kopanga (original) (raw)

	would not it be strange when we are fully grown?

March 22nd, 2015

January 26th, 2015

ДИМ ДИМЫЧ И КОНЕЦ СВЕТА21 декабря 201* года перед крыльцом лавки общества "Гермес" наблюдалось скопление народа. Спросите что за лавка? Что за крыльцо? Что за народ? Народ у нас один, написано про него много и добавить мне к этому нечего, а с лавкой проще, ее я, пожалуй, опишу. Обыкновенное сельпо; стоит на площади, между клубом и памятником; крыльцо на один бок покосилось, а на другой - провалилось. Надпись зеленым по зеленому: МАГ ЗИН. Внутри все, как везде. Водка, бакалея, хозтовары. Сапоги сорок седьмого размера. Выставка-продажа валенок. Пиво без холодильника. Фруктовый сахар. Любите ли вы фруктовый сахар в ярких брикетах? Я - так просто обожаю. Вприкуску да с чаем; а хоть бы и не с чаем, взять вот теплого пива с полки - и его не испортит. Собравшись у сельпо, народ не расходился, а прибывал. Говорили все со всеми, а те, кто больше других хотел быть услышанным, залезали на крыльцо и говорили оттуда. Их все равно не слушали, потому что у каждого было свое мнение, а о чем это мнение из за галдежа было невозможно узнать. Дим Димыч появился после обеда, крутя, по своему обыкновению, педали. На нем было зеленое пуховое пальто, валенки и кепка с ушами. Спрашиваете, удобно ли в пальто на велосипеде? Шутите!?На изделиях Пермского велозавода и без пальто то не очень, а в нем, да по снегу, да с тяжестью на сердце... А что делать? Что делать деревенскому жителю? Где искать утешения, кроме как под вывеской общества "Гермес"? Вот вам, умным таким и въедливым, задачка. Велосипедист в зеленом пальто выехал из пункта Д на рассвете. На полпути в магазин он упал в сугроб, причем душа его, плюхнувшись в пятки, вылетела из валенок и полетела дальше. На каком расстоянии от пункта Д велосипедист догонит душу? Думайте, а я продолжу. Увидев народ, Димыч сперва смутился, а потом попытался спешиться, но упал, от чего смутился еще больше. Он и удивился бы такому скоплению, если бы имел способность удивляться, но как раз в этот день со способностями у него было не очень. Народ же не обратил на него внимания. У него, этого народа, была широкая душа, а Димыч потерял свою в сугробе; у народа была историческая миссия, великая победа, особый путь, а у Димыча только велосипед и мелочь в кармане. Поэтому он осторожно (чтобы ненароком не раскрыть тему "герой и толпа") проследовал к крыльцу и, оттеснив одного из ораторов, проник в сельпо. А теперь - внимание! - правильный ответ. Только здесь, между прилавками с хозяйственным мылом и валенками, он воссоединился со своей душой. Оставим их в этот интимнейший из моментов. Нет, не подглядывайте, подождем снаружи, в толпе, а чтоб не было скучно, я расскажу кое-что о Димыче - только тссс!Дмитрий Дмитриевич - хотя, к черту официальность, не дело ж на него заводить - так вот, Димыч живет на Пустыни, в Ильинском, от магазина влево, за кладбищем, за раздвоенной сосной, которая называется "половинка", за дырявым от дроби щитом "Берегите люди лес, он источник всех чудес", за полем, где налево отходит заметенный снегом проселок - но туда ни в коем случае не надо, вам в овраг и на горку к церкви, а если все таки свернете, то за лесом тропите через тот же овраг и в ту же горку и увидите деревню прямо, а церковь справа, или, если не свернули, то церковь будет прямо, а деревня слева, так или иначе, не промахнетесь. Как увидите заколоченные дома, это и будет Ильинское. Нашли? Видите самую старую избу, тоже частью заколоченную? Заходите! Встретит старушка в платочке, предложит чаю, извинится за хозяина, изволившего в магазин. Грейтесь, да не запачкайтесь: кружка, что дала вам Михайловна - так зовут сожительницу Димыча, вовсе не черная, она в красный горошек, а все, что поверх горошка, - сажа. Минутку, а Димыч, ты ведь обещал рассказать о нем? Да вот же он, в красном углу, справа и чуть ниже боженьки. Бугристая рожа, треснутые очки, надетые для важности. Нравится? Мой подарок на одно из семидесятилетий. Ведь у Димыча было два юбилея. На первый к нему пришел Санька и они выпили, а на втором, через пол года, все было почти наоборот: Димыч сам пришел к Саньке, но без этого дела снова не обошлось. Я как-то спросил Димыча, какой из юбилеев был настоящим. Он обнял меня крепко, не по стариковски, залез беззубым ртом в ухо и шепнул: "Оба!"Тебе б все шутки, скажете. Если ты писатель, напиши толково, кто этот Димыч и откуда он? Откуда - сам не знаю, а сидел он где-то за Вологдой. Застукал первую жену с татарином и ударил того топором. Откинувшись, приехал в Пустыню, устроился в коровник. Там его нашла Михайловна, отмыла и приспособила в хозяйстве. Было это вроде и не так давно, да с тех пор кое-что изменилось. Не стало двух стран: большой и очень маленькой. С большой все ясно, а с маленькой, с Пустыней, случилось следующее. Сначала вымерли Крутцы, потом Трясево, Лучкино и Гладково, потом Мальцево и Назарово, Сазоново, Алешково и Самылово, потом Григорово и Санцилово, Озерки, Капустино и Романовское, Костино, два Коровья: Большое и Малое, Еляково и, наконец, во всех деревнях ничего не осталось, ни коровников, ни домов, ни людей, кроме как Саньки в Левино и Димыча в Ильинском. Допивайте чай, и поспешим к последнему. Прийдя в согласие с душой, он стоит на крыльце магазина, прислушиваясь к голосу народа. "Ууууууу!" - завывал в голове у Димыча голос - "Ууууууу! Димыыыыч! Слышишь ли ты меня, Димыч?" - настаивал он. Голос народа, он всегда так. Сначала безмолствует, потом как загудит! А потом спросит: "С какого ты района? Ты че такой дерзкий?" Известное дело - голос божий. Попробуй, не ответь. Он и по почкам, и спеть может: "Девочка моя, я по тебе скучаю!" Может и задушевно, вкрадчиво. "Любишь пельмешки да под водочку? То-то же. Наш, значит, не зажрался еще. А он - видишь его? Он не любит. Не любит, вражина, и в ус не дует. Ну ка, подбегем к нему и на раз-два: Уууууууу!" - "Слышу, слышу." - смутился Димыч. Из кармана пальто его выглядывало горлышко бутылки. В ней было еще довольно водки и Димыч не хотел, чтобы голос народа знал об этом. "Пока ты, Димыч, пил да спал, пил да спал, да ездил к магазину, ты все пропустил. Уууууу! Конец света грядет!" - "Как это, конец света?" - переспросил Димыч. -"А вот так! Раз, и все. Совсем все." - зашумел в голове голос, засмеялся, закружился, и рассыпался, как метель снежинками, речами собравшихся перед магазином граждан. Димыч стоял и ошарашенно слушал. Выходило так. В Америке, оказывается, жили не только пиндосы. Среди прочих, там жили индейцы, которые петрили в календарях. Тысячу с хреном лет назад они составили календарь на все дни, от самого первого до самого последнего. И вот, согласно индейскому календарю, сегодня был самый последний день. Димыч пересчитал деньги. "Если сегодня конец, нужно это дело того." - подумал он. - "Две по сто восемьдесят пять и самое дешевое пиво. Вопрос, где? Здесь или в деревне? В такой день, лучше, конечно, дома. А вдруг голос наврал? Вдруг не сегодня? А завтра, или уже в новом году? Или никогда? Что, если все так и будет, вечно, то есть, всегда? Изо дня в день? Смущает, что водка еще в наличии. В последний день разобрали б вместе с солью и спичками. Тут уж непременно." Идея конца света - раз и все - пришлась Димычу по душе. Но чем больше он о ней думал, тем меньше верил в нее. Индейцы, о которых говорили у магазина, напомнили ему инопланетян. В девяностые о тех тоже много болтали. Видели их и днем и ночью, в лесу, в поле и посреди деревни. В Лукушино инопланетное блюдечко упало в колодец и, пока мужики бегали за ведром, вылетев, исчезло. В тот же день блюдечко наблюдали у сельсовета, а вечером оно залетело к местному зоотехнику, выпило с ним и закусило. Результатом контакта стал эволюционный скачок в жизни зоотехника: уснув забулдыгой, он проснулся знаменитостью районного масштаба. Казалось, что контакты с внеземным разумом вот-вот обернутся чем-то важным - всеобщим счастьем или обещанным еще Хрущевым коммунизмом или, хотя бы, снижением цен. Но инопланетяне прилетали и улетали, а время шло. На них перестали обращать внимание. "Так и тут." - подумал Димыч. - "Побузят и разойдутся. Одно название, что конец времен. Индейцы ж не дураки, чтоб всем халяву подогнать. Будет как всегда, только времени не будет. А что нам? При Сталине без денег жили, при Горбаче без водки. И без времени продержимся. Вот только с магазином неясно. Как понять, когда его закрывать? Значит, будет всегда работать." - догадался Димыч. Мысль эта показалась ему замечательной и он поспешил поделиться ей. Но народ не хотел никого слушать. Голос его по прежнему гудел "Конец света! Уууууу! Уууууу!". И Димыч, взяв велосипед, бочком, бочком направился от греха подальше. Он решил заглянуть к Саньке-кочегару, соседу и другу, без пяти минут толковому мужику, чьему мнению почти доверял. Санька этот живет в Левино. О нем, как и о Димыче, я знаю много историй. В молодости Санька был весел и красив. Ни в Левино, ни в Романовском, ни в Костино не было жениха завиднее его. Впрочем, с женихами уже тогда было плохо. Уходя в армию, они обещали вернуться, но отслужив, оставались в городе. Когда Санька неожиданно пришел из армии, на него стали возлагать надежды. Женится, думали, и станет совсем человеком. Но вместо брака у Саньки приключилась любовь, беззаботная, как и он сам.В Костино на дачу приезжали москвичи. В одно лето у них гостила дальняя родственница, студентка. У Саньки был мопед, а москвичке было скучно. Завертелся летний роман. А потом лето кончилось. Дачница уехала, Санька взгрустнул, а грустить он не привык. Взял гитару, банку груздей и отправился в Москву. Вернувшись через три дня, он застрелился из отцовского ружья. Врачи спасли Саньке все, кроме беззаботности. И репутации: совсем человеком он так и не стал. Но у него была работа: сутки через трое в кочегарке. Был мопед, на котором он когда-то катал дачницу, а теперь ездил на работу. Он не хвастался кочегаркой и мопедом. Он редко и односложно говорил, а больше слушал, удивляясь многословию собеседников. За это его уважали. Санька дружил с Димычем. Левино с Ильинским стоят на соседних холмах. На спуске к церкви Левино покажется слева, за лесом. В нем всего два дома. Дым из трубы - хозяин в деревне, нет дыма - в кочегарке. А если на дороге видно точку - это он на мопеде. И непременно заскочит к Димычу - взять поручение, отчитаться о нем, опрокинуть рюмку, помолчать или перекинуться словами. "Жив еще?" - "Жив." - "Тогда я поехал". К нему то Димыч и пошел за советом: что делать по поводу конца света? Санька был на своем месте, диване без обивки, стоявшем в углу кочегарки - темного помещения, заваленного дровами. Он наблюдал за огнем в топке. -Здорово, Сань.-Привет.-Конец света не за горами.-Когда?-Говорят, сегодня.-А - сказал Санька пренебрежительно. Конец света или не входил в его планы, или случался у него семь дней в неделю. - А что у тебя в кармане?-Да вот... Стокан будет?Санька достал из под дивана черные от сажи стопки. Они выпили, не чокаясь. Пламя гудело в топке. -Что скажешь? - спросил Димыч-Мне по фиг.-А если правда конец? Как жить?Санька удивленно посмотрел на Димыча. Потом встал, чтобы закинуть дров в котел. -Просто. - выдавил из себя Санька, шуруя в топке металлическим прутом. - Насыпал дров, высыпал золу. Прохерачил сутки и смена. Хорошо было с баней. Заплатил, помылся и чистым домой едешь. Теперь то не очень. Теперь в деревне топлю. Здесь топлю, там топлю. А начальству по хер. По хер, понимаешь? А ты мне про конец света.