Дмитрий ЕРМАКОВ (original) (raw)
О проекте
Редакция
Авторы
Галерея
Книжн. шкаф
Архив 2001 г.
Архив 2002 г.
Архив 2003 г.
Архив 2004 г.
Архив 2005 г.
Архив 2006 г.
Архив 2007 г.
Архив 2008 г.
Архив 2009 г.
Архив 2010 г.
Архив 2011 г.
Архив 2012 г.
Архив 2013 г.
"МОЛОКО"
"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"
СЛАВЯНСТВО
РОМАН-ГАЗЕТА
"ПОЛДЕНЬ"
"ПАРУС"
"ПОДЪЕМ"
"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"
ЖУРНАЛ "СЛОВО"
"ВЕСТНИК МСПС"
"ПОДВИГ"
"СИБИРСКИЕ ОГНИ"
ГАЗДАНОВ
ПЛАТОНОВ
ФЛОРЕНСКИЙ
НАУКА
Дмитрий ЕРМАКОВ
Цвела сирень
Рассказ
Густо пахло свежекопаной землёй, а ветерок наносил ещё и сладковатый запах из палисадов…
Весна выдалась затяжная. Давно уже и посевную закончили (зерно-то и в земле до срока долежит, а попробуй-ка к указанному сроку не отсейся – райком голову с председателя снимет), а вот с картошкой на личных огородах затянулось дело аж до второй половины июня. Пока ячмень сеяли – не до того было, а и потом – пробовали мужики землю, растирали в широких, как жернова ладонях: нет, рано… То утренники с инеем, то дожди... Лишь третий день, как установилась тихая солнечная погода, и в деревне Гореловке, как и во всей округе сажают картошку…
- Что ты как настёганный-то, Колькя! Копай ровнее, да не части, шире лунки-ти делай, картохе свет нужен!.. Куды торописси-то?.. - ворчала-покрикивала мать Кольки Савостина Ефая… Муж её, Колькин отец, колхозный пастух с красивым именем Павлин, пасёт сегодня в дальней выгороде, вот вдвоём и сажают – мать и сын. Колька лихо перелопачивает гряды и делает ямки под картошины, мать идёт по-за ним с корзинкой с посадочными клубнями, бросает в ямки, присыпает землёй…
- Колькя, боровки-ти прокапывай толком, да охлапывай, охлапывай!..
Колька, здоровенный белобрысый парень восемнадцати лет, в белой, темной от пота между лопаток рубахе, в закатанных под колени штанах и каких-то чунях на ногах лихо орудует лопатой и на слова матери не отвечает, будто и не слышит. Он, и правда, торопится…
И в соседних огородах такая же работа кипит. У соседей Поляковых ребятишек полно, что-то там около десятка – дак как муравьи на грядах-то. Отец дома у них сегодня – высокий, кудреватый, моложавый еще Михаил. Он сам грядки копает, боровки прокапывает, старшие ребятишки кидают картошку в ямки, присыпают, ровняют граблями, охлапывают края высоких гряд деревянными лопатами… Младшие – под ногами путаются. "Сенька – портки потеряешь!.. Лидуха – крапивой-то его!.. Кто поработает, тот и поест!.." Слышен громкий голос Михаила. Жена его Вера вышла на крыльцо: "Девки, исть!" Места в избе маловато у них, так по очереди обедают…
Ефая Савостина, соседям, не то чтобы завидует – и у нее сын хорош, но вот больше-то детей Бог им с Павлей (так зовет мужа) и не дал…
Другая соседка Савостиных – баба Шура. Одна живет с внуком Александром. Дочь её умерла при родах этого самого Александра, а его отец, зять бабы Шуры, «шелапутный» по её же словам мужик, ещё три года назад подался на заработки на какое-то строительство и с тех пор – ни слуху ни духу от него. Сашка, ровесник Кольки Савостина, но они не дружат.
