Лист П. Куліша до Петра Плєтньова. 29 грудня 1846 р. Київ (original) (raw)

Киев. 1846, дек[абря] 29, воскр[есенье].

Биржи в Киеве расположены глупейшим образом, так что от одного сборища извощиков до другого версты полторы. При гористом местоположении и при дурном устройстве тротуаров это в высшей степени неудобно. Вышедши из одного дома и идучи до биржи, я вспотел и простудился так сильно, что вот уже трое суток кашляю и никуда не выхожу. К счастью, я живу у людей 1, которые обо мне заботятся с таким усердием, как жиды о проезжем архи-раввине. Киевская знать, как, напр[имер], Фундуклей и Писарев, приняла меня с особенным вниманием, даже университетские профессоры здешние переменили обо мне своё мнение и, как я слышал, отзываются обо мне с уважением. Так чародейски действует на провинцию слово Петербург. В здешней молодёжи, окончившей университет, я нашёл страшное волнение умов и готовность на самые эфемерные затеи. Они думали, что я не только приму участие в их предприятиях, но сделаюсь даже главою их литературной корпорации. С этим намерением они собрались у одного моего знакомого, где я обещал быть на вечере. Я увидел себя посреди задумчивых лиц, потупленных лбов и нахмуренных бровей. Я внутренне смеялся и досадовал. Холодность моих суждений поразила их, и они, кажется, сочли меня столичным эгоистом 2. Но Кастомаров и Шевченко по-прежнему ко мне привязаны. В Шевченке я нашёл большую перемену 3. Он сделался образованнее и солиднее. Поездки его по Малороссии обогатили его ум множеством весьма важных замечаний. Он, между прочим, смотрит на панов так, как должно на них смотреть. Вчера он рассказывал презабавную характеристику одного Переяславского помещика [Було: пана], у которого он был в гостях. — Помещик этот так изображает свою молодость. «Вообразите себе обширное зало; посреди зала стоит руаль; за руалем сидит прелестнейшая блонды́на; возле блондыни подушка; на подушке вышит зверь-барс; на этого вышитого барса склонил безбоязненно голову прелестнейший брунет. Вы думаете, кто это? Это я!» — А вот картина домашнего быта пана Горкуши 4 (так его фамилия). «Малчик! поди достань мне в кладовой табаку, да не того, что висит под сволоком в бурдюжку (род мешка), а того, что стоит в углу за сундуком в зелёной бутылке; да пускай пани возмёт ложечку или две чайной воды, смотря по количеству, да и разотрёт табак, да не твоими погаными пальцами, а сама пусть разотрёт, да пускай найдёт пани кабатырку, да не ту, що панночка в жёлтом платьи и в шляпке намалёвана, а ту, що [Було: что] пастушок с овечкою лежит, що пани купила в Лубнах на ярмарку, как ездила с аптекаршею. Да подать мне сюртук, не серый, а драдидамовый синий, в котором я губернатора встречал, да панталоны подать жёлтые и красный кашемировый жилет. Да ещё пускай пани достанет чистый носовой платок; да когда будет давать платок, то пускай помнёт его в руках, чтоб носа не поцарапать».
В дороге пан Горкуша тоже держит себя сообразно помещицкому своему достоинству. «Когда ездила моя жена в Киев, то, известно, коляска у нас хорошая, кони добрые, орловские, и кучер в армяке; воротник обшит кожею, чтоб бородою сукна не тёр. Я велел рессоры подпереть подставками, бо то 80 вёрст, но всё-таки видно, кто едет! Правда, пани моя не вытерпела и велела выбросить подставку под тем боком, где сама сидит. Ну, приехала в Лавру, известно, видят монахи, что приехала помещица, так едва не задушили! Вот малчик при том был. Малчик!»
На этот зов является оборванный лакей.
«Вот он там был, не даст збрехать. Пошёл вон, дурак! — Потом, после обеда поехала она на Подол в пушные лавки. Там купцы завели в такую темноту, что ничего не видать. Где ни лапнёт рукою, то всё зверь! Ну, если б это я был, так я бы не испугался; хоть и зверь, да уже не живой; а то ведь дама! А потом ещё нужно было купить маслин. А маслины славная вещь! Уже для этого не пожалейте дров, да велите истопить печь добре; да возьмите новый горшок и положите шар (слой) капусты, а шар маслин, шар капусты, а шар маслин, а потом шар вьюнов, а сверху опять капусты да и поставьте в печь, так маслины додадут соку, а вьюны вкусу. И это надобно есть со свежею ситницею. А у меня ситницы пекут славно. Явдоха Паламари́вна у меня печёт. Малчик! позвать Явдоху Паламаривну!»
Мальчик бежит на другой конец деревни и призводит пекарку.
«Ведь ты печёшь у меня ситницы?»
— Я, паночку!
«Да, вот она печёт у меня ситницы. Пошла вон, дура!»
И проч. и пр. и пр.