И ничего большего на эту тему Димыч от него не добился. Даже провентилировать теорию о магазине не вышло. А вышло так, что допили первую. Пока бегали за второй, случился натуральный конец света - в топке погасло пламя. Котел разжигали заново. Потом был путь домой, были сугробы и были звезды, и блуждание в потемках, и стук в дверь, и гнев Анны Михайловны. Грех ведь не в том, что выпил, а в том, что домой не принес. И была швабра. И ночь на морозе, под рогожами в летней комнате. И было утро под серым небом. Все в это утро было обычным. Шум в голове, тяжесть на сердце. Все, кроме одного. Вокруг не было никого. Не было Михайловны, ни в доме, ни на дворе. Не было любимой ее однорогой коровы. Не было кур. Не было следов. Все украл выпавший за ночь снег. Или не снег? Прекратив метаться, Димыч застыл, ошарашенный догадкой: ОН ПРОСПАЛ КОНЕЦ СВЕТА. Димыч застыл, но мысли в его голове начали метаться. "Как же так!? Проспать всё! Нет, не просто всё. Проспать "раз - и всё"! По пьяни... Каким же надо быть остолопом!" Он вспомнил про оставшуюся мелочь. Насчитал двести сорок три рубля. Перевел на кир. "Вчера, вчера надо было брать! Если б наверняка знать - так ведь говорили. А ты, вахлак, не поверил. Думал, время кончится. А кончилось всё! Магазин, небось, тоже кончился. На, погляди!" Подскочив к телевизору он включил его. Экран был покрыт серыми хлопьями. Димыч замычал. Не надев шапки, выскочил на улицу, побежал по ней вниз, к повороту, откуда был виден Санькин дом. По дороге он поскользнулся, упал, поднялся и наконец, весь в снегу, добежал. Дым из Санькиной трубы не шел. Он остался один. Один в целом свете. Санька, куры, Михайловна, корова, деревня, магазин - все это кончилось. А его забыли. Бросили. "И ведь мне ни на хер никто не нужен. Небо кругом коптили. Не видел и не знал бы. А все ж обидно. Без них хорошо, когда они рядом. А если никого? Совсем никого? Как жить? Что обиднее всего: глупые куры и те пригодились. А Дмитрий Дмитриевич - нет." От обиды он заплакал. Было утро: день первый. Димыч вернулся и затопил печь. Мысли в голове стихли, утомившись бежать по кругу. Димыч смел их в подсознание и ни о чем не думал, поглядывая, впрочем, на дорогу: не едет ли кто? Наконец, он приступил к размышлениям. Во-первых, Санька. То, что его нет в Левино, ничего не значит. Он, бывает, ночует в сельсовете. Во-вторых Михайловна. Здесь, конечно, сложнее. Кажется, она обещала бросить к чертовой бабушке. Так вот, мог приехать ее сын, Илюшенька, и забрать мать вместе с курями. А корова? Куда делась корова? На этот вопрос у Димыча не было ответа. Но бросить корову Михайловна не могла. Значит, так или иначе, забрала с собой. Выпавший снег занес все следы. Это плохо. Но это не конец света. Чтобы успокоиться Димыч ухватился за последнюю мысль и повторил: "Это не конец света." Закрыл заслонку, поглазел в сумерки, лег, не раздевшись, и уснул. Пришли сны, бессвязные и суетливые. Приехал Санька: "Жив?" - "Жив еще." - "А я уже умер". Дрын-дрын и укатил в рассветную мглу. Было утро: день второй. Хмурое небо, тусклый свет, кислый запах. И пустота. Нужно было что-то предпринимать. Но что? Что делать, если конец света застал в деревне? Запастись консервами? Их полный подвал. Патронами? Ящик. Как узнать, что это - всё? В городе в конце времен что-то случается. Взрывы, война, беспорядки. Падают звезды, трубят ангелы, скачет конь блед. А в деревне никогда ничего не происходит. Даже вода в реке та же, не горькая. Конец света приходит сюда незаметно. Медленно и поступательно. Чуть больше бурьяна, чуть больше морщин, чуть меньше огней в окнах. Рухнула балка, прогнил пол, развалилась печка. И, наконец, пустота. Ни тебе хвостатых звезд, ни седьмых печатей. Все уже давно распечатали, пропили и ничегошеньки не оставили. Ни на донышке. И вдруг... А что, собственно, вдруг? Что изменилось? Ничего. Тот же снег, то же небо. Те же заколоченные избы. Просто вдруг ты понял - это конец. Вот что изменилось. Значит это в твоей голове. А Санька? Однорогая корова? Ведь их нет. Нет, это тебя нет. Это ты сдался, это ты зассал. Ты умер - а они живы. Такая вот херня. И что дальше? А ничего. Ничего? Как бы не так! Нате, выкусите! Нет у вас методов на Дмитрия Дмитриевича!Собраться и сходить в сельсовет. А если там никого? Готов к этому? Ну хорошо, тогда, для начала, к Саньке. А дальше видно будет. Надо - до концов света дотопаю. Взять ту же Африку. Херачат ли в ней водку? Наверняка. А значит и там про кого-то забыли.Димыч представил, что в Африке, в пустыне, живет негр, которого тоже зовут Митькой. У Митьки есть верблюд и водка. Водка эта теплая, потому что в пустыне всегда тепло. Днем Митька гуляет на верблюде, а вечером пьет теплую водку. Он не знает ни о конце света, ни об индейцах, потому что в пустыне нет никого, кроме Митьки и верблюда. А верблюд не разговаривает. Вдруг случился конец света. Проснулся Митька - не верблюда, ни водки. Голая, ровная пустыня. Шпарило солнце и шпарил навстречу лыжник. Да это ж Димыч! Уселись два Митьки на бархане. -"Справедливо ли, что бог бросил нас в этом богом забытом месте?" спросил Димыч негра. И ответил: - "Нет, это не справедливо. Справедливо ли, что ты, тезка, не видел в жизни ничего, кроме теплой водки? Совсем не справедливо. Однако и ее теперь нет. Вышла громадная ошибка. Но есть кое-что, что может исправить ее. На повити - да ты и не знаешь, что такое повить - спрятана бутылка. Ледяная. А он" - тут Димыч погрозил кулаком небу. - "об этом не знает. Надевай-ка, брат, лыжи и почапали."Сказав так, Димыч помог негру Митьке надеть лыжи и объяснил их устройство. И они пошли за заначкой, припрятанной на повити брошенной избы. В то самое время дух божий носился над землей, желая узнать, хорош ли конец света. Увидев двух Митричей, идущих по Африке на лыжах, он не удивился, а попросту охуел. Излагая сам себе эту притчу, Димыч дошел до Левино. Санькина дверь была подперта палкой. Димыч снял лыжи и зашел. Вода в ведрах, стоявших на печи, успела покрыться ледяной коркой. В Левино дорога заканчивалась. Дальше нужно было идти целиной, но зачем? В Романовском и Еляково только заколоченные дома. В Костино - скелеты домов. От Григорово и того не осталось. Конец света пришел сюда с опережением графика.Был вечер. И было утро: день третий. Велосипедист в зеленом пальто выехал из пункта Д, причем из кармана его торчала бутылка, обещанная негру Митьке, а за спиной было ружье - на всякий случай. Доехав до щита "Берегите люди лес" велосипедист по своему обыкновению упал в сугроб и заснул. И даже душа его, выскочив из валенок, не полетела дальше, а осталась дремать в сугробе. Велосипедисту снилось, что он в сельсовете. Он шел по пустым улицам. Кругом не было ни души. Не лаяли собаки. Не шел из труб дым. Он звал, кричал, но голос отскакивал от изб и возвращался. Пусто было и перед сельпо общества "Гермес". Слева у крыльца стоял, присыпанный снегом, Санькин мопед. Димыч позвал Саньку. Тишина. Позвал громче. Никого. Через полуоткрытую дверь ветер заметал в сени снег. Димыч взял из кармана бутылку, допил ее долгим глотком, хотел было разбить о стену, но вспомнил, что спит и ружье осталось там, где уснул - в сугробе, а других спецсредств, кроме бутылки, при нем нет . Тогда он засунул ее в карман и, крепко сжимая горлышко, сделал шаг внутрь. За прилавком стояли двое рослых юношей: блондин и шатен. Одеты они были не по сезону, в белые, полупрозрачные одежды. Длинные локоны обрамляли женоподобные лица незнакомцев, а за плечами у них были крылья, сделанные из куриных перьев. Такие крылья подарил Натке, известной сельсоветкой шалаве, городской хахаль. Прицепив крылья к спине, она летала с ним на задке мотоцикла. До этого Димыч никогда не видел инопланетян, но знал их повадки достаточно, чтобы понять, что сейчас состоится контакт третьего рода. Некоторое время инопланетяне и Димыч молча пялились друг на друга. Потом блондин шепнул шатену: "Это один из них?" - "Да , это и есть русский мужик." Тогда Димыч прокашлялся и толкнул речь: -Посланцы вселенского разума! Добро пожаловать в наш магазин. Зовут меня Дмитрий Дмитриевич, но это официально, если подружимся, можете по свойски звать Димычем. А кто вы и из какой системы?-Мы - ангелы господни. - ответили инопланетяне в унисон. Димыч присвистнул.-Хорош заливать! Нацепили крылышек из соплей и перьев, и трясут ими, как мудями. Аж звон стоит. Кстати о крылышках. Куда делись мои куры? А? И где, мать вашу, все?-Видите ли, Митя... Как вы думаете, хорошо ли в этой местности жилось? - Инопланетяне продолжали вещать в унисон. -Кому? Давай без этого... без абстракцизма. Мне? Или Саньке? Или моей корове? Или курям? Или нашему председателю, чтоб ему пусто было? Так вот слушайте, мне здесь - вообще заебись. -Дмитрий Дмитриевич, ну что вы, право, как ребенок. Третьего дня, в толпе у магазина, не вы ль желали, чтобы все это поскорее кончилось? Раз - и всё? Совсем всё? - ангелы улыбнулись Димычу. Рты их были полны белых, ровных зубов. - Что, если ваши мучения будут длиться вечно, то есть всегда? Изо дня в день, от бутылки к бутылке, а? Не будем скрывать, на наш взгляд, вы заслуживаете их. Но ОН - тут ангелы синхронно задрали головы в потолок - ОН любит вас, деревенских. Он заберет вас в лучшее место. -На хера? Не ваше - не ЕГО - дело, как мы живем. Валите отсюда! Кто вы такие, чтоб за всех решать?-Ах Митя, Митя. Что вы знаете о райских кущах? Что вы видели в этой жизни? Нищету? Безволье? Трудодни? Голод сорок шестого года? Помните мальчика, Ванечку, сына хромой Патрикеевны? Как пух его животик, а ручки и ножки наоборот усыхали, пока он, наконец, не смог вставать, потому что животик перевешивал? А потом он умер. Помните? А татарина, вертухая на Вологодской пересылке, помните? Тото же. Там, в райских кущах, все будут вместе, счастье к счастью, деревня к деревне. Мы знаем, что для вас лучше. -То есть, как при Брежневе. Укрупнение. - догадался Димыч. - Слушайте, ангелы! Вы попали в этот сон из книжки про другого алкоголика. Думаете я малограмотный? Я, бля, культурный. У меня одних книжек в избе - пять штук. Библия. Есенин. Справочник по коневодству. А зори здесь тихие. Москва - Кассиопея. А теперь читайте по губам. Чемодан, вокзал, Кассиопея. Ферштейн?Ангелы рассмеялись. Блондин вытащил из кармана зеркальце. -Митенька, гляньте ка на себя! В кого вы превратились? Убожество, алкоголик. Вы когда-нибудь слышали, как смеются ангелы? Теперь услышали! Над вами смеются.Шатен достал из складок прозрачных одежд что-то, похожее на журнал. Это оказался пожелтевший номер "Сельской молодежи". -Так вы, Митя, образованный? Сейчас мы вас на кроссвордике проверим. Один по горизонтали - вовремя недопитая бутылка, шесть букв. Три по вертикали - забытый в сугробе велосипед, восемь букв. Два по горизонтали - состояние души в осенний вечер в заброшенной деревне. Букв...бесконечность. Постойте. Вы плачете, Митя?Димыч действительно часто-часто моргал глазами. Мысли в его голове снова неслись по кругу. Внезапно их бег прекратился. Он выхватил из кармана бутылку и со всей дури саданул ей белокурого ангела по башке. -Ничегошеньки у вас не выйдет! - крикнул ангелам Димыч и выскочил из магазина. Задыхаясь, он крутил педали, а ангелы, вострубив, неслись за ним на сверкающих конях. Мелькали вырубки и елки, и вот уже показался щит "Берегите люди лес" и Димыч увидел самого себя, спящего в сугробе. Тогда первый ангел, прицелившись, поразил его копьем. Все закружилось, завертелось, как велосипедные колеса - елки, снег и дорога. А потом остановилось. Димыч увидел над собой багровое небо пустыни. Негр Митька шел по нему, таща за собой упирающегося верблюда. "Митька! Ты жив?" - крикнул ему Димыч. "Жив! Жив! Жив!" - отразился крик от неба. - "А я уже умер." Багровое небо начало бледнеть, потом посерело, и, наконец, скрылось, свившись в свиток. Димыч проснулся от головной боли и жажды. Он лежал у печки в своей избе. Пространство под потолком заполняли клубы дыма от буржуйки, потому что Михайловна пекла на ней блины. Дым смешивался с запахом подгоревшего теста и едкой вонью жилища. Димыч, лежа на полатях, кайфовал, вспоминая чудной сон и удивляясь ему. Потом он соскочил, влез в валенки, поцеловал Михайловну в беззубый рот, вышел на улицу и побежал. Слякоть сменилась стужей. В синем небе всходило солнце, забирал мороз. Кругом, без конца и края, лежали снега. Лишь в ложбине под холмом их укрывал застоявшийся там морозный дым. Димыч бежал вниз, пока из за леса не показалось Левино. Увидев шедший из Санькиной трубы дым, он продолжил бежать дальше, в морозный туман. На бегу он думал, как расскажет Саньке удивительную историю конца света. Вдруг, на краю тумана, Димыч оступился, провалился, заскользил куда-то, и, сумев задержать себя, выполз обратно. Осмотревшись, он понял, что дорога в тумане кончалась. Метров через сто из мглы торчал белый бугор с церковью. За ней был виден снежный холм, на котором стояло Левино, а за тем другой, где стояло вымершее Еляково. Димыч различил еляковские избы и дым, шедший из их труб. Тогда он сел на край дороги и, свесив ноги с облака, часто-часто заморгал глазами. Перед ним далеко в небо, до самого горизонта, плыли облака. На каждом стояло по деревне.

