История интерлингвистики и лингвопроектирования на сайте Игоря Гаршина (original) (raw)

На основе этих исторических фактов можно смело заключить, что наиболее активными разработчиками плановых языков являются русские, немцы и французы, а наибольшими потенциалами в плане материальных и идеологических источников языкотворчества обладают славянские и романские языки. [По-крайней мере, они наиболее популярны в языкотворчестве. Германские языки, в частности, немецкий, также обладая значительным словообразовательным потенциалом, реже используются для проектов всемирного языка.] Все это подтверждается также опытом создания и развития эсперанто.

Исходя из этого, можно предложить концепцию дальнейшей эволюции эсперанто и создания новых модельных языков:

В целом, свидетельства историков указывают на то, что разработкой языков и систем знаков для международного общения занимались арабский шейх Мохиэддин [*], каталонский философ Раймонд Луллий, социалисты-утописты Томас Мор, Томмазо Кампанелла, Этьен Кабэ, чешский педагог и философ Ян Коменский, Френсис Бэкон, натурфилософы Рене Декарт, Готфрид Вильгельм Лейбниц, Исаак Ньютон, писатель Жюль Верн, императрица Екатерина II [!].

Первым апостериорным проектом, по-видимому, явилась упрощённая латынь Филиппа Лабэ (1607–1667), опубликованная под названием “Grammatica linguae universalis missionum et commerciorum” [**"Грамматика универсального языка миссионеров и коммерсантов"**].

Первого успеха добился волапюк (1879), изобретённый немецким священником Иоганном Мартином Шлейером (1831–1912). В 1887 г. варшавский окулист Людвик Заменгоф (1859–1917) опубликовал под псевдонимом “_Доктор Эсперанто_” первый учебник своего “Lingvo Internacia”. В 1907–1908 г. французы Луи де Бофрон (1855–1935) и Луи Кутюра (1868–1914) опубликовали проект идо. В 1951 г. Ассоциация Международного Вспомогательного Языка (IALA) выпустила в Нью-Йорке первый учебник языка интерлингва, автором которого был Александр Гоуд (1900–1970).

Новыми интересными лингвопроектами явяются: Lingua Franca Nova (1995, Джордж Боури, США), Europanto (1996, Диего Марани, Бельгия), Ekspreso (1996, Джей Баукс, США), Latina Nova (1999, Хенрикус де Стало, Германия), Ludlange (2000, Кирил Брош, Германия) и др. Один из последних языковых проектов называется Estilo — в самом его названии подчеркнуто, где он создан, а сконструировал его Ханс Кеоп.

Аналитический обзор Кузнецова

Исторически лингвопроектирование (попытки создания искусственных языков) возникает раньше, чем теория лингвопроектирования, а теория лингвопроектирования - раньше, чем теория функционирования плановых языков. Первые опыты построения искусственных языков известны уже античной эпохе [Кузнецов, 1987, с. 52 и сл.], но они основывались лишь на общих филологических представлениях и не опирались на специальную теорию. Последняя возникает лишь много веков спустя, причем начало ее разработки точно документировано: первым теоретическим выступлением по данному вопросу считается письмо Рене Декарта аббату Мерсенну 20 ноября 1629 г. Теория же функционирования планового языка могла возникнуть лишь после того, как эти языки получили общественное признание и практическое использование. Как известно, первым плановым языком, открывшим эпоху коллективного движения за международный язык, был волапюк, проект которого был опубликован в 1879 г. Эти две даты, разделенные промежутком в 250 лет, составляют естественные временные вехи для периодизации истории и теории искусственных языков. Можно выделить три основных периода:

1. До 1629 г. [до письма Декарта к Мерсеню] - отдельные изолированные лингвопроекты, между которыми, как правило, отсутствует теоретическая преемственность;
2. Период 1629-1879 гг. - оформление и развитие теории лингвопроектирования; [Здесь можно особо отметить тоже ключевую дату - 1661 год, когда одновременно выходят в свет всеславянский язык Крыжанича и пазиграфический проект Джорджа Дальгарно, оба представляющие одни из важнейших направлений языкотворчества]
3. После 1879 г. - дальнейшее развитие теории лингвопроектирования и становление теории функционирования плановых языков.

