Журнальный зал (original) (raw)

Светлана Бунина, Даниил Чкония, Юлий Гуголев, Александр Бараш, Ирина Ратушинская

Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 4, 2014

Светлана Бунина

* * *

Счастливое утро в Берлине.

Ты спишь, на подушке руки

едва уловимой теченье,

едва уловимой

русалочьей зимней руки.

Я в воду вхожу.

И чувствую плавно и сильно

судьбу и влеченье –

и проще второе.

Нет… кажется, оба легки.

Даниил Чкония

* * *

ничего ничего не лишне

если память жива и трепет

возникает в цветенье вишни

и картины струит и лепит

день который сияньем вышит

не сгорит обращаясь в пепел

если сок из него не выжат

если он повергает в трепет

хорошо говорить о бывшем

если нет о нем сожаленья

если память живет и дышит

словно свежее воспаленье

ни счетов ни обидных реплик

но смешнее слышней и выше

ветер прошлого ветви треплет

сумасшедшей в цветенье вишни

* * *

итак итак вступая из-за такта

и ощутив волнение в крови

я вынужден признать явленье факта

последней поздней трепетной любви

и если речь вести по сути строго

а как иначе на закате дня

ее явленье есть явленье Бога

и значит есть явление меня

вчерне на этом воздухе вечернем

когда подсвечен ярко небосклон

прости мне словесами увлеченье

я человек и мне подобен Он

и если я то жалуюсь и плачу

то возношу мгновению хвалу

я существую ибо что-то значу

в Его глазах и неба пахлаву

глотком и вдохом впитываю жадно

проглядывая свет где свет и край

клянясь тебе что ты последний ад мой

чистилище мое прощальный рай

Юлий Гуголев

ЧЕМ ДОЛЬШЕ ЖИВУ Я В РОССИИ…

Чем дольше живу я в России,

чем больше работаю с ней,

тем чую острее в разы я

и многое вижу ясней.

Чем дольше сижу я на Яме,

чем дольше читаю “Life News”,

спокойнее тем и упрямей,

я сдержанней, блин, становлюсь.

C улыбкой спокойной и жуткой,

какая под стать мсье Верду,

«Омич изнасиловал утку»

я без содроганья прочту.

(Я не шелохнусь и подавно,

не всхлипну ни разу, узнав,

что в Дании, этой Гуантанамо,

растерзан безвинный жираф.

Едва ли мой пульс участится

в пандан кровожадной молве,

когда плоть жирафа, – частица

одна, – воссияет во льве,

очнется во льве, как во гробе,

чего-то там чем-то поправ…

Послушай, далёко, во львиной утробе

обглоданный бродит жираф…)

Глазами, видавшими виды,

видавшими Вия в 3D,

кошмары Прямого эфира

смотрю, как буддист – варьете,

где, желчи моей не тревожа,

пусты, как словесный портрет,

такие сгущаются рожи,

которым и имени нет.

Мудями трясут, сикелями,

массируют жвала свои.

Слова их текут киселями,

а в горле сипят соловьи.

Одетые в латекс и ботокс,

скрывая слюну и хитин,

транслируют радость и бодрость,

но я, сука, невозмутим.

Какое мне, в сущности, дело

до всех Будапештов и Праг.

Дано, повторюсь, мне лишь тело,

которым заведует страх;

которое все уверяют:

пространство, как хочешь, крои! –

ведь все эти хаты, что с краю,

они же от веку – твои.

Так здравствуйте, сестры и братья,

одной уж ступнувши ногой…

Земля размыкает объятья,

суля вам приют и покой.

Должно быть, не знали, ребят, вы…

Вы ж просто не знали, ребят,

какие же клейкие клятвы

нам всем еще здесь предстоят.

В какие веселые игры

предложит сыграть нам братва.

Не просто в обычного тигра,

а сразу в «жирафа и льва».

Мы ж сами расчистили путь им,

не скажем теперь «А мы чо?».

Мы все обязательно будем! –

кто – уткой, а кто – омичом.

Не важно, чи девка, чи парень,

но в логике Судного дня

я, тля, буду, всем благодарен

за все, чем кормили меня:

кто – стоном подземным, кто – эхом,

на память, наощупь живя, –

нутром земляного ореха,

путем дождевого червя.

Неважно, кто канет, кто сгинет,

каких средь слоев и пород,

но мужество нас не покинет

(в том случае, если придет),

в том случае, коль все пожрется

все той же утробой земной,

последнее, что остается:

пусть что-то пожрется и мной!

Мы – те же, ни лучше ни хуже.

Кровавые сопли утри.

Пока она жрет нас снаружи,

Мы гложем ее изнутри.

Не факт, что не сдамся без бою,

поскольку ее до хрена.

Но я остаюся собою,

родная моя сторона.

Александр Бараш

* * *

Иерусалим: запрокинутое лицо.

Горы вокруг: плечи.

Прикрытые веки церквей и мечетей.

Годы – удары пульса.

Он ждет, когда мы проснемся.

Когда мертвые откинут

тяжелые каменные одеяла

кладбища на Масличной Горе,

а живые – остановят машины,

выйдут из них, отключат мобильники,

возьмут за руки детей –

и мы увидим:

возникает взлетная полоса:

узкий светящийся мост

над темной ямой долины.

Ирина Ратушинская

* * *

В маленький домик с зеленой трубой

Кот мой ушел и зовет за собой.

Миску поставить, налить молока.

Я ненадолго, наверно.

Пока.

* * *

Ты баранов ел и людей.

Кто там в стаде? Да все равно.

Так откуда взялся злодей –

Тот, кто сделал тебе темно?

Пищевую цепочку рвать –

Это быдло не может сметь.

Что ж теперь ни зги не видать?

Что ж в упор безымянна смерть?

И кого, наклоняя лоб,

Ищешь? Физлицо или знак?

– Кто тебя ослепил, циклоп?

– Никто.

И звать никак.

Следующий материал

Немного о текущей ситуации и книге стихотворений Ирины Ермаковой «Седьмая»

Немного о текущей ситуации и книге стихотворений Ирины Ермаковой «Седьмая» Леонид Костюков – прозаик, поэт, эссеист, критик. Родился в 1959 году. Окончил мехмат МГУ и Литературный институт им....