comments: 6 comments or Leave a comment

December 18th, 2014

ДЕРЕВЕНСКИЙ КИЛЛЕРЧеловек в телогрейке рубит дрова. Звук топора: тук-тук, тук-тук отражается в пустых бараках. Человек в куртке дергает за тросик бензопилы. Раз, другой, третий. Упор, замах, рывок. Наконец пила схватывается. Струя опилок летит на снег. Оконный проем скалится новыми выпилом.-Деревенский киллер. Слыхал о таком? – как бы, между прочим, спрашивает Витек.-Нет. А кто это? - интересуюсь яВитька отсюда. Я – нет. Оба живем в Москве. Но сейчас мы здесь. Стоим высоко на кирпичной водокачке и наблюдаем, как двое мужиков распиливают поселок на дрова. Полено за поленом, балка за балкой, барак за бараком.-Был тут чудик. Местная знаменитость. Про него в телеке сняли передачу.-Расскажи?Пахнет дымом и морозом. Приятный, жилой запах. Если не думать о том, из чего он получается.-Один прыткий паренек, Венерки Штукатуровой сын, закончив школу, слонялся без дела. Работы нет и денег тоже. А жить надо. Поехал в город. В базарный день встал на рынке с нарисованным фломастером плакатом "Решаю вопросы".Подходили люди. Интересовались вопросами жилищно-коммунальными. Пенсиями. Ценой на лекарства. Переживали по вопросам личным. Неразделенной любви. Водки и сглаза. Задавали вопросы философские: "Когда кончится бардак? Наступит ли кирдык Америке?"Паренек отчаялся. Но тут, наконец, появился клиент - неустановленная следствием личность. У вопроса, заданного личностью, было имя и должность - начальник поселкового лесосклада Антипов.Взяв задаток, паренек вернулся в поселок, заскочил за ружьем и пришел к Антипову. Тот ужинал вместе с женой. Открыл дверь. Паренек выстрелил. Жена закричала. Он привалил ее в подполе, налил себе водки, выпил и ушел.На суде водка стала отягчающим обстоятельством. "Хладнокровный убийца." "Деревенский киллер." А это был обычный паренек, Штукатурихин сын.Уехал на севера. Здесь, рядом, в соседний поселок. Стукнул охранника тяжелым и убег. Кругом брошенные деревни. Живи в любой. Застукали в одной, ушел в другую. Его уж и искать перестали, да сам нашелся. Спер пачку макарон из продуктового. Бежит с ними по улице Пельше. Навстречу наш участковый. Киллер бросил в него пачку, а участковый выстрелил из пистолета. Как видно, попал – снег был в крови и макаронах. Участковому прилепили звездочку. Деревенского же киллера с тех пор никто не видел.-Здорово. И всё это было в телевизоре?-Почти. Ты же знаешь журналистов. Говорят и показывают ерунду.-Да. Хороших историй мало.-Ты держись за меня! Я тут все истории знаю. Без меня ничего не случается.-А кто еще знал этого киллера?-Все. Да хоть Мишка. Бывший председатель.И мы стали спускаться с башни. Лестница скрежетала и раскачивалась под нами. Про башню эту, кстати, есть такая история. У Мишки в совхозе работал Митька Сорванцов. Сорванцов, в данном случае, – фамилия. Митьку по пьяни тянуло на подвиги. В город, на рыбалку, к бабам. Или, на худой конец, просто подраться. Но всего больше он любил залезть на верхотуру.Отмечали день народного единства, переходящего в октябрьскую революцию. Митька с чьей-то красной майкой полез на башню. На верхней площадке, где мы только что стояли с Витьком, он взял майку в зубы, подтянулся и вылез на кровлю. Вывесил майку на громоотводе и спустился вниз.В другое время никто б ничего не заметил, но на носу были выборы. Прошел слух, что власть в поселке перешла в руки коммунистов. В городе в это не верили. Но слухи множились. Когда заговорили о суверенитете поселка, из города были вынуждены отправить на места комиссию.Еще на подъезде ее члены увидели болтающуюся над поселком тряпку и струхнули. Но отступать было некуда. Взяв в заложники главу поселения, они пошли к башне. Осмотрели, прикинули. Немного успокоились.Приняли резолюцию: в связи со сложностью политического момента убрать революционный флаг с водокачки. Но кому исполнять? Послали за Сорванцовым. "Лезь!"- говорит глава. “Лезь!” – говорит комиссия. Митька снял шапку, глянул на башню. Перекрестился. “Трезвым” – говорит -"не залезу". Послали за водкой. Членам неймется: "Лейте ему полную, пусть лезет!" Но тут, наконец, оклемался глава. "А если сорвется? Кто за него отвечать будет?" Все молчат. Разлили по стаканам. Выпили. Тряпка трепетала на ветру. "Жаль" - сказал председатель комиссии. "Жаль" - поддакнул глава. "Раньше, поди, на майские вешали?" - спросили члены. "Нет, башню еще при Совке забросили." - набрался храбрости Сорванцов. "Все равно жаль. Какая была страна!" - вздохнул председатель. Комиссия расселась по машинам и уехала. По дороге к Мишке мы прошли магазин. Взяли буханку, нарезки и выпить. Бывший председатель копошился под замерзшим КрАЗом. Подсовывал под него тазы с углями.-Бог в помощь, Мишенька! – поздоровался Витек с Мишкиными валенкам.В поселке Мишка считается башковитым и очень от того уважаем. В бытность председателем он, вскорости после года, обещанного еще Хрущем, как дата начала коммунизма, отменил деньги. Вместо них платил совхозникам расписками. Тому было несколько причин. Во-первых по поводу происходящего в Москве говорили разное. Некоторые думали, что там и вправду наступил коммунизм. Другие просто считали, что москвичи зажрались. Во-вторых, деньги из Москвы приходить перестали, что могло говорить как о наступлении коммунизма, так и о том, что Москве стало совсем не до колхозников. А в-третьих, тратили деньги, пока они были, на вино, отчего вреда от них было больше, чем пользы. Мишкины же расписки отоваривали крупой, гречкой или макаронами. Но не водкой. Люди, поразмыслив, решили, что председатель – умный человек. Совхоз обанкротился, а репутация осталась.Мы сидели у Мишки на кухне и слушали его рассуждения о киллере.-Киллеров здесь нет и быть не может. Все киллеры в столице. Что должно быть у настоящего киллера? Яхта, дом на Канарах. А у этого паренька не было даже счета в банке. Значит кто он такой? Правильно. Шпа-на. Деревенская шпана. – Мишка убедился, что слова его произвели эффект и продолжил.-Город и деревня в целом, одно и тоже. Но есть небольшие отличия. Ты, Витек, и ты, Андрюха. В городе вы - москвичи. А в деревне – москали. Так и с киллером. В городе он - понятие процессуальное. Заказчик, посредник, исполнитель. Но для деревни это сложно. Вот мы с вами соображаем на троих. Что это значит? Значит что мы - элита. Для большинства местных этот уровень культуры недоступен. Заказчик, посредник, исполнитель и собутыльники у нас - одно лицо.- То есть, ты не веришь, что наш деревенский киллер стоял на базаре? – обиженно уточнил Витек.-Конечно. – Мишка бросил взгляд в мою сторону. – Представь этот базар. Ящики с помидорами, ряды с женским бельем. И простого деревенского киллера. Куда ему ткнутся? К помидорам? Хачи сгрызут. К лифчикам? Квочки затопчут. Подумай, зачем было заказывать Антипова в городе? Эту гниду у нас каждый бы кончил. Ты. Я. Этот паренек. Кстати, как его звали?-Не помню. Он сын Венерки Штукатуровой. Постой, он ведь из твоей лавки макароны спер?-Какие макароны?-Так в телевизоре сказали. Взял макароны в магазине за переездом и бросил их в участкового.Мишка почесал затылок. -Точно. Говорили. Но у меня макарон никто не брал. Водку брали. Пиво брали. А макарон нет.-Может быть это были не макароны?-Может быть это был не мой магазин?-За переездом только твой. Он и в телевизоре был. Улица Пельше. -Ерунда какая-то. - Мишка бросил тоскливый взгляд на застывший за окном КРАЗ и предложил: - Мужики, а не сходить ли вам к Палычу? Одной пол-литрой не разберешься. Палыч при исполнении. Он все разъяснит.Цвик-цвик скрипел снег под ботинками. Вжик-вжик кушала поселок бензопила. Мы шли не застегнувшись, без шапок, обгоняя друг дружку. Путь наш пролегал мимо магазина. -Какая-то нескладуха. Ты ж здесь, вроде бы, все истории знаешь? - бросил я на ходу.-Ну. -Что ну? Говорил, сам ему ружье заряжал. -Да я его в глаза не видывал. Только по телевизору. И даже по телеку его не было. Штукатуриха в слезах, размытое фото и много незнакомых людей с черным прямоугольником над носом. Какая разница?-Понимаешь, Вить. Придумать я сам что хочешь могу. Но нужно настоящее. Настоящих историй мало. -А чем эта не настоящая? Журналистов из квартирок на Чистых в голову не бери. Здесь тоже можно жить в трех комнатах. И каждую зиму пилить одну из них на дрова. Представь? Что здесь журналюги увидели? Да хрен знает что! Могли спросить меня. Мишку. Палыча. Сорванцова. Глухонемую старуху Николавну. Здесь все всё знают. А показали какие-то черные квадратики. Но не ссы. Во всем разберемся. -Договорились. Ты будешь Шерлоком, я Ватсоном. Или наоборот.Палыча нашли в сельсовете. Он сидел в комнате с портретом президента. Посреди комнаты стояли два табурета. На табуретах лежал гроб. На крышке гроба - милицейская фуражка. -Старушку хороним. - предупредил наш вопрос Палыч. - На сельсоветский кошт. Я осторожно отодвинул крышку и заглянул внутрь гроба. Там было пусто. Облегченно вздохнул. Закрыл ее. Витек плюхнул на гроб закусь. Палыч достал рюмки. Придвинул стулья. Расстегнув куртку, выкатил пузо в гимнастерке. -Одна гражданочка. - начал Палыч - Полезла третьего дня в печку. У нее бани нет. Точнее, не было. Нагрела в чугуне воды. Взяла с собой веник. Закрылась изнутри. И вот, пока она мылась, зашел печник. Летом он ей новую печку клал. Старая была худая, дымила. На новую бабка заняла у всей улицы. И у печника. Всем отдала, а ему нет. Не понравилось ей, как он ложит. Печник большая зануда. Факт. Стал к бабке захаживать. Придет, сядет и молчит. Час молчит, другой. Помолчав, начнет разговоры. Бабка и так и сяк и к соседям, и ко мне прибегала, но печник не сдавался. Начала ему должок возвращать. Оставалась тысяча рублей. Зашел печник и увидел: перед печью одежда сложена. Догадался, что бабка внутри. Сел перед устьем и молчит. А бабка, догадавшись кто это, тоже молчит - тысячу жалко. Печник посидел с часок и повел разговоры. "Такая ты рассякая, злоупотребляешь доверием труженников, не бабка ты - паразит, вроде опенка или поганки." Выговорился и замолчал. И бабка молчит. Печник крикнул в печку: "Эй старуха, не угорела еще?" Бабка молчит. Печник снова за свое: такая ты рассякая. Потом опять: "Ты как там, не угорела?" Так и просидел до вечера. А бабка все молчала. Уходя, печник открыл печку. В ней бабка. Уже готовая. Угорела из экономии. За тысячу рублей в ящик сыграла. Ну, не чокаясь! И вот что думаю. Печник, конечно, мужик не плохой, но нет ли здесь состава преступления?Мы выпили, стукнув рюмки о крышку гроба. Палыч отер усы. Витек, выдержав паузу, спросил про деревенского киллера. -Деревенский киллер? Был такой. Факт. Попал на карандаш еще по взлому мохнатого сейфа. Но пошел за убийство. С Антиповым вышло вот что. Гнида эта вечно что-то с лесом крутила. Есть версия, что за это и мочканули. Но я так не думаю. У Антипова жена молодая? Факт. Сам Антипов был страшный и плешивый: факт. Вот моя версия. Антипов уехал в город. Паренек этот прискакал к Антипихе с двумя гандонами и шоколадкой. Пошли шуры-муры. Вдруг возвращается Антипов. Паренек стреляет в него из его же ствола: результат баллистической экспертизы. По-джентельменски запирает дролю в погребе и садится по статье "заказное убийство". Логично?-Логично. А как он сбежал? Как его ловили? - спросил я. Витька разлил по последней. Портрет президента, улыбаясь, плыл перед глазами. -Да его и не ловили. Сделали галочки ради засаду у Штукатурихи под забором. Она живет у кладбища. Спрятались за могилами. Провели там всю ночь. Никого не видели. Кроме главы поселения, который в четыре утра, в тумане гулял между крестов. Что он там делал? А? -ехидно спросил Палыч.-Может, тут какая-то связь... - начал Витька, озираясь на дверь в кабинет главы. -Может, глава, того... - я попытался сформулировать хоть что-то. Но не смог. Президент улыбаясь, подмигивал мне. Я старался не смотреть в его сторону. -Связь тут точно есть. Сыщики вы хреновы. - рассмеялся Палыч. - На блядках он был. Есть тут гражданочка. Живет за кладбищем. К ней и ходил. Мы облегченно рассмеялись. Хлопнули последнюю.-А макароны? - спросил я. -Макароны жена в печке томит. С курицей. Зайдете? Только дайте часок-другой. Бабку бы закопать. Выйдя от участкового, Витек и я пошли под снежинками, сыпавшимся нам за шиворот. Снег заглушал бензопилу. Мы шли к кладбищу. -Видишь? Здесь все на виду. Все прозрачно. Все просто. - убеждал Витька по дороге к Штукатуровой. Дорога вела мимо магазина. -Может, мы чайку с ней выпьем? - предложил я и купил пачку "Родных Просторов". Кладбище было на отшибе, в конце улицы Строителей. Мы шли по ее середине, между колей. Машин не было. Слева и справа стояли заколоченные дома. Штукатурихин был последним с правой стороны. За ним начинались сугробы, переходящие в могилы. Где-то здесь сидел в засаде участковый. Дверь была распахнута. В сенях на полу были разбросаны луковицы. Мы постучались. Никого. Зашли. В комнате горел телевизор. "Вы все еще кипятите? Тогда мы идем к вам!" Мы вышли обратно на мороз. На кладбище кто-то был. Завернув за дом мы, стараясь не оступиться, побрели по стежке через сугробы. В огородке ближней могилы увидели двоих - полную пожилую женщину и парня. На женщине было пальто нараспашку, на парне - треники и незаправленная рубаха. Он был бос. Оба были с непокрытой головой. Парень держал в руках длинный шест, на каких в деревнях вывешивают лук. Тем концом, на котором все еще болталась луковица, парень пытался ударить женщину, прячущуюся за могилами. Женщина визжала и звала на помощь. Витек зашел в огородку. Парень, увлеченный дуэлью, не заметил его. Витька молча и резко саданул ему за ухо. Парень рухнул в снег, дернулся и затих. -Спасибо - сказала женщина и разрыдалась.Я посмотрел на парня. Ему было лет семнадцать, не больше. Сидел в снегу и смотрел на нас стеклянным взглядом. От него пахло спиртом. -Вы, надо полагать, Венера. - начал я.-Холоднокровней, Шерлок - осек меня Витек - Венерочка, ты как в порядке? Я - Витька, Витька-москаль, не узнаешь? -Витенька, родненький, спасибо, убил бы меня, окаянный, сам ведь не знает что творит. -А кто это? - вмешался я.-Сын мой, убивец, чтоб он сдох. Я еще раз осмотрел парня. Ему точно было не больше семнадцати. Цирроз, пожалуй, у него мог уже и быть, но успеть закончить школу, убить лесника, отсидеть, сбежать и исчезнуть он никак не мог. -А другой? - спросил я Венеру.-Что другой? -Старшой то твой, Венерочка, как он? - перевел меня Витя. Женщина удивленно смотрела на нас. -Витенька, гляжу Москва тебе совсем головушку то скружила. Какой старшенький? Нет у меня никого, кроме этого гада. Нет и не было. Мы с Витьком переглянулись. Женщина подошла к босоногому парню, обняла его и подняла из снега. Парень смотрел на нее стеклянными, непонимающими глазами. Я стряхнул с кладбищенского столика снег и положил на него коробку "Родных Просторов". В этот момент за деревьями появилась процессия. Впереди шел участковый с какой то ведомостью. За ним четверо мужиков, по виду кочегаров, с гробом. Пара плакальщиц с иконой. Высокий, сутулый и очень худой мужичок в кепке со спущенными ушами шел позади всех и, кажется, плакал. -Печник. - шепнул мне Витька.Мы сняли шапки. Женщина обнимала своего пьяного сына. Это были сельские похороны. Никакой музыки. Только рыдания, приглушенные снегом, и плач бензопилы. -Кажется, наше расследование зашло в тупик. - сказал я Витьке, когда мы ушли с кладбища. -Это нормально. Вначале ясно все, а выпив, становится ничего не ясно. Это и есть русский детектив! - ответил Витек. Он был доволен собой. -Но истории то не вышло. -Да и хрен бы с ней. Я другую расскажу. -Хорошо. Но сначала я хотел уточнить одну вещь. Знаешь ли ты, что такое абсурд?-Да! Абсурд - это то, что мы видим вокруг нас. -Правильно. Ну, валяй свою историю. - В поселке нашем, как ты знаешь, нет указателей. И вот как то раз ехал через нас экскаватор на трале. Железная дорога делала какие то работы. Трал с техникой заблудился и попал в поселок. Доехал до центра, где развилка дорог. Шофер высунулся из кабины, спросил людей, сидевших у магазина. Они стали обстоятельно объяснять. Он их не дослушал. "Ладно" - сказал - "проехали". И уехал. Проехал километров пятьдесят до конца дороги. Понял, наконец, что уехал не туда. Вернулся на ту же развилку. Снова спросил людей. Они снова начали обстоятельные объяснения. Он снова их не дослушал. "Ладно" - говорит - "проехали". Уехал в другую сторону. Там дорога кончилась еще раньше. Он снова вернулся на ту же развилку и, разворачиваясь на ней, снес тралом крыльцо у магазина, а другим концом улетел в кювет. Собрались люди. Стали давать обстоятельные советы. Шофер спешит, бегает кругом. "Мне ехать надо!" - кричит. Позвали Мишку. Тот пригнал кое-какую технику. Стали тащить трал. А шофер все бегает. Ехать ему надо. Бегал-бегал и попал между тягачом и тралом, когда тягач сдавал назад. Сразу насмерть. Мокрое место, даже не мучился. Мужик, что его задавил, здесь рядом живет. Чистая правда. За углом. Истинный крест. Зайдем к нему?Мы снова стояли у водокачки. Человек в телогрейке рубил дрова. Человек в куртке пилил поселок на части. Пахло деревней и дымом. -Витенька, когда я спросил про абсурд, я забыл спросить, знаешь ли ты, что такое правда? - спросил я. -А сам то ты знаешь? - огрызнулся Витек. -Ладно - сказал я - проехали.

comments: 6 comments or Leave a comment

December 1st, 2014

ЗАПИСКА О МЕРТВОМ ЧЕЛОВЕКЕ (ОКОНЧАНИЕ)Прошли - и тишина. Зажгя ночник, я взял пачку ксероксов и продолжил чтение."22 декабря (воскресенье).Ходил проверял нароту, вернее, не ходил, а плелся. Вышел утром, а вернулся - уже солнце заходило. С 9 декабря не был, и вот за 13 дней: сорожка и зеленец с ладонь. Где же, Сергеич, твои налимы? Дело к концу декабря, а их как не было, так и нет. Зайчишки забегали рядом с домом. Сука, не ноги, петель наставил бы, я и тросик обжег, ставь только, но ноги, ноги. Дров заготовлю немного и готов. Да и с чего им меня таскать с овечьей шкуры, очисток и воды?Сергеич, Сергеич!Неужели ты меня бросил и оставил здесь в голоде, холоде, одиночестве подыхать? Чем я перед тобой виноватый? Вроде во всем старался угодить. Ни в чем не отказывал. Так за что ко мне такая немилость? До Нового 2003 года осталось 9 дней. Неужели я его не увижу?23 декабря.Вчера подлянку совершил, но меня голод на это толкнул. Подломал «спецназ». И после 20 дней голодовки сожрал целую кастрюлю вермишели.Представляете, у него оказалось около 1 кг риса, грамм 400 гороха, столько же вермишели, немного лука, заварка чая, немного масла растительного. Масло это без добавок, но я его сначала принял за жидкость, потому что в бутылочке все было замерзшим. Если масло чистое, оно бы было тягучим что ли. Но до конца бы не замерзло. Короче, и здесь дурят нас. Да еще соли около 1 кг, а мы с Серегой, Ромкой спрашивали у него соль. Принес на раз посолить. Вот вам и Андрюша. Весь на виду. Короче, мужик еще тот.( ЗАПИСКА О МЕРТВОМ ЧЕЛОВЕКЕCollapse )