П. Кулеш

P. S. Один украинец купил на ярмарке новые чóботы и отправился в них домой, но когда прилёг [Було: лёг] на дороге соснуть, солдаты стащили с него чоботы. Между тем начали разъезжаться с ярмарки земляки, и один, разбудивши его, сказал: «Убери с дороги ноги, а то переедут». Но тот посмотрел на свои ноги и отвечал: «Се не мои: мои в чобóтях!»5.
Недели через две явится к Вам молодой человек благородной наружности, Гулак, кандидат Дерптского университета. Он воспитан одним учёным немцем, знает основательно греческий, латинский, немецкий, французский и английский языки, и одарён нежною и глубокою душою 6. Я очень обрадовался поездке его в Петербург, потому что в нём доставлю Вам отличного гостя. В нём один только недостаток — излишняя скромность, которая даже речь его делает тихою и невыразительною. Он будет держать экзамен на магистра юридических наук и желает сперва найти место старшего учителя, а потом адъюнкта в университете. Он же притом хороший археолог и желал бы служить при Археологической комиссии. Одним словом — да будет ему по его достоинствам, а он соединяет в себе достоинств более, нежели кто-нибудь из известных мне молодых людей.

Примітки

Подається за автографом: ВР ІРЛІ. — Ф. 234. — Оп. 3. — Од. зб. 357. Арк. 47^9 зв.
Помітка про отримання: «П[олучил] 7 янв[аря] 1847».
Частково опубліковано: О. Дорошкевич. Шевченко в приватному листуванні // ЗІФВ / УАН. — К., 1926. — Кн. VII/VIII. — С 371-372, 373-374.
Повністю друкується вперше.