Первые два периода относятся к истории искусственных языков, но не к истории интерлингвистики. История этой дисциплины как раздела языкознания начинается с третьего периода, когда теория лингвопроектирования и теория функционирования планового языка объединяются между собой как взаимно дополняющие друг друга: первая разрабатывает системы искусственных языков, вторая исследует коммуникативно реализовавшиеся системы в практике социального применения.

Последний период разбивается двумя мировыми войнами на три подпериода.

1. На протяжении 1879-1918 гг. создаются основные интерлингвистические школы и возникает общая интерлингвистика, занятая сопоставлением международных искусственных языков между собой и с естественными языками. Появляется и частная интерлингвистика, исследующая конкретные плановые языки. Узловым моментом является здесь 1911 г., когда, с одной стороны, Ж. Мейс-манс в уже цитировавшейся работе дает первую дефиницию «новой науки» интерлингвистики, а с другой стороны, Рене де Соссюр (брат Фердинанда де Соссюра) закладывает основы частной интерлингвистики - эсперантологии. В рамках общего языкознания в этот же период происходят важные дискуссии по проблеме искусственных языков [Кузнецов, 1987, с. 183 и сл.], но интерлингвистика еще не получает официального статуса языковедческой отрасли.
2. В годы между 1918 и 1945-м интерлингвистика окончательно оформляется как отрасль языкознания. Развиваются связи ее с прикладными языковедческими направлениями, чему способствуют, в частности, развернувшиеся исследования по международной стандартизации терминов, а в СССР также по языковому строительству, т.е. созданию письменностей, литературных языков и научно-технической терминологии для многих языков народов СССР. Узловым моментом этого периода становится 1931 г., когда II Международный съезд лингвистов официально санкционирует появление интерлингвистики как новой отрасли языкознания.
3. После 1945 г. основной задачей становится определение места плановых языков в мировой языковой ситуации. Это связано с резким увеличением числа применяемых международных естественных языков (5, а потом и 6 официальных языков ООН против 2 языков, использовавшихся Лигой наций), а также с появлением нового класса искусственных языков - языков общения с ЭВМ.

В связи с этим изменился статус интерлингвистики, что отразилось в определении предмета этой науки. По положению на сегодняшний день интерлингвистика прочно утвердилась как наука о международных языках с преимущественным вниманием к той разновидности этих языков, которые выше были названы плановыми. Интерлингвистическая проблематика становится предметом рассмотрения на международных съездах языковедов и представителей ряда других специальностей.

Вопрос о международном языке был включен в повестку дня VI Международного съезда лингвистов 1946 г. XIV Международный конгресс лингвистов, состоявшийся в Берлине в 1987 г., вновь обратился к этому вопросу: в рамках конгресса был организован «круглый стол» по интерлингвистике и плановым языкам, а также были сделаны доклады в других секциях (см., например, [Sakaguchi]). Доклады по интерлингвистике были представлены XI Международному конгрессу социологов в Нью-Дели (1986 г.), 8 Международному конгрессу по логике, методологии и философии науки в Москве (1987 г.) и др. (см. [Кузнецов, 1986 2; Kuznetsov, 1987]). IX Международный конгресс кибернетиков в Намюре (Бельгия), состоявшийся в 1980 г., принял эсперанто наряду с английским и французским в число своих рабочих языков; было заслушано 27 докладов на эсперанто, в которых поднимались разнообразные вопросы, интересующие

как интерлингвистов, так и кибернетиков

[KHL].

(С.Н. Кузнецов. Основные этапы становления интерлингвистической теории)

Основные направления интерлингвистической мысли

Идея искусственного международного языка — давняя; она привлекала многих философов и языковедов. Еще во II в. н. э. придворный римский врач К. Гален создал международный письменный язык [пасиграфию]. Т. Мор в “Золотой книге” (1516) придумал язык для населения острова Утопия [фэнтэзи-язык].