comments: 18 comments or Leave a comment

Написал доклад, годный для Русского Географического Общества, но выступить с ним не пригласили. Выложу здесь. Имена, в основном, изменены. Дневник настоящий.PS Если почувствовали что-то, сделайте репост. Никому то не поможет, но хоть вспомнят. Самое страшное - это забвение.ЗАПИСКА О МЕРТВОМ ЧЕЛОВЕКЕ- Видишь желтый магазинчик слева? С решетками? Пять лет назад в него въехал КАМАЗ. Водила был, как водится, под банкой. Задел столб, порвал провода, занялась крыша. Магазин сгорел. Водила от огорчения повесился. А дальше, смотри - наш дом. Приехали!Якшанга. Черная речка в снежных лесах. Сырая мякоть марта. Поезд, вышедший из точки А, превращается здесь в гул, в зыбь луж, чтобы, не останавливаясь, исчезнуть в перспективе рельс. На привокзальной стеле серп скрещен с молотом, прямые путей сходятся в воображаемой точке на горизонте. Не там ли проживает Картограф, отметивший Якшангу на карте? Жирный кружок, от которого через рябь болот разбегаются нитки узкоколеек, заканчивающиеся кружочками поменьше, лесными поселками: Северным, Панино, Сосновкой.Господин Картограф! Я - обыкновенный наблюдатель, достигший этой местности, свидетельствуя вам почтение, вынужден огорчить: ваши карты врут. Рельсы давно разобраны; дороги улучшенные проезжи в хорошую погоду; остальные не проезжи даже в великую сушь; поселки вымерли; вместо хвойного леса - поросшие осиной вырубки. А люди? Их нет на вашей карте. Вы, кажется, забыли о них, хотя люди - самое важное в географии. Кто они? Что делают? Как выживают? А еще вы забыли отобразить отчаяние. Господин Картограф! Уважаемые участники географического движения! Что вы, старожилы воображаемых точек, что вы знаете о настоящей точке на карте? О сложенной такими точками части суши? В своем сообщении из Якшанги я покажу, что к местностям, приговоренным к отчаянью, неприменим привычный вам язык условных знаков. Мое скромное предложение: обозначьте их белыми, в цвет снега, пятнами.Слушайте.( ЗАПИСКА О МЕРТВОМ ЧЕЛОВЕКЕCollapse )

comments: 5 comments or Leave a comment

November 30th, 2014

November 21st, 2014

КОНВЕРТИКСлушай. Был я у брата. Он занялся сухой штукатуркой. Закупается в Москве и развозит по области. Взял себе фургончик. Мужик не промах. Но речь не о нем. У них в поселочке теперь бар. Ну бар - это громко сказано, но тынц-тынц есть. Еще днем взяли по поллитрухе, а вечером брательник и говорит жене отпустишь, мол, на блядки? Он у меня вообще весельчак. Жена у него в теле, аж заколыхалась от хохота. Пиздуйте, говорит, вы мне такие и даром не нужны. Взяли по пивчанскому и к Семенычу. Это бар ихний. Подсели к девкам, командуем парадом. Заходят мужики. Ну, сразу видно, что не местные. Все, короче, в кожу упакованы, а один в немецкой каске. Ей-ей, не вру, настоящий фриц. Кто, говорю, такие. Черные каратели. Черные кто? Каратели. Не слышал? Ну вы и колхоз. Это москальская приблуда. Приезжают в касках на село. Находят сотку с трактористом. Едут с ним в деревню. Обливают хаты солярой и жгут, а потом ровняют бульдозером. С людьми, говорю, жгут? Дурень ты, какие в деревнях люди. Ну может где и есть но жгут пустые хаты. А на хуя? Копают. В Москве, короче, спрос на складни и крестики. А они глубоко. Вот и жгут. Мужики говорили у них с деревни по пол-ящика складней выходит, а с кладбища - целый ящик. За каждый в Москве по десятке слюнявят. Да не пизди. Истинный крест. А каски, говорю, зачем?Вот я и думаю, не тем мы заняты. Надо перенимать опыт. Дома то разбомбили еще до нас. Ссыкуном был, батя прицепами все в Москву хуярил. Икон одних мимо него под тыщу прошло. Иконы, понимаешь, ты когда в последний раз икону в избе видел? Ну да хуй с ним. Пойдем для начала на повить. Так, что здесь у нас? Прялочка, сундучок, бутылки эти бери, четверти, бойко идут, самопрялку не надо, санки, ух ты, масленичные саночки, ходовая штука, красотень, ведь умели же делать, нет ты только посмотри, с бубенчиками, эх, прокачусь! На мосту осторожней, подгнил, ты сгружай, сгружай, а я здесь пошарюсь. Поставец неплохой, сундуки ни о чем, а так здесь уютненько, старушка, поди, чистенькая была. Тащи бутерброды, чайку чпокнем. Да в ящиках глянь, фотографии теперь в ходу, что, нету? Значит забрали. Конвертики говоришь? Давай сюда. Почитаем. Старушка - три класса школы. Леонид Аркадич! Родственнику пишет. Здраствуй Ленечка я посылаю второе письмо а ответа не было или тебе некогда или недоходят потому и пишу а пишу потому штоты одна уминя надежда дедушку мояго в больницу увезли уняго на горле прыщ потом стала вавка потом шишка скулак проежал унас врач сказал што надо яго в больницу дедушка мой огорчился и запил а выпив говорил што от дурной болезни лушше яму повесится потом яго увезли и осталася одна Авдеиха то померла прошлым годом мытут совсем одни только почта расвнеделю сын Коленька всибири да живет коекак нехорошо я яму пенсию высылала да он неответил и осталася одна только приежал на зазимки Илюшенька да привез рыбы мяшок и обешшал ишо приехать да корова и все мытут но я проэту жизнь уже писала да ты неответил или тебе некогда а корова моя смирная вней и утяшение бес коровы я совсем несмогу хотя и тяжело даже очень. Новово унас вотшто пока наречке стиралася проижали мимо забрали боженьку акручинилась я очень теперь и помалица тонекому после мнебыл сон буто ты Ленечка в теливизоре оттудова вдруг полетели мухи ты Ленечка кушаешь грибочки и всемы тут я ты и дедушка а вокруг мухи кружжаца то дурной сон нехороший проснулася я отгрохота развалилася русская и осталася я с буржуйкой вмороз лютыйХодила в сельсовет донево унас восемверст и нашла там пешника да пешник наш худой он ислушать миня нестал сказал што сложить ие очень дорого дветыщи пенсия уминя пятсот рублей надвоих дедушка в больнице давестей нет и я ходила всельсовет за способием там сказали бывает способие только писать надо вмоскву да приложить справку ие недали потомушта мы висбе непраписаны я пошла вобратку да наполовинке села на саночки уминя они расписные отец делал да акручинилася горько плакала и поняла почему ты непишешь потомушта ты вмоскве и донас тибе нетдела в той москве а всетаки ты одна наша надежда и прошу тебя Ленечка вышли нам с дедушкой денег на печку топить ие совсем низя тебя мы всегда смотрим хотьты и вмоскве тыуш не откажи или ответь да спрасдником сРождеством Христовым ЛенечкаВроде все. Нет, постой, сбоку приписано Вмоскву Вполечудес Якубовичу Леониду АркадичуТакая, брат, хуйня. Ни деревни, ни дедушки. А печка так и стоит разбитая.Ты пей, пей, чай то совсем остыл.

comments: 9 comments or Leave a comment

November 4th, 2014

Нитки, наперсток, билет в Малый театр с оторванным контролем, валокордин. Еще до того, как я нашел открытки, было ясно, что это шкатулка Аллы, нашей первой няни. Так бывает - предметы самые обычные, могли бы принадлежать кому угодно, в этом случае Лене или маме, но по тому, как они сложены, безошибочно узнаешь их хозяина.Алла приехала из Черкасс. Боевая блондинка с красивыми, уже поседевшими волосами. Очень любила детей и порядок. Детей все таки чуть больше порядка. С ней было непросто. Встречая нас с Катей из отпуска, Алла причитала: "А похудела то как! Бедняжечка!" Вечером перед сном она доверительно объясняла Кате: "Придется и по горам лазать и с волками ночевать." Когда Алла только появилась, а Кате еще не было года, мне взбрело в голову поехать на несколько дней на Воргол, пожить под скалами в палатке. Тогда я еще недостаточно хорошо знал ее. "Я? В намете? Да ни за яки гроши!" Так мы на Воргол и не попали.Алла любила театр и Юлию Тимошенко. Смотрела передачи о советских актерах и новости по первому про Украину: "Все то у вас брешут!" "А бандит то, бандит наш, ну шо он робит? Ох, Юленька! Бедняжечка! Как же ее жалко!" - переживала она, словно Тимошенко была ее девочка Катенька, оголодавшая на руках извергов-родителей.Алла потеряла свои гривни в Надра Банке. Я кое что знал о Надрах. У меня в телефоне был забит номер их ушедшего в бега генерального. Но он не отвечал, а потом стал недоступен. Говорили, что он сбежал в Австралию; потом выяснилось, что все-таки на Рублевку. Пока Алла в Черкассах спасала свои гривни, состоялся конференц звонок по Надрам. На нем долгое время было тихо, а потом голос с одесским акцентом сказал: "Джентельменз! Май нэйм из Марк. Ай эм нот хира ту толк Микки-Маус бизнес. Ай эм хира ту толк риал стафф. Зет из бекоз ай репрезент риал шейрхолдерс оф Надра Банк. Нот зе ванс ю кноу, бат риал ванс." Алла вернулась из Черкас опечаленной.Когда я паковал вещи в очередной отпуск - веревки, оттяжки, камалоты, Алла качала на руках Катю и приговаривала: "Сало - сила, спорт - могила." Нянь помнишь по рифмованным присказкам. "Да-да-да, пиво лучше, чем вода; водка тоже, но дороже; самогон - вот это да." "Ток-ток, чобиток, подай баба молоток. Не подаси молотка - не пидкую чобитка."У Аллы родилась внучка и она уехала. Не в Черкассы, в Ганновер, где проживала дочка. Взяла с собой чемодан Катиных фотографий. Я пол ночи печатал и вставлял их в рамки.Сначала мы часто говорили по скайпу. Потом реже и реже. В последний раз - через неделю после появления вежливых людей. Алла была ужасно расстроена, переживала, кляла Путина. После начала войны мы не говорили.Нитки, наперсток, билет в Малый театр за 2009 год. Как давно это было. До третьего срока, Народного фронта, Пусси Райот, Болотной, взбесившегося принтера, до няш-мяш, до крымнаш. Ушедшее и, хотя бы только поэтому, светлое время." Ой люли, люли,Налетили гули, налетили гулиТа й сили на люлиСтали думать и гадать,Чим дитятко годувать:Чи бублечком, чи медком,Чи солодким молочком…Ми бублечек вхопима й медочок влупима й кашки наварима й молочка спаримКолисочка рип-рипа дитинка спить спитьКолисочка пересталаа дитиночка й устала."

