбу…
Люблю борцов и за свободу в наше время,
Идущих беззаветно на врага,
Которым все лишения войны не бремя…
Их жизнь для всех должна быть дорога.
«Большевик». № 27, 4 января 1920 года.
1 Подписи к карикатурам на Колчака и Деникина. Автор стихов не указан
2 Видимо намек на то, что хозяин усадьбы окончил привилегированное Николаевское кавалерийское училище, выпускники которого как правило выходили в гвардию. Недоброжелатели называли его: «жеребячий пансион», «refugium asinorum (убежище ослов)».
3 Цук – традиционная для военных училищ система неуставных взаимоотношений между старшим и младшим классами (курсами).
Поэзия в армейской газете «Красный стрелок», выходившей в Уфев январе-апреле 1919 года. Окончание.
November 13th, 2018
Свице Я. «…Я отомщу ему штыком». Поэзия в армейской газете «Красный стрелок», выходившей в Уфе в январе-апреле 1919 года. Окончание. В серии «Антология русской поэзии Башкортостана XIX – начала XX вв. // Истоки. – Уфа, 2018. - № 44 (31 октября). – С. 6-7.
Янина СВИЦЕ
«…Я отомщу ему штыком»
Поэзия в армейской газете «Красный стрелок»,
выходившей в Уфе в январе-апреле 1919 года
Кр-ец жел. див. Николай ШЛЕНОВ
Павшим товарищам
Вечная память вам, наши герои,
Армии Красной Труда;
ВЫ за Свободу погибли народа,
Не запятнавши себя.
Грудью своей защищая Советы,
Шли на свирепых врагов,
Бодростью духом ковали победы
Вражий сбивая оплот.
Ныне вы спите в холодной могиле
Землею зарыты сырой.
Но подвиги ваши никем не забыты –
Мы не ушли на покой.
За вас отомстим мы, товарищи –
Нашим исконным врагам.
В руках наших красные ружья
И смерть мы несем палачам.
«Красный стрелок», № 82 от 31 июля 1919 г.
Красноармеец НИЕЖМАКОВ
Песня красноармейца
За Уральскими горами
Колчак задумчиво сидит,
И с потухшими глазами
На Урал Колчак глядит.
Смотрит он, как вырастает
На Урале красный цвет,
Как рабочий выгибает
Спину, гнутую сто лет.
И задумавшись промолвил:
Теперь погиб я навсегда
И Урал, что я оставил
Не увижу никогда.
И Сибирь он не увидит,
Его угнали далеко
Туда к глубокому Байкалу –
А в Байкале глубоко.
Туда поместится не мало
Колчаковских сволочей
Мы потопим генералов
Всех кровавых палачей.
Сбросим цепи мы с рабочих,
Что страдали много лет,
Разобьем мы в тюрьмах двери!
Угнетенных – всех на свет!
«Красный стрелок», № 83 от 1 августа 1919 г.
Красноармеец А. Гусев
Обниму и расцелую
Давненько я не был в дереве родимой,
Давненько не видел родных.
Быть может случилось с ними скверное что-то…
Быть может их нет и в живых!
Хотел бы наведать деревню родную,
Увидеть знакомых и мать дорогую.
Узнать обо всех переменах в деревне,
Рассказать всем знакомым о жизни походной.
Рассказать бы хотелось о жизни на фронте,
О том, как сильны и смелы мы,
О том, как России свободной сыны
Дерутся за власть трудовую.
Нас не может никто никогда напугать.
Крепко держим мы Красное знамя.
С ним готовы всегда и везде умирать.
И в сердцах всех зажечь наше пламя.
Этих гадов ползучих мы в пух разобьем,
И вернемся в деревню родную.
Может быть моя мать еще будет жива:
Обниму я ее, расцелую…
Красноармеец ЕВДОКИМОВ
Тоска по городовому
Песенка буржуя
Городовой, как звучно это слово,
Какая власть, какая сила в нем.
Ах, я боюсь спокойствия былого,
Мы без тебя отчизны не вернем.
Мечтой небес, миражем чудной сказки
Опять встает знакомый образ твой,
И вижу я, что без твоей указки
Нам не пройти житейской мостовой.
Где б не был ты – ты был всегда на месте,
Всегда стоял ты грозно впереди,
В твоих речах, в твоих державных жестах
Один был знак: «Подайся, осади».
Бранился ль я с неугомонным Ванькой1,
Иль ночью брел по улице с трудом
Не ты ль мне был заступником и нянькой,
Не ты ли мне указывал мой дом.
Прекрасен клич восставшего народа,
Волнуют грудь великие дела,
Но без тебя и самая свобода
Запуганному сердцу не мила.
О, появись с багрово-красным ликом,
С медалями, крестами на груди
И обойди всю Русь могучим криком:
«Куда ты прешь, подайся, осади».
«Красный стрелок», № 85 от 3 августа 1919 г.
В. АБРАМОВ
В целом мире
В целом мире, в целом мире нет такого уголка,
Где б заглядывало солнце в окна бедняка.
Где бы крест плечей согбенных безнадежно не давил,
Где б теперь хватало сил.
В целом мире, в целом мире нет такого уголка,
Где бы руку пожимала только братская рука,
Где бы сердце не смущалось злобным шепотом вражды,
Не метались бы от горя и не гибло от нужды.
Ф.М. Макаров
Как сдавал Колчак Урал
Как Колчак сдавал Урал,
Без оглядки удирал
От Советского нажима,
Пробежал Челябинск мимо,
Буржуа за ним бежали
И болезненно кричали:
Стойте, братцы, окопаемся.
Все равно нам погибать,
Или лучше нам до Омска
Без оглядки удирать.
А рабочий кричит громко
Колчаку везде в вдогонку:
Эй, бежишь, колчак паршивый,
Генерал, мерзавец вшивый.
Сколь ты крови из нас попил?
Сколь крестьян ты порубил?
А теперь тебе, клопу,
Время сдать грехи попу.
Буржуа в Сибири воет
И сердечко сильно ноет.
Офицеры с ума сходят,
Как шальные тени бродят.
А попы, святы отцы,
Все запутали концы.
День и ночь молились Богу,
Чтоб найти им всем дорогу.
За моленье дал им Бог,
Чтоб остались все без ног.
И дороженьку им дал
Прямо в озеро Байкал,
Им на вечное веселье.
А рабочие то рады,
Что нашли себе отраду.
В Красной Армии у нас.
Красноармеец СОМОВ
Уже спали оковы
Тяжелого рабства уж спали оковы.
На небе блеснула красиво заря.
Вставай брат рабочий, построим мир новый,
Время не ждет, и пришла уж пора!
Возьмемся за дело, для блага народа
Чтоб всех паразитов гнать прочь от себя.
Долой тунеядцев, прочь свору бандитов,
Их всех мы щадить не должны никогда.
Оно нас веками под гнетом томили
лишь ради того, чтоб жилось им самим.
Попы нам небесного рая сулили –
Мы жили во тьме, и все верили им.
Но вот час пробил и рабочий проснулся,
Могучей рукою оковы разбил.
Услышав наш клич, на борьбу встрепенулся,
И песню победную он протрубил.
Красноармеец Б. К.
При отъезде на фронт
Не грусти жена, не страдай от скуки,
Это зло для меня преграда к науке.
Не мешай мне идти к великому счастью,
Не мешай бороться с кровавою властью.
Не мешай мне гореть светом коммунизма,
Пролетарская страна, вот моя отчизна.
Не мешай мне ненавидеть всех царей живущих,
Кровожадных бар и попов имущих.
Верь, что скоро труд будет у власти,
Сбросим всех мы, кто не нашей масти.
«Красный стрелок». Уфа, № 87 от 6 августа 1919 г.
Дементий ПРОХОРОВ
Красная песенка
Стройными рядами
Солдатики идут,
Лихо, - молодцами
Песенки поют…
Ружья за плечами,
Патроны на груди,
С такими силачами,
Хоть в самый ад иди.
Спешат они схватиться
С кровавым Колчаком.
Хватит им глумиться
И жить чужим трудом…
Идут солдаты в ногу,
Мечта их – жаркий бой,
Забил Колчак тревогу
Назад бежит шальной.
«Красный стрелок». Уфа, № 88 от 7 августа 1919 г.
Автор стихотворения не указан
Отступление белых
По улицам пыль поднимая,
Рядами тянулись войска,
Стремились, в Сибирь убегая,
Остатки солдат Колчака.
За ними вдогонку спешили
Туда же буржуи скорей.
Пожитки в корзины сложили:
Бежали к столице своей…
Из Уфы все буржуи удрали,
Но остался рабочий народ,
С хлебом-солью мы красных встречали,
И пойдем вместе с ними вперед…
И скоро к Сибири холодной
Рабочее войско дойдет,
Стремясь все к идее свободной,
Чтоб слился в одно весь народ…
«Красный стрелок». Уфа, № 89 от 8 августа 1919 г.
Номер газеты «Красный стрелок» от 12 августа 1919 года был весь напечатан красной краской, и посвящен первой годовщине создания 5 армии. В нем было опубликовано стихотворение Карпузи «К годовщине 5-ой армии». Через полгода (1 января 1920) в Уфе выйдет в свет первый номер художественно-научного журнала «Красные Мысли». В нем был размещен некролог и одно стихотворение С. Карпузи (полное его имя не было указано). Рабочий-металлист, он являлся секретарем политотдела 5-ой армии. В ноябре 1919 года приехав в Челябинск на партийную конференцию, скончался от тифа в возрасте 21 года.
Сотрудник штаба 5 армии
Иван ФУРСАЕВ
На годовщину 5 армии
По скалам высоких утесов,
Под градом шрапнелей врага,
По темным приволжским дорогам
Ты пятая Армия шла.
Ты долго боролась с врагами
Бывала в неравных боях,
Не мало сынов твоих верных
Осталось на бранных полях.
Год славной борьбы уже минул,
Ты духом крепка и сильна.
Народных врагов добивая,
Отваги и чести полна.
В глухую Сибирь наступаешь
И гонишь врага далеко.
