Кто побеждает смерть. (original) (raw)

«Только дети дают исключительно возможный разумный смысл брака для естественного человека.

А так как этот разумный смысл брака не может быть осуществлен никаким иным путем, кроме супружеского сожительства, то поэтому-то **все попытки создать брак на иных началах и нужно признать аномалиями.**» (с)

-----------------------------------------------

«Только христианство могло отвернуться, или, как теперь очевидно, попыталось отвернуться от этого, и через это потрясти очаги рождения, разрушить недра мира, как бы проколоть иглой мировой зародыш, зародышевое начало мира, зародышевую сущность мира.

Попыталось и не успело: ибо люди все-таки рождали, «во грехе» рождали, «в скверне» — но рождали.

«Рождали», «рождали»... их проклинали, звали к другому (девство, монашество, аскетизм) — но все-таки они рождали и рождали: и в этом одном христианство, как выразился Достоевский, и «не удалось».

А «не удалось» оно в этом одном, то «не удалось» — и во всем: ибо это-то и есть «вся» его — сущность, основание и цель.

Но уже постановка этой цели естественно вела к идее «конца мира», к распространению чувства, что «конец пришел», «конец близок» и даже «у дверей стоит»: ибо цель эта именно включала «конец мира», но не как существо и истину, а как зов, как пожелание, как черный идеал!

Таким образом, «бессеменное зачатие, поставленное как «А» в Евангелии, уже содержит его «Θ» — конец, катастрофу, «падающие звезды» и «серный огонь с неба», и «восстание мертвецов», сих «граждан нового века», и «страшный суд». «Чем началось, тем и кончится»...

Наоборот, «святое рождение» воскрешает древние, до-христианские (языческие) Небеса: «мертвым» совершенно незачем исходить из могил, потому что земля не пустынна, - на могилах выросли новые цветы, с памятью первых, с благоговением к первым, даже в сущности повторяющие в себе тех первых.

Смерть есть не смерть окончательная, а только способ обновления: ведь в детях в точности я живу, в них живет моя кровь и тело, и, следовательно, буквально я не умираю вовсе, а умирает только мое сегодняшнее имя.
Тело же и кровь продолжают жить; и в их детях — снова, и затем опять в детях — вечно!

Только бы, значит, «рождалось», и — «я никогда не умру».

Точно «снимаются сапоги»: «одни сапоги», «другие сапоги»... а «ходит в них — один». Этот «один некто» и есть «я» — «бесконечный потомок наш», меняющий паспорт, меняющий лица, ремесла и обитаемые страны, учащийся или хлебопашествующий, несчастный или счастливый, но — «один».

Таким образом, смерть — у правильных субъектов и при правильной жизни безболезненная— есть просто способ вечно обновленного и, следовательно, вечно молодого, юного лица земли в сущности при том же ее обитателе, при одном жителе...

При этом зачем же покойникам «выходить из могил», когда они преспокойно продолжают жить на ней, но не в старом и тягостном для себя самих состоянии, а в чрезвычайно счастливом состоянии полного мужества, цветущей юности и беззаботного детства!

Что за счастье прожить 1 000 000 лет стариком: лучше прожить 60 лет + [60 х 3] + [60 х 3 х 3] + [60 х 3 х 3 х 3] и т. д.

Т. е. жить «целым рядом» семей — уже на своих глазах, целой колонийкой — через 200 лет, целым селом — через 400 лет, целым народцем — через 1000!

При этом взгляде — праведны усилия к накоплению земных сокровищ, обеспечивающих существование: больше скота, больше земли, больше плодородия, жатвы, посевов, больше домов, крепче города, больше труда и запасов (денег); и еще другое с равным напряжением усилие — воспитание: ибо только воспитанный человек живет хорошо, есть «счастливое я», «хорошее я»…

Много рождается —хорошо, один рождается — хорошо, ни одного не рождается (у кого- нибудь) — это его индивидуальное несчастье, как скинутого со счетов человечества; но в общем и для самого человечества — и это хорошо!
Все — хорошо, ибо — безопасно: «нет» у одного возмещается «обилием» у другого.

И везде — цветы, эти распускающиеся бутоны, белые, желтые, сиреневые, голубые, всякие.

Около детей — родители, около бабок — внучки. И соседи. И домашние животные, помогающие человеку в труде, сопутствующие ему в жизни, — тут же.

Я не понимаю: к чему в эту полную чашу бытия вводить непременно и преднамеренно скорбь?

Ну, придет смерть — умрем: она уже побеждена тем, что мы, двое умирающих родителей, оставляем четверых детей. Арифметика…

Но она имеет и параллельную мораль: ибо если мы двое совершили сто добрых дел, то отчего детям нашим не совершить четыреста добрых дел?

А если они или кто-нибудь из них совершит дела худые, то лишь бы женился: его дети натворят дел предобрейших.

На ржи бывает спорынья; но ржаное поле мы все называем «нивой Божией». Ею питаются, ее благословляют.
Довольно, довольно проклятий, Голгофы, — проклятий и проклинающих!»

(с) Розанов «В темных религиозных лучах»