1. Куліш мешкав у Юскевичів-Красковських.
2. Тут ідеться про збори кирило-методіївців. Про одні з таких зборів, які відбулися наприкінці 1846 року, згадував у автобіографії Костомаров: «В первый день Рождества мы сошлись с ним (Миколою Савичем. — Ред.) у Гулака на Старом Городе в доме Андреевской церкви. Кроме него гостем Гулака был Шевченко. Разговоры коснулись славянской идеи; естественно выплыла на сцену заветная наша мысль о будущей федерации славянского племени. Мы разговаривали не стесняясь и не подозревая, чтобы наши речи кто-нибудь слушал за стеной с целью перетолковать их в дурную сторону, а между тем так и было. У того же священника квартировал студент по фамилии Петров; он слушал нашу беседу [...]» (Н. И. Костомаров. Исторические произведения. Автобиография. — К., 1989. — С. 479). На допиті Костомаров також свідчив, що у грудні він разом із Кулішем, Шевченком та Гулаком обговорював думку Марковича видавати журнал для простолюду українською мовою: «Поводом к этому были ещё два или три собрания, одно — у меня, другое — у Гулака и третье — на квартире Кулиша (в будинку Юскевича-Красковського. — Ред.)» (КМТ, т. 1, с. 277). Ясно, що свідчення Костомарова лише частково розкривають зміст розмов, які тоді велися.
В «Історичньому оповіданні» (а також у своїх спогадах про Костомарова) Куліш відмежував себе від створення та діяльности братства (пор. коментований фрагмент). Він твердив, що, приїхавши до Києва, «дочувсь глухо», що його «о Христі браттє зорганизувалось у якесь товариство Кирила та Мефодія, скомпонувало собі статут і навіть має свою цеху — з литого заліза персні, на котрих сяють літери К. М.». Приступивши до Василя Білозерського з «короткими гужами: чи сьому ж бо таки правда?», він начебто отримав відповідь, «що се була в них, на якийся час, хлоп’яча забавка, та вони, схаменувшись, той статут давно спалили, а персні позакидали в воду» (П. Куліш. Хуторна поезія. — Л., 1882. — С 27). За тим-таки спогадом, Куліша (і Шевченка) не прийняли до братства, щоб не наражати їх на небезпеку, — вони й без того працювали «для слов’янської і вкраїнської свободи» (Там само).
3. Куліш востаннє зустрічався з Шевченком понад півтора року тому: після 23 квітня — у травні 1845 року, коли той побував у Києві. Враження, що його справив Шевченко наприкінці грудня 1846 року, Куліш згодом у своїх спогадах передав так: «Сам Шевченко зробивсь не тим, яким я його покинув, їдучи з України. Се вже був не кобзар, а національний пророк. Восторженому щастєм, наукою і поезією, мені здавалось, мовби перед нами сталося те, чого дознав на собі ветхозавітний посел Господень [...]». І далі наголосив: «Для мене ж сяєво духа його було чимся надприроднім» (П. Куліш. Хуторна поезія. — Л., 1882. — С 15).
4. Особу не встановлено. На думку Олександра Дорошкевича, «це, очевидно, псевдонім: такого серед переяславського панства не було»; він припускав, що, можливо, йшлося про поміщиків Степана Самойлова (с. В’юнище), Платона Лукашевича (с. Березань) або Аркадія Родзянка (с. Великий Поділ) (О. Дорошкевич. Шевченко в приватному листуванні // ЗІФВ / УАН. — К., 1926. — Кн. VII/VIII. — С 374).
5. Цей анекдот в Україні був доволі поширений. Так, його розповіли того ж 1846 року Поґодіну, коли той переїжджав Україну, повертаючись із закордонної подорожі (див.: Барсуков, кн. VIII, с. 437). Степан Руданський використав його в гуморесці «Не мої ноги».
6. Микола Гулак ніколи не відвідував гімназії. З 1834 року його приватно навчав В. Лінденберґ, який викладав своєму учневі, крім звичайних предметів, давньогрецьку, латинську, французьку й німецьку мови. У червні 1837 року він помістив Гулака в приватний пансіон Карла Раупаха, лектора італійської мови у Дерптському університеті. 18 липня 1838 р. Раупах видав Гулакові шкільне свідоцтво, на підставі якого юнака було зараховано до Дерптського університету на юридичний факультет. Після його закінчення Гулак в 1843 році захистив дисертацію «Versuch einer Dartsellung des Fremdenrechts nach französischem, preussischem, oesterreichischem und russischem Rechte», яка здобула найвищі оцінки рецензентів. 20 липня 1844 р. його затверджено в ступені кандидата прав (Е. Бобров. Из истории русской литературы и просвещения в XIX столетии. — Варшава, 1909.-С. 22-28).

За вид: Пантелеймон Куліш. Повне зібрання творів. Листи. К.: Критика, 2005. — Т. I: 1841-1850 / Упоряд., комент. Олесь Федорук; підгот. текстів Олесь Федорук, Наталья Хохлова; відп. ред. Степан Захаркін. — С. 137-139, 469-470.