И врагов всех своих разметаешь,
Тем прорубишь нам к свету окно.
Летите ж орлы боевые,
Народ угнетенный спасать!
За правое верное дело
Готовы всегда пострадать.
Всю трудность исхода героев
Не в силах пером описать…
О славных боях на Урале
Мы будем всегда вспоминать.
Вейся же красное знамя
На красных Уральских хребтах!
И сильное яркое пламя
Зажги ты в народных сердцах!
КАРПУЗИ
К годовщине 5-ой армии
Ты помнишь клич
В прошедшем годе,
Когда предателей толпа,
Поторговавшись за границей,
Нас оптом чуть е продала.
Ты помнишь горе-учредилку,
Ты помнишь как горя в кольце,
Казалось нам, что наше знамя
Уж преклоняется к земле.
Ты помнишь зов вождей народных,
Ты помнишь миг, великий миг,
Когда стихийною волною,
Встав в ряд, в Свияжск пошли на бой.
Один последний, страшный, грозный,
Могучий, красный, правый бой.
Вот год теперь, как красным фронтом
Мы, ощетинясь на врага,
Стираем в пыль, идем с победой
В закрепощенные края.
Из партизан, и из героев,
С горячей, …2 головой,
Мы стали сталью и бетоном,
Спаявшись красною звездой.
В боях под … пулеметов,
Под ливнем огненным свинца,
….
Солдат – борец за бедняка.
Солдат – защитник угнетенных,
Солдат – борец за батраков,
Солдат – наш красный проповедник,
Солдат – гроза за кулаков.
Сегодня в нашу годовщину,
Очистив Волгу и Урал,
Вступив в Сибирь, мы шлем призывы,
Всем нашим братьям по цепям.
Восстань повсюду люд рабочий,
Разбей оковы старых дней,
Ты слышишь грозные раскаты,
И хрип предсмертный палачей.
Немалый путь свершен бойцами,
Не мало их слегло на век,
Но за погибших снова встали
За одного сто человек.
Горят призывные зарницы,
Шум новых битв звучит везде,
И шире красные границы,
И мир кипит, верь, как в огне.
Сегодня в нашу годовщину
….
Всему трудящемуся люду
… светлый красный мир.
ЛИБУРКИН
Посвящается годовщине 5-ой армии
То не ветер свистал,
Не гудела земля, -
То Колчак отступал,
Оставляя поля.
На него наседала
Стая красных орлов,
В пух и прах разбивала
Остатки оков.
Она вихрем неслася,
Лавиной вперед.
Враг в страхе терялся.
Воспрянул народ!
«Красный стрелок». Уфа, № 92 от 12 августа 1919 г.
Как уже отмечалось в предыдущих публикациях о поэзии в уфимских большевистских и первых советских изданиях 1920-х годов, литературным разделам в них уделялось достаточно большое внимание. Работники политотделов, вероятно, хорошо понимали силу поэтического слова для целей агитации и пропаганды. Не была исключением и газета «Красный стрелок», в ней не только печатались стихи и небольшие очерки и рассказы, но даже существовало бесплатное литературное приложение «Красные звоны». В дореволюционной уфимской печати, например, ни у одной из газет так и не появилось литературного приложения. В подшивке «Красного стрелка» в Национальном архиве РБ сохранился только один номер «Красных звонов», № 3 вышедший 3 августа 1919 года. На четырех листах среднего формата, здесь были напечатаны несколько стихотворений а также небольшие очерки и рассказы: «Новый дом» Лешева; «Из боевых картин» красноармейца Молькова, «По застенкам Колчака» Ф. Вдовина, «Тяжелый крест» Б. Гурьева, «Дезертир» Н. Топазова. Одна из постоянных авторов газеты, и по видимому член редакции, писавшая под псевдонимом «Чужая» поместила набросок «Перед боем».
ЛЕШЕВ
Пролетарская воля
Пролетели года, когда в рабстве народ
Отдавал весь твой труд господину;
И настала пора, наступил новый век –
Мужика не сочтут за скотину.
Эх ты волюшка-воля,
Пролетарская, могучая,
Свободная ты воля, ты воля.
Цепи рабские разом порвал он на век;
Развернул он могучие плечи,
И затеял с свои вековечным врагом
Беспощадные, грозные сечи.
Эх ты волюшка-воля и т.д…
Пролетели года, когда мысли людей
Создавали богов легионы;
Наступила пора благородных идей,
Тех, что ценят людей миллионы.
Эх ты волюшка-воля и т.д…
Наступили года – разлетелися в прах
Все цари, кровопийцы, тираны…
И народ трудовой врачевать начал сам
Нанесенные сворою раны.
Эх ты волюшка-воля и т.д…
Вместо ложных богов он построил в душе
Идеалы Свободы и Братства:
И друг другу везде помогать начал сам
Уничтожив тиранов пиратства.
Эх ты волюшка-воля и т.д…
Зазвучи же сильней… Ему новый гимн спой
Ты, народная звонкая лира.
Свергнув в пропасть навек и царей и богов
Должен быть он Владыкою мира.
Эх ты волюшка-воля,
Пролетарская, могучая,
Свободная ты воля, ты воля.
Рабочий П. ДРИНОВСКИЙ
Рабочему
Кем был покинут, и кем был оставлен.
Кем был заброшен ты в темную глушь?
Вечно нуждою злой, горькой придавлен,
Вечно терпел ты и голод и стуж.
Был ли порочен ты? Кем то наказан?
Что тяжкую кару нес много веков…
Был весь истерзан, изнурен, измазан…
И потом кровавым облит от трудов.
Какою же крепкой ты цепью прикован
К избушке был черной, дырявой, гнилой?
Ходил ты угрюмый и вечно оборван.
Гонимый проклятою долею злой?
Ты вечно работал и вечно трудился,
И жизни не видя, в могилу сходил:
Лишь сердце болело, но все ж ты крепился,
Надеждой и верой одною ты жил.
Под солнцем великим повсюду скитался,
И чуял его лишь ты знойный припек.
Садилось оно, - изможденный валялся
Не знал, что есть светлый у жизни денек.
И вот и дождался, страдалец безвинный,
И праздник великий пришел и к тебе…
Деспот-вампир твой повержен бесстыдный,
Придавлен лежит на сырой он земле.
Врата широкие к жизни открылись,
Видишь, как светят красиво огни.
К счастью, к любви! Твои дни озарились,
Слышишь ты гимн свободной земли!
ДИКИЙ РЕДАКТОР
На подводах
Снова подводы… Опять едем долго.
Снова «работа», как будто без толку…
Но почему будто весел подводчик,
Бодро везет и крестьян и рабочих…
- Сын возвратился от белых намеднись,
Ноченькой поздней, как раз в воскресенье.
Правда: голодный, усталый, раздет…
Все же как будто увидели свет.
Все таки поле засеяно дома,
Плакались больно мы Богу давно ли?
Что там подводы – куда уж устали,
Но разве свободу мы даром достали?..
Веселы мы – уж бегут Колчаки
Плетка не бьет уж рабочей руки:
Скоро конец, скоро отдых крестьянам
Время поправки в хозяйстве изъянам.
Смело вперед! Уж недолго осталось.
Вся Колчаковская свора распалась!
Даром уж пыжатся, ровно от силы,
Все генералы «Великой России».
ПАВЛИН
Пробуждение
День встает багрян и пышен,
Долгой ночи скрылась тень;
Новой жизни трепет слышен,
Чем-то бодрым смотрит день.
С сонных вежд стряхнув дремоту,
Бодрой свежести полна,
На защиту уж пошла
Пробужденная страна!
Так торжественно прекрасно
Блещет утро на земле;
На душе светло и ясно
А все помнится о зле.
Об истекших днях страданья,
Об утрате многих сил,
Скорбных муках ожиданья
И безвременных могил.
Благо всем, ведущим к свету,
Снявших гнет оков с раба,
Дню вчерашнему забвенье,
Дню грядущему привет.
Красноармеец М. ХАПУГИН
Завод Миасс
Между гор, кругом в лесах,
Завод раскинулся в долине:
Частью в елках, часть в соснах,
Частью в холмах и на равнине.
Богат и славен приисками.
Завод на золоте стоит
И окруженный весь лесами,
Своею роскошью блестит.
Все замерло при сильном бое,
Затих завод, нигде ни слова
Теперь опять уж нет покоя,
Завод стремится к жизни снова.
Вчерашний день, весьма наглядный:
Завод был сильно оживлен,
И даже житель заурядный
Невольно был всем удивлен.
Той простоте всех обращений,
Сплоченности народных масс
Что нет нигде подразделений
В свободной армии у нас.
Приличный сад, с красивым видом,
А рядом пруд, темна вода.
И по инстинкту, мимоходом,
Забрел случайно я сюда.
Взглянуть на ширь и на простор,
На лепку маленьких террас,
Услышал шумный разговор,
Сплотившихся народных масс.
При свете солнечных лучей
Блистал обширный, дикий пруд.
И для кого? Для богачей
Затрачен был рабочий труд.
А в это время гул сливался,
Шли в сад резервы пополненья,
Здесь каждый жизнью наслаждался,
Ища, как все, здесь развлеченья.
Герои армии труда,
С достоинством и честью славы.
Шли прямо взводами туда
Для развлечений и забавы.
И здесь не то, что в оны годы
Когда-то было при царях.
Не встретишь образ толстой морды
И городового во дверях.
Прошли те времена тиранства,
Прошел период злых времен,
Теперь есть равенство и братство;
К свободе смело мы идем.
«Красные звоны», № 3 от августа 1919 года.
1 «Ваньками» в просторечии назвали городских извозчиков.
2 Из-за повреждения газетного листа некоторые слова не читаются (прим. составителя).
Поэзия в армейской газете «Красный стрелок», выходившей в Уфе в январе-апреле 1919 года.
November 13th, 2018
Свице Я. «…Я отомщу ему штыком». Поэзия в армейской газете «Красный стрелок», выходившей в Уфе в январе-апреле 1919 года. В серии «Антология русской поэзии Башкортостана XIX – начала XX вв. // Истоки. – Уфа, 2018. - № 43 (24 октября). – С. 6-7.