- В Никольское-то пойдешь завтра? – спросил Сашка у Кольки ещё утром, когда встретились у огорода, разделяющего их дворы.
- Пойду… - буркнул Колька. И больше не говорили.
…Чуть ли не каждое воскресенье в окрестных деревнях «обещанные» праздники. С давних пор в день памяти какого либо святого, «по обещанию», справлялись они в деревнях Никольского прихода… А завтра праздник в самом Никольском. Молодежь уже и не знает, а старые люди помнят, что будет это День всех святых. Церковь в Никольском закрыли лет пять назад, священника арестовали и загнали куда-то, говорят, «на севера», бывший дьякон работает на колхозной пасеке. И забываются церковные праздники, только гулянки молодежные и остались от них…
…Сашка копает один, бабушка суетится на дворе, хотя «из скотины у них только куры», как сам Сашка и шутит. Весёлый он парень…
Кое-кто уже и закончил сажать. Летуновы так ещё вчера. И, Колька видел, поутру Полинка уже бежала в Паршино, недалекую деревеньку, где живёт её бабушка, наверное, тоже помогать сажать картошку…
"Ничего – завтра в Никольском гулянье, так что придёт к вечеру, обязательно придёт…", - так думал Колька Савостин. Так точно знал и внук бабы Шуры Сашка Спиридонов…
Ефая пошла топить баню, как принято у них по субботам: к тому времени как Павля пригонит скотину на колхозный двор – в самую пору будет. Колька один досаживал. Всё поглядывал на соседний огород, где работал Сашка, взглядывал и на дорогу, по которой должна вернуться из Паршина Полинка…
Колька снова глянул в соседний огород и не увидел Сашку. С силой вогнал лопату в землю и, не выходя во двор, через жерди огорода махнул на зады деревни, Сашке наперерез…
Но тот уже дошел до старого моста через шуструю каменистую речонку и свернул в кусты сирени, густо разросшиеся здесь. Колька видел, как вылез он оттуда с большим букетом и пошёл в сторону Паршина…
«Догоню, намну шею!» - первая мысль мелькнула. А потом подумал: «Ну, и что?.. Не с ним надо, а с Полинкой разговаривать…» Так думал и все же шёл по накатанной тележной дороге стиснутой в этом месте ольховыми зарослями… И услышал из-за зелёного листвяного поворота её смех. Не обидный, а радостный…
И видел, сидя в кустах, как прошли они по дороге: Сашка рядом идёт, что-то говорит, руками даже машет, а она смеется, пряча лицо в букет…
…До четвертого класса они в одном классе учились в Никольской школе – раньше церковно-приходской, а в их время уже семилетке. После четвертого класса Колька пошёл в колхоз работать. Не настаивали и родители на дальнейшей учёбе… «Читать-писать умеет – и ладно. Пусть работает – больше толку будет», - так Павлин Савостин рассудил, выслушав отказ Кольки от дальнейшей учёбы (да и знал его упёртый характер).