Особенно остро проблема международного языка встала в период буржуазных революций и последующего развития человечества. Второй конгресс I Интернационала в 1867 г. принял резолюцию о том, что “всеобщий язык и реформа орфографии были бы всеобщим благом и весьма содействовали бы единению народов и братству наций”. Сейчас известно уже [гораздо] более 500 проектов искусственного международого языка.

Создание искусственных языков шло в разных направлениях; необходимо выделить логические (философские) языки и искусственные языки, создаваемые на базе существующего языка (или языков).

1. Французский философ Р. Декарт в 1629 г. построил схему рационального общечеловеческого универсального языка; немецкий философ Г. Лейбниц предложил алгебраические правила рассуждений и классификацию понятий. Это направление создания универсального средства общения продолжается [в некоммуникативной форме] сейчас в инженерном языкознании [машинной лингвистике], в создании так называемых алгоритмических и информационных языков.
2. Другое направление создавало международные языки путем реформирования существующих [или классических?] языков. Примером искусственного языка, созданного путем упрощения существующего языка, может служить Basic English(первое слово есть начальные буквы английских слов: British American Scientific International Commercial — Британский американский научный международный коммерческий). Бэйзик инглиш — упрощенный английский язык; упрощена грамматика, словарный состав ограничен 850 словами, необходимыми для бытового и торгового общения. Его создал в 1932 г. Ч. Огден. Позднее появились Francais Fondamentale (Базовый французский язык) и Grunddeutsch (Базовый немецкий язык).
3. Более распространенными стали искусственные языки, созданные на базе нескольких европейских языков, особенно воляпюк и эсперанто. Воляпюк был создан И. М. Шлейером в 1880 г.; через 20 лет существовало около 300 воляпюкских обществ, выходило 25 журналов, было более тысячи учителей.

До 19 века предлагались к рассмотрению, в основном, априорные, оторванные от жизни языковые проекты. Из апостериорных лингвомоделей чаще всего предлагались проекты модифицированной латыни.

Также большим явлением был проект всеславянского языка Крыжанича (1661 г.), положивший начало панславянским проектам и панглоттике вообще.

Хронология выдвижения концепций, эскизов и проектов модельных языков

Античные проекты искусственных языков

В точности не известно, когда был создан первый проект искусственного языка. Однако можно с достаточным основанием предположить, в какое время создание такого языка становится возможным. Истоки лингвопроектирования следует искать в античности.

Для того чтобы человеческая мысль обратилась к созданию искусственного языка, должны возникнуть определенные общественные и научные предпосылки: с одной стороны, не обходимо, чтобы представители различных этнических и языковых групп почувствовали необходимость преодоления своей изолированности т. е. чтобы стремление к объединению оказалось сильнее разобщающего воздействия многоязычия; с другой стороны, не менее необходимо, чтобы филологическая наука достигла достаточного развития и на основе общих знаний о языке могла поставить перед собой задачу проектирования нового языка.

Указанный комплекс условий сложился в эпоху эллинизма. Для эллинистического мира характерен интенсивный контакт греческой и восточных культур, проявивший себя в синкретических религиозных верованиях, философии и искусстве. Расселившись по обширным пространствам вне метрополии, греки утратили прежнюю ограниченность своего мировоззрения, в соответствии с которой они считали себя гражданами только своего полиса (города), но не обладали чувством всегреческой общности. Эллинистическая эпоха при несла с собой мировоззрение космополитизма (греч. космополитес «гражданин мира»), отразившееся в новой философии стоиков с характерным для них общественным идеалом — всемирное государство с единым гражданством. Стоики [Зенон и его ученики] разработали также новую этику, основанную на признании духовного равенства всех людей, в том числе и рабов.

С другой стороны, для эпохи эллинизма показательно формирование общегреческого языка (койнэ), имевшего наддиалектный характер и распространившегося в качестве международного языка по всем странам эллинистической культуры. Койнэ подвергся филологическому описанию и обработке рядом крупных исследователей своего времени; именно эпоха эллинизма привела к возникновению новой науки — филологии и грамматики.