«…Я отомщу ему штыком»
Янина СВИЦЕ
Поэзия в красноармейских газетах «Окопная правда», и «Красный стрелок»,
выходивших в Уфе в 1919 году
В Национальном архиве Республики Башкортостан (в фондах бывшего Партархива) сохранился единственный номер политической и литературной газеты «Окопная правда» (№ 64 от 23 февраля 1919 года). Выходила она по вторникам, четвергам, субботам и воскресеньям, и была органом Политотдела 26-й стрелковой дивизии красной армии, но где издавалась в колонтитуле не было указано. Об этой газете времен гражданской войны сохранилось очень мало сведений. 26 дивизия входила в состав Пятой армии Восточного фронта, ведшей бои с отступающими на восток частями Колчака. «Окопная правда» печаталась в Бугуруслане, в Уфе.
«Окопная правда» вышедшая 23 февраля 1919 года являлась праздничным номером, посвященным первой годовщине создания красной армии, и весь текст в ней был напечатан красной краской. Среди других материалов редакция опубликовала стихотворение красноармейца Лезова «Из дневника». Упоминаемое в нем село Надеждино, вполне могло быть аксаковским Надеждино Белебеевского уезда Уфимской губернии, где в эти месяцы проходили бои. Но стоит сказать, что два села с таким названием существовали в соседней Самарской губернии. Красноармеец Лезов присылал свои произведения и в другие уфимские издания. Так его стихотворение «У Тинькашево» (За Уфимкою рекой, у Тинькашева, был у нас упорный бой, битва страшная…) было напечатано в издававшейся в Уфе газете красных «Наш путь» (№ 15 от 29 января 1919 года).
Красноармеец
стрелкового полка ЛЕЗОВ
Из дневника
Стоим на фронте нам не скучно
На днях пойдем наверно в бой
Дела идут благополучно,
Спектакль устроили мы свой.
Свои походные артисты
Среди товарищей нашлись,
Свои певцы и куплетисты
Повеселить нас собрались
Про этот бал красноармейский
Решил я написать стишок.
Прими привет наш полк К-ский.
Бис! Артистический кружок…
Село Надеждино ликует.
Вся беднота здесь любит нас,
А белый враг наш губы дует
За ним трепещет барский класс.
Ведь мы пришли сюда не даром,
Мы далеко еще пойдем
Могучим, боевым ударом
С лица земли врагов сотрем!
Довольно им поиздевались
Над бедным классом богачи.
Настало время, мы дождались,
Мы смерть несем нам палачи!
Итак, товарищи К-цы,
Мы снова в битвы полетим
Исчезнут все белогвардейцы.
Мы разобьем мы победим!
Там Колчаки еще хлопочут,
Контрреволюции полки
На нас штыки свои там точат
Но что нам ихние штыки?
Рабочий класс – стальные груди,
Вас закалила уж война
В боях не трусят эти люди,
А смерть им тоже не страшна!
Мы напряжем немного силы
Там пополнения дадут.
Пойдем мы смело до Сибири
Рабочие давно нас ждут.
Дух ненавистный капитала
Гнетет в Сибири бедный класс.
Ведь там страдальцев есть не мало
Как избавителей ждут нас.
Такими ж дружными рядами
Как под Казанью под Уфой
Мы снова с дерзкими врагами
Пойдем бесстрашно, смело в бой.
«Окопная правда», № 64 23 февраля 1919 года.
В этом же газетном фонде сохранилась неполная подшивка (с № 56 от 1 июля 1919 г. по № 92 от 12 августа 1919 г.) ежедневной красноармейской газеты «Красный стрелок». Это был орган Политического отдела Военно-революционного совета 5-ой армии. 9 июня 1919 части красной армии окончательно заняли Уфу, и «Красный стрелок» выходил в Уфе. По крайней мере, номер от 1 июля печатался во второй Советской типографии на улице Центральной (ныне ул. Ленина), а редакция размещалась на улице уже переименованной в Советскую (до революции она называлась Губернаторской) в здании бывшего Крестьянского поземельного банка. Сейчас здесь располагается Национальный музей Республики Башкортостан. Редактором издания был Ян Грунт (с сентября 1918 бывший редактором газет политотдела 5-й армии), после того как Грунт с июля 1919 возглавил главную официальную газету «Известия Уфимского губернского революционного комитета», редактором «Красного стрелка» стал Д. Тумаркин.
По всей видимости, членом редколлегии «Красного стрелка» была журналистка, писавшая под псевдонимом «Чужая». Она была автором стихотворений, небольших рассказов и публицистических заметок, таких как: «Идущие на смену» (в номере от 18 июля 1919 г., где описывает отправку из Уфы на фронт отряда красноармейцев); «Теперь тыл не изменит» (обзор писем, полученных редакцией из освобожденных сел и деревень, в номере от 7 августа).
Крестьянин Михаил ЗАХАРОВ
К Свободе!
Стихотворение перебежчика,
бывшего колчаковского солдата
Ни меч, ни плаха нам не страшны
К Свободе, правде мы идем,
С рабов сбиваем мы оковы,
Венец Свободы мы куем.
Мы путь широкий к ней проложим,
Ни мук, ни слез не будет здесь.
Еще последний раз ударим,
И угнетателям – конец.
Бедняк! Иди на зов великий,
Тебя рабочие там ждут.
Ведь ваши Красные Знамена,
Лучи и свет всему несут.
В свободном стане нет стенаний
Не льются слезы в нем рекой,
Здесь нет мучений и страданий,
Живут Коммуной Трудовой.
Еще последний раз нагрянем,
На свору псов и палачей,
Мы трон с землею их сравняем,
И жизнь польется веселей!
Все к жизни новой! Все вперед!
Вперед рабочий и крестьянин.
Заря багряная взошла,
И солнца дня уже блистает.
ЛЕШЕВ
Красноармейская песенка
Тянутся по небу тучи тяжелые;
Лист на деревьях от ветра шумит.
Гром все сильнее с грозою свирепою…
Гром не смолкая над миром гремит…
Долго готовилась ты, неизбежная,
К нашему тяжкому веку гроза…
Цель палачей, их работа прилежная
Нам всем внезапно открыла глаза.
Все мы, кто силен, в ком сердце забилося
В злобе на злых, вековых палачей,
Дружною ратью идем мы, веселые,
Бит капитал и врагов богачей.
В нашей победе мы с детства уверены:
Нас колыбель воспитала труда;
Мы воевать никогда не намерены,
Но кто заденет нас – всем тем беда.
Своих братьев, таких же рабочих,
Сумеем от шайки врагов отделить;
И среди дня, иль средь темной ночи
Кровь своих братьев не будем мы лить.
Ценим мы жизнь – как не ценят тираны:
Жизнь их – проклятый вампир-капитал;
Нас же крестьян и рабочих титанов
Целей высоких порыв воспитал.
Дружно, товарищи, красною ратью
Мы капиталу предъявим свой «дар»:
Тихим злодеям дадим мы проклятье,
Ярым – дадим мы смертельный удар.
Ну разразись же, гроза мировая…
Битвы последней настал грозный час…
И разнеси ты от края до края,
Весь, вековых угнетателей класс.
К-ц Ив. ФУРСАЕВ
Вперед!
Вперед о красные орлы!
На бой кровавый со врагами
Еще удар и трон падет
И распадутся все преграды.
На помощь нам идут уж братья,
Рабочий всюду восстает,
Он тянет нам по братски руку
На битвы, к подвигам зовет.
Дружнее стройтесь все в колонны,
На красный бой вперед пойдем.
Погибнем сами мы на битве,
Иль в прах врага мы разобьем!
«Красный стрелок», № 63 от 9 июля 1919 г.
ЧУЖАЯ
Красному Уралу
Стихотворение в прозе
После новой кровавой ночи ты,
Великан, поднялся из тьмы,
расправив свои могучие крылья…
Сладкая тайна безмерного простора
охватила тебя со всех сторон.
Свободное дыхание поднялось из
скованных недр твоих…
Ты ожил, красный Урал! Ты снова
Живешь!..
Шум и гул нарастающих красных
волн не раз заставлял тебя биться о
камни…
Вал за валом шумел, подобно
Бесконечному прибою.
Ты слышал крики рабов и грохот
их цепей…
Ты видел освободителей, спокойно
умирающих на эшафоте.
Ты видел их идущих неизменно к
победе…
Красный свет, разбивший мрак ночи,
пробудил тебя от гнетущего сна.
Ты видел падающие в прах и кровь
тела мучеников – борцов, ты видел как
за ними вставали все новые и новые!..
Ты видел все, гордый Великан,
но молчал и… ждал, затаив в себе
великие думы.
И вот дождался! Пришли к тебе
верные сыны, красные герои.
Они сорвали с тебя железные оковы,
они принесли с собой свободную жизнь…
Теперь снова ты ожил, снова
живешь!
На твоих горных вершинах стоит
уже могучая крепость. Через кровь и
трупы шли строители к ней.
Эта крепость – Свобода. Она как
маяк средь глухой темной ночи…
Тысячи теней ползут, уже
поднимаются по ее красным ступеням,
тысячи прозревших слепцов…
Сво-бо-да! Радостно шепчет каждый
из них.
Сво-бо-да! Вторит им как бы
в ответ горное эхо…
А они поднимаются все выше
и выше…
Вот они уже у входа в крепость…
Вот они уже вошли в нее…
Красноармеец НИЕЖМАКОВ
Мечты красноармейца
Злодей и враг мой есть на свете
Лишь тот, кто жил моим трудом.
Теперь за все мученья эти
Я отомщу ему штыком.
Второй уж год служу народу,
Воюю против Колчака,
Всего дороже мне свобода
И военны песни мужика.
Расстался я с своим семейством
Не видел его уж год.
Оставил я жену с малюткой
А сам все дальше, все вперед.
Вперед, туда к Сибири дальней,
Вперед, навстречу беднякам.
И ведь скоро день наш тот настанет,
Когда покончим с Колчаком!..
