Imperative (Ch.II) (original) (raw)
Тебе удается поспать часа три.
Наутро, по дороге на работу, тебя чуть не сбивает такси, когда ты пытаешься пересечь дорогу на красный свет. Шофер высовывается из окна и посылает тебе вдогонку проклятья на испанском. Вихрь потенциальных ответных ругательств, (все из них включают слово "понаехавший"), проносится у тебя в голове, но ты ничего не отвечаешь, потому что ты слишком вежливый. Мысленно делаешь пометку в следующий раз быть повнимательней, переходя дорогу. Усталость накладывает на все серый отпечаток размытости. Все станет выглядеть более сносно после того, как выпьешь кофе.
Работа идет быстро. Коллеги оставляют тебя одного. Пытаешься строить какие-то планы, но вдохновение не приходит. В обеденный перерыв засыпаешь прямо на столе. На улице тепло, и было бы неплохо выйти прогуляться, но ты остаешься в помещении, несмотря на отрывистые звуки очередей швейных машинок. Большинство твоих товарищей по работе предпочитают выходить на улицу при любой возможности, только чтобы убраться подальше от пыльного воздуха и сухого химического запаха тканей. Но ты находишь все это странным образом успокаивающим, несмотря на то, что от сыплющихся хлопковых ниток чешутся глаза. Полчаса пролетают как пять минут, и ты уже снова работаешь не покладая рук. Твои глаза прикованы к стрелкам часов до тех пор, пока не приходит время идти домой.
*
Через шесть часов ты снова ныряешь в привычную среду сумеречного Бруклина. Почти сразу натыкаешься на парочку недорослей, выбивающих дух из какого-то пьяного в темном проулке, и по-быстрому разбираешься с ними. Один из подростков делает ноги, оставив своего "друга" валяться на земле кучей поломанных костей. Ты знаешь, что он дышит, потому что он выдувает кровавые пузыри из носа. Ты не убийца.
Пьяница притулился к стене, свернувшись в комок; он медленно поднимает голову и смотрит на тебя. От него несет экскрементами и какой-то странной гнилью, как будто его тело уже начало распадаться. Ты уже видел здесь таких же как он старьевщиков; они всего лишь ходячие груды костей в изодранной одежде, и ты не понимаешь, как они вообще могут протянуть так долго. Однажды ты видел одного еле живого, кожа на его руках отслаивалась заживо - возможно сухая гангрена - и ты даже хотел убить его, зная, что в мире станет одной мерзостью меньше. Пьяница смотрит на тебя снизу вверх подернутыми пеленой глазами, и ты спрашиваешь себя, как человеческое существо вообще может позволить себе докатиться до такого.
А потом ты замечаешь в его взгляде не только страх, но и отвращение.
Это так иронично, что ты готов улыбнуться. Ты не собираешься причинять ему вред, но он этого не знает. Ты оставляешь его там, за компанию с бессознательным телом напавшего на него малолетки.
*
Следующим номером, ты навещаешь Смити Коллинса, у которого судимость за торговлю героином. Ты его не бьешь, просто прижимаешь к стенке и держишь нож для резки бумаги в паре миллиметров от его глаза, и этого достаточно. Он выбалтывает тебе парочку интересных вещей, но ничего по делу Роучей.
Хоть Дэниэл и раскритиковал бы тебя за то, что ты ошиваешься вокруг, тратя попусту время на отдельных преступников, но в твоем безумии есть система. Преступники общаются с другими преступниками. Они образуют извращенное братство, подвид, свой собственный мирок, в котором их пороки воспринимаются как должное. Шлюхи знают дилеров, дилеры знают наркоманов, наркоманы знают воров (еще больше помогает то, что наркоманы и воры частенько одни и те же ребята). Сомнительно, что похититель Блэр не был ни в чем замешан раньше. Взрослые уголовники обычно непременно фигурируют где-нибудь в старых полицейских протоколах, как малолетние преступники.
Ты допросишь еще несколько человек сегодня ночью, а потом еще разок навестишь Мэйсона.
