Евгений МОСКВИН (original) (raw)

О проекте
Редакция
Авторы
Галерея
Книжн. шкаф
Архив 2001 г.
Архив 2002 г.
Архив 2003 г.
Архив 2004 г.
Архив 2005 г.
Архив 2006 г.
Архив 2007 г.
Архив 2008 г.
Архив 2009 г.
Архив 2010 г.
Архив 2011 г.
Архив 2012 г.
Архив 2013 г.

"МОЛОКО"

"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

СЛАВЯНСТВО

РОМАН-ГАЗЕТА

"ПОЛДЕНЬ"

"ПАРУС"

"ПОДЪЕМ"

"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"

ЖУРНАЛ "СЛОВО"

"ВЕСТНИК МСПС"

"ПОДВИГ"

"СИБИРСКИЕ ОГНИ"

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

Евгений МОСКВИН

Песни на болоте

Ильдар Абузяров. Курбан-роман. — М.: Центр книги ВГБИЛ им. М.И. Рудомино, 2009.

В 2009 году в ныне почившем издательстве “Вагриус” вышла одна из последних книг серии “Молодая литература России” — сборник рассказов “Курбан-роман” Ильдара Абузярова. На книге уже даже нет названия издательства и тираж минимальный — к большому сожалению, потому что это, кажется, одна из лучших (если не лучшая) книг серии.

Проза Абузярова разительно отличается от прозы “тридцатилетних” — Садулаева, Прилепина, Сенчина. В ней отсутствуют общественная направленность, социальная острота и, тем более, военная тематика, но зато есть сюрреалистический уклон в общечеловеческие ценности. Если в ней и есть стилизация, то она гораздо менее выражена, отчего остается впечатление, что читаешь что-то по-настоящему необычное.

На презентации сборника в “Булгаковском доме” одна из выступавших (видимо, критик) заметила, что манера Абузярова начала ее непомерно раздражать с первых строк, потому что там бесконечно повторялись одни и те же слова, типа “игрушки”, “лягушки”, “погремушки”, и ничего не было понятно, но чем более она вчитывалась, тем более ее это увлекало. Вероятно, имелся в виду самый первый рассказ сборника, “Корильные песни”. Абузяров вообще чаще отдает приоритет мелодии, интонации письма и почти не нагружает его информацией, описаниями обстановки и людей. Здесь это чувствуется наиболее явственно, так что у читателя неминуемо возникнет вопрос, о ком вообще идет речь в рассказе. Какой-то таксист везет девушку на свадьбу? Об этом догадываешься далеко не сразу — на первом месте стоит именно звукопись; Абузяров по-легкому “звенит” этими самыми погремушками-словами. В похожей манере написан и рассказ “Подстилка из соломинок”. Рассказ о любви. Автор, впрочем, всячески избегает остроты чувств и деталей, которые могли бы, что называется, пронзить читателя. Вместо этого просто порхает прозаическая ткань. Здесь и есть манера, идея. Ощущение любовного драматизма осталось во мне совершенно особенным образом — рассказ будто нырнул в меня точно на четверть глубины и вынырнул, остался только чуть печальный пузырек воздуха… сложно даже сказать, почему остается такое конкретное, явственное ощущение — легонькой грусти. Очень точно подобраны слова? Тебя не трогает по-настоящему, однако четкость впечатлений, которые оставляет “Подстилка из соломинок”, доказывает безусловную авторскую удачу.

Вообще говоря, “игрушечность” персонажей свойственна большинству рассказов и достигает своего апогея в “Сокровенных желаниях”. Перед нами и не люди в полном смысле слова — девочка Ляйне, Арве, писатель Оверьмне бесконечно обсуждают поездку в несуществующую Вышнюю Финляндию… которая, как выясняется, не существует и в рассказе — герои и сами начинают упрекать друг друга за фантазии, за вранье, за подаренный ластик, который не стирает… и все это растянуто на страницы и страницы, мастерски написано, однако за бесконечными повторениями и абсурдом рассказ доходит почти до бессмысленности. Он так и заканчивается — “игрой в упреки и ластики”; настоящий эпизод из песочницы, в которой играют не дети, а непонятные существа. Куклы.