«Красный стрелок», № 70 от 17 июля 1919 г.
Красноармеец железной дивизии
Гр. ЛИТВИЦКИЙ
Красный барабан
Бей, бей барабан! Труба труби, труби!
В окна, в двери ворвитесь, как бурная рать.
В церковь! – Долой молящихся!
В школу! – Долой школяров!
Уот Уитмен
Эй, товарищ, страда наступила,
Ждет нас победа; неволя постыла
Все за винтовку туда, на Урал!
Белый бежит адмирал.
Жатва кровавая, жатва настала,
Масса рабочая дружно восстала,
Красный фронт крепнет, растет,
Солнце на полдень встает.
Начались праздники – красные зори;
Горя народного, горюшка – море.
Будни настали у нас,
Много работы сейчас.
Не обольщаясь слепою надеждой,
Яркие праздника сбросив одежды,
Все за работу скорей, -
Дело пойдет веселей.
Вольную волюшку, волю народную
Нам ли ее не любить!
Так заповедуйте детям свободную
Русь в поколеньях хранить.
Так заповедуйте: только свободную
Русь сохранить навсегда.
Дружно за дело, быстро и смело, -
Черная сгинет беда.
Видишь? Встает европейский рабочий
Иго терпеть ему тоже нет мочи,
Иго проклятых оков,
Ржавыя цепи рабов.
Дымом пожарищ объято пол мира,
Пламенем восстаний сожжена порфира,
Тронов обломки горят, -
То пролетарии мстят.
Мстят за позор векового насилья,
Мстят за страданья свои и бессилье
Сильным за слабость свою
В страшном, последнем бою.
Там, где знамена пурпурно алеют,
Нивы от крови народной краснеют.
Полно, товарищ, брось ждать,
Ну-ка, пойдем побеждать!
Эту победу кровавой ценою
Ты не получишь у нас за спиною,
Если ты друг нам и брат,
Будешь ты – красный солдат…
Наша великая, славная эра
Уж изжила недоноска ес-эра,
Умер, молчит меньшевик,
Грозный пришел большевик.
Небо зарделось от красных плакатов,
Воздух колеблется гулом набатов.
То миллионная масса идет, -
Песни Свободы поет.
Слышишь: над ними, как искры пожаров
Выкрики славных имен комиссаров
Ленина, Троцкого, Либкнехта, Розы.
В сердце народа и гордость и слезы.
Слезы незримыя памяти тех
В мире любил кто униженных всех.
ПУЛЕМЕТ
Крестьянину
Ты долго терпел и кормил тунеядцев,
Ты верил обманам «святых» святотатцев –
Ты силы своей не ценил…
Но кто заполнял боевые полки нам?
Кто бурку из злаков на землю накинул
И в дебрях пути проложил?
Не ты ли дробил вековечные скалы,
Засыпал овраги и вырыл каналы,
Чтоб дать лежебокам доход?
А что же за это имел ты в награду? –
Поборы, и водку, и бремя оклада,
Бесправье, и голод, и гнет…
Но вот, заалело победно над нами
Восставших рабочих багряное знамя,
И власть перешла к мозолям:
Досталась и воля тебе и землица,
И можешь отныне свободно трудиться,
Стремится к заветным целям –
Чтоб вместе с рабоче-крестьянскою властью
Идти неуклонно к великому счастью,
К всемирному царству труда…
Умей же крестьянин, отважно и ловко
Отстаивать красное знамя винтовкой
Бок о бок с рабочим всегда!..
«Красный стрелок», № 71 от 18 июля 1919 г.
Красноармеец С. БОТАНИН
Колчаковская
Ты холопский сын «Николки» адмирал,
Ты как заяц косоглазый, быстро побежал.
Ну куда, Колчак, торопишься бежишь!
Все равно от красных ты не убежишь.
Все равно тебе на троне не сидеть –
На осине скоро будешь ты висеть
НЕ ходил на красных ты бы воевать,
Не пришлось тебе бы «милый» погибать!
Красноармеец И. СОМОВ
Вейте, Красные Знамена!
Вейте, красные знамена,
С вами весело идти!
С вами счастье и Свобода
Ожидает нас вдали
Той свободы добивались
Сотни лет наши друзья,
Шли на смерть, в Сибирь на ссылку,
Гнили в тюрьмах не ропща…
Неужель теперь Свободу
Дорогую отдадим!
За нее клянемся честью, -
Мы ничто не пощадим!
Хватит рабства, прочь оковы!
Мы свободные сыны!
В бой идти всегда готовы,
Знамя наше впереди!
«Красный стрелок», № 72 от 19 июля 1919 г.
Кр-ец Ал-др ЖИДКОВ
Красноармейцу
Смелей, товарищ, не падай душою,
На бой, за свободу вперед.
Смотри, ночь сменяется яркой зарею
И близок уж солнца восход.
Недолго нам ждать, уже гибнут тираны,
Рассеются полчища туч –
Залечит в борьбе нанесенные раны
Свободы живительный луч.
Мы дети труда , все лишенья-невзгоды,
Все вынесем с честью бойца
И знамя, великое знамя свободы
Подняв донесем до конца.
Вперед же, товарищ, отбрось колебанья,
Зови на борьбу весь народ –
За мир где не будет ни слез ни страданья,
За мир без рабов и господ.
«Красный стрелок», № 74 от 22 июля 1919 г.
П. ДРИНОВСКИЙ
Песня
Разжигайте горн сильнее,
Бейте молотом верней,
Крепче, громче, веселее,
Потеснее и дружней.
Сталь горячая искрится,
Гнется тянется другой.
Пот, огнь и дым кружится,
Все шумит, кипит струей.
Все скорее на работу…
Дорог каждый час и миг.
Всем иметь одну заботу…
Сделать острый меч и штык.
Чтобы стройными рядами
Зло земное истребить,
И зажить, зажить годами…
Все обнять и полюбить.
«Красный стрелок», № 75 от 23 июля 1919 г.
Красноармеец железной дивизии
Николай ШЛЕНОВ
Предсмертные думы Колчака
В голове моей мозг иссыхает,
Истощилися силы мои.
Моя армия мне изменяет
И готовит в тылу мне бои.
Всю Сибирь охватили восстанья
Непокорных рабочих, крестьян –
Не желают они негодяи
Признавать Колчака и дворян.
Вспоминаю то время с проклятьем,
Когда принял Верховную власть –
Отомстят мне за это с изъятьем,
Чтоб не мог больше носа совать.
Где союзники? Что же не идут,
Знать забыли совсем про меня,
От руки пролетарской погибнуть,
Суждено мне теперь навсегда.
Вместо их идут Красные рати,
Забирают мои города…
Удирать скорей надо на Дон,
Пусть японцы спасают меня.
В голове моей мозг иссыхает,
Наступил моей жизни конец,
Моя армия мне изменяет,
Говоря мне открыто – «подлец!».
«Красный стрелок», № 78 от 26 июля 1919 г.
П. ДРИНОВСКИЙ
Пролетарий
Измученный, ограбленный,
Все сердце, мысль в крови,
Судьбою злой придавленный,
Век плелся по степи.
В поту, в грязи, израненный,
Голодный и больной
Беспомощный, оставленный –
Был Правдою святой.
Всю жизнь по свету маялся,
В конурах темных спал,
Всем вечно в ноги кланялся,
Тюрьму и бич лишь знал.
Но вот пришло сознание:
Собрал он силы все,
И строить начал здание,
Коммуны храм везде.
И тот кому он кланялся,
Кто пил веками кровь –
С мечем вампира бросился
Почуяв смерти зов.
«Красный стрелок», № 79 от 27 июля 1919 г.
Красноармеец МАТЧЕРСКИЙ
Часовой
Средь полей широкой степи
На часах стою
Под палящими лучами,
Зорко вдаль гляжу.
Тихо, тихо, не нарушит
Тишины степной,
Полный бодрости, отваги,
Голос боевой.
Степь и степь кругом меня,
Дышит полдень зноем,
Спит дружина боевая,
Утомившись боем.
Там, вдали, за горизонтом
Колокольчик льется
И серебряной волной
Где-то раздается.
Ветерок тихонько дышит,
Ковылем качая,
И блестит холодным блеском
Стали, зыбь речная.
Сон клонит меня, уснуть бы!
Отдохнуть немного…
Чу! Вдали рожок певучий
Затрубил тревогу!
Нет, то ветер, пробудившись,
Гонит вдаль волну,
Мозг усталый, воспаленный
Грезит наяву.
Мнится, будто выезжают
Казаков полки
И на солнце зло сверкают
Острые штыки…
Встрепенулся легкий ветер,
Зашумел камыш,
И рванувшись из болота,
Утки пронеслись.
Как устал я! Эх уснуть бы,
Отдохнуть немного.
Но нельзя мне спать, бодрее!
Страж ведь я народа!
И стою и, вдаль гляжу,
Врага я поджидая,
А в степи летают птички,
Песни расцветая.
И звенит вся жизнь степная
Словно рада зною,
Спит дружина боевая
Подкрепляясь к бою.
«Красный стрелок», № 81 от 30 июля 1919 г.
Красноармеец Иван ЭГЛИТ
Будь верен обету!
Пусть слово свободы
Толкуют превратно;
Но худшие годы
Ушли невозвратно.
В стремлении к свету,
Встречаясь с преградой,
Будь верен обету
И духом не падай.
Пусть миром забыты
Святыя уроки,
Камнями побиты
Вожди и пророки.
Пусть слово невежды
Восстанет стеною,
Пусть гибнут надежды
Одна за другою.
Всю жизнь не мирись
С позорной пощадой!
Погибни, борись
Но духом не падай.
Для славного дела
Отдавши все силы,
Бесстрашно и смело
Иди до могилы.
И к вечному свету
Стремися с отрадой
Будь верен обету
И духом не падай.
Красноармеец И. ФУРСАЕВ
Героям Урала
Привет Вам, герои Урала,
За правое дело борцы!
Много Вы крови пролили
В эти великие дни,
Много Вас было
На бранных полях,
Много погибло
В неравных боях.