comments: 10 comments or Leave a comment

October 17th, 2014

Рассказ и алаверды.ПРАЗДНИК-Сколько бы ты, дед, не ворчал, а я - за коммунизм.Мы сидим за столом у потрескавшейся печки. При желании этот угол избы можно назвать кухней. На столе стоит банка соленых груздей, в которую мы по очереди лезем алюминиевыми ложками. Бабушка пьет чай, а дед жарит самогонку. -Ты, старуха, не болтай. А то партбилет на стол положишь. Ельцину не сдала, мне отдашь. Коммунизьм... Не смыслишь ты ни хуя. Главное - государство. А государство - это власть. Я всегда за власть. Один глаз у деда стеклянный, а другой - злой. Пепельница перед ним полна окурков. Когда дед затягивается, он запрокидывает голову и жмурит зрячий глаз. -Власть, власть, что твоя власть делает?Ни-че-го!-Власть, мать, не чтобы делать. Дед вытаскивает "Балканскую Звезду" и чиркает спичкой. -На улице бы покурил. С утра воняешь. Пришла с ведрами - курит. В магазин сходила - курит. Чеснок посадила - курит. Инвалид чортов. -Ты, старуха, не пизди, а езжай за клюквой. Отвезешь ее завтра?-Я за дверь, а ты в магазин? Размечтался одноглазый.-Не любит она клюкву. -Не люблю. -Из за коммунизьма своего и не любит. Смахнув с горлышка муху, я разлил остатки самогона. -При чем здесь коммунизм? Расскажете?-Она расскажет...Дед подмигнул злым глазом. Бабушка подлила себе чая и начала:"Ладно. Случилось это давно, еще перед войной. Жили мы на речке Вохтоме. У реки стояла церква, вокруг нее - деревни, а вокруг деревень - лес. До Судая было десять и еще двенадцать верст, а до Кологрива - сорок девять. Называлось это колхоз имени Жданова. Жили бедно, но жили. Только при Хруще перестали там жить. Колхоз закрыли и выселили, а тем, кто не уезжал, разбили кувалдами печи и все равно выселили.В церкве была магазея, а рядом с ней школа. Ходили туда босиком или в лаптях. Дети из дальних деревень ночевали в классах. Приносили чугунки, выставляли у печки, чтобы после уроков дежурный сварил в них похлебку. Я ела дома. Не потому, что тятька был председателем. Просто изба наша была в ближней деревне, а жили мы вовсе не богато. Сказать прямо, беднее середняков. Тятька в председатели не хотел. Предыдущего председателя раскулачили. Он тоже жил не богато, у нас богато вообще никто не жил. Но у него было две избы под одной крышей - зимняя и летняя, и он, как выяснилось, был троцкистом. Тятьку выбрали, потому что он воевал в германскую, а потом видел Ленина. И еще он никогда не говорил первым. Сначала выслушает, потом выскажется. История с клюквой приключилась в год лёта синих бабочек. Их было так много, что приходилось отмахиваться от них, как от мух. Налетавшись, они садились на лужи и умирали. Осень в тот год была сухой, удобной для уборки хлеба, а озимь взошла ровная и густая.Из города в колхоз прислали новую учительницу. Звали ее Антонина Ильинична. У нее был задорный голос и веснушки. Взрослым она говорила "вы", всем, даже пьющим. Она бы и детям говорила "вы", но тот, кто направил ее к нам, видимо, объяснил, что "ты" будет понятней. Антонина Ильинична мечтала вслух. Чаще всего она мечтала о коммунизме. Из ее рассказов выходило, что при коммунизме все будет не так, как при колхозах. Избы будут строить из камня и освещать электричеством. В школу будут ездить на автомобиле, а в город - летать на аэроплане. От такого изобилия люди прекратят жить для себя и начнут жить для других. А как это жить для других? Этого она не объясняла. Антонина Ильинична строила коммунизм через строгость. Хоть она и была обычной учительницей, прислали ее, конечно, неспроста. По крайней мере, все так думали, но вслух об этом не говорили.Ветфельдшера она ругала за лошадей. Ведь как было? Скотина вся в колхозе. Если надо перепахать огород или отвезти что - только к фельдшеру. Он мог комиссовать лошадь на денек-другой. Кузнеца Борьку Антонина Ильинична стыдила за любовь, которую он крутил с замужними женщинами. Любовь кузнеца была вредным пережитком, и в этом с учительницей было много согласных. Сторожиху Николавну, молившуюся во вверенной ей магазее, учительница подняла на смех, потому что бог был предрассудком. А за "вольности" при уборке травы и хлеба доставалось от нее всем. Городским этого не понять, но жизнь в деревне, если не усложнять, очень простая. Зимой - тяготы, весной и летом - хлопоты, осенью - временное изобилие. А лучшее, что есть в деревне - это праздник. Ждешь его целый год и целый год после ждешь нового. Особенно мы, дети, всегда, начиная с конца жатвы, считали оставшиеся до праздника дни. Время это очень волнительное. Как оно будет на празднике? От того, как оно будет, зависит год. И вот, почти в канун праздника, перед сном, в темноте, стучатся в окно трое. Тятька, выглянув, вышел на крыльцо. Что за секреты? Интересно то как! Я выскочила в сени и притаилась.Но речь шла не о празднике. Я не видела пришедших, но узнала их по голосам - фельдшера, кузнеца и старика Ипата. -Житья от нее нет. - начал Борька.-Больно умная. - вторил фельдшер.-Добра от нее не будет. А время сам знаешь какое. - подытожил Ипат.Тятька слушал.-Ты не смотри, что нас трое. За нами, початай, колхоз. Ты председатель, твоя власть. Сделай что-нибудь.-Что? - Голос отца был недовольным.-Лукич, заведи ее в лес. И греха не возьмешь, и колхозу подможешь. - выпалил кузнец. -Тебя выбирали, тебе и вершить. - рассудительно добавил Ипат.Пол под моими ступнями обледенел. Тятька молчал. -Хорошо. - ответил он наконец. Утром я не пошла в школу. Выбежав из дому, я шла тише и тише, и, не дойдя до церквы, свернула на кладбище. В глухом углу, среди облетавших кустов, стояло надгробие с ангелом. Когда-то ангел держал в руках крест, но его выломали, чтобы поставить на другую могилу. Я с трудом разобрала замшелые буквы памятника. Помню это была девушка. Барыня, или кто-то из городских. "Схороните меня в стороне от докучных и шумных дорог" - написали у ее имени. Сидя под ангелом, я думала об учительнице. Мне было страшно. За тятьку и так... просто страшно. Иногда я ревела.Наконец, я увидела спешивших домой детей. Выждала, пока все разойдутся, и побрела домой. Навстречу никого, только на подходе к речке были слышны голоса. Тогда я свернула и вышла в дальний конец деревни, где снимала угол учительница. Так, вроде и не желая того, я оказалась под ее окном. Было пасмурно, но еще светло. Учительница сидела над книжкой и жгла керосинку. Должно быть, она чтением испортила зрение. Спрятавшись в капусте, я следила за ней. Учительница перелистывала страницы. Мне стало жутко любопытно, что это за книжка. Весь страх превратился в это глупое любопытство. Завтра - нет, завтра праздник - через день-другой тятька отведет учительницу в лес. Она не знает об этом и, быть может, и не догадается даже оставшись одна. А я никогда не узнаю, что она читала перед праздником. Я решила заглянуть ей через плечо. Для этого нужно было подлезть наверх по бревнам сруба и ухватиться за ребра наличника. И тут я с визгом поскользнулась. Прежде чем я успела вскочить (а ноги были ватнющие), учительница выбежала в огород. -Здравствуй, Настенька.-Здравствуйте, Антонина Ильинична.-А что это, Настенька, я сегодня тебя не видела?-Тятька не пущал. Праздник, говорить.-Ясно. А что ж ты не дома?-Так я мимо шла, а у вас свет горить. Смотрю читаете, с интересом так читаете. Захотелося узнать про что книжка...Антонина Ильинична рассмеялась. -Эта книжка, Настенька, про одного очень хорошего человека. Доброго человека. Таких как он, искренних в своей доброте, считают иногда дурачками. Так бывает, когда людей плохих больше, чем хороших. -Он, небось, с города, этот человек?-С города - рассмеялась учительница.-А скажите, при коммунизме, хороших будет больше, чем плохих?-При коммунизме будут жить только хорошие люди. -А что станет с плохими?-Перевоспитаются или... Или просто исчезнут. -А как это просто исчезнут?Учительница замялась. -Антонина Ильинична - начала было я, но осеклась. -Что?-Нет, ничего - заставив себя рассмеяться, я убежала.И все таки, праздник! Он начинался вечером. Собирались в самой большой избе, в доме кулаков Архиповых. Тятька говорил, что пока Архиповых не раскулачили, тоже приходили к ним. Но теперь, когда дом стал колхозным, места было больше. Праздник пах пирогами. Их пекли по деревне и сносили в колхозную избу, вместе с лавками и столами. Мужики садились отдельно от баб. Почему так было заведено, я не знаю. Может, чтоб бабы не оговаривали мужиков - сожрал де или выпил много. А вот детей за стол не сажали потому, что не было места. Зато на двух печках Архиповых места было с избытком. И видно с них было все. Собрались. Одной из последних пришла учительница. Оказалось, она сделала детям леденцов. Всем, конечно не хватило, но мне досталась красная звезда на палочке. На столах уже стояли чугунки щей, тарелки и ложки. Во главе сидел тятька. Щи дымились и пахли, но без тятькиного слова есть было нельзя. Все ждали тятьку, а он молчал. Наконец, он встал: - С праздником!- С праздником! - хором отвечали столы. -Жить нам и крепчать нам и здороветь нам! И деткам нашим! И все у нас будет, как у дедов наших!Поначалу хлебали пустой суп. Мяса не полагалось до слова старшого. А если кто утащит, того ложкой по лбу - такой был порядок. Никто это за обиду не считал: праздник. А праздник - это доброта. Теперь не возможно передать ту доброту, не осталось ее. Ушли те люди, хорошие люди, с одними бы ими и пожила еще. Плохих теперь больше, чем хороших, да и хорошие уже не те. А раньше доброта текла от людей, как тепло от печки, и когда они собирались в одном месте это было... Нет, мне этого не передать, а вам не понять.Мужики подвеселялись домашним пивом из деревянных жбанов. Тятька постучал по стакану ложкой: - С праздником! - С праздником! - хором отвечали столы. - Жить нам с мясом, не костлявыми жить, а мясистыми! Здоровыми быть, чтобы пахать и сеять могли, и деток было не менее десятка!- Товарищи! - учительница вскочила со своего места. - Разрешите поздравить вас с праздником! Столы пялились на нее. - Партия, направив меня сюда, на передовую борьбы за новую деревню, оказала высокое доверие! Задачи строительства колхозной деревни - это сложные, непростые задачи. Но город и село рука об руку справятся с ними. Советская власть несет людям счастье! Счастье на века! Ура, товарищи!Столы ответили жиденько. Теперь можно было есть мясо. Вертя в руках звездочку-леденец, я думала, что учительница - хорошая, но не понимает наших. А деревенские не понимают ее. О плохом я не думала. В праздник худа не бывает. После супа несли картошку с бараниной. Перед мужиками ставили самогон. Граненый стакан, нолитый по образа. Какой бы ты не был мужичок - обязан свой стакан выпить. И начинался, наконец, разговор. Мужицкий разговор, непонятный нам на печке. Между тем дело шло к веселью. Уже кипели самовары, выносили пироги. За ожиданием чая жахали вторую. Тихо, как бы задумчиво, зачиналась песня: Хасбулат удалой, Бедна сакля твоя Золотою казной Я осыплю тебя.Пели женщины, мужики молчали. Но вот песня пошла. Баб уже не слышно, только мужики - и как они поют! Ты уж стар, ты уж сед Ей с тобой не житье На заре юных лет Ты погубишь ее.Стены дрожали! Крыша поднималась! А мужики все пели - нет, не громче - сильнее. Песня не шла из них, она жила отдельно, питая себя тем самым добром, которое и был наш праздник. Я глаза ей закрыл, Утопая в слезах, Поцелуй мой застыл У нее на губах.Хасбулат прогремел. Тихо стало. Помню, я подумала, что с князем все ясно. А вот Хасбулат? Если он хороший, зачем убил жену? Но дело шло к веселью. Уже дохлебали кисели и убрали столы. В угол сели бабы с балалайками и два гармониста. Все встали в круг.Эх, махоня! Начиналась она с подначивания. Эй, товарищ, выходи, да эй, товарищ, покажи. Выбегал первый парень. Отплясывая, он пел: Как к деревне мы подходим телеграмму подаем, "Убирайте бабы девок, а то всех переебем!"И понеслась! Одни пляшут, другие в очереди. Что пели мужики, это же уму непомрачимо! Конечно, бабы тоже за словом в карман не лезли. Но мужики... если собрать все, да напечатать - и не напечатают ведь - не поверит никто, что так могли.А между тем, махоня -это даже не пол-веселья. Вот тятька снова взял стакан и ударил по нему.-Козуля! Семизарядная! И пошла...Ох, пошла. Танцевали эту козулю... Ужас. Семь танцев, все разные, каждый без остановки переходил в другой. Кружились, вертелись, скакали. И вот последняя, колхозная. Пары, отплясав, кидали барышень друг дружке. Тут кто-то подставил ногу, кто то локоть, кто-то кулак. Тому в харю, тому в нос и загудело! Бабы вскочили на лавки и визжат, а мужики разгулялись. Праздник без драки - как церква без креста. На печках мы ждали, когда вышибут дверь, завалят плетень и разойдутся. Тогда, наконец, наша очередь - побежим всей гурьбой подъедать. Вопль учительницы застал нас врасплох. Он перекрыл и драку и бабий крик. Антонина Ильинична, белая, как смерть, ухватилась за деревяшку инвалида Карася, барахтавшегося на спине. Карась этот потерял ногу в гражданку. Мужик он был незлобливый, даже добрый. Год сидел тихо, мухи не обижал. И на празднике, до поры до времени, не выступал - на культе то не разойдешься. Но лишь пошла драка, Карась начинал хохотать: - Ну девки - хахаха - ну держитесь - хахаха - иду щупать что за год отросло!Из девок кто ревел, а кто смеялся, а Карась только смеялся. Видать, всех перемусолил, и взялся за Антонину Ильиничну. Учительница вопила, держась за деревяшку, а Карась, лежа на спине хохотал. Все расступились. В получившийся круг вышел тятька. - Бесстыжий. - сказал он Карасю, а учительнице не сказал ничего. И праздник кончился. Утром я взяла из под подушки леденец, чтобы разглядеть его в дневном свете. Затем пошла в колхозную избу. На столах были остатки пирогов. Заходившие откусывали от них. Во дворе чинили плетень, мыли и скоблили чугунки. Я спросила за тятьку. Сказали, что он, взяв учительницу, пошел за клюквой. Мне стало по-настоящему страшно.И я побежала. Через деревню, Манькин луг, лошадиное кладбище. За ним было болотце, но еще не клюквенное. Клюква начиналась за Кулаковым бором. В нем жил леший, по крайней мере, все так говорили. Леший тот любил сбивать людей, путал их. Заблудиться в его лесу ничего не стоило. И вот, оказалось, я зря его боялась - есть вещи пострашнее леших. Я бежала и бежала, спотыкаясь, падая, поднимаясь.Клюквы на болоте было видимо-невидимо. Я ходила между кочек и кричала, звала. Никто не откликался.Тогда я все поняла. Обессилев, я упала в болото. В руке я все еще сжимала дурацкую, никому больше не нужную звездочку. Под вечер я вернулась домой. В сенях стояли лукошки с клюквой. Вбежав в дом, я с кулаками бросилась на тятьку. - Ты очумела? - тятька, размахнувшись, бросил меня на пол.И только тут я заметила учительницу. Антонина Ильинична пила чай с вареньем. Я выскочила в сени. Через дверь был слышен звонкий голос учительницы: -Николай Лукич, какие замечательные места! Пришвинские! Спасибо! Спасибо вам, Николай Лукич!А я давай ревить. Зарылась лицом в клюкву и не могу остановиться. "Бабушка умолкла. Дед, расплющив бычок, вытащил последнюю сигарету и бросил пачку в огонь.-Что с ней дальше случилось? - спросил я. -Ничего. - Пламя спички загорелось в стеклянном глазу деда. - Арестовали зимой по доносу, и всех делов. Никто о ней и не помнит ни хуя. Только дура моя до сих пор переживает. ------------------------------------------------------Когда я задумал этот рассказ учителя Фарбера еще не успели осудить, а когда закончил его уже выпустили.Поэтому напишу скоренько, на злобу дня.Спрашивают, стоит ли покупать облигации АФК Система?Расскажу такую историю. Услышал ее от отца, а тот в свою очередь от НикНика. Это был Абалаковского призыва альпинист, повоевавший на перевалах Кавказа. История случилась после смерти Сталина, когда балкарцы возвращались из Казахстана. В Терсколе в то время уже стояла база отдыха МинОбороны. Заведовал ей старик Залиханов. Стариком я его называю, чтобы не путать с сыном, который был народным депутатом, сначала ВС СССР, потом ГД РФ. Старик Залиханов был из семьи балкарских князей, правивших до революции в верховьях Баксана. Отец говорил, что прежде Залихановы были не единственными владетельными князьями в Приэльбрусье, но грамотно избавились от конкуренции во времена чисток. Так ли это, не знаю. Старик жил в образе мудрого горца, вроде дяди Сандро. Носил бешмет и чувяки, для важных гостей надевал черкеску. И вот как-то раз на турбазе остановился опальный уже маршал Ворошилов с челядью. Кроме него гостила еще кое-какая знать и среди них - дочка Сталина. Вечером все собирались за одним столом. Старик Залиханов был тамадой. Климент Ефремович долго молчал, погруженный в собственное величие. Только выпив, он разошелся. Разговор шел о Сталине. Это был уважительный разговор о великом, хоть и развенчанном вожде. И вдруг Ворошилов пошел хаять Сталина. Было это тем более удивительно, что из всех собравшихся он, пожалуй, единственный не пострадал от него. Более того он сам, как теперь известно, подписывал расстрельные списки. Ворошилов вспомнил Царицын. Из его слов выходило, что Сталин проявил себя там, как трус и бездарь. Он вспомнил финскую. Потом оборону Москвы. Его несло. Он рассказал небылицу о том, как спас Москву, вытащив Сталина из мягкого вагона, уезжавшего в Самару. На этом месте Аллилуева, бывшая под небольшим шафе, отвесила Ворошилову пощечину. Залиханов вышел из столовой и, переодевшись в бешмет, оседлал мула. - Залихан-ага - спросили его почтительно. - Куда вы?- Когда такие люди дерутся, простому человеку нужно быть высоко в горах. - ответил старик.

