noname_rambler (original) (raw)

Понял, что такое Сорокин. То же самое, что и Галковский.
Точка саморазборки русской интеллигенции.
Только Галковский философ и как настоящий философ эстетически слеп и глух – там в тредах анекдот про философов:

Ректор университета просмотрел смету, которую ему принес декан физического факультета, и, вздохнув, сказал: — Почему это физики всегда требуют такое дорогое оборудование? Вот, например, математики просят лишь деньги на бумагу, карандаши и ластики. И, подумав, добавил: — А философы, те еще лучше. Им даже ластики не нужны.

Сорокин – художник и поэт (соответственно ему и тиражи, вполне заслуженные).
Что представляла из себя русская советская (и антисоветская – это как две стороны одной медали) в то самое время, когда писались Норма – конспект будущих творений Сорокин и Бесконечный тупик Галковского, обозначено у Валентина Распутина вот в этом небольшом рассказе.

На шум повыскакивали опять из всех закутков люди; укоризненно покачивала в нашу сторону головой старушка с книгой; подскочил и стал что-то частить мужчина в трико. Верзила, не понимая, как и все мы, слов, но прекрасно понимая, о чем они, смущенно и досадливо помахивал ему рукой: мол, извини и успокойся, больше не будем. Но трико не прощало и не отставало. Мужик наш, этот самый Герольд, уставившись на трепыхающееся перед его носом аккуратное брюшко, хлопал глазами и с гримасой кривил лицо. — ...только до следующей станции, — неожиданно четко закончило трико. — Порож-няк! — звучно, со сластью кинул ему мужик — откуда и красоты такие взялись в этом голосе. — Что-о?! — Порожняк! Сворачивай в свой тупик и не бренчи. Надоел. — Еще и оскорбления! Я долго терпел! — Трико закрутилось, соображая, куда бежать, в какой стороне поездное начальство. — Ты погоди, не шебутись, — пробовал его остановить верзила. — Мы с вами вместе свиней не пасли, — был ему известный ответ, который верзила, однако, не понял и удивился. — А что я – дурной, буду их пасти? У нас их сроду никто не пас. Сами в земле роются. Мужчина в трико кинулся по ходу поезда.

Конец семидесятых начало восьмидесятых, впереди по ходу поезда была перестройка...

Работы советского времени - «Норма» и «Тридцатая любовь Марины» - произведения великого писателя. В 1990ые казалось, что стоит снести совковую шелуху, как под ней обнаружится твёрдая почва. Но пришлось копать глубже.

Казалось, да... кому-то и сейчас кажется – "соскрести и воссияет". А что может воссиять то? Холмогоровская фофудья? Сорокинские землеёбы?
Сорокин честный художник и поэт (как может быть честным только поэт и художник, только человек с развитым эстетическим чутьём, философ – не может, философ врёт по определению), он соскребает – до конца, до основанья, а затем ... только вот а затем не получается. И не может получится – вот тут на помощь должен бы прийти философ...
... чтобы сказать примерно следующее:
Невозможно заниматься деструкцией только лишь какого-то определённого рода наличного бытия (отскребая основание). Деструкция любого рода наличного бытия есть деструкция бытия вообще, границу, где кончается шелуха и начинается твёрдая почва, основание – установить невозможно, начиная соскребать – если честно – придётся соскребать всё, до нуля, до ничего, до nihil.
Так, начиная с деструкции советского бытия ("туда ему и дорога" – скажем со злобным удовлетворением, вспоминая ужасы и беспросветный мрак, лихо изображённые в первых двух частях Нормы), Сорокин вполне логично переходит к деструкции русского бытия уже в третьей части, к концу книги оставляя благодарного читателя с полным ведром живых вшей (в этом тексте нет, но потом появится), без всякой надежды (без упования) на основание – основания нет, попробуйте жить без основания – вот кажется всё, что он хочет (или всё что может) сказать своему благодарному читателю.