Крепитесь же, братцы,
Победа близка,
Дружно и смело
Вы бейте врага.
«Красный стрелок», № 82 от 31 июля 1919 г.
Поэзия в газете красных «Наш путь», выходившей в Уфе в январе-апреле 1919 года.
November 13th, 2018
Свице Я. «Для чего тебе дали винтовку, привинтили отточенный штык?..». Поэзия в газете красных «Наш путь», выходившей в Уфе в январе-апреле 1919 года. В серии «Антология русской поэзии Башкортостана XIX – начала XX вв. // Истоки. – Уфа, 2018. - № 42 (17 октября). – С. 6-7.
Янина СВИЦЕ
«Для чего тебе дали винтовку, привинтили отточенный штык?..»
Поэзия в газете красных «Наш путь», выходившей в Уфе в январе-апреле 1919 года
В №№ 18 и 19 «Истоков» от 3 и 10 мая 2018 в серии Антология русской поэзии Башкортостана «XIX – начала XX вв.» по подшивке, хранящейся в Книжной палате, были опубликованы стихотворения, напечатанные в политической и литературной газете «Наш путь», выходившей в Уфе в январе-апреле 1919 года, в период, когда город был занят частями красной армии. Выпускал ее политотдел 5-ой армии, ответственный редактором являлся В. Сорокин, одним из членов редколлегии и начальником типографии - Ярослав Гашек. Еще несколько номеров «Нашего пути» (с № 2 от 12 января по № 51 от 12 марта 1919 г.) сохранились в фондах бывшего Партархива, ныне входящего в состав Национального Архива Республики Башкортостан.
Предлагаем читателям «Истоков» еще одну подборку стихотворений из этого уфимского издания времен гражданской воны.
БЕЛЯКОВ
Мировой пожар
Весь мир горит огнем восстанья,
Настал царям расплаты час,
На вековых своих тиранов
Униженный поднялся класс!
Народ бесправный и голодный
Не мог уж более терпеть,
Чтоб по его спине гуляла
Нагайка царская и плеть.
В одно могучее слилися
Рабочий, пахарь и солдат.
Рукою мощною бросают,
Своих тиранов из палат.
Гори сильней, восстанья пламя,
Пожар стихийный, мировой
Мы водрузим свободы знамя
Своей мозолистой рукой!
И пусть оно над миром веет
Как символ радостный труда;
Из рук трудящихся не вырвет
Его никто и никогда.
Пусть враг силен, но вражьи силы
Не страшны доблестным борцам:
Отмщенье мы несем тиранам,
Мир хижинам, войну дворцам!!!
«Наш путь», № 2, 12 января 1919 года.
П. ЯРОВОЙ
Песня
Сердце просит любви…
До любви ли в бою?..
Нет, я песню пою
О пролитой крови
На широких полях,
О погибших в бою
Скорбно песню пою
На гремучих струнах.
Жизнь на битву зовет
С ратью черных врагов;
Звуки вражьих шагов
Сердце яростью рвут.
Сердце просит любви…
Разве можно рабу,
И в цепях, и гробу
Говорить о любви?..
Нет, раб должен разбить
Угнетателей рать,
И потом уж сказать:
«Сердце, можешь любить…».
В мае ласка цветов,
В мае девы нежны…
Но винтовки нужны,
Что бы выгнать врагов.
В непогоду зимой,
Когда зябко в крови –
Сердце просит любви…
Не волнуйся, постой!
Ты забыло в бреду,
Сто неволя придет,
Твои силы скует,
Обморозит во льду.
Нет, я песни пою
Тем, кто в битву пошел,
Кто свободу нашел
В беспрерывном бою.
АСКО
Мобилизованному
В час свиданья, в час разлуки
Будут слезы, будут муки…
И крестом положенные руки
Станут звать тебя назад…
Эй, солдат!
Красной армии борец!
Пусть поплачет твой отец,
Пусть поплачет твоя мать…
Ты ж не должен слез ронять!..
Вскинь ружье!.. Иди, не стой!
И, расслабленный тоской,
Не смотри туда, - назад…
Там неволя… горе… стоны…
Тюрьмы… каторга… поклоны…
Кандалов надетых звон…
Крик заглушенных сердец…
Эй, солдат!
Слушай, брат…
Красной армии борец!
Вскинь ружье и мерным шагом
Под Советским красным флагом
Без раздумья и сомненья
Смело путь держи вперед!..
Скоро будет новый год…
Скоро буде Воскресенье, -
То воскреснет весь народ!...
«Наш путь», № 7, 18 января 1919 года.
19 января 1919 года в Берлине были убиты Карл Либкнехт и Роза Люксембург. В Уфе 22 января был объявлен траур, и, несмотря на мороз, организована траурная процессия. В выходивших в эти дни номерах газеты это событие стало главным материалом: публиковались гневные и призывные статьи, и такие же стихотворения. В ожидании начала мировой автор П. Яровой в своем стихотворении «Призыв» не пожалел эпитетов и красок. Скорее всего, Яровой был членом политотдела 5-ой армии или членом редакции «Нашего пути». Его стихи, публицистические заметки, небольшие очерки появлялись на страницах газеты регулярно.
П. ЯРОВОЙ
Призыв
Кого эти дерзкие руки
Убили? Чье зверство свершилось?
Чьи думы, надежды и муки
Священною кровью сейчас обагрились?
Смотри пролетарий, не стало
Вождей твоих честных, любимых:
Сердца их пылать перестали
За всех угнетенных, гонимых.
Смотри как он нагло смеется
Он мрачный разгула искатель?
Смотри, как ликует предатель
Ты слышишь, как хохот несется…
«Убили»… И радостно воют,
Как волки, над жертвой кровавой…
Но кровь эту кровию смоет
Иди же, угнетенный, стеною…
Иди и не знай отступленья
Иди с возмущенной душою…
Нет варварам мрачным прощенья.
Семьею единой, могучей,
Семьей вдохновенной и твердой
Семьей неустанной, живучей,
Семьей возмущенной и гордой.
Стремительно, огненной лавой
Трубя, наступая, разите!
Боритесь отважно со славой…
И к солнцу победно идите.
«Наш путь», № 9, 21 января 1919 года.
М. ИОСИФОВА
Меж работой
В перерыве меж работой отдыхаешь душой,
Вспоминаются вьюги, метель и сугробы,
И окопы где мерзнет солдат наш родной
За свободу и счастье народа.
Быстро мысли несутся одна за другой –
Взяв Казань, и Симбирск, и Уфу,
Пролетарский боец, закаленный в боях,
Все стремится вперед и вперед.
Слава павшим борцам,
Пролетариям нашим свободным,
Воспою свою песню я вам…
А потом и опять за работу…
«Наш путь», № 17, 31 января 1919 года.
ТАНСУЕ
Современные мотивы2
Учредиловцы:
Солнце всходит и заходит,
А в тюрьме моей темно…
Буржуазия:
Прошли золотые денечки…
Попы:
От гражданской войны
И отделения церкви от государства
Избави нас Господи…
Спекулянты и мародеры:
Ох, полна моя коробушка
Аннулированных векселей…
Студенты:
(удирая с белыми)
Погиб я, мальчишка,
Погиб я навсегда,
Сюда не вернуться
Мне больше никогда.
Рабочие:
Не устрашит нас бой суровый:
Нарушив ваш кровавый пир,
Мы потеряем лишь… оковы,
А завоюем целый мир.
«Наш путь», № 25, 9 февраля 1919 года.
А. МЯСНИКОВ
Вечная слава!
Вечная слава борцам
За дело свободы
Братства и мира творцам
Вечные годы.
Крепко забили ключи
Силы народной,
Куй поскорее штыки,
Люд пробужденный.
С гордой отвагой в груди,
Честен, спокоен
Смело на подвиг иди,
Трудящийся воин.
Легок да будет твой путь
К вражьему стану,
Истинным воином будь
В бою неустанном.
Мир ожидает с тобой
Светлого мига,
Сбросим могучей рукой
Ненавистное иго.
Да воссияет навеки
Правда – рабочее право.
Павшим борцам за идеи
Вечная слава!
«Наш путь», № 27, 12 февраля 1919 года.
В. Ив.
Орел правды
Посмотри в небеса, густо тучи сошлись,
Помрачая лазурную даль;
Ветер злостно кружит, сор и пыль поднялись,
В сердце жар и печаль.
Сердце хочет найти светлый луч золотой
Сквозь туман нестерпимого горя,
И томится надеждой , лишь светлой браздой
Промелькнет средь тумана заря.
Вдруг прорвался туман и огнистым снопом
Брызнул свет на теснимую грудь,
И воскресло вдруг все в царстве солнца святом,
Осветился к счастливому путь.
Но, смотри… вон, вдали… видишь, в небе златом
Два орла в мертвой схватке сплелись…
Видишь, бьются они… нет из них ни в одном
Намеренья назад унестись!
Ныне тоже: лишь только свободы заря
На востоке успела восстать,
Как все хищные вороны, слуги царя,
Собрались вмиг в зловещую рать.
И орел царских слуг с орлом правды сошлись
В бой решительный: жизнь или смерть;
Равной силы две рати тотчас поднялись –
Задрожала от ужаса твердь!
Но не думай ты, враг: орел правды твою
Разорвет нечестивую грудь:
Орел правды всегда победит всех в бою,
Сбросит сверху в зловонную муть!
Если дед не возьмет, его внуки возьмут,
Но не будет на свете раба,
И подымится русский измученный люд
В царство воли, любви и труда!
«Наш путь», № 31, 16 февраля 1919 года.
ИКА
Наш долг
Когда за ратью рать идет в жестокий бой,
И слышится везде орудий мощный грохот;
Когда под свисты пуль и смерти страшный хохот
Рождается в борьбе и муках новый строй;
Когда струится кровь из тысяч ран кругом
За право бедняков, забытых злою волей;
Когда, свергая гнет, с мечтой о лучшей доле
Трудящийся ведет последний бой с врагом, -
Преступно выжидать, позорно медлить нам!
Во время жарких битв нельзя, умывши руки,
Спокойно лицезреть на кровь борцов и муки.