А ведь Колька и в пятый класс сначала пошёл. Надел в первый учебный день перешитый матерью отцовский пиджак. Радостный шёл – ну-ка, пиджак, как у взрослого! Пиджаку-то, видать, и позавидовал Сашка Спиридонов. И начал дразнить: «Батькин пиджак, батькин пиджак, батькин пиджак – Колька дурак…» Да ещё так кривлялся при этом (он «артист», Сашка-то), так смешно изображал загордившегося пиджаком Кольку, что тот не досидел и до конца учёбы, убежал. Но вечером, подловил Сашку на пути из школы, дождался, когда дружки его к своим домам разойдутся. Окликнул. Подрались крепко. Оба с разбитыми рожами домой явились, но оба и молчали, ничего никому не сказали. С тех пор Колька в школу и не хаживал. А Полинка и Сашка до седьмого доучились… Но Мишка на Полину до нынешнего-то года и не смотрел особо: ну, девчонка и девчонка, много их по деревне бегает… А на Рождество, когда тоже была большая гулянка в Никольском, и разглядел её – как огнём опалило! Тут и заметил, что и Сашка-то вокруг неё крутится. Да и другие парни, даже и старшие, с ней заигрывали. Но она никому предпочтения не оказывала, над всеми смеялась, никто из парней не провожал её домой… С той поры Колька не давал ей прохода. «Осенью в армию пойду. Ждать будешь?» - спрашивал, хватая за руку в тёмных сенях избы, в которой собирались девки на беседу. «С чего это? Никого я не буду ждать!» - громко, чтобы слышали в избе, отвечала Полинка. И смеялась – не так, как вот сейчас, Сашку слушая, обидно смеялась… И сейчас, идут они по дороге и смеются… И смех их злым огнём ему нутро жжёт…
Вечером он не хотел идти с отцом в баню. «Ты чего, Николай?», - отец немногословно удивился. И Колька всё же сходил – не парился, наскоро поплескался и ушёл на повить, где ещё оставалось прошлогоднее сено для козы и овец. Корову они не держали с тех пор, как отдали свою Зорьку в колхоз. Не захотел отец новую заводить, хоть и разрешили уже, признав, полное изъятие скотины у колхозников «перегибом»…
Он лежал, на старом, пахнущем уже, кажется, не травой а пылью и мышами сене, а из палисада наносило, сильный, дурящий запах сирени… И видел в себе, в своей обиде, как идут они, Полина и Сашка, по дороге, и она опускает лицо в букет, который он ей подарил; и представлял, как завтра она с ним пойдёт в Никольское… И вспоминалась давняя, не прошедшая школьная обида…
Отец ещё был в бане, мать в избе самовар вздувала.
Старое, от деда ещё, ружьё и патроны к нему хранились в горнице. Колька частенько уходил вечерами или на утренней зорьке пострелять уток. Больше двух патронов никогда не брал – дорого. А сегодня взял лишь один патрон. Из дома выскользнул через двор, где стояли, поблеивая, лохматые овцы, и лупоглазый баран пристукивал рогами о загородку…
Павлин, придя из бани и не увидев Кольку в избе, заглянул в горницу, потом сказал жене:
- На уток видно собрался, а патрон, дурной, с пулей взял… Охотник…
- А как сдурел сёдня, и правда что, в огороде навалял дак, боровки-ти прокапывать ещё придётся, - недовольно отозвалась мать, выставляя на стол горячий самовар.
… Михаил Поляков курил на крыльце и увидел Кольку Савостина, перелезавшего огород за домом, пригляделся – точно, с ружьём парень. «На уток что ли?» - подумал, хотел и окликнуть, но далековато было кричать, да и быстро Колька скрылся в кустах, ушёл тропой в сторону реки. Михаил затушил о подошву сапога самокрутку, и, скрипнув дверью, шагнул в избу…
Кольке хотелось побыстрее скрыться от всех, об охоте не думал, просто шёл на обычное своё место к лесному озерцу: забыть всех, уйти, спрятаться…
«Полинка, что ли?» Остановился на мосту. Точно, она. Одна под мостом на камне сидит, ноги в воду опустила. А на коленях-то – букет сирени! И по веточке кидает в быструю воду…
- Поля!..
Оглянулась испугано. Но, узнав Кольку, улыбнулась и тут же притворно насупилась, отвернулась…
- Поля, - он спустился к ней.
- Ну, чего тебе?
- Пойдёшь завтра в Никольское?
- Пойду! – и опять лицо в букет прячет.
- С ним?
- Твоё-то какое дело?
- А вот какое! – скинул ружьё с плеча.
- Ой дурак-то, что ты…
- Не пойдешь ты с ним никуда!
- Пойду! Не смеши народ-то, убери…
- Не пойдешь!