comments: 21 comments or Leave a comment

October 6th, 2014

Написалось два рассказа и аллаверды к одному из них.ФРАНЦУЖЕНКАТретий вечер подряд над нашей деревней летят гуси. Куда-то далеко, может быть в Африку.В продуктовом встретил правнучку чухломской француженки, Жюли-Терезы Кудрявцевой.Муж Жюли, Леня Кудрявцев, воевал в русских бригадах во Франции. В бойне при Ля Куртин, где лояльные Временному правительству солдаты расстреливали, по приказу и под прицелом французов, солдат, требовавших эвакуации в Россию, Ленька попал в самую гущу, в казармы мятежников. Когда застрочили пулеметы, Ленькин друг и земляк прыгнул на Кудрявцева, стоявшего у окна и упал с ним на пол. Так они спаслись.Леньку интернировали во французском концлагере, а друга перевезли кораблем в Салоники. В Греции он научился курить чилим, пить кофе и играть в нарды. Мировая кончилась. Русских посадили на корабли и снова повезли, на этот раз во Владивосток. Оттуда, дождавшись окончания гражданской, Ленькин друг, на товарняках и пешком, добрался до своего дома в деревне Жар.Тем временем, Ленька освободился и устроился разнорабочим на заводе Рено в Лионе. Однажды в дансинге он встретил Жюли-Терезу.В 1924 из деревни Жар пришло письмо. Друг сообщал, что Ленькина старушка померла, изба в Аниково ссутулилась, березку перед ней срубили на дрова, а винная лавка Кудрявцевых заколочена. Еще он писал, что научился пить кофий, который новая власть не продает, и просил захватить с собой фунтов десять.Кудрявцевы приехали в январе нового года. Жюли-Тереза вышла из саней в туфельках на каблучке, кружевных чулках и меховом манто. Посмотреть сбежалась вся деревня. Дети плющили носы в стекла большого дома в деревне Жар. Хмельной от кофе и самогонки Ленькин друг отстреливался от них крупной солью.Крыша Ленькиного дома провалилась. Возобновлению торговли вином препятствовала новая власть. Выехать из СССР во Францию стало невозможно. Жюли-Тереза с мужем остались в деревне Жар, в доме Ленькиного друга."Русский прабабушка в конце концов выучила, а нашу, деревенскую жизнь так и не поняла." - рассказывает Кудрявцева. - "Намучились с ней.""Вырастила детей, нигде не работала. Когда спрашивали, зачем приехала, отвечала: Леньку больно любила. После смерти Сталина, написала во Францию письмо. Через месяц пришла бандероль, в ней - коробка духов и фотографии. До смерти прабабушки в 66ом приходили письма на французском. Потом перестали. Надо бы написать в "Жди меня", поискать родственников." - говорит мадам Кудрявцева, расплачиваясь за клинскую колбасу и буханку дарницкого.Падают скупые снежинки и летят, низко над озером, гуси.СТОРОЖ"По образованию я пчеловод. В Луганске, где сейчас война - слышали, наверно? - была у меня при шахте пасека. Поля, терриконы. А я с детства, читая Арсеньева, мечтал о тайге. В армии написал рапорт о переводе на Дальний Восток. Хотел там остаться, но не срослось. Да и место, если честно, было не то. Лес да лес. А я хотел, чтоб у речки.Работал при шахте много лет. Дай думаю, поищу нового. Выбрал Кировскую область. Почему Кировскую? По карте выходило, что леса много, речек, деревень. Глушь, но не Сибирь.У меня тогда было тридцать семей. Дело было в апреле. Убедился, что пчелам хватит еды, и уехал.По дороге везде присматривался. Как живут? И еще не терпелось увидеть тайгу. Наконец, за Волгой пошли леса. На развилке я ушел не туда, мне надо прямо на Киров, а я свернул. Доехал до Солигалича. Дороге конец. Но места, места то какие! Горы, лес, речки.Переночевал. Утром иду по базару. Смотрю, продают мед, а мне это знакомо. Вспомнил о своих пчелках. Подхожу к дедушке, пробую, спрашиваю:"Как тут пчеловодам живется?" "Плохо" - говорит - "живется. Деревня моя вымерла, магазин далеко. Одному тяжело. Продал бы все, да кто купит?"Поехали смотреть пасеку. Все хорошо, только речка далеко. А я хотел, чтоб у речки. Но что поделаешь? Договорились, что до осени куплю его пасеку.В августе я взял с собой собак и ружье. Не куплю, думаю, так поохочусь. Не верил, что дед продаст. Больно уж место хорошее. Старый, крепкий, огромный дом. Лужайка. Пихты.Дед с порога в слезы: "Сыночек! А я и не надеялся!"Жил я там долго. Замечательное место, хоть и до речки далеко. Перевез своих, пристроил в Солигаличе, а сам фермерствую. По началу, конечно, тяжело было. Я же даже картошку не умел сажать. Но потихоньку стерпелось.Через несколько лет рядом стал устраиваться монастырь. Монахи пасли коров, а у меня было сено. В один год скосил им, сгромадил. Пришел брат Никандр. Сели у стога, разговариваем. Сначала издалека, про коровок, про пасеку. Потом глубже забрались. Слушаю его и будто бы свет по моей жизни разливается.Стал жить по новому.Поначалу, сразу хотел в монахи. Но брат Никандр говорит: нельзя, пока детей не вырастишь. У меня трое. Один замужем, то есть женился, один вроде бы из армии вернется, и в Солигаличе, один, вернее одна.Пасека моя и от речки далеко и от церкви. Как-то приехал из Сибири святой отец. "Василий" - говорит -"найди место под скит." Забрались в глушь. Слышал про Тутку? Место отличное, лес, речка, колокольня от церкви осталась. Сделал крышу над кирпичной школой, стал жить. Все хорошо, только до магазина одиннадцать и еще двадцать три километра. Святой отец уехал за монахами, а я перезимовал. По весне никого, не срослось что-то у них в Сибири.Куда дальше? Переехал сюда. Тут речка, лес, церковь. Магазин. Город рядом. Пошел в сельсовет. "Бери старую школу" - говорят. И тут, на праздник, приезжает отец Александр. "Хочешь истопником и сторожем в храм?" Так и вышло."Нашу беседу прервала женщина в скуфье.-"Спаси Господи!"-"Спаси Господи!"-"Что это ты, Василий, в зиму печку разобрал?"-"Как-нибудь соберу, чай в месяц раз служим."-"Летом бы разобрал!"-"Летом куда? Рыбалка, танцы. А в зиму в самый раз, есть времечко."Перекрестившись на образа, монахиня удалилась.-"Это инокиня одна, больно шустрая. Живет через речку. Переживает, что служим мало. А что делать? Отец Александр по району мотается. Раньше, бывало, чаще служили.А по мне и так хорошо. Все, что человеку нужно, рядом. Грибы в лесу, рыба в реке.Один схимомонах, он не старый еще, мог бы служить у нас, если вдруг снова приедет, благословил меня по ночам молиться. Я свет не включаю, встаю под образа, молюсь при лампадке. А надысь луна светила, так я и лампадку не зажигал. Все лики в серебре. Тишина такая, что слышно, как журчит под горой речка. Молился всю ночь и думал о своем счастье."ВИССАРИОНЯ давно хотел написать о Василии. А вспомнил вот почему.В пяти километрах от нашей базы, на месте старой деревни, стоит келья. Поставил ее брат Адриан, в прошлом лихой человек, знаменитый на всю округу разбойник. Адриан наведывался в эту келью из Афона, но большую часть года она пустовала. В последний раз я видел Адриана летом. Он шел по дороге в сельсовет с лыжной палкой вместо посоха. На предложение подвезти ответил отказом и сообщил, что вскоре покинет нас навсегда.Сегодня, в воскресенье, выкроил время для пробежки. Дай, думаю, добегу до отшельника. Не был в той стороне с прошлого года.Келья стояла на своем месте, а из трубы валил дым.Бег - удивительно затягивающая штука. Чтобы постучаться, пришлось побороть желание не останавливаясь бежать дальше.Дверь открыл незнакомый молодой человек в подряснике. Я представился и спросил про Адриана. Молодой человек назвался братом Виссарионом и сообщил, что Адриана теперь зовут Арсением. Приняв схиму, он не выходит из пещеры.Мы разговорились. Я попугал молодого человека нашими зимами и предложил помощь, а он подарил мне книжку отца Никандра.Поговорив минут пять о погоде, соседях и окрестностях, я откланялся и, включив навигатор, чтобы отмерять пробежку, припустил дальше.Через минуту меня окликнули. Я обернулся и увидел Виссариона, бежавшего с чайником и кружками.Мы выпили, стоя посреди зарастающего ельником поля, крепкого, с сахаром чая.Я рассказал Виссариону о том, что на месте его кельи до революции жил добрый, чудаковатый барин.Виссарион, спрятав чайник в кустах, вызвался показать мне тропу-прямушку, которую натоптал, чтобы его передвижения не были заметны из соседней, через ручей деревни. Зимой она не жилая, но до морозов в нее наезжает один известный писатель-коммунист. Этот писатель с пулеметом в руках защищал Белый Дом от ельцинских танков. В память о погибших друзьях он разобрал крышу в избе, чтобы вознести над ней похожую на скворечник часовню. Теперь он часто сидит в этом гнезде, наблюдая в бинокль за окрестностями. Я никак не отважусь заглянуть в гости, возможно, потому, что я - писатель начинающий, а он уважаем, публикуется и состоит в Союзе, а возможно, потому, что писать о писателях - тавтология.Виссарион вел меня малозаметной тропинкой. Иногда он, спотыкаясь на кочках, падал головой вперед. Белые его кроссовки смешно торчали из под подрясника.Мы спустились к бобровой плотине и перешли ручей чуть ниже ее, по старой ветле, на которой Дим Димыч обжимался с русалкой.Виссарион говорил. Я слушал. За два километра он рассказал свою жизнь, от рабочей слободки при громадном заводе, пострига в волжском городке, послушании в Новом Афоне, скитаний по северным монастырям, до встречи с Адрианом. У нас нашлись общие знакомые. В Абхазии, под Архангельском.Виссарион рассказал, что я напоминаю ему старого друга по прозвищу Индия. У этого друга в интернете есть страничка, где он рассказывает о своей жизни.Мы вышли на вершину высокого холма, откуда виден мост и речка."Ого! Да это наш мост! Вот ведь заговорились." - воскликнул Виссарион. - "Ты уж прости меня, сопливого."Быстро и смущенно перекрестив меня, он пошел обратно.В этот раз я не побежал, а остался на месте, смотря вслед. Виссарион шел быстро, не оборачиваясь. Только белые кроссовки сверкали из под подрясника.Удаляясь, его фигура преображала окрестности. Жирный, блестящий от дождя проселок петлял между холмами, на которых там и сям торчали избы деревень, а за ними горел пожар осеннего леса. Это была красивая местность, но не более. И только черный мазок монашеской рясы чудесным образом превращал ее в пейзаж.Поднявшись на соседний холм Виссарион обернулся и, замахав руками, прокричал: "ИндияДуха точка лайвжорнал точка ком! Почитай! Обязательно!"Улыбнувшись, я побежал дальше.

comments: 13 comments or Leave a comment

September 13th, 2014

СТАРИК И ОЗЕРО(посвящается Николаю Васильевичу Сотникову)Над гладью большого, краями затягивающегося камышом озера уснули летние облака. Их тени, словно левиафаны на старых картах, неторопливо ползут из воды на зеленые холмы дальнего берега. На вершине каждого - игрушечная, не больше спичечной головки, церковка: Никола Озерный, Рождество, Умиление, Никола Лесной и Параскева Пятница. Кружит цапля, качаются чайки и видны, далеко в озере, рыбацкие лодки. Городок сросся с прибрежной тиной кривью проулков, набитых, как бабушкин сундук, уютной рухлядью: купеческими, с мезонином, домами; одноэтажными, но просторными, рыбацкими избами; ушедшими на два венца в землю амбарами и коптильнями. В лопухах за белым карандашом колокольни начинается тропа к деревянному кресту, врытому в древний вал на вершине Горы. От его подножия видно, как тополиными ниточками заплелись в клубок улицы: Рыбная, Озерная, Травяная, Торговая, Березовая. Сквозь сухие облачка пыли различимы зеваки, прохожие, продавцы шашлыка, покупатели кваса, церковные нищенки, стаи голубей, ворон на шпиле каланчи и дремлющий в прохладе депо пожарный расчет. А здесь, на Горе, никого. Только ветерок, перешептываясь с зарослями иван-чая, ерошит травяные седины валов. Старик жил у берега, в доме под тремя высокими березами, крайнем по Травяной улице. Это был крепкий, высокий старик с большой белой головой. Старик был чистым и опрятным, и дом его был чистым и опрятным: замысловатый орнамент украшал кораллового цвета фасад; три выходящие на улицу окна обрамляли наличники с двуглавыми птичками; под коньком гарцевала гривастая лошадка; и вся резьба была ярко и свеже окрашена голубым. Через улицу от дома был огород, где старик выращивал необходимую зелень. С одной стороны грядки упирались в развалины монастыря, а с другой заканчивались высоким забором с калиткой, открывавшейся в ветляную тень скрипучих мостков. По весне озеро, постучав к старику, отворяло калитку, чтобы, заглянув в огород, подкормить грядки илом. За исключением двух котов, рыжего и черного, старик жил совершенно один. Впрочем, это не тревожило его, без людей ему было даже лучше: он был глух, этот старик, и стеснялся своей глухоты. Соседка, собравшись на базар, стучалась в окно к старику: - "Семеныч!"-"Ась?"-"На базар пошла. Тебе, глухарю, купить чего?"-"Ась?"-"На базар я, Семеныч, за покупками"-"Не слышу...Повтори громче."-"Сказывают, слуховых приборов подвезли. Тебе, глухой тетере, нужны?"-"Огурцов не бери. Своих, слава богу, девать некуда."В жизни старика не происходило ничего примечательного, хотя обычного, назойливо-повседневного, случалось в избытке. Летнее, ослепшее от собственного блеска, солнце, не разбирая, роняло лучи и сорнякам и овощам. Пока старик полол горох, зарастал огуречник; за огуречником нужно было браться за тыквы; за тыквами шла картошка; за ней - редька, свекла и морковь. Между тем, ветлу рядом с мостками за одну ночь уронили бобры. Когда старик отремонтировал забор и распилил упавшее дерево, градинами размером с грецкий орех побило яблони и окно соседки. Вставив стекло, старик был готов передохнуть, но пора было снова полоть горох.Старик знал, что эти заботы - друзья, преданные, настоящие, которые никогда не оставят одного и не дадут забыть о себе, но переживал, потому что они отвлекали от главного, от дела, выбранного смыслом оставшейся жизни.С этими размышлениями старик выходил к лодке и, не отвязывая ее, закидывал с кормы удочки. Клевало в камышах редко, но котам обычно хватало. Затхлая зелень, которой пахло озеро, не была неприятна старику, она была частью жизни, большая часть которой протекла в доме на Травяной улице. Запах был памятью об ушедших людях, утраченном и (как и все потерянное) лучшем времени. Волны прошлого несли на своих гребнях неясную пену надежды. Старик, осторожничая, придерживался берега, твердой земли, которой не достигала стихия порожденных воспоминаниями чувств. Он слишком много прожил, чтобы доверять их непостоянству.Солнечный шар мягко гас в озере, окрашивая его киноварью. Поплавок дернулся и старик аккуратно вытянул из воды рыбку с необычно яркой, в цвет заката чешуей. -"Не из аквариума ли сбежала?" - подумал старикРыбка быстро открывала и закрывала рот, словно в попытке поговорить. Старику стало жалко ее. Он свернул удочки, забрал садок и направился к дому. Подлещики достались радостно урчавшим котам, а странную рыбку старик запустил в трехлитровую банку, плотно закатав крышкой, чтобы не съели. Проделав отверстия для доступа воздуха, старик удовлетворенно осмотрел свой труд и поставил на подоконник. Наконец, можно было заняться делом. Старик достал с полки зеленую ученическую тетрадь, в которую записывал историю Городка. Он знал, что в летописях, составленных до него, были допущены определенные неточности. Их писали историки с весом и именем, люди столичные, в Городке никогда не жившие, бывшие здесь проездом, осмотревшие его мельком, из окна кареты или купе скорого. Некоторые из них были людьми честными, которые, в спешке не разобравшись в сказаниях, переврали их, а некоторые искажали намеренно, исполняя заказ. Их летописи переиначивались следующими поколения ученых, в Городок и вовсе не заглядывавших, и вот, в современных книгах смешалось все - труды, слава и добро предков стали неотличимы от темных дел. Долгом старика было внести в вопрос истории Городка столь необходимую ясность:"Основание Города скрыто в тине времен. Доподлинно известно лишь то, что в день, когда апостол Андрей плыл на челне по озеру, Город уже стоял на своем месте, под Горой. По пути к нему святитель продирался сквозь дебри диких, населенных звериного обличья людьми, земель. Апостол поставил на нашей Горе крест и освятил рыбное торжище. Так Город воспринял веру напрямую, без посредничества чужих князей. В память о святом Андрее, храмы здесь ставятся алтарем к озеру. Пришлые монахи и церковники веками били челом о "неправильных" церквях, которые жглись государевыми людьми, сносились и перестраивались, но упрямо разворачивались к озеру. Наконец, записав жителей староверами, Город оставили в покое. А мы и есть староверы, то есть, люди, чтущие древность, воспринятую от отцов наших отцов, а ими от озера, холмов и неброского северного лета. Ибо сказано: "На что поставлены, на том и стойте, и не иначе."Утром старик отправился на базар за кормом для рыбки. Вернувшись, он застал соседку перед порогом. - "Ну что, душа, гуляешь? А базар-то дорожает. Как жить будем? Тебе все баловство, кошки-книжки. А корма - слышь, старый? - корма теперь золотые!"- "Ты, Петровна, лучше напрямик, если надо чего - говори, только громко."- "Я, Семеныч, думаю, что не дело курям моим по двору без пригляду гулять. У Николавны вчерась лиса цыпленка унесла. Николавну знаешь? Безносая, и сын алкоголик? Так я рассуждаю, лиса и ко мне заглянет, а корм дорог. Ты уж сколоти огородку, а я тебе супчика сварю. Слышишь меня? Куриного, говорю, супчика."Бросив прикормку в банку, старик стал закатывать крышку. Рыбка занервничала, вынырнула, махнула недовольно хвостом, но старик, не обратив на нее внимания, убежал к соседке. -------------------------------Лето подходило к концу. Ночами старик писал, а днем копал картошку. -"Все роешься? Форменный жук-барбажук."Старик отложил лопату. -"А я к тебе, Коленька, каяться. Грехов много, но главный - не могу молчать о том, что примечаю. Вот взять, для примеру, тебя. Чем ты, глухарь, занят? Истории пишешь. А я тебя насквозь вижу. Сплошное притворство. Ты присох здесь, вот и вся история. Тебе, старому хрену, одиноко, а ты дурью маешься. Что было, то прошло. Ты лучше про будущее скажи. Как зимовать? Или вот, по радио сказывали, вода кончится. И точно, глянь на озеро: зарастает, а всем хоть бы хны. То ли дело немцы - те экономят. А потом станут из звезд воду гнать, вот что хитрюги удумали, а жить они на луне будут. Небожителями, а мы здесь останемся. Положим, я скоро и так туда попаду, но, только подумай - при жизни небожительницей! А? Спутники на посылках будут, и стану тебе, старому, через них весточки слать. Но вернее, накоплю денег с пенсии и зашью дом сайдингом. Подсобишь?"Старик молча воткнул лопату и пошел в дом. Соседка крикнула вслед:-"Семеныч! Семеныч! Заболталась, прости старую! Но насчет сайдинга я серьезно. Хоть бы на фасад. А?"Зайдя в дом, старик открыл окно. Достав тетрадь, он некоторое время сидел молча с закрытыми глазами: "Ярко, спокойно и уверенно сиял, направляя сквозь утреннюю мглу рыбаков, воздвигнутый апостолом крест. В платках клубящегося тумана, белой, задумчивой в дреме и неге, невестой, являлся Город, окруженный древней зеленью холмов, прекрасный в золоте зажегших драгоценности куполов лучей, прекраснейший на целом свете. Шевелилась и шумела, разбрасывая серебро пойманных рыб, тысячеголосая толпа на пристанях рыбацкой слободы. Текла обильная людская река к торжищу, где среди лавок и часовен, коптилен и лабазов, среди пушнины, соли, заморского товара, покупали, продавали, приценивались, торговались, пели, плакали, проповедовали, галдели и хохотали в горло. Дымы торжища сливались с ладаном церквей, где в полумраке, среди тусклого мерцания свечей, среди древнего беспорядка молебнов и каждений, среди горести панихид, жил, загадочный и недоступный в своей строгости, старый, настоящий Бог. Дым, гомон, ладан и запах рыбы, смешиваясь, поднимались вверх, но, не достигнув обрывистых склонов Горы, уплывали в озеро, а над ними, чистые и недоступные, благоухали, наливая спелостью мириады яблок, княжеские сады. Под садами, за ослепительным поясом стен, среди зелени выпаса, бренчало удивительнейшее стадо озерных, питающихся лишь камышом и осокой, коров, угольно-черных, с яркой белой звездой во лбу. Со страшных, головокружительных высот над садами, из резного, волшебного в тонкости своей работы терема, щедро расточая строгость любви, правил Городом Князь. И не было в целом Городе ничего выше княжеской горницы - ничего, кроме креста, царствовавшего в небе, бесконечной лазоревой книге, понятной всем и открытой для всех."Внезапно, старик заметил, что записывая повесть, читает ее вслух. Никто, впрочем, не внимал ему, кроме рыбки, отрешенно сдвигавшей и раздвигавшей челюсти. Старик отложил перо. Лунная дорожка протянулась к его окну через мглу озера . Старик подошел к окну и долго смотрел, вдыхая озерную горечь. -------------------------Лето сменило осень, принеся с собой дожди и туманы. Старик взял обыкновение стоя у окна разговаривать с рыбкой: - "В детстве я сбежал в мореходку. Отец же хотел, чтобы я был плотником, и, поймав, вернул на место. Я стал тем, кем стал. А мог быть капитаном дальнего плавания. Тебе этого не понять, ты всю жизнь провела в этом озере. А море - это вода, у которой нету края. Она соленая как... как слезы. Ах, хорошо глядеть в глубины, где плавают огромные, никем еще не пойманные рыбы.Но я не жалуюсь, не подумай, совсем нет. Говорят, что море - это свобода. Но свобода - это пустыня. Взгляни на этот городок, в нем все маленькое, неброское, но даже грязное, разрушенное, убогое здесь все равно уютно. Эта жизнь, которую многим не дано понять, но эта жизнь полна... не люблю громких слов, но она полна счастья. Даже в несчастье. Счастье в несчастье. Такой, понимаешь, кандибобер."Рыбка промолчала в ответ, как, впрочем, промолчала бы любая другая рыба на ее месте. Старик потянулся за тетрадкой: "То не грозная туча клубится за горами, то с чужедальних стран, с пестрого и раскосого юга, из полусказочной Москвы, скача на железной саранче, идет в Город война. Стонет воздух от ее стрел и наливаются реки кровью. Двунадесять языков, пришедших с московитами, встали лагерем под Горой: татары и ногаи, сумь и емь, воть и весь, ижора и мещера, голядь, мурома и чудь заволочская. Солнце, окунувшись в марево костров, обагрило озеро. Реки ночных, смешанных с гарью, туманов вынесли на свои призрачные берега пену беспокойных снов. Расплылись буквы небесной книги, и мертвые видели сны живых, а живые - сны мертвых. Привиделся Князю юноша в белом, опоясанный мечом. Взяв Князя за руку, ангел взошел на вершину Горы и, обведя рукой Город, спросил: "Град божий и град человечий. Что выберешь ты, Князь?" И молвив так, облобызал огненными устами. Утром Князь собрал защитников Города чтобы сказать: "Помолимся, братья."И Город сгорел, сгорел дотла, сгорели все, и стар и млад, сгорели церкви во имя Спасителя, во имя Николы и во имя Софии Новгородской, сгорели монастыри, высокие терема, рыбное торжище с часовнями, сушильнями и лабазами, сгорели сады и выпасы озерных коров. Лишь на самой вершине Горы, на месте поставленного апостолом креста, тлел крошечный уголек. Московский князь слез с коня, и, поднявшись сквозь пепелище, раздавил его своим железным башмаком. Тогда ангелы сошли с небес и рассмеялись трубно, а на стенах Кремля загорелись огненные письмена: "Третий Рим, а четвёртому не быть. Горе тебе, ибо в один час случится суд твой."Вернувшись в Москву, царь собрал из всех владений старые книги, чтобы, переписав их на новый, царский, лад, сжечь. Древний Город исчез, обернувшись, как заколдованная царевна в сказках, скромным тинистым Городком. Люди пожилые говорят, что летними вечерами, те, кто чист сердцем, могут увидеть, как колышется в озере отражение старого Города и сияет в нем, как и прежде, крест на Горе. А рыбаки рассказывают о золоте Князя, блестящем в глубине, о загубленных им душах, ведь клад этот - искушение, что никогда не достанется человеку алчному."Старик вздохнул и отложил тетрадку. "А мне тот клад без надобности... Что тут сделаешь? Ни-че-го. Такая уж у нас история. И где искать в ней ключи от бездны?" - обратился он к рыбке, покорно кивнувшей в ответ. В окно постучали: "Семеныч! Помнишь разбитое корыто? Я глянула - так оно и не битое вовсе, так, раскололось маленько, но само крепкое, корыто мое. Почини, а за мной, Семеныч, не зарастет. Полвека соседями, сочтемся. А, Семеныч?"-"Сейчас."Старик подошел к окну. В сгущавшихся сумерках руина монастыря была чернильной кляксой среди мутных желтых огней, мерцавших в озере. Кружились призрачные, не по сезону ранние снежинки и жалобно кричала от холода какая-то птица. Кошки подкравшись, потерлись и вспрыгнули на подоконник. Старик придвинул стул, чтобы сесть рядом. Рыбка, открыв, будто в удивлении, рот, задумчиво шевелила хвостом. У каждого были свои, грустные размышления, а грусть имеет свойство легко переливаться из сердца в сердце, отчего всем им казалось, что они понимают мысли друг друга. Внимательный прохожий смог бы различить в окошке под резной двуглавой птичкой семерых: двух кошек, старика, золотую рыбку и три так и не высказанных желания. Но прохожие грелись по домам и даже соседка, передумав, больше не беспокоила в тот вечер.