Скорей на помощь им! Наш долг – помочь борцам.
Павел НИКИТИН
Мечта
Настал последний грозный час,
Предрешена судьбою битва –
Взгляни вокруг, не мало нас,
В душе решимость – не молитва.
Мы верим в лучшее и ждем…
И за него в борьбу вступаем,
И если, может быть, умрем,
Свою мечту вам завещаем.
Она огонь, она маяк.
Ее зажгли мы в царстве ночи,
Ее улыбка гонит мрак,
Рождает мысль, ласкает очи.
Мы отдадим свою мечту
Тому, кто истину лелеет,
Кто знает жизни красоту,
Любить обиженных умеет.
Тому, кто смело вступит в бой
И жизнь отдаст без сожаленья
За идеал мечты святой,
За дивный праздник возрожденья.
М. КОЛЕСОВ
В. ХУРСАНОВ
Добровольцы красной армии
Весь мир – единая семья
Как ни шипят враги свободы,
В бессильной ярости дрожа,
Все ж угнетенные народы
Подняли знамя мятежа.
Падут, как ветхие гробницы,
Притоны зла и темноты,
Сотрутся прежние границы
Во время власти бедноты.
По все углам земного шара,
К объединению зовя,
Проникли зовы коммунара:
Весь мир – единая семья.
«Наш путь», № 32, 18 февраля 1919 года.
В.С.
Демонстрация
Толпа под флагами кроваво-красными
Лавиной грозною течет вперед,
И песней мощною, словами ясными
Всех обездоленных к борьбе зовет.
Здесь столько радости! Лучи бодрящие
Приветно-ласково целуют всех…
Слова кремневые, слова пьянящие
Звенят и солнечный сулят успех.
Знамена алые призывно светятся,
И в этом отблеске душа борцов…
Как много яркого сегодня встретится
Среди уверенных стальных рядов!
…Толпа под флагами кроваво-красными
Лавиной грозною течет вперед,
И песней мощною, словами ясными
Всех обездоленных к борьбе зовет...
К. ПРОКОФЬЕВ
Красноармеец
- Для чего тебе дали винтовку,
Привинтили отточенный штык?
….1
Ты простой деревенский мужик?
- Я поеду сражаться за волю
Для себя и своих сыновей
Я хочу, чтоб мужик и рабочий
Не стонали в когтях палачей!
- Но кого же ты в битве застрелишь,
Кто умрет на холодном штыке?
Капли крови богатых иль бедных
Заблестят у тебя на руке?
- Если бедный стоит за богатых,
Потому что богатый сильней,
Я по трупам голодных и нищих
Проберусь в терема богачей!
Красноармеец И. ЕРМАКОВ
Будем праздновать победу
Будем праздновать победу
Пролетарских бедняков,
Что избавились от гнета,
От стеснительных оков.
Смело, смело, красный воин,
Расчищай тернистый путь.
Буржуа поддай ты жару,
Разверни стальную грудь.
Выше, выше, красный воин,
Алый стяг свой подымай,
Смело песню про свободу
Передай из края в край.
Пусть бедняк услышит песню,
Непосильный скинув гнет,
Что такой то на свободе
Пролетарский стал народ.
Будем праздновать победу
Пролетарских бедняков,
Что избавились от гнета,
От стеснительных оков.
А. ДРОБОЗИН
Красноармейцу-юбиляру
Рожденный Советскою властью,
Вскормленный народом Коммуны
Дорогою к светлому счастью
Идет воин храбрый и юный.
Дорога устлана костями
И алою кровью омыта –
Свинца и шрапнели дождями
Поверхность дорог покрыта.
Сегодня справляет Советская Русь
Годину ее выступленья,
Сегодня он скажет: «Я свято клянусь
Не знать никогда отступленья».
И с новою силой погонит врага
На севере, западе, юге,
И здесь на востоке его же нога
Растопчет остатки гадюки!
«Наш путь», № 37, 23 февраля 1919 года.
ИКА
Красная могила
В парке, близ аллеи, есть одна могила.
Мы в нее умерших братьев отнесли:
Злая вражья пуля жизни их сгубила,
И они уснули вечным сном земли.
Но еще недавно грудь их трепетала,
Взор горел отвагой, и в неравный бой
Шли они без страха против капитала,
Шли за угнетенных жертвуя собой.
Все на поле брани смертью храбрых пали,
Жизнью заплатили и костьми легли.
Памятник нетленный кровью начертали,
Вечная вам слава, красные орлы!
Тихо веют ветры около могилы,
Солнце чуть ласкает золотым лучом,
Шепчутся березы меж собой уныло,
Спят в могиле братья непробудным сном.
«Наш путь», № 3, 25 февраля 1919 года.
Красноармеец ЕРМАКОВ
У стен Кремля
У стен кремля
Зарыты ваши трупы,
Принесть себя на жертву вы могли.
В тот день
Сорвали тяжкие мы путы,
Но вы, друзья,
В могилу полегли.
Вы кровью обагрили
Наше знамя,
Священный стяг
Народной бедноты,
Зажгли в нас
Ненависти пламя…
Да будьте ж вы,
Убийцы, прокляты!
«Наш путь», № 39, 26 февраля 1919 года.
Красноармеец Ив. ЕРМАКОВ
Умер товарищ красноармеец
Умер товарищ красноармеец,
Умер от пули шальной.
Тихо скончался от раны смертельной,
Край он покинул родной.
Он не увидит деревню родную,
Старую мать и отца.
За бедняков он пошел избавителем,
Трудности нес до конца.
Холод и голод сносил терпеливо,
И на судьбу не роптал,
Шел и боролся с врагом капиталом,
И на посту тихо пал…
Умер с надеждой на светлое время.
Веря в счастливый исход.
Больше не слышно веселого смеха,
Плакал о смерти весь взвод.
С музыкой рота его хоронила,
Шел он в последний свой путь,
Очи его не откроются больше,
И не вздохнет больше грудь.
Спи же, товарищ, гроза капитала,
Сладок да будет покой.
Славное дело исполнил ты в жизни,
Светел пройденный путь твой.
«Наш путь», № 40, 27 февраля 1919 года.
Красноармеец Ив. ЕРМАКОВ
Мать и сын
Точно река разлилася –
Горько плачет мать,
Не пускает мать из дома
Сына воевать.
«Не ходи, сынок мой милый.
Брось ты всю войну,
На кого меня покинешь,
Мать свою, одну?».
«Полно, мама, тебе плакать,
Полно слезы лить,
Это дело не худое:
Белых буду бить.
Белый много нашим горя
Мужичкам принес,
Обирали под частую,
Сколько было слез.
И как все я это вспомню,
Кровь кипит во мне,
Полно плакать тебе, мама,
По вчерашнем дне.
Не один я буду биться,
С белым воевать,
А идет большая сила –
Безземельных рать.
Не горюй, моя родная,
Не грусти по мне.
Не в чужбине буду биться,
А в своей стране.
Обновим страну родную,
Сроем старый строй,
А для этой жизни новой
Мы пойдем на бой!».
«Наш путь», № 41, 28 февраля 1919 года.
АНАРХИСТ
В годовщину революции
К обманутым братьям в армии Колчака
И пал тяжелый трон, подточенный веками,
Подмытый кровию измученных людей,
И жалкий и больной с дрожащими руками
Лежит в пыли как раб, сам царственный злодей…
Порфира и венец – растоптаны толпою,
И скипетр разбит о камни мостовой
Могучий великан – Народ своей стеною
С усмешкою попрал наряд убогий твой.
Не нужны для него мишурные порфиры:
Его чело в лучах сияет без венца,
Он свергнул с алтарей бездушные кумиры,
Свобода и Любовь – убор его лица!
Два года уж лежит отдельными кусками
Престол низвергнутый в обломках алтарей,
Но вы слепые. Вы своими же руками
Готовы строить вновь престолы для царей!..
Забыли разве Вы, как мучились в темницах
И грызли кандалы, терзаясь средь ночей!
Иль Вы не видите следы на Ваших лицах,
Оставленные Вам кнутами палачей.
Нет! Помни мой народ обманутый веками,
Не обманись опять! Проснись! Вставай скорей!
Смотри, чтоб не соткать своими же руками
Порфиру новую для новых лже-царей.
Ф. БУЛАВИН
Будь на страже!
Будь на страже брат-рабочий,
Враг низвергнутый не спит,
Для тебя штыки он точит,
Царство лжи вокруг творит!
Велика в нем ныне злоба,
Хочет вторгнуться в страну,
Что бы ты ему до гроба
День и ночь ковал казну!
Он пиявкою вопьется –
Будет кровь твою сосать…
И тебе бедняк придется
У забора голодать.
Так смотри, бедняк-рабочий,
Будь на страже, враг не спит:
Царства злобы, царства ночи
Жаждет хищник-паразит!
«Наш путь», № 51, 12 марта 1919 года.
1 Из за повреждения газетного листа строчка не читается.
2 В репликах непролетарских персонажей использованы слова из нескольких тюремных песен начала XX в. (прим. составителя).
Поэзия в уфимской большевистской газете «Вперед!» 1919 год.
October 12th, 2018
Свице Я. «За новое счастье…». Поэзия в уфимской большевистской газете «Вперед!». В серии «Антология русской поэзии Башкортостана XIX – начала XX вв. // Истоки. – Уфа, 2018. - № 41 (10 октября). – С. 6-7.
«За новое счастье…»
Поэзия в уфимской большевистской газете «Вперед!»
Янина СВИЦЕ
19 марта 1917 года в Уфе вышел первый номер ежедневной газеты «Вперед!», которая являлась органом Уфимского комитета Российской социал-демократической рабочей партии. Редакция находилась в бывшей гостинице «Метрополь». На этом здании, ныне расположенном по адресу ул. Ленина, 10 висит мемориальная доска: «Здесь 13-20 марта 1917 г. проводилось организационное собрание социал-демократов, и был создан Уфимский комитет РСДРП». С 19 мая редакция переехала в дом Деева (в помещении городской школы) на перекрестке Губернаторской и Казанской (ныне Советской и Октябрьской Революции), с сентября перебралась в дом на ул. Александровской, 7 (рядом с Пастеровской станцией)
В фондах бывшего Партархива (ныне находящегося в составе НА РБ) сохранилась неполные подшивки с № 1 от 19 марта до № 225 от 30 декабря (12 января) 1918 года.