*
Мэйсону нечего сказать тебе, кроме того, что он не любит, когда его будят в час ночи. В конечном счете, ты сдаешься и идешь домой. Какая-то добрая душа наблевала на лестничном пролете, и ты делаешь мысленную пометку поколотить следующего же наркомана, которого встретишь.
Твоя квартира ужасна. Ты поражен, насколько чужой она выглядит. Здесь не всегда было так. Ты обещаешь себе прибраться незамедлительно, как только разберешься с нынешними делами. Избавиться от тараканов полностью конечно не представляется возможным, но когда пол чистый, с ними хотя бы проще справляться.
Вообще-то тараканы это еще пол беды - гораздо больше ты ненавидишь мышей. Когда ты был маленьким, она - это та женщина, которая была твоей матерью - заставляла тебя собирать ловушки, потому что ей самой было слишком тошно это делать (это лицемерие не исчезло в тебе бесследно), и ты ненавидел находить маленьких жалких существ со сломанными шеями. А теперь ты и сам стал замечательным экспертом в этом деле, ловко убивая их ножкой от старого стула, которую всегда держишь под рукой. Один из твоих инструкторов по боксу сказал, что у тебя лучшая реакция, которую он когда-либо видел. (Ты когда-то жил этажом ниже сумасшедшего старикашки, который отстреливал мышей из пневматического ружья, но ты полагаешь, что не докатишься до такого.) Твоя виртуозная техника уничтожителя мышей стала бы хорошим трюком для одной из благотворительных вечеринок, которые так любит устраивать Озимандия. (Дэниэл уже пару лет как сдался, отчаявшись затащить тебя на одну из них. Бог знает, что бы сделал Озимандия, если бы ты почтил вниманием одно из его светских мероприятий. Вероятно, попрятал бы серебро.)
Как бы там ни было, ты делаешь мысленную пометку прибраться у себя в квартире, и отсылаешь ее к списку других таких же, уже пылящихся в отдаленном уголке твоей памяти.
У тебя на стенке висит громадная карта города. Это древняя, разноцветная, драная штуковина, утыканная кнопками и исписанная твоими собственными неразборчивыми каракулями. Немного поколебавшись, ты вынимаешь несколько кнопок, чтобы расчистить пространство, и перераспределяешь их, обозначая дома и места работы известных правонарушителей, которые, как тебе кажется, имеют отношение к делу Роучей. Некоторое время ты еще стоишь и таращишься на карту, уперев руки в бедра, пока не теряешь способность сосредоточиться окончательно.
Наверно стоит поспать, но ты уже не чувствуешь усталости. Ты знаешь, что если даже и попытаешься уснуть, то в конце концов так и останешься лежать, глядя в потолок, пока твой разум будет грызть сам себя. Так что ты садишься на кровати и берешь один из своих дневников.
Ты ведешь дневник с 53 года, когда один из учителей посоветовал тебе попробовать. С тех пор у тебя их набралась уже целая стопка. Их бесчисленное множество перестало влезать на книжную полку, так что теперь они просто располагаются рядом с кроватью в хронологическом порядке.
Начиная с самого 64 года их всегда было две стопки: одна, поменьше, касающаяся борьбы с преступностью, и вторая, побольше, для личных записей о повседневных вещах. Вторую ты никогда не перечитываешь - старые записи как правило ужасно смущают - но тебе нравится хранить их, потому что твоя память не идеальна, и всегда есть возможность, что твои старые дурацкие заметки и наблюдения могут вдруг пригодиться однажды. Это могло бы случиться. Наша вселенная безгранична и непредсказуема, в конце концов. К тому же тебя радует мысль, что если завтра ты умрешь, маленькая частичка тебя все еще будет существовать, надежно спрятанная между этими страницами. (Пусть даже ты и не хочешь, чтобы кто-нибудь когда-нибудь их прочитал, достаточно просто знать, что они существуют.)