Совсем иную форму “кукольность” принимает в рассказе “Баскетболисты”. Абузяров описывает умственно отсталых детей, инвалидов с физическими недостатками. Этот рассказ лишен “красивостей”, художественности. Внимание жестко заострено на самих физических недостатках персонажей и подробнейшем описании издевательств друг над другом в школе-интернате. Подчас это вызывает даже тошноту, однако за схематичностью рассказа она быстро пропадает: одному инвалиду двинули по башке так-то, другому — подстроили такую-то гадость (его же сверстники). У первого мать ходила на рынок, у другого — в магазин; потом они встречались и обсуждали неполноценность своих детей — что-то в таком духе, но родители не выказывают к детям никаких чувств. И Абузяров — тоже — не просто не испытывает сострадания к персонажам, но в полном смысле слова хватает героев за волосы и нещадно бьет головами об пол — подолгу стучит, подолгу, на всем протяжении текста, пока, наконец, не убивает одного… у которого, по сюжету, было как раз меньше всего недостатков.

Вот и все. При этом — никакого ощущения безысходности, одна только бесцветная искра счастья — здоровенный детина, двухметровый Боря, бросил мяч в баскетбольную корзину, попал и выиграл приз — телевизор.

Надо сказать, “Баскетболисты” единственно выбиваются из всего сборника — как раз своей грубой натуралистичностью и реализмом. Так-то книга оставляет впечатление цельности. И заключается цельность прежде всего в мягком отходе от реализма — в ту или иную сторону, почти каждый раз неожиданную. Отход этот сделан метафорами и своеобразной плывучестью текста. В прозе Абузярова слышатся самые разные авторы: то Кортасар, то Цвейг, то вдруг построение и мотивы начинают напоминать японскую классику: Акутакаву и Абэ Кобо… и даже Кавабату. Но чаще это только едва уловимые отголоски.

Несмотря на то что под многими названиями рассказов в скобках сделана приписка “из цикла такого-то” и нет ни одного, где бы этот цикл повторялся, рассказы не разрозненны. Их можно объединить в группы — по три, по четыре рассказа, написанных примерно в одной манере, а затем обнаруживается, что каждая группа как бы вытекает из предыдущей — с нарастанием глубины.

И только в “Баскетболистах” напрочь отсутствует мелодика прозы, а вот в других рассказах в дополнение к звукописи и “погремывающим” словам Абузяров часто добавляет музыкальные образы, песенки, ритмические стихи (каприсы Паганини в рассказе “Курбан-роман”, стишки — в “Муках творчества” и т.п.)… ну и вдобавок его герои — по сюжету — ставят пластинки, слушают и обсуждают музыку. Чаще она служит фоном и сливается с манерой письма.

Иная ситуация с именами главных героев. Русских имен либо нет совсем, либо крайне мало. Автор либо выдумывает имена (вроде девочки Ляйне или писателя Оверьмне), либо использует иностранные: Сантьяго, Пауло в “Муках творчества”, Венцеслав, Стасик, Юсик и др. в “Курбан-романе”, Кюллики, Суло, Тайсто в “Возе душных кошмаров”, Августа, Эвелина — в “Почте”… Вместе с тем они чаще не несут в себе никакой культурной нагрузки, и колорит той страны, в которой вроде бы происходит действие, не рисуется. Другими словами, в “Муках творчества” я не увидел Испании, а в “Курбан-романе” отсутствуют обстановка и традиции Польши; имена условны, замысел автора — тщательно абстрагироваться, чтобы более доходчиво показать суть человеческих ощущений и отношений.

Если же автор рисует какой-либо восточный сюжет, то он появляется спонтанно и логически почти не связан с тем, что происходит в реальности. Таков, к примеру, рассказ “Бедуинка”. Сначала идет описание отношений с женой, о том, что герой то сходится с ней, то расходится, что отношения клонятся к закату... Однако главным в рассказе является эпизод в зубоврачебном кабинете. Из совершенно обыденного события — зуб заболел, и его надо удалить — разрастаются непомерные литературные галлюцинации. Чего только не кажется герою, пока ему сверлит зубы врач — женщина, которую он называет “бедуинкой”. Собственно, автор и хотел создать комический эффект, а не ощущение страха (от которого могла бы как раз возникнуть “подвинутость” и неточность образов). Красная луна, которую представляет в пустыне главный герой, не имеет связи вообще ни с чем, однако именно она больше всего и запоминается.