comments: 11 comments or Leave a comment

August 11th, 2014

Security:Subject:СтаринаTime:03:34 pm
Переехал на фейсбук. HTTP://FACEBOOK.COM/ASTASHOVO и http://www.facebook.com/andrey.pavlichenkov Здесь писать нет времени и, по большому счету, смысла. Но раз уж написал, вот вам пару рассказиков:НЕМЕЦВечер жаркого дня, окончившегося сильным ливнем. Туман мягко стирает границу полуденного и полночного, иллюзорности и яви, прошлого и настоящего. Невозможное и не сбывшееся где то рядом. Проплывают загадочные, выросшие из облаков деревья, взлетает золото подсвеченных фарами брызг, вспархивают из под колес испуганные вальдшнепы. Внезапно фары выхватывают в зарослях скелет брошенного дома. Мы в центре оставленной людьми деревни. Тихо и страшно обступают нас призраки домов. На тумане вокруг них кровавыми пятнами проступают верхушки подсвеченного закатом иван-чая. -"Жил я здесь, было дело. Родился рядом, на речке, потом мамка сюда перевезла. Там, на речке, уж и домов не осталось. Деревенька, бараки, все давно сгнило. Тут не так, тут очень уж капитально было, сельсовет, школа, клуб, почта, три магазина, столовая. А дома, дома то какие! Кто бы мог подумать, что развалится все, умрет? Почему? Эх..."И снова лужи, снова ухабы. Мутный желтый огонь за поворотом на мгновение превращается в мотоцикл с коляской. Первая и последняя встреча на этой дороге. Красиво и грустно, и от этой грусти, помолчав вдоволь, чтобы пропитаться ею, как туманом, тянет к разговору. - "Так как это ты стал немцем? Расскажи."- "Дело было на той самой речке. Мамка моя там родилась, в деревеньке, в которой было три дома. Перед войной вышел указ, чтобы деревни, где нету пяти изб, укрупнять. Собрались их перевозить, а тут Гитлер. И они остались. А чтобы им не скучно было, поставили рядом бараки, лес валить, да сплавлять по той речке. А леса там было много. Согнали баб со всей округи. Зимой бабы лес валили, летом сплавляли. А ночами собирали что было, были грибы - грибы, была ягода - ягоду, была лебеда - лебеду. Кормили детей, как могли, голодали сами. А чтобы огородик, так времени не хватало. Не выйдешь на работу по рельсу - посадят. Была там такая баба Нюра, царствие ей небесное. Разбила ее лихорадка, пропустила три дня работы. Дали три года, выходит по году за прогул. Вернувшись, рассказала, что в лагерях, оказывается, лучше было: кормили. Но бабы то этого не знали, и потому боялись туда попасть. Вот и войне конец. Баб распускают по домам, а в бараки привозят немцев. Немцы эти когда-то были нашими, советскими немцами. В войну Гитлер вывез их с оккупированной территории в Германию. А потом Сталин собрал их обратно, посадил в столыпины и повез на лесоповал. Поначалу немцам, конечно, было не сладко. Мерли они, и хоронили друг дружку на кладбище под березовыми крестами. Потом пообвыкли, подобиходились. Перестроили, утеплили бараки. Обзавелись скотинкой. И стали уже иметь кое-какие виды на жизнь. Тут как раз мамка моя и слюбилась с одним немецким пареньком, вроде как сиротой, родители его в бомбежку погибли. Свадьбу не играли, не до свадеб тогда было. Но к весне понесла от него, это было в сорок восьмом году. И в том же году летом вышел новый указ. По нему всем бывшим советским немцам, угнанным в Германию, возрастом не больше двадцати, дали двадцать пять лагерей за все хорошее, за Гитлерюгенд и за фольксштурм. И паренька этого, отца моего, увезли."- "Что с ним стало, знаешь?"- "Да ведомо что, сгинул - и всех делов. Говорила мамка, как его звали, да я запамятовал. Ганс-не Ганс, Клаус-не Клаус. Натерпелись мы с ней из за него. Сколько косточек ей соседки перемыли, сколько раз я дрался, когда "фрицем" дразнили. Съехали мы с речки, да от молвы разве убежишь. Так и живу немцем."- "Может, в Германию податься? Там своих принимают."- "Смеешься? Посмотри на меня... Какая Германия? Да и какой из меня немец? Дело к вечеру. До пенсии дожил, и ладно. Прошкрябаемся дальше." Сумерки густеют, укутывая траурной тканью грешницу землю. Светла и прозрачна текущая к ведомой ей одной цели небесная река. Очередной вальдшнеп, взмыв из под колес, влетает в яркий сноп брызг, и, не попав в небо, глухо бьется о лобовое стекло. - "Жалко птичку." - вздыхает, закуривая, мой собеседник. СТАРИНАБабье лето. Отмирающая листва, бурая крапива, гроздья рябины за окном - все укутано паутиной и кажется старинным, прожившим век и от того значительным. Утром заходил в церковь. Паучки, дурачась над угодниками, поймали поблекшие фрески в свои легкие, блестящие на ярком солнце сети. Как смешно, подумал я - пауки, плетущие ниточки своих невеликих судеб, бабье лето, которому времени - одна неделя, и святые пришельцы из вечности. Мелки дела людей, как суетливые паутинки, которые Никола, морщась, силится смахнуть со своего лика. Рядом с храмом избушка, бывшая сторожка. Сюда на лето из промышленного города, убегая от фабричного дыма, жары и пыли, приезжает одинокая старушка. Две тропинки натоптаны от ее крыльца: одна через пролом в стене трапезной ведет в церковь; другая - к синей оградке в глубине заросшего кладбища. Холодает. Пылают в печи дрова и жарко горит на закате кирпичная кладка храма. Строгий боженька в терновом венце сердито хмурится из своего угла на бабушку и меня, коротающих время у булькающего самовара. - "Евдокия Ильинична. Кто ж лучше вас старину помнит? Вы уж расскажите."- "Что говорить? Было, было и ушло. Все куда то ушло, а память уже не та. Вот бабушка, покойница, царствие ей небесное, пожила от крепостного права до хрущевской пенсии. А рассказчица была... В деревне нашей, сказывала, жила злая барыня. Луг и лес - все ейным было и крестьяне, чтобы прокормиться, батрачили. В сенокос вставали затемно. С зорькой зачинают косить от барских ворот вниз по речке. На угоре ставят кресло, откуда барыня следит за мужиками, пока служанки отгоняют мух. Вот солнце уже далеко за полдень, мухи совсем заедают косарей и староста идет на поклон: "Так мол и так, Елизавета Кирилловна, вы уж изволите-с отпустить по домам." Она же, глянув на часы - а кроме нее часов ни у кого нету - зевает в веер: "Не изволю-с, Степан Тимофеевич, вам еще пять минуточек до двенадцати осталось."Через речку жил добрый барин. Дом покосился, крыша течет, сад зарос, а ему все песни под гитару горланить. Чудак барин. Оденется щеголем и идет на погост. Пройдет через деревню - кому сушечку даст, кому пятачок. Дети бегут за ним, а он вышагивает с тростью, меряет ей лужи и смеется. Долго бродит по кладбищу. "Евграф Николаевич, что это вас к могилкам тянет?" - "Могилкам? Я и не заметил. Верно, тут все дорожки сходятся, куда не свернешь, сюда приведут. Зря пугают тем светом. На этом счастья нет, а там - покой и воля."Барина того, когда помер, хоронили всей округой. Закопали под большим камнем у алтаря. Потом, при совхозах, чинили дорогу, камень свернули, разбили на щебенку, а кости смололи бульдозером в насыпь, по которой возят лес. Гремят хлысты по ухабам, а я, грешница, вздрагиваю и чудится мне, что не машины то лязгают, а лукавый смеется над людьми: "Вот вам покой! Вот вам воля!""Тени за окном все длиннее и все краснее разгорается закатный пожар старой церкви.- "Как быстро прошло лето! Уж и в город пора... Оставлю своих до следующего года. Все здесь: бабушка, мама, муж, сестра. Только отца нет. Он на колхозной конюшне работал и всегда был при лошадях. Помню смутно, как собирались в город мужики, спину отца на красивом, в яблоках коне, и я, босая, бегу за ним до околицы. Он оборачивается и машет мне. А лица - лица не помню. Помню свежесть росы, дальнюю дорогу в полях, дробь копыт, вот отец обернулся в последний раз, но нет, это не его лицо, это мамино, белое, как принесенная почтальоном похоронка."Евдокия Ильинична, закрыв глаза, умолкает. Несколько минут почтительной тишины обрывает озорной уголек, с треском выпрыгнувший из печки. - "За погибшего отца мать получала деньги. А меня, как дочь красноармейца, после семилетки направили в город. И вот как-то зимой я собралась за тридцать верст к мамке. С нашей стороны в десятилетке никого более не училось. Тропка-прямушка шла через Федюкино, а оттуда лесом да лесом. За Илюнинским поворотом вижу, что впереди мелькает огонек. Идет, значит, мужичок, и знай себе покуривает папироску. Вот думаю, хорошо как, и припустила за ним. А мужичок не дает догнать. Остановится, посмолит, и снова вперед убегает. Но я не сдаюсь, и огонек становится все ближе и ближе. И вдруг, когда можно наконец окликнуть незнакомца, я различаю в темноте огромного волка с горящими глазами. Волк прыгает с дороги в одну сторону, а я, не помня себя, бегу в другую, бегу, бегу, не останавливаясь, десять верст до самого дома, до мамы, которая увидав меня, мокрую, всю в снегу, обняла крепко-крепко и всхлипнула "Что с тобой, Дуняшенька?""Красный шарик солнца докатился до дальнего леса. Свет за окном погас, а руины спрятались в холодной тьме. -"Помню ночное. Осенняя, с заморозком, мгла. Мы, дети, сидим в овине на плашках вокруг сушильного огня и слушаем бабушку. Про любовь барина к крестьянке, и про другого барина, что настелил к своей зазнобе гать сквозь Святое болото, и про его соседа, который прорыл в болоте каналы, чтобы плавать по ним на золоченой ладье, и про то, как старик Лермонтов перед бабушкой шапку снял. В руках у нас палочки, на которые насажены замерзшие рябинки. Бабушка вспоминает, рябинки оттаивают в огне, и я, совсем малая, кушая их, уже понимаю что нет на целом свете - и не будет никогда - ничего вкуснее этих горьких ягод."Воздух вокруг печи словно мутное от времени стекло. На стульчике перед устьем сгорбилась тщедушная старушка. Глубоко в ее морщинах, я знаю, прячется настоящая старина. Волшебный вечер сдул золу повседневности, а легкая грусть от скорого возвращения в город бережно раздула искорки, и вот уже потрескивает огонек, расточая тепло памяти прожитых жизней, от которого делается так замечательно, так уютно на сердце, уютнее даже, чем от затопленной русской. И боженька, разомлев, совсем уже не сердится. Он похож на деревенского плотника, зашедшего погреться после тяжелых трудов, а отсветы пламени заплели на его голове венец из терпкой рябины.
comments: 17 comments or Leave a comment

