Toreador's Journal (original) (raw)
[Error: Irreparable invalid markup ('<font [...] roman">') in entry. Owner must fix manually. Raw contents below.]
Автобиография леди Маргарет Говард,
Тореадор 7-го поколения, главы клана Тореадор в Киеве
Вы скажете, гордыня – порок? Порок опасный, лишний повод для приобретения десятка-другого врагов, для предательства лучших друзей, для ... Да зачем я буду перечислять дальше... Да, порок. Да, порок неприятный. Но – скажите мне – как могла обойтись без этого порока любимая дочь герцога Норфолка, одного из приближенных королевы Елизаветы, генерала и придворного? Не могла. Слишком долго меня убеждали в моей особенности, избранности, неповторимости. И убедили. Убедили так, что вся моя последующая жизнь ничего не смогла поделать с этой убежденностью.
Итак, гордыня – это про меня. И меня это нисколько не смущает.
Род Говардов еще со времен войны Алой и Белой Розы был известен своими боевыми заслугами, отец пользовался благосклонностью королевы Елизаветы, Говардов уважали и боялись. Бунтовщики? Ну что вы, только за правое дело. Ваше Величество, Вы же не считаете нас мятежниками? Да, мы не мятежники, мы герои.
Мой дед был казнен за то, что поддерживал Елизавету. Мой прадед провел в Тауэре годы – только потому, что осмелился выступить против Генриха VIII.
Итак, мы родня королеве, мы всегда готовы ее поддержать, мы сильны, нам доверяют.
У Маргарет-младшей, единственной дочери Томаса Говарда, столь похожей на Маргарет-старшую, Маргарет Одли всегда было все лучшее – учителя, наряды, конюшни, музыканты, поэты.... Мне еще не было пятнадцати, а я уже слышала хвалебных песен, стихов, пламенных признаний в свой адрес больше, чем слышит иная привлекательная женщина за всю жизнь. Я упивалась этим восхищением и была уверена, что так нужно. Да что там – иначе просто не может быть.
Мать... Я плохо помню ее – я помню столько всего, помню мельчайшие подробности событий четырехсотлетней давности, помню голоса и лица малознакомых людей, которые ушли в небытие века и века назад... – но я не почти не помню собственную мать. Перед глазами смутный образ – бледная тень, черное и золотое, длинные волосы гладко собраны, тонкие бескровные пальцы, тихий, похожий на шелест, голос... Мне всегда говорили, что я очень на нее похожа. Всем, кроме цвета волос – у нее они были золотые. Особенно после пятнадцати, когда я почти забыла – какая же я настоящая. Отец безумно любил мать, наверное, он так и не простил Томасу ее смерти. Однако Томас все-таки выжил и стал его наследником, а вот акушерка... Мне было шесть. С тех пор все внимание, вся любовь отца доставалась мне – и я ее разделяла, в отличие от матери.
Годы спустя я поняла, что выбор супруга зависит только от политических соображений – независимо от отношения родителей к детям. Детей, даже самых любимых, продают – и при этом искренне считают, что делают как лучше...
Мать, мы не встретились с тобой в вечности, не встретимся и в небытии. Что, что же скрывалось за этим тихим голосом, за усталой улыбкой, за вечной покорностью и преданностью? Ты не учила меня этому, но я научилась. Сама. Я научилась прятаться, я научилась скрывать, я придумала себе сперва десяток масок, потом сотню... Я давно сбилась со счета – так их много. Ни слова, ни жеста правды. Никаких истинных эмоций. Мы с тобой лучшие актрисы на свете, мама, мы убедили в своей игре себя. Как я не бьюсь – за последние четыреста с лишним лет мне так и не удалось вспомнить ту девочку, что прямым немигающим взглядом смотрела в глаза Елизавете, которая тогда еще была другом, а не врагом. Смотрела оценивающе и ни тени покорности или робости не было в этом взгляде, только гордость и вызов. Я помню эту аудиенцию – и совершенно не помню, о чем же я тогда думала, что чувствовала... Время научило меня склоняться перед сильными и прятать стилет в рукав.
Спасибо тебе, мать, за то, что это ты дала мне силы выжить. Говарды никогда не умели этого. Но теперь я точно знаю – последнее, только последнее слово решает все. Не стоит называть имена победителей при жизни.
Ты не научила меня только одному – чувствам. Ну что ж, значит придется довольствоваться тем, что я прекрасно умею их играть.