И все же Абузярову надо помнить, что, если замышляешь грубые неточности и по этим законам развиваешь весь текст, где-то надо, наоборот, быть абсолютно точным. Вот, к примеру, момент, когда герой уже выходит из врачебного кабинета и видит других пациентов. Медицинские карты у них между колен сравниваются с саблями. Это одна-единственная деталь, а не миллион, которые были раньше, и здесь нужно быть абсолютно точным, выстрелить и попасть в цель, а Абузяров как раз таки допускает промах.

Нечто похожее наблюдается в рассказе “Лунная белизна бумаги”, который продолжает тему галлюцинаций и сновидений. Расплывчатость, аллюзии, круговерть — после того, как Пако остается ночевать в комнате своего друга, намеренность и расплывчатость образов напоминают новеллы Цвейга, однако в “Белизне” отсутствует пронзительность чувств. Герой выпрыгивает из окна комнаты в поисках листа бумаги, который сам же и выкинул, но возникает ощущение, что он медленно плывет по воздуху и опускается на землю. Непонятно, то ли он спит, то ли бодрствует по сюжету, то ли засыпает потом — все накручено, туманно, это замысел, который выполнен просто замечательно, однако опять возникает момент, когда надо быть точным. Вот она, чисто описательная ошибка детали: “Капли влаги сползают по позвоночнику Гильермо и по ветке, на которую взобрался Пако”. Как можно увидеть капли на позвоночнике — при дожде, темной ночью, с улицы через стекло?

В рассказе “Мавр”, напротив, нет никаких неточностей и повествование выстроено идеально и четко, — хотя потом выясняется, что почти все события — сон главного героя. Перед нами чисто сюжетный рассказ, который по безэмоциональной стилистике сближается едва ли не с детективной прозой. Смысл его, к сожалению, глубоко вторичен, а финал разочаровывает. В сцене, когда студент начинает играть со своим преподавателем в шахматы, настолько читается новелла Борхеса “Сад расходящихся тропок”, что все оказывается едва ли не загубленным.

В рассказе “Почта” сборник наконец-таки сходится в одну точку. И по стилистике, и по манере “отвлеченных имен”, и по сновидческой образности, и по фоновому колориту осени… рассказ как будто взял все самое хорошее, все достоинства из каждого другого — в таких идеальных пропорциях, что в результате… нет ни одного лишнего слова! И снова это ощущение легкости, ажурности, но и “форменности”, которая характерна для кленового листа… и такими неожиданными являются в “Почте” японские мотивы!

Настоящей глубины проза Абузярова достигает в рассказе “О нелюбви”. В нем, как мне кажется, и заложены важные мотивы и те направления, в которых автору нужно двигаться. Этот рассказ (и еще несколько других) пронизан неким однородным мотивом сравнений — в данном случае, каждый образ прикрепляется к морскому образу, зачастую даже как бы сводится к нему и становится чуть навязчивым… За всей расплывчатостью, рассуждениями и медленным дрейфом, неясностью автору удивительно тонко удается нащупать грань между любовью и нелюбовью, а еще вернее — схватить искры любви в море нелюбви. Они явственно отпечатываются за общим течением прозы и тканью ощущений и эмоций.

И как после этого все хорошо и точно переходит в обыденность, которая замещает нелюбовь.

Здесь и в рассказе “Бербер” — настоящие человеческие отношения и чувства. И в “Бербере”, в отличие от многих других рассказов, к ним прибавляются еще культура, традиции, религия и социальные проблемы. Этот рассказ — отход от игры и “словесного ажура”. По ходу чтения часто возникает впечатление, что эмоции героев долетают до тебя как бы через стену, которая в то же время чуть прогибается, как глухая резина, и в конце концов успокаивается — вместе с Абдулом, узнавшим о смерти чужой жены, к которой у него была симпатия, и поначалу пришедшим в дикое волнение. “С помощью этой “стены” в рассказе отображены законы и дух мусульманского мира, мировосприятие, течение эмоций. Герои так до конца и остаются масками, но благодаря им и возникает культурное обобщение.

В сборнике, пожалуй, и нет рассказов, равных “Берберу” по социальной значимости. И это именно то русло, в которое автор двинулся в своем романе “ХУШ”. Общественная направленность требует времени, постепенного созревания и терпения. Но уже и в “Курбан-романе” Абузярову как будто удается перепрыгнуть многих своих современников. В его прозе отсутствует сухость, она очень колоритна, гармонична и читается с большим удовольствием.