Однажды во время войны (original) (raw)

ljubush_06 Я приехал в Израиль в 1990 году.
Уже через несколько дней всплыло множество вопросов, типа:

● почему я здесь, среди этих не похожих на евреев – галдящих, кричащих, размахивающих руками евреев из Марокко, Ирака, Йемена?

● что общего у меня с ними, не едящими фаршированной рыбы, не говорящими на русском языке?

● почему, черт возьми, я здесь в то время, когда в России проходят премьеры трех моих фильмов?

Там, без меня, мне вручают мои награды, без меня печатают мои рассказы, там праздник жизни проходит без меня – почему?!!

Под знаком этих вопросов наступил новый, 1991 год.
А через полмесяца, 17 января началась война в Персидском заливе.
Она только добавила тоски.

Для тех, кто не знает что это такое, скажу – с 17 января начали прилетать к нам ракеты от Саддама Хусейна.
Причем дальность у них была достаточная.
И вероятность того, что они прилетят с химическими боеголовками, была тоже реальная.
Поэтому, всем выдали противогазы. Велели изолировать одну из комнат, то есть наглухо ее законопатить. И сидеть в ней до отбоя.

Вот так и сидели мы в изолированной комнате, в противогазах. Я смотрел на жену свою, Нину, на сына Илюшу и думал: «Вот, привез их на войну. Молодец».

Они не жаловались, только, как попугайчики на жердочке, сидели и смотрели на меня из-под очков противогазных, что еще больше прибавляло тоски. И я все думал и думал.

В перерывах между бомбежками постоянно звонили из той жизни родители и друзья, волновались, конечно. И подливали масла в огонь. Говорили, что грустят, что ждут, надеются, что одумаюсь и вернусь.

Там, по вечерним улицам Москвы, шли люди на просмотр моего фильма, под их рукоплескания выходили на сцену мои друзья.
Там мои родители кусали локти, что отпустили нас… на войну.

Да, здесь была война. С ракетами, сиренами и вопросом о смысле жизни.

И вот, идем мы как-то с женой и сыном по улице Ашдода (мы там жили в то время), и вдруг сирена.
Обнаруживаем, что забыли противогазы дома.
Люди начинают бежать, мы тоже.
Сирена сильнее, мы быстрее бежим.
Сирена нарастает и паника нарастает.

Поворачиваем на какую-то улочку, и вдруг высовывается волосатая рука и загребает нас в подъезд. Не успеваем «очухаться», кто-то проводит нас по лестнице вверх, распахивает дверь и вталкивает в салон квартиры…

Квартира полна людей. Сидит в квартире огромная марокканская семья – дети, родители, бабушки, дедушки, тети, дяди. Комната забита галдящей семьей, не выполняющей правила безопасности – сидят без противогазов практически все, и галдят.

И вот, они поворачиваются к нам, на мгновение замолкают, а потом бросаются навстречу… и начинается!
Они говорят с нами на непонятном нам языке. Они все жестикулируют. Пальцы мелькают перед нашими глазами. Они все трогают нас. А я не люблю, когда меня трогают!.. И наконец, куда-то ведут и усаживают, почти насильно…

После этого стресса, трех-пяти минутного прихода в себя, все вдруг становится простым и понятным.
Вдруг начинается разговор.
Вдруг начинается потрясающий разговор, который я никогда не забуду.
Мы вдруг начинаем их понимать. Клянусь вам, в нас входит практически каждое слово.

У моего Илюши оказывается в руках мячик, и ему тащат еще мячики и всякие игрушки. Меня уже обнимает их дедушка, мою жену их тетушка, на столе появляются разноцветные блюда, они добавляются и добавляются…

И такое тепло разливается вокруг, такое тепло!.. что ты таешь, млеешь и раскрываешься ему навстречу.

И вдруг, понимаешь, что не надо никакого языка, понимаешь, что банальная фраза «сердца говорят» – она совсем не банальная, она настоящая, она самая реалистичная на свете, ты вдруг понимаешь, что все это разделение мира на языки – оно только потому, что мы разучились говорить сердцем.

И вот мы сидим, и, клянусь вам, говорим сердцем.
Мы кушаем, поем, обнимаемся, и так хочется, чтобы не прекращалась эта бомбежка. Потому что нет выше счастья.

Так сидели часа два.
Уже давно отзвучала сирена отбоя, а мы все сидели и сидели…

Илюша исчез в комнате с детьми, и оттуда слышались радостные вопли.
Мы сидели в салоне, пили вкуснейший чай с мятой, ели потрясающие сладости – медовые блинчики… А потом их дедушка, под девяносто, схватил дарбуку (это такие восточные барабаны), а за ним его дети и внуки (дарбук в доме оказалось много) и тогда уже пошло-поехало.
При этом, заметьте, никто из соседей не стучал в стены.

В этот день я понял, что останусь здесь навсегда. Что это мой дом. Что это мой народ. Моя семья.
Такие разные, кричащие, объясняющиеся на руках, они мне близки и дороги, как никто!

Так ушла тоска, растворились вопросы, и выплыло из тумана новое состояние… Когда-то я испытывал что-то похожее, в глубоком детстве, когда чувствовал, что мне нечего бояться, я в безопасности, вокруг мои родители, и все пропитано их любовью и заботой…

Вот так я себя почувствовал тогда в незнакомом мне доме, во время войны.