March 11th, 2014

Друзья! У нас есть ВАКАНСИЯ... очень хочется найти человека для которого это была бы работа МЕЧТЫ... В идеале, как я это представляю, нам нужна семейная пара (чтобы не было проблем с психологической устойчивостью), и не дауншифтеры - а нормальные работящие не пьющие люди, которые на практике знают что такое жизнь в глубинке и готовы на это. Если вам интересно, или (не строя иллюзий на тему того, что многие потенциальные кандидаты подписаны на эту страничку) у вас есть кто то на примете кому может быть это интересно - связывайтесь с нами: apavlichenkov гав-гав gmail.com или ivanshkaev гав-гав gmail.comВАКАНСИЯ:УПРАВЛЯЮЩИЙ ЛЕСНОГО ТЕРЕМАТребуется на постоянной основе управляющий в историческую усадьбу Асташово (Костромская область, Чухломской район). Усадьба - уникальный памятник архитектуры. В течение последних 4 лет реставрируется на частные средства; окончание реставрации в 2015 году. Расположена в живописном уголке Костромской области, в 2 км - озеро; лес - от порога; охота, рыбалка. На базе усадьбы планируется создание музейно-туристического центра. Условия проживания - деревянный дом, водопровод, санузел, свет, центральное отопление, интернет.Обязанности:- работы по благоустройству территории и усадьбы- обеспечение сохранности, порядка и рабочего состояние дома-усадьбы (отопление, уборка, закупка необходимых товаров, уборка снега на территории итд)- встреча, прием гостейТребования:- водительские права - обязательно- опыт жизни в деревне или глубинке, ведения собственного хозяйства - очень желателен- умение обращаться со средствами малой механизации (трактор, УАЗик, бензопила итд)- радушие, коммуникативность, умение работать с клиентами (гостями)- психологическая устойчивость, непьющий- работа идеальна для семейной парыУсловия- испытательный срок 1 месяц (далее контракт на год)- ежемесячная зарплата (в случае семейной пары отдельная зарплата каждому)Контакт для связи: apavlichenkov гав-гав gmail.com или ivanshkaev гав-гав gmail.comРепост приветствуется!

comments: 26 comments or Leave a comment

March 9th, 2014

АВДЕИХИН ПЯТУХЗима какая гнилая, Господи... Раньше были зимы так зимы. В 51ом помню мороз был до 49 градусов. Вороны и те на лету падали. Птицы, зверь шли из леса поближе к деревне. В ту пору случилось великое нашествие волков. Вроде бы с севера пришли - огромные лохматые гривастые волки. Наши им не ровня - так, мелочь, размером с овчарку. А эти сначала здешних волков перегрызли, потом за собаквзялись. Страху было: волки приходили к избам и выли по деревне. А снегов было... Тынники переметало. Ну вы наверно, про тынники и не слышали, это изгородь, колья накрест, на них три еловых жердины, плотно оплетенные ялошником, так что курица не пролезет. Ялохи те втыкались в землю, так что по лету изгородь прорастала листвой.Мы тогда жили в Костино. Деревня еще была большая, и дома все знатные. Самый большой - Прусов дом. Прус тот был немец, и по крови немец, и на вид немец. Откуда он взялся не скажу, но жена у него была Катерина, русская, две девчонки - Танька и Валька, ну а сын был с приветом. Рядом был Артамонов дом, двухэтажный огромный домище с пребольшим двором. Ну а мы соседили с Авдеихой.Куриц раньше не кормили, они сами чем-то питались, пытались залезать в огороды, а мы, дети, их глушили. Помню, как с Нинкой Авдеихиного петуха пришибли. Мать посадила лук, прикрыла навозом, ну а в навозе - черваки. Кури набежали тех черваков вылавливать, нет-нет и лук склюнут. Мы с Нинкой их разогнали, но решили покрепче проучить. Залегли в борозду, спрятались. Слышим, пятух Авдеихи ведет курицу через калитку. Зашел на навоз, разгребает. Тут мы как выскочим - и палкой, палкой! Он "кых"- и крылья распластал. Мы - в слезы. За такое дело мама точно головы оторвет. Придумали мы со страху не совсем хорошо. Огород наш от Авдеихи перегорожен не был, мы ихнего пятуха под ихнюю же смородину и присунули. Пришлось, конечно, потерпеть физически. Приходит Авдеиха: "Верка! Верка! Девки твои пятуха угробили!" Подрали нас здорово и посадили в подвал, чтобы мы в темноте вину свою прочувствовали. Вдруг слышим из подпола - Авдеиха вбегает: "Верка, девок, девок зря наказали! Пятух живой!" Оказывается он в обмороке был, поляжал, поляжал и под вечер закукарекал.Больше всяго в детстве я боялась молнии. Мама нас научила как поступать, ежели гроза, а ее дома нет. У нас были медные створки: Пресвятая Богородица, Спаситель и Николай Чудотворец. И вот, когда набягали тучи, перед началом грозы, мы, дети, кидали по три щепотки соли через левое плячо, и босиком, бягом, по первым каплям, обягали со складнем три раза вокруг дома. Ну а потом, чтобы ничего не случилось, полагалось класть по яйцу на каждое окошко. А зачем яйца клали - не знаю. ( Надежда Николаевна вспоминает...Collapse )

comments: 38 comments or Leave a comment

March 8th, 2014

Две ложки. Одна найдена на чердаке заброшенного дома, другая куплена в музее Хохломы. О музее пару слов после, а пока о ложках. Обе изготовлены в городе Семенов или его окрестностях с интервалом лет 70-80. До революции Семенов снабжал деревянной посудой страну: в предвоенном 1913 году там были изготовлены умопомрачительные 170 миллионов ложек, изрядное количество которых было расписано под Хохлому - красным и черным по золотому фону. Кстати, сейчас почему-то считается, что хохломская роспись - это тип узора, цветочно-ягодный мотив. А исторически Хохлома - это умение создавать эффект "позолоты" по дереву путем обжига в печи изделия, покрытого специальным составом на основе масла и оловянного порошка.( О Хохломе, чувстве прекрасного и дивном новом мире.Collapse )

comments: 22 comments or Leave a comment

February 18th, 2014

Деревня почти брошенная, летом один мужичок копается, зимой никого, а изба знатная, лет сто пятьдесят, жалко отживает...осторожнее, гвозди! куртку не порви, а здесь лестница прогнила, аккуратнее надо... есть фонарик? давай посмотрим... печка разбита, но пол целый... кровать отличная... резная... керосинки... напитки забытых предков... русская, русская, пшеничная... ром кубинский - эстеты, однако... сундучок... рамки от сот... чайничек с отбитым носом... кузнецов? кузнецов, кто еще... а вот здесь осторожно, не наступи, не наступи говорю, нет, не просто бумаги, это жизнь, чья то жизнь, просто жизнь, кого то, кого давно уже нет, жил человек, работал в колхозе, может воевал, а может не успел, а теперь его жизнь скомкали и бросили на пол, чтобы ее потихоньку догрызали мыши...посвети ? что-то про лошадей... похоже ветфельдшер...фамилия Зверев... амбулаторный журнал за 1952 год...Сталин еще жив...ага, лошади из леспромхоза...тут в войну начали лес валить для победы, да так с тех пор и продолжают... сначала возили на подводах, а потом уже молевой сплав...мокрец... понос... общая слабость и истощение... общая слабость... общая слабость и истощение... в войну здесь ужас был, ты не представляешь... мужики на фронте, бабы и лес валят, и зерно сдают, а по ночам варят в чугунках лебеду детям... истории... сколько наслушался... как лишних детей в лес отводили... и после войны тут еще несколько лет подголадывали... вот и лошади, смотрю, не выдерживают... общая слабость, истощение... освобождение от работ с 12 до 20ого... а людей, интересно освобождали?... это еще трудодни... стране нужен лес на стройки коммунизма...а в это время где-то в казахских степях из костромского лафета сколачивают пустой городок чтобы шандарахнуть по нему ракетным двигателем Сталина...мы на зависть всем буржуям... Блок, интересно, это предвидел?... где разноликие народы из края в край из дола в дол ведут ночные хороводы под заревом горящих сел...( ВЕТФЕЛЬДШЕР ЗВЕРЕВCollapse )

comments: 22 comments or Leave a comment

February 17th, 2014

Пожалуй, в первый раз можно с уверенностью говорить о сроках - летом следующего года должны закончить. Но уже этим летом планируется масса всего интересного для неравнодушных посетителей. Следите за анонсами, находите время и приезжайте! ( ВЫШЕ СТРОПИЛА, ПЛОТНИКИ!Collapse )
comments: 31 comments or Leave a comment

February 4th, 2014

February 3rd, 2014

Дорковский поп утонул на Пасху. Дело было так. После заутреней священнику полагалось окормить приход, служа молебны по деревенским часовням. Затем, по установленному обычаю, обходились избы. Крестьяне причащались святых даров, поднося взамен собственные. Пасхальные молебствия - работа не простая (наливают - пей!): деревни в старину стояли густо, да изб по двадцать-тридцать в каждой. Богоугодное дело поп, разумеется, знал и любил, но чрезмерность крестьянской щедрости вынуждала прибегать к услугам служки, тащившего за пастырем улов святого дня.По укладу, заведенному еще предшественниками его предшественников, последний молебен служился в Погорелово, красивой деревне на высоком берегу Виги. Лошади с трудом волокли по разбитым колеям перегруженную телегу, утешаясь тем, что в предыдущей деревне, Таракунино, подносили скудно. Происходило так не по скупости жителей, а по их нужде. Погорелово славилось своими крепкими, дельными мужиками; двухэтажными, не хуже городских, домами, где внутри и лестницы с балясинами, и горницы с паркетом и расписанные по штукатурке потолки. Таракунинцы жили в избах покосившихся и худых; считались мужиками непутевыми и ко всякому делу негодными.Впрочем, забегая вперед, отмечу, что по прошествии немногих лет положение дел коренным образом изменилось. Обнаружилось, что причина таракунинской нужды кроется не в отсутствии деловой жилки и не в лени, а целиком объясняется в рамках классового подхода. Оказалось, что по своему происхождению таракунинцы - чистокровный угнетаемый элемент, тогда как погореловцы - потомственные эксплуататоры. Для всей округи это открытие было столь неожиданным, революционным, что произвело переворот не только в головах, но и в относительном благосостоянии двух деревень. Стоило таракунинцам осознать нищету положением, во всех отношениях выгодным, как дела их пошли в гору: организовалась коммуна, открылась почта, лавка, школа. Решительно порвав с пережитками нищего прошлого, сход постановил именовать деревню созвучно эпохе - Красной Нивой. Погореловцы только хмыкали, следя за успехами соседей, но дела их в соответствии с постулатами коммунистического учения шли из рук вон плохо. Колхоз их, учредив, влили в краснонивский: пришлось отдать немалую часть обобществленного имущества соседям. Раскулачили лавочников, братьев Анисовых; мельника Варламова; отходников Лукиных. Кулаченные семьи поселили в глухой тайге на севере уезда, где многие опухли и умерли. Погореловцы поскромнее перевозили избы за реку. Вскоре деревня утратила значимость настолько, что новую дорогу из уездного города пустили в обход, что было немыслимо в те дни, когда дорковские попы служили молебны в часовне, где теперь для пользы общего социалистического дела устроили магазею.( ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕCollapse )

comments: 43 comments or Leave a comment

February 1st, 2014

Поворачивают к бывшему леспромпункту Плотина там же, где и на Дорковский погост. Отворотка эта, старый тракт на Чухлому, глухая, малоезжая. В километре по ней развилка; дорога получше уходит на кладбище, а к Плотине, через заброшенные деревни Папулино и Стан идут тракторные колеи.Поехали мы сюда не случайно. Эта сторона - вотчина фермера Чернова. Фермеров в районе не много, 12 хозяйств по последнему счету, все животноводы. Любой интересен уже тем, что занялся делом тяжелым, хлопотным и, в сравнении с лесом, малоприбыльным. Но Чернов выделяется даже на фоне своих "особенных" коллег. Сумасбродства его, наряду с погодой и общим упадком села - любимая тема для разговоров в округе. Если верить одним, Чернов - пахарь, на ком одном в конце восьмидесятых - начале девяностых держались несколько умирающих колхозов. По словам других выходило, что Чернов - самодур и запойный пьяница, но мужик с хитрецой. Хитростью он в свое время увел из загибающихся колхозов технику, ей теперь и живет. Все, впрочем, сходились на том, что хозяйствует Чернов методами, доселе невиданными. Коров он не доит, а держит вместе с телятами, которые ссасывают молоко; следить за ними не следит, так что стадо блуждает по округе, уходя порой верст на двадцать, травя чужие овсы и покосы, и вводя в искушение, а иногда и в грех, охотников. Без присмотра рыщут и поросята, совершая набеги на картошку жителей Плотины, соседним с Черновским хутором, Ассорино, населенным пунктом. Картофельный вопрос давно перерос в открытую битву, урожаем ее стал шашлык, вкусившие его плотинцы пожали смертельную обиду, обида, прокипев в фермерской голове, выпустила пар дракой, драка же дала ход тяжбе о телесных увечьях. Из зала заседаний чухломского суда слава Чернова докатилась наконец до редакции районной газеты "Вперед", которая выслала в Ассорино своего специального корреспондента. Журналистское расследование повело за собой череду публикаций. В этих публикациях, в частности, было убедительно доказано, что методы Чернова - не чудачества, а передовая канадская система, которая, впрочем, не находит должного понимания в среде отсталых соседей. Сам фермер стал постоянным героем возрожденной колонки "Вести с полей": "Весна в Ассорино - это всегда труды, посевная страда. В этом году чаяния фермера Чернова амбициозны как никогда: расширить посевные площади под кормовыми культурами до 33 гектар. Этого требует возросшее поголовье." "Из Ассорино сообщают, что сена накосилось необыкновенно много. Фермер Чернов и его питомцы довольны: теперь они могут с уверенностью смотреть в зиму." Следя за успехами соседа через электронный портал издания, мы жаждали личного знакомства. Нас отговаривали, пугали, рисовали сцены, в которых Чернов выходит на крыльцо встречать гостей ружьем, заряженным крупной солью. Но любопытство пересилило.( ФЕРМЕР ЧЕРНОВCollapse )

comments: 35 comments or Leave a comment

	would not it be strange when we are fully grown?