noname_rambler, posts by tag: гуманизьм - LiveJournal (original) (raw)
— А крути не крути, папа мой в 30-х годах со Сталиным водку пил ночами, в этих самых пирах участвовал...
— Я помню, как мы жили. Это же было на самом-то деле рабское общество.
— Это очень сложное дело. Не было палачей, не было гонимых и гонителей. Всё было перепутано - террор настоящий возможен только когда энтузиазм и вера.
(Сан-Франциско, 1987)
---------------------------
Вот это из разговора с Петром Вайлем, в августе 2000-го.
[**— А сейчас я, честно говоря, нацелился на буддизм.**]
— А сейчас я, честно говоря, нацелился на буддизм. Я почитываю религиозную литературу и думаю, что Господь наш больно суров. Ему виднее, конечно, но больно он суров, мне как-то к буддизму ближе… Десять заповедей меня абсолютно устраивают, а вот чинопочитание пугает. Об иудаизме речи быть не может — у нас в Репино был семинар евреев, и там же в кабинете сестры-хозяйки делали обрезание. Очевидцы рассказывают о человеке, который с невероятной скоростью и диким воем на четвереньках чесал из кабинета к себе в номер, оставляя кровавые следы.
— Стало быть, спрашивают: «Что же вы современное не снимаете?» Ну что мне разбираться в лимитчике или карточном плуте, который стал моим хозяином? Тогда я опять раб? Ты что думаешь? Все мои картины, которые я когда-то делал, меня не спросясь, купил Гусинский. Мы со Светланой пошли к юристу. Юрист сказал: «Года два мы их можем поводить, но потом все равно отберут — у них такие связи в суде».
— Я как-то в уборной прочитал кусочек детектива, отложил, и больше глаза бы мои на это не смотрели. Я видел один раз, как в темноте коридора моя прекрасная умница и свободная от всех комплексов жена менялась детективами с библиотекарем Дома творчества в Репино, тоже очень неглупой женщиной, которая когда-то таскала нам Домбровского, Шаламова и так далее.
— В России существовал слой дегенератов, приблизительно такой же, как в цивилизованных странах, слой интеллектуалов, тоже известный повсеместно, а помимо этого, слой, как бы сказать, заинтересованных в культуре людей — это были доктора, учителя, фельдшеры, инженеры, просто люди, читавшие книжки и плакавшие, я не знаю, над Пришвиным. Этот слой был достаточно широк. Он резко сузился.
— Мы-то надеялись, что будет иначе. Я думал, что помру при большевиках, что это такая система, которая никогда не сдохнет. Но все равно мы надеялись. Я ненавидел, когда при мне начинали говорить, что наш голос — для новых идей и будущих дней. А сейчас я в растерянности. Я для очень небольшого количества совершенно незнакомых мне людей.
Потом произошли какие-то события в стране, пришла долгожданная свобода, открылась дверь, вот она, на пороге. Вот сейчас сорвет белый платок и обнажит свое прекрасное лицо. Она его обнажает, а там какой-то мерзкий гад, качок, который на тебя делает вот так пальцами, какие-то ларьки за ним угадываются, бандиты, костры, в конце концов, первая Чечня — со второй у меня более сложные отношения, — и ужас: какая свобода? Зачем? Забирайте ее обратно, на хрен она мне нужна!
— Я, конечно, могу поехать в Америку, но я и так ездил. С другой стороны, я, конечно, могу ругать правительство, но это все перешло в кровавую игру: «Я тебя поругаю, а ты мне за это вон ту шахту отдай. А если шахту не отдашь, я по тебе как дам по телевидению — с тебя пух полетит». Вот во что все это превратилось, мы вернулись в какую-то полубольшевистскую страну, и я их опять боюсь. Я всегда боялся, что за мной придут. А сейчас я боюсь, что меня просто зарежут — я много болтаю про всяких олигархов.
— Вообще я Чубайсу симпатизирую. Он человек блестящий. Это редкое свойство — быть блестящим человеком.
Мы с удовольствием читаем эту прелестную книжку, но если разобраться, что говорит мудрец Будах, когда Румата его спасает как великого представителя нации, то Будах дурак, а уж Румата совсем дурак. Поэтому всю сцену их ключевого разговора перед финалом мы строим на том, что Будах не может помочиться — у него что-то случилось после тюрьмы, то ли камень, то ли что. Поэтому он отвечает что ни попадя, истекает потом и мечтает — только бы это произошло. Он просит слугу нажать ему на живот, и вдруг, о радость, моча пошла, и тут мудрец Будах в первый раз говорит умную вещь. Тогда и Румата имеет право умно ответить.
— Да, там, например, очень сильно про эмиграцию, а сейчас — что эмиграция? Во-первых, все сблизилось. Во-вторых, эмиграция разделилась на эмиграцию и эмиграцию. Я-то помню, я был в первой делегации, когда по заданию Горбачева встречалась интеллигенция уехавшая с неуехавшей. С нашей стороны были Бакланов, Фазиль Искандер, с их — Копелев, Раиса Орлова, Аксенов, Синявский. Это было в Дании, масса телекамер. Могу даже похвастаться: мы сидели за разными столами, я подошел к Эткинду и расцеловался. Тогда все это имело огромное значение.
Тогда мне Копелев сказал: «Если будет разрешение, я босой по шпалам пойду на Родину». Ну и кто из вас пошел босой на родину? Может, кто-нибудь в ботинках и поехал… Боже упаси, я не призываю.
П.Вайль. Очень заметно, какие это были в действительности пустяки, хотя бы потому, что всего десять лет прошло, но теперь никакого не имеет значения, где мы живем, если можем разговаривать и встречаться. Хорошо бы и впредь не имело…
А.Герман. Сейчас это не имеет значения. Но мне было бы приятнее, если бы ты был моим соседом. Хотя, может, и тебе было бы приятнее, если бы я был твоим.
--------------------------------------------------------------------------------------------------------
Это из воспоминаний участников съёмок.
— Гигантское количество инопланетных лиц, которые искали по всему миру, по всем бомжацким, помойкам, паркам, интернатам — везде. Это были особенные лица. Единственное человеческое лицо должно было быть у Руматы.
— «Куда?! Стоять!» А потом ласково: «Ух, какой красавец! Ох и урод! Срочно в кадр!» Катя отвечает: «Алексей Юрьевич, да его пчела укусила, мы к медсестре идем!» А голос: «Ничего не хочу знать, срочно в кадр!» Так я попал к Герману.
Когда отек прошел и я превратился в обыкновенного человека, Алексей Юрьевич меня из кадра удалил.
Однажды я взял у реквизиторов отрубленную кисть руки поносить, чтобы друзей напугать и вернуть. Но друзья испугались даже больше, чем я рассчитывал, сорвались и избили меня за такие шуточки. Я принес кисть обратно, а сам весь заплывший, с синяками и ссадинами. Вижу, Алексей Юрьевич меня приметил. И кричит: «В кадр! В кадр!» А сам сияет как солнце.