Главным редактором ее стал Алексей Иванович Свидерский. Родился он в Черниговской губернии. Во время учебы в Петербургском университете входил в ленинский «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». В 1899 году был сослан в Уфу, где познакомился с Александром Дмитриевичем Цюрупой. Молодые социал-демократы стали частыми гостями в доме либерального земца П.Г. Резанцева. Вскоре Цюрупа женился на Марии Петровне, а Свидерский на Людмиле Петровне Резанцевой. Вместе с мужьями обе сестры стали активными членами уфимского революционного подполья. Происходившие из старинной уфимской дворянской семьи они были кузинами известного писателя русского зарубежья Михаила Осоргина. Подростком в Уфе будущий писатель был в влюблен в красавицу Манечку Резанцеву. О своих уфимских кузинах Михаил Осоргин напишет во многих своих биографических произведениях.
После февральской революции 1917 года А.Д. Цюрупа и А.И. Свидерский стали одними из руководителей Уфимского комитета РСДРП и Совета рабочих и солдатских депутатов, после октябрьского переворота вошли в состав Губернского революционного комитета (Свидерский в качестве председателя). В начале 1918 г. Цюрюпа по вызову В.И. Ленина уехал из Уфы, где стал заместителем, а затем наркомом продовольствия, вскоре в Петербург отправился и Свидерский, где вошел в состав коллегии Наркомпрода. Впоследствии Цюрупа и Свидерский занимали несколько ключевых государственных и партийных должностей, А.Д. Цюрупа скончался в 1928 году, А.И. Свидерский – в 1933-м, прах их покоится у Кремлевской стены.
В 1917 году Алексей Свидерский не стал постоянным редактором газеты «Вперед!». С № 23, вышедшего 21 апреля эту должность занял бывший уфимский врач, а в это время уже член исполнительного комитета совета рабочих и солдатских депутатов Борис Михайлович Эльцин (1875-1937). С 11 мая редактор опять Свидерский, с 25 июля Эльцин, и далее до конца 1917 года они будут возглавлять большевистскую газету «попеременно». Борис Эльцин занимал в Уфе, а затем в Москве ряд высоких советских постов, но в конце 1920-х перешел в ряды оппозиции, и после нескольких лет тюрем и ссылок, был расстрелян в 1937 году.
«Вперед!», как и все последующие уфимские большевистские газеты времен гражданской войны, уделяла большое внимание поэтическим публикациям. Редкий номер выходил без одного, двух, и более стихотворений, иногда печатались даже небольшие поэмы. Публиковались произведения Владимира Маяковского, Демьяна Бедного (печатались отрывки из его обширной поэмы «Про землю, про волю, про рабочую долю», но почему то без указания автора); а также ныне уже забытых, но в 1910-х гг. известных московского и петербургских поэтов революционного толка: Сергея Кашкарова, Эмиля Кроткого (Эммануила Яковлевича Германа), Дмитрия Цензора, Сергея Ганьшина, Владимира Тана-Богороза (без указания автора). Стихотворения без указания авторов были взяты из “Сборника революционных песен”, изд. Петербургского комитета РСДРП, 1916 год.
При перепечатках, для некоторых делалось примечание об источнике, для других случаях - нет. Таким образом, для предлагаемой читателям «Истоков» публикации, подчас оказалось довольно трудно отделить произведения местных поэтов от перепечаток.
В № 11 «Вперед!» от 2 апреля было опубликовано стихотворение А. Зарницина «У рокового столба». По всей видимости, это перепечатка. «А. Зарницан» - был одним из псевдонимов поэта и переводчика Константина Михайловича Антипова (1883 - 1919). Родился он в Петербурге, сотрудничал во многих известных журналах 1905-1910-х годов, переводил немецких и западноевропейских поэтов начала XX века. После октября 1917 года перешел на сторону советской власти, работал в «Бедноте» и «Коммунаре», затем в системе Российского телеграфного агентства (РОСТА). В начале декабря 1919 года Константин Антипов поехал в служебную командировку за продовольствием для сотрудников РОСТА. Под Уфой он заразился сыпным тифом и умер на станции Раевке.
Но о некоторых стихотворениях можно сказать определенно, что их автор жил в Уфимской губернии. Как рабочий из Миньяра, присылавший в «Вперед!» стихотворения под псевдонимами «Горный» и «Рабочий»; или солдат К. Б. передавший в редакцию слова революционной песни, которую в одной из уфимских воинских частей пели при маршировке.
Были ли это предпочтения редакторов, или веяния первых месяцев после февральской революции, но первоначально многие стихи в «Вперед!» наполнены сумрачной, даже несколько готической революционной романтикой. В текстах обильно присутствуют: «оковы», «кандалы», «могилы», «темницы», «призраки тьмы» и проч. и проч. Во второй половине 1917 года на смену произведениям столичных юношей «со взорами горящими», стали публиковаться стихи рабочих, в которых они как умели описывали свой монотонный и тяжелый труд за гроши, обиды и несправедливости, и надежды… надежды… на лучшее, на справедливое будущее.
Сергей П.
Вперед!
Нам свобода нужна,
К ней дорога одна:
Непреклонно и твердо
Вперед!
Как отрадно идти
По прямому пути,
Величаво и гордо
Вперед!
Жизнь отсталых не ждет,
А отважных зовет
Неотступно, сурово:
Вперед!
Прочь раздумье и страх,
Пусть у всех на устах
Лишь одно будет слово
Вперед!
«Вперед!». №1, 19 марта 1917 года.
Солдат К. Б.
От редакции. Песню эту поет одна из
местных воинских частей при маршировке.
Среди солдат
Новая песня свободных солдат
(На мотив «Умер бедняга»)
Братцы, настало желанное время:
Мы уж теперь не рабы,
Сбросили мы это грязное бремя,
После упорной борьбы.
Вечный покой славным борцам,
Павшим в борьбе за свободу
Руси великой родной.
Долго боролись мы с темными силами,
Много мы жертв понесли;
Кровью, безвестными, братцы, могилами
Куплено счастье земли.
Вечный покой и т.д.
Новые светлые дни наступили,
Сгинули призраки тьмы;
Раньше рабами презренными были –
Ныне уж граждане мы.
Вечный покой и т.д.
Стройно ж, в порядке равняйтесь, товарищи,
Родина смотрит на нас,
Прочь же сомнение злое, коварное
Нет ему места сейчас.
Вечный покой и т.д.
Пусть же увидит весь мир, что мы русские
Можем свободными жить,
Можем без злого вампира опекуна
В битве свободу добыть.
Вечный покой и т.д.
Нет! Среди нас не найдется изменника –
Все за свободу умрем!
В битву, товарищ, в битву, свободные
В битву с коварным врагом.
Вечный покой и т.д.
Спите спокойно, вы жизнь положившие
В тяжкой неравной борьбе,
Русь не забудет вас, чьими страданьями
Счастье купила себе.
Вечный покой и т.д.
Кончим же дело, так смело начатое,
С Богом, в порядки… вперед!
Бойтесь враги: против вас не невольники -
- Русский свободный народ.
Вечный покой и т.д.
«Вперед!». № 6, 25 марта 1917 года.
Солдат Т. А-в.
Вперед, товарищи!..
Идет весна борьбой рожденной,
Бушуют волны вешних вод:
Оне несут с полей широких,
С полей томительных невзгод,
Родныя песни прошлой были,
В которых миру говорили,
Как рабски, горько жил народ.
С весной взошло и солнце жизни,
Свободной вольной как мечта, -
И разорвав свои оковы
Народ, как чуткая волна,
Бежит мятежный на просторе,
В веселом, шумном разговоре,
Волнует море – жизнь до дна.
И в разноцветном хороводе
Людей восставших ото сна,
Родятся мысли, песни, брани…
А там, на западе – война
Горит зловещими огнями!..
Туда товарищи! Пред вами
Несется страшная гроза!..
Вперед, вперед! Еще на подвиг –
Последний натиск на врага!
Вперед бойцы родной отчизны,
Вперед! – Свобода дорога!
Там град последней тучи злобы
Несет последния невзгоды
На наши вольныя поля –
Вперед, товарищи – туда,
Сломить надменного врага!..
«Вперед!». № 10, 31 марта 1917 года.
В. ЛИШИНЕЦ
Песнь призывная
Навстречу прекрасному, гордому, сильному,
Навстречу свободе, навстречу весне,
Разбив все оковы, прокляв тьму рутинную,
Мы выйдем с приветом рассветной заре.
Лучи света новаго, света манящаго,
Лучи новой жизни; гонители мглы,
К борьбе призывают за долю свободную
Нас спавших, уставших от прежней борьбы.
Нас много… С неправдой, мир превратившею
В сплошную, закрывшую небо тюрьму,
Мы смело сразимся и с песнью победной
Рассеем, развеем гнетущую тьму.
Так дружно вперед в бой с врагами, товарищи,
За новое счастье, за свет, за добро,
Лучи света новаго, света манящаго,
Нас спящих к борьбе призывают давно…
Из-за решетки
У окна
Я в одиночке. Тюрьма затихает,
Близится, крадется ночь. Тишина.
Кто за стеною так нервно шагает?..
Я в одиночке. Тюрьма затихает.
Долго, недвижно стою у окна.
Тягостны путы тяжелой неволи,
Сердце больное пылает огнем,
Хочется счастья мне, хочется воли!
Тягостны путы жестокой неволи,
Брежу о воле я ночью и днем.
Взор упирается в серыя стены,
Высится чахлая липа вдали.
По двору бродят вечерния смены,
Взор упирается в серыя стены,
Мрачныя тени беззвучно легли.
- Дружно ль ведется борьба за стеною?
Скоро ль победа придет над врагом?