… Сашка хотел, было, опять наломать за околицей сирени, но услышал выстрел и передумал. Ускорил шаг. А когда спустился к реке, увидел сначала Кольку, будто бы склонившегося к воде… нет, не к воде. Над ней он склонился, над Полинкой…
…Кольку оставили ночевать в конторе колхоза. (Он сам пришёл в дом к председателю: «Арестовывай меня», - сказал).
Там же всю ночь сидел и председатель колхоза Корытов, крупный круглоголовый мужчина в давно потерявшей первоначальный цвет гимнастёрке. Он задрёмывал и снова вскидывался, смотрел на лежавшего неподвижно на лавке у стены Николая. Боялся, как бы ещё чего не удумал Колька и ждал участкового из Никольского, да тот что-то не торопился.
Ефая сперва рвалась к сыну, но её удержал Павля, остальных не пустил Корытов. Велел ещё мужикам за Сашкой Спиридоновым приглядывать. Да его и бабка Шура крепче любого мужика держала – только рванётся из избы, она уж виснет на нём…
Председатель колхоза Корытов пил крепко заваренный чай, и думал о том, какое горе пришло опять в их деревню. Вспоминал и свою непростую жизнь, в которой была и Гражданская война, и «нэп», когда приподнялись из разрухи и голода работящие крестьяне, и первый, признанный потом «неправильным» колхоз, и раскулачивание, и постоянные «уполномоченные» из района и области с приказами и указами – как пахать, да что сеять… И всегда он, Корытов был между двух огней – деревней и властью. И если за все эти годы не погорел он, разве что шкуру опалил, значит – дело своё председательское знает… Не только знает, а и любит он своё дело, своё детище – колхоз. Ведь только-только начали подниматься, только-только по-человечески зажили. Ребятишки вон какие – девки да парни – подросли. Песни весёлые в деревне запели. И такая беда… Горе-горькое… И, по-стариковски уже, понимал, что и это пройдёт, отплачется и забудется…
Участковый приехал лишь к обеду следующего дня на телеге запряжённой неторопливым мерином.
Увидев участкового, стали собираться к конторе. До этого у дома Летуновых народ толпился, женщины плакали, мужики сурово молчали…
- Ну, архаровец, пошли, показывай, да рассказывай, как дело было, - сказал Кольке немолодой и чем-то очень похожий на своего неторопливого мерина участковый. - Разойдись-ка, - скомандовал собравшимся в комнате мужикам и женщинам, смотревшим на Кольку и с ужасом, и с жалостью…
Зазвонил телефон на председательском столе.
Корытов взял трубку и вдруг окаменел лицом, слушая то, что говорили ему, провёл ладонью по лысине, будто приглаживая бывшие когда-то волосы…
- Да-да… Понял. – Положил трубку, оглядел всех, притихших враз. - Война, - глухо сказал. - Немцы напали.
- Да что же это!.. Беда одна не приходит… Война! – послышались разрозненные голоса, опять заревела какая-то баба…
- Вот она, первая-то пуля – к нам прилетела, - сказал вдруг Михаил Поляков…
На следующий день за телегой, на которой сидели Колька и участковый, шли отец и мать Савостины… Из мутных глаз Ефаи уже и слёзы не текли… У моста, где густо пахло водой, подгнивающими брёвнами и отцветающей сиренью, они отстали. Павля, сам еле двигая ноги, повёл Ефаю к дому.
По пути в Никольское телега с участковым и арестантом обогнала партию призванных из Гореловки мужиков. Шёл тут и Сашка Спиридонов, шёл и Михаил Поляков с меньшим сыном на руках, орава ребятишек рядом бежала, а жена Вера на руке висла… Шли ещё человек восемь гореловских мужиков, их жёны и дети. Не весело шли, без гармони, без песен, на сборный пункт, что развернул райвоекомат в бывшем Никольском храме.
Никто из них не окликнул Кольку Савостина…
…Никто из них не вернулся в Гореловку: ни Сашка Спиридонов, ни Михаил Поляков… Никто…