На пути к академической «Истории русской литературы»: (Оригинальные идеи из наследия В. М. Живова). - «Русская литература», 2019, № 4, с. 16-28 (original) (raw)
Related papers
2022
Статья посвящена анализу литературных контекстов оды Г.Р. Державина “Фелица”. Этот текст, с нашей точки зрения, в ключевых идеологических моментах демонстрирует свою зависи- мость от романа Ж.-Ф. Мармонтеля “Велизарий”. Произведение французского просветителя, как известно, было переведено на русский язык Екатериной II и группой сановников. Державин, как и автор “Велизария”, построил свой текст на антитезе: он противопоставил “пороки” аристократов идеализированному образу монарха. Таким образом, “Фелица” оказывается в одном ряду с тек- стами, написанными или инспирированными императрицей и посвященными природе власти, а также принципам взаимодействия монарха с подданными, – с “Наказом”, “Велизером”, “Вся- кой всячиной” и особенно “Собеседником любителей российского слова”. Именно в последнем, который открывался “Фелицей”, были сформулированы новые идеологемы правления, а также сконструирована репутация Державина-поэта.
1928–1929 гг. — во многом ключевые годы в творческой и личной биографии литературного критика и историка литературы кн. Д. П. Святополк-Мирского (1890–1939), однако до настоящего времени они не получили подробного освещения в работах российских исследователей. В конце 1928 г. Мирский активно включается в работу газеты «Евразия». Он стал одним из тех сотрудников «Евразии», которые способствовали ускорению раскола евразийского движения на «левое» и «правое» (представители последнего считали газету «Евразия» просоветским и пробольшевистским органом). В «Евразии» Мирский впервые развернуто высказывался по политическим, историко-политическим и идеологическим вопросам. К 1928 г. он всё больше осознает необходимость для себя «переквалификации» из историка литературы и литературного критика в историка и политического публициста. Есть основания предполагать, что Мирский в период сотрудничества в «Евразии» видел свою историко-литературную и литературно-критическую деятельность уже только как некое инерционное — и ослабевающее — движение. Больше половины статей Мирского в «Евразии» посвящены литературе, искусству и кино. В своих литературно-критических статьях в «Евразии» он почти не упоминает евразийство как таковое и не использует евразийских понятий. Литературно-критические высказывания Мирского в «Евразии» посвящены авторам и текстам, интерес к которым подтверждается и предшествующими, и последующими публикациями критика. В статьях в «Евразии» Мирскому удалось сформулировать несколько принципиально важных для него положений, напрямую коррелирующих с идеологической эволюцией критика. Мирский выдвигает тезис об отказе от «эстетического мерила» в пользу этического. Однако было бы неверно экстраполировать декларированный Мирским утилитарно-этический подход к литературным явлениям на весь материал, с которым он имеет дело в своих статьях в «Евразии». Эстетическое основание оценок Мирского в «Евразии» можно идентифицировать, и это — классицизм. Мирский напрямую связывает плодотворность классицизма как художественной идеологии с государственной идеологией. Вместе с тем статьи в «Евразии» оказались последними высказываниями Мирского о русской литературе на русском языке, в которых он мог позволить себе быть противоречивым и непоследовательным — и всё еще оставаться одним из самых выдающихся литературных критиков русского зарубежья.