Кажется, шорох мне шепчет с тоскою:
- Дружно ль ведется борьба за стеною?
Дождь барабанит за пыльным окном.
Я в одиночке. Тюрьма затихает.
Жуткая темная ночь. Тишина.
Новый сосед все шагает, шагает…
Я в одиночке. Тюрьма затихает.
Я не могу отойти от окна…
Б.
Тихо кругом… Только камни одни,
Хмуро темные смотрят углы.
А за окном целые дни
Поют кандалы…
Поют о жизнях разбитых,
Поют о разбитых мечтах,
О радостях, рано забытых,
О сорванных рано цветах…
Поют заунывно, тоскливо,
Словно рыдают они…
То монотонно, то торопливо –
Целые дни…
Где-то солнце беспечное греет,
Где-то робкия липы цветут,
И трава на лугах зеленеет,
И свободные люди идут.
Где то о берег песчаный
Плещут, ласкаясь, валы,
И искрится запад багряный…
А здесь – поют кандалы…
Если б они замолчали!
Если б не слышать я мог
Этой песни бессильной печали, -
Песни скованных ног!
Будьте прокляты бездушныя цепи!
Будьте прокляты гнилые углы!
Там горы, леса и привольныя степи,
А здесь… Поют кандалы…
А. ЗАРНИЦЫН
У рокового столба
I.
…Зачем вязать?!...Прочь жалкия веревки –
Я цепи рвал! – Довольно и столба, -
Не убегу… Беритесь за винтовки,
Команду слушайте, невольники раба!
…И прочь мешок! – К чему такия льготы?
Зачем спиной, ведь сердце то в груди…
О чем бормочешь ты, дрожишь весь отчего ты?..
Не разберу… К команде отходи…
…Ну, кажется, и все… Проклятье от народа!
Проклятье вам от братьев и отцов!
Мы – победим! Да здравствует свобода!..
Командуйте, поручик, я – готов!..
II.
Вы жертвою пали…
Не красныя ленты вились по венку
Живому из розанов алых, -
Кровавыя струйки ползли по песку
Из грудей прострелянных, впалых…
Кругом не души, предрассветный покой
На отмели дикой, широкрй,
Лишь ветер пугливо витал над рекой
И волны шептались с осокой…
Не толпы народа молились гробам,
Не с пеньем борцов погребали, -
Привязанных к черным позорным столбам
Их в ямы солдаты бросали…
Да храбро и гордо погибли они,
Расстались я юдолью земною,
И верили ярко, что красные дни
Взойдут над родной стороною…
«Вперед!». № 11, 2 апреля 1917 года.
З.
«Железный фонд»
День рабочей печати,
Есть славный родной юбилей!
- Товарищи, живо смекайте,
Что нужно газете своей?
Ей нужна для фонда постройка,
Прибавить усилить свой шаг,
Что б ныне, как прежде ей стойко
Держать пролетарский свой стяг.
Она нам светило земное,
Вступает со тьмою в борьбу,
Дитя это наше родное
Проложить дорогу – труду!
Пришло уже двадцать второе:
Товарищи, время не ждет,
Отчислить в «железный» дневное,
Вперед кто за правдой идет…
«Вперед!». № 24, 22 апреля 1917 года.
В-р
Призыв
Наша доля — борьба. Собирайтесь смелей
Под рабочее красное знамя.
В деревнях, в городах, в рудниках, в мастерских
Разгорается яркое пламя.
Пусть теперь, в эти дни, каждый честный борец
Не забудет завета.
Наша доля — борьба, в единении мощь.
Наша крепость - газета.
Засмеются враги над призывом моим
Засмеются некстати;
Мы ответим на смех собираньем грошей
Для рабочей печати!
«Вперед!». № 103, 29 июля 1917 года.
Иван ЕРОШИН
Песни труда
Наши песни труда родились у машин.
Их напевы и ритм – вой протяжный станка.
В них наш пот, наша кровь и удар молотка,
Вой ремней, боль плечей, полусогнутых спин.
В наших песнях – борьба; нет в них чар от полей.
В наших песнях – мятеж и бесстрашны призыв,
Буревестников гордых полет и порыв.
Презирайте же нас! Наш полет всех смелей!
«Вперед!». № 105, 1 августа 1917 года.
Столяр Л. ЯКИМЕНКО
Столяр
Я, согнувшись над пилою,
Загрубелою рукою
Целый день пилю – стружу.
И рубанком своим смело,
Твердо знаю свое дело,
Все стружу, стужу.
Продавая свою силу,
Рано, может быть, в могилу
Обездоленный сойду.
Но с свободною душою,
С верой светлою, святою
Песни я пою труду.
Пусть грязна моя одежда,
Но под ней в груди надежда
Зреет смело и растет.
И уставшим от работы,
Разогнать нужду-заботу,
Счастье отдых принесет.
Мы не будем надрываться,
Потом вечно обливаться
За ничтожные гроши.
Станем ровно все трудиться
По способностям делиться,
Пищи хватит для души.
И с блестящими глазами,
С крепко сжатыми губами,
Гордо я вперед смотрю.
Рабочий Н. Плаксин
Рабочий
Я с детства ранняго с нуждою
В борьбу жестокую вступил,
Готовый жертвовать собою
Сил для победы не щадил:
Ребенком в десять лет от рода
Я отдан был отцом в завод…
В ученьи пробыл там три года –
Полны мученья и невзгод.
Щипки, пенки и колотушки
Давали в изобилье мне,
Полуоторванные уши
Мои горели, как в огне…
Вкусив все сладости ученья,
Я думал легче будут дни,
Но жизнь, коварная, мученья
Лишь вновь готовила одни.
Невзгода только лишь проходит,
Глядь, уж за нею две и три.
Беда вокруг рабочих бродит
По сторонам, знай, не смотри…
И вот!.. Когда я убедился,
Что справится невмочь с нуждой,
Я – не заметно изменился,
И стал работать над собой.
Мой опыт мне вполне удался
И я нашел источник бед…
- Кто надо мною издевался,
Тому я шлю проклятья вслед!..
Вас. СОРОКИН
Песня пролетария
Молота грохот,
Шелест ремней,
Голода хохот, -
В песне моей!
Вера в грядущее
Братство людей,
Мука гнетущая –
В песне моей!
Зовы – призывы
Против цепей,
К солнцу порывы, -
В песне моей!
«Вперед!». № 112, 9 августа 1917 года.
ВИЛЬКА
Песенка
Жалоб наших вам не услыхать,
Слез и горя вам не увидать..
Мы смеемся, смеемся, смеемся, поем,
Вас разжалобить, просить мы не пойдем.
В этой жизни не теряем ничего, -
Кузнецы зато мы счастья своего…
Вы подумайте, кто сможет устоять
Против тех, которым нечего терять?
Под ударами врагов ли умирать,
Капиталу ли все силы отдавать, -
- Мы об этом не горюем, не тужим,
Нашей жизнью мы совсем не дорожим!
Знаем мы всегда одно, что впереди
Впереди то наше счастье, наши дни!
Мы смеемся, смеемся, поем.
Умирая, свое счастье куем.
Счастье будущих радостных дней,
Счастье маленьких наших детей!..
«Вперед!». № 119, 18 августа 1917 года.
РАБОЧИЙ
Война XX века
Всюду смерти озлобленье
Всюду смуты и вражда,
Живых сил уничтоженье,
Кровь-разруха-нищета.
Всюду алчность к капиталу
И стремление к нему,
Гром губителя металла,
Разрушающий страну
Что трудами создавалось
В продолжении веков,
Одним мигом сокрушилось
Все кровавою рукой.
Там, где нивы зеленели,
Все «Бог бойни» истребил.
Там курганы зачернели,
Братских тысячных могил.
Даже предки не запомнят
Таких ужасов и бед.
Наша Русь все глубже тонет
В кабалу на много лет.
Идет к гибели отчизна,
Всюду розни и раздор.
Миллионов жертвы жизней
Дает голоду простор.
Скоро ль скажем мы: «Довольно
Смерти жертву воздавать?
Долго ль будем мы невольно
Братья братьев убивать?
Скоро ль мы к любви друг друга
И к единству мы придем,
Живя в мире мы на плуги
Все мечи перекуем?».
«Вперед!». № 164, 13 октября 1917 года.
ГОРНЫЙ
Сон
Мне снилась, что жизнь изменилась,
Цепь капитала рабочий порвал,
Забылась неволя, веками внедренная,
Борец-пролетарий свободно дышал.
Богатство не стало уделом немногих,
Исчезла вражда меж людей.
Поровну продукты делить люди стали,
Хлеб вкусный имели взамен желудей.
Солнце на небе блистать стало ярче,
Краше глядела на землю луна.
Настало как будто бы вечное лето,
Не хочется верить, что будет зима.
Миньяр, октябрь.
«Вперед!». № 169, 19 октября 1917 года.
РАБОЧИЙ
Без защиты
(Из жизни рабочего)
I.
Я всю жизнь свою работал
В душной пыльной мастерской.
Не видал я дней счастливых
И отрады никакой.
Утром рано, лишь зарею
Зарумянится восток,
Шел туда я торопливо,
Где тогда гудел свисток.
За работу мне платили
Одни жалкие гроши.
От моих трудов тяжелых
Напивались богачи.
Все лишенья и страданья,
Дни печалей, горьких слез,
Бедноту, недоеданье –
Все я в жизни перенес.
Мне и труд стал не под силу
Тяжесть с каждым днем росла
Мне сказали: «За расчетом
Иди с первого числа».
И пошел с тяжелой думой
Я, заброшенный судьбой,
Среди улиц одинокий
Без приюта – всем чужой.
Ныне с нищенской сумою,
Прошу хлеба под окном
Свое горькое скитанье
Не забыть и крепким сном.
II.
Чтоб иметь себе защиту
От всей нищенской нужды,
Избирайте все и всюду
Из трудящейся среды.
Только даст нам избавленье
Буржуазных от оков
В Учредительном собраньи
Большинство большевиков.
Миньяр,
25 октября 1917 года.
«Вперед!». № 185, 7 ноября 1917 года.