И когда позже услышал фразу, что народ наш образовался вокруг идеи.
И идея эта – идея Единства. Идея любви к ближнему.
Я сразу все понял. Я сразу согласился с этим.
Во мне не было никакого сопротивления, я не рассуждал, не философствовал, не копался в истории, я сразу это принял и даже отметил про себя: «Ну, конечно! Не может быть по-другому!»

Можно было бы закончить историю на этом месте, но у нее есть удивительное продолжение.
Мы еще несколько раз встречались после войны, очень теплые это были встречи, встречи родных людей. Но так получилось, что через пару месяцев мы переехали. И как-то так, жизнь засосала, потерялись…

И вот, прошло еще 23 года.

Мы с Ниной уже жили на юге Тель-Авива, в маленьком домике с садиком.
Мой сын, Илюша, к этому времени женился, жил отдельно, одарил нас замечательными внуком и внучкой…

И как раз началась очередная война, под названием «Нерушимая скала».
И оказалось, что ракеты из Газы долетают до нас преспокойно.
И оказалось, что до бомбоубежища бежать минут пять. Ну, то есть, нет смысла бежать.
И мы решили никуда не бежать.
При каждой сирене мы с Ниной прижимались к единственной в нашем доме бетонной стене и так и стояли, обнявшись.

И вот, один из дней, очередная сирена.
Стоим мы, обнявшись.
И вдруг слышим, за окном бегут люди.
Нина открывает дверь и запускает к нам в дом пару израильтян, мужчину и женщину, лет тридцати.
Мы уже иврит знаем, объясняем им, что до бомбоубежища они не добегут, предлагаем отстоять с нами у стеночки.
И так стоим мы у стеночки вчетвером.
Воет сирена, мы стоим и даже разговариваем о том, что все это ерунда, но, конечно, желательно было бы, чтобы бомбоубежище было поближе, но, все-таки, это бетонная стена… надеемся, что выдержит, да точно выдержит, вон она какая толстая…
И вдруг парень всматривается в меня и спрашивает,
– А вы в 91-м в Ашдоде не жили?
– Жили, – говорю.
– Во время войны?
– Да, во время войны.
– Ой! – вдруг выдыхает моя Нина. – Не может быть!
А он говорит, – Так это вы?!
Я раскрываю рот и понимаю, что такой сценарий не придумаешь!
Нина то смеется, то плачет, не поймешь.
Парень этот начинает водить руками и кричать, рассказывать и нам, и своей подруге, что он – это та самая марокканская семья, это его родители, тетки и дядьки, бабушки, дедушки, прабабушки, прадедушки и все его родные! Что ему тогда было ровно шесть лет, когда мы все сидели вместе и так не хотели, чтобы эта бомбежка заканчивалась!.. Что это он подал нашему Илюше мячик, а потом дудочку и медвежонка. Что они каждый раз нас вспоминают! Что есть Бог, есть!

Что говорить, мы начали обниматься, его подруга Дана визжала и разводила руками, так же, как и он.
Потом мы накрыли стол, у нас оказалось совсем немного еды, но никого не интересовало, сколько там этой еды.
Потому что мы снова говорили сердцами, хотя уже и знали язык.
Мы услышали всю историю наших марокканских спасителей. Асаф, так звали парня, поведал нам о каждом в подробностях, и нам это было очень интересно.
По ходу выяснилось, что у них с Даной через два месяца свадьба. И мы были тут же на нее приглашены.
А мы, в свою очередь, рассказали им об Илюше. О нашей невестке, о наших потрясающих внуке и внучке… Нина сразу разложила фотографии, и мы услышали рассказ о том, какой умный у нас внук, и как выговаривает каждое слово внучка…
Мы говорили и не заметили, как прошло несколько часов.
Опомнились в полночь, договорились, что встретимся сразу после войны.

Через неделю война закончилась, и мы поехали в гости в Ашдод.
Нас еще на въезде в город встретили Асаф и Дана, пересадили к себе в машину и повезли по знакомым улицам в тот самый дом…
Я не следил за поворотами, мы все время говорили.
Приехали. Вошли в дом… Они все типовые, старые дома в Ашдоде.
Дверь открылась. Нас ждали. Перед нами стоял огромная галдящая марокканская семья…
Мы переступили порог. Я сразу обнялся с кем-то. Нину обняла старушка, потом еще одна.
И вдруг я обратил внимание, что на меня пристально смотрит мужчина моего возраста.
Я его не узнал. И он меня тоже. Я огляделся. И вдруг понял, что я никого не узнаю.
И они приумолкли, всматривались в нас, они тоже нас не узнавали.
Хоть и прошло 23 года, но все-таки, я многих помнил, особенно того, кто нас втянул в квартиру.
Мы с Ниной переглянулись. Она шепнула мне: «Это не они…» Я ответил: «Сам вижу». А вслух произнес: «Извините… но мне кажется… мы ошиблись».

В общем, что говорить, не те оказались марокканские евреи. Но история, вы будете смеяться, оказалась, такой же точно. То есть абсолютно такой же! Так же точно они затащили к себе испуганную семью во время бомбежки, таким же теплом одарили, так же точно все почувствовали себя одним народом, который так и должен жить и без всяких войн.

Короче, мы не ушли. Нас усадили за стол. И снова повторилось это чудо объединения, когда под вкуснейшую еду, под улюлюканье, под бой дарбук и под душевный разговор нам вспоминались те счастливые мгновения войны, которые перевернули нашу жизнь.

А через два месяца мы еще гуляли на свадьбе у Асафа и Даны…

* Оригинальный пост

(Картина Любы Гурович ljubush)

Содержание