К эллинистической эпохе относится и первый известный нам проект искусственного языка, идеологической основой которого явилась философия античного космополитизма и проповедуемого стоиками равенства всех людей, тогда как филология и грамматика позволили практически осуществить идею искусственного языка. Можно полагать, что в более раннюю эпоху, когда отсутствовал комплекс названных выше необходимых условий, подобный проект не мог бы возникнуть (по крайней мере, в рамках греческой культуры), так что к периоду эллинизма можно отнести не только начало европейской филологии, но и начало лингвопроектирования.

Идея сознательного конструирования языка, ранее всего реализованная в античной Греции, не была чужда и другой великой цивилизации Средиземноморья — латинской. По сообщению римского историка Пизона, знаменитый врач древности Клавдий Гален (129—199) размышлял над проектом знаков, которые должны были исключить возможные неясности толкования и тем самым избавить людей от недоразумений, ведущих к спорам и столкновениям. Судьба этого проекта остается неясной.

Первые упоминания об искусственном языке в период античности появились, например, в «Кратиле» Платона в утверждении Гермогена, что слова не связаны неотъемлемо с тем, к чему они относятся; что люди применяют «часть своего собственного голоса… к предмету».

В то время как механизмы грамматики, предложенные классическими философами, были разработаны, чтобы объяснить существующие языки (латинский, греческий, санскрит), они не использовались для создания новой грамматики.

Афиней из Навкратиса в третьей книге Deipnosophistae рассказывает историю двух людей: Дионисия из Сицилии и Алексарха.

Неологизмы Дионисия из Сицилии

Дионисий из Сицилии создал такие неологизмы, как menandros «девственница» (от menei «ожидание» и andra «муж»), menekratēs «столп» (от menei, «остаётся в одном месте» и kratei, «сильный»), и ballantion «копьё» (от balletai enantion «брошенный против кого-то»). Кстати, обычные греческие слова для этих трёх — parthenos, stulos и akon.

Проект искусственного языка Алексарха (4-3 век до н.э.)

Алексарх Македонский (брат царя Кассандра) был основателем города Уранополиса. Афинит вспоминает историю, где Алексарх «предложил странный словарь, именуя петуха „крикуном рассвета“, парикмахера „смертной бритвой“ … а глашатая aputēs [от ēputa, „громкоголосый“]».

Творцом искусственного языка был филолог Алексарх, младший брат правителя Македонии Кассандра. Временем его правления — 319-297 гг. до н. э. — и датируется приблизительно создание первого искусственного языка. Пытаясь претворить в жизнь план идеального города-государства, построенного на всеобщем равенстве и справедливости, Алексарх основал город Уранополис — «город неба» — и составил для его жителей особый язык. О структуре этого языка известно только то, что грамматические окончания в нем походили на греческие, тогда как корни и сложные основы имели какое-то иное происхождение (возможно, были искусственно сконструированы Алексархом или заимствованы из неизвестного источника).

Утопическая попытка создания идеального государства в рамках общества, остававшегося на стадии рабовладельческой формации, не могла не окончиться провалом. Уранополис просуществовал считанные годы; вместе с ним исчезают все следы искусственного языка Алексарха.

Средневековые лингвопроекты (до 17-го века)

Самые ранние искусственные языки считали «сверхъестественными», мистическими, или божественно вдохновлёнными. Язык Lingua Ignota, зафиксированный в XII веке Св. Хильдегардой Бингенской, стал первым полностью искусственным языком. Этот язык является одной из форм частного мистического языка (см. также язык ангелов). Примером из ближневосточной культуры служит язык Балейбелен [Бала-ибалан], изобретённый в XVI веке.

Иоганн Тритемий в сочинении «Стеганография» попытался показать, как все языки могут быть сведены к одному. В XVII веке интерес к магическим языкам был продолжен Орденом розенкрейцеров и алхимиками (как Джон Ди и его енохианский язык). Якоб Бёме в 1623 году говорил о «естественном языке» (Natursprache) чувств.

Музыкальные языки Возрождения были связаны с мистикой, волшебством и алхимией и иногда также назывались языком птиц. Проект Сольресоль 1817 года использовал понятие «музыкальные языки» в более прагматическом контексте