Тебе нравится надежная однообразность этого действа, садиться каждый вечер и писать, полностью уходя в процесс. Виденье своих мыслей на бумаге каким то образом кристаллизует их, собирает и выстраивает в последовательные предложения. Журнал - это маленький клочок рациональности, в котором ты можешь представлять себе смысл всего этого мира. Иногда, еще в школе, ты бывал настолько поглощен каким-нибудь предметом, что переставал осознавать, где находишься. И когда ты пишешь в журнале, это немного похоже на то чувство.
Ты пишешь и пишешь, пока твои глаза не закрываются под тяжестью век.
*
Ты в знакомом месте. Темно, хоть глаз выколи, и ты не видишь ничего. Какое-то время блуждаешь, пока не находишь выключатель. Как только загорается свет, ты видишь, что комната полна моли, бьющейся о голую лампочку, свисающую с потолка. Ты открываешь рот, чтобы позвать кого-нибудь, но тут одна из молей залетает тебе в рот - она сухая и мерзкая на вкус, как трепыхающийся кусочек грязной бумаги, она застревает у тебя в горле, и ты не можешь дышать. Ты кашляешь, но тут слышишь голоса других людей, за пределами комнаты, и вдруг пугаешься, что они услышат тебя. Ведь если они услышат, что ты задыхаешься, они раскроют твою челюсть, и запустят руки прямо тебе в глотку, чтобы достать моль, говоря, что это ради твоего же блага. Потом ты просыпаешься.
*
Ты проспал около двух часов. И больше спать уже как-то не хочется.
А еще твой сосед, придурок хиппи, решил, что четыре утра - самое время погромче включить музыку. Ты не собираешься ничего предпринимать по этому поводу, ведь именно из-за разборки с соседом тебе пришлось съехать из твоей предыдущей квартиры. Какое-то время еще лежишь, пытаясь разобрать слова песни - Вы слышали о полуночном бродяге? Всем пора расходиться...* - пока не становится скучно, и ты встаешь и начинаешь бездумно собираться на работу.
В ванной (а сейчас ты живешь в квартире, где есть отдельная ванная) ты смотришь в зеркало, с трудом подавляя желание скорчиться, и пытаешься пригладить идиотский завиток волос, который постоянно выбивается. Тебе надо подстричься. Еще одна мысленная заметка. Еще одна вещь, которую ты сделаешь, когда закончишь с делом Роучей. Если просто игнорировать этот завиток и косить глазами куда-нибудь в сторону, ты выглядишь как паршивый четырнадцатилетний подросток. Четырнадцатилетний с глазами восьмидесятилетнего. Ты скребешь ногтями щеку, и оглядываешься в поисках более-менее острой бритвы.
Ты пользуешься станковыми бритвами с тех самых пор, как один из подручных головорезов Младшего Босса вскрыл человеку сонную артерию обычной бритвой, у тебя на глазах. Да, ты знаешь, насколько это абсурдно.
Ты не трус. Насилие тебя не трогает. Ты больше обеспокоен, что ловишь себя на том, как рассматриваешь самые обычные предметы домашнего хозяйства, прикидывая, как с их помощью можно причинить боль человеку. Способность видеть во всем импровизированное оружие пару раз спасала тебе жизнь, но все это тебе совсем не нравится и совершенно не уместно, когда например ты пытаешься побриться, съесть свой завтрак или разрезать ткань посреди рабочего дня. Это так нелепо, что должно быть смешно, но почему-то ты вовсе не смеешься.
Ты выходишь из дома рано и тратишь свободное время, инспектируя дорогу, по которой Блэр шла из школы. В такой ранний час тебя никто не видит, и это хорошо. Ты можешь представить, что вообразят себе родители или их дети школьники, если увидят, как ты тут шныряешь, особенно в свете недавнего похищения Блэр.
Дэниэл вообще-то неплохо ладит с детьми. Никогда не знаешь, как с ними разговаривать. Сложно вычислить, что у них на уме. Если адекватно поразмыслить об этом, ты конечно помнишь, что и сам когда-то был ребенком, но этим все и ограничивается. В семь ты уже ощущал себя как маленькая версия взрослого. Плохо помнишь свое детство.
В конечном счете, ты сидишь в метро рядом с маленьким мальчиком, по дороге на работу, и он как будто следит за тобой краем глаза. Что-то в его выражении напоминает тебе Холлиса Мэйсона. Ты игнорируешь его взгляд и закрываешь глаза. Хотя скоро остановка и ты все равно не проспишь долго. Позже ты будешь дремать на обеденном перерыве, и одному из сотрудников придется трясти тебя за плечо, чтобы разбудить. Это маленькое чудо, что ты не ударишь его спросонья. И когда ты снова остаешься один, то с удивлением замечаешь, что руки слегка дрожат. Ты чувствуешь себя нормально, хоть и немного устало, и вскоре это проходит. Просто это странно, ведь твои руки всегда были такими твердыми.
После работы будет то, что ты назовешь ранней ночной сменой.
Ты снова заявляешься к Мэйсону - на этот раз в более подходящее время для разговора - и он сообщает, что сумел кое с кем переговорить. Согласно его сведеньям, полиция установила командный пункт для расследования в местной церкви, и самая верная их зацепка - это старенький грузовичок, который видел кто-то из свидетелей неподалеку от места, где пропала девочка. Свидетели утверждают, что это был шевроле. Никто не упоминал, что видел, как Блэр садилась в грузовик, но слабая зацепка все же лучше, чем ничего.
У тебя в голове формируется портрет похитителя. Вероятно, мужчина, вероятно неженат, вероятно из низшего слоя социума, вероятно не имеет выдающихся навыков общения, но достаточно ловко похищает ребенка, не вызвав никаких очевидных волнений. Ты конечно хочешь представлять его себе настоящим монстром, но в действительности все обычно гораздо банальней. Наверняка у него лицо человека, которому дети готовы легко доверять. Те самые взрослые, которые выглядят располагающе, обычно и есть самые опасные из всех.
(Особенно, когда ты маленький, и это твои слова против их слов, и ты думаешь, что тебе никто не поверит.)
Ты все еще мысленно возвращаешься к похищению Линдберга. Прошло два месяца, пока мальчика обнаружили, совершенно случайно - и к тому времени от него остался лишь гниющий труп, обглоданный стервятниками. Если это одиночное преднамеренное похищение, с возможной целью убийства, ребенка обычно убивают уже через несколько часов после похищения.
Как ты мог пообещать миссис Роуч, что вернешь ее ребенка домой невредимым?
Какая-то часть твоего сознания отказывается признавать, насколько оптимистично твое обещание. Но ты все еще надеешься, что все получится.
Тебе нужно мыслить шире. Неумно строить преждевременные гипотезы насчет исхода этого дела, потому что тебе, быть может, еще предстоит вернуться назад, пересмотреть некоторые детали.
Ты оставляешь Мэйсона, и идешь домой более длинной дорогой, которой ты обычно ходишь, патрулируя улицы. Тут практически ничего не происходит, кроме того, что ты застаешь парочку черных малолеток, разрисовывающих стену. Ты обычно никак не пересекаешься с чернокожими, пока они не делают что-то противозаконное. Ты нормально общаешься с одним из твоих сослуживцев, Говардом, но он всего лишь исключение, которое подтверждает правило. Если Говард может быть добропорядочным христианином, почему другие черные ведут себя прямо противоположно? Ты прогоняешь этих подростков. Ты быстрее, чем они, и было бы здорово догнать их, но ты слышишь голос Дэниэла с своей голове: "Они всего лишь дети, не стоит наказывать их слишком фанатично". Ты находишь эти сантименты забавными. Если они достаточно взрослые, чтобы работать, то уже должны знать разницу между хорошим и плохим. Такова проблема с этими либералами. Они считают, что все являются непосредственной частью их социальной среды, что отрицательно сказывается на развитии индивидуальных личностных качеств. Людям не обязательно быть жертвами обстоятельств. В конце концов, выбор между добром и злом - это добровольное дело каждого из нас. И все же, ты их отпускаешь. У тебя есть более важные дела.
Тебе удается поспать семь часов.
Ты все равно чувствуешь усталость.
*Did you hear about the midnight rambler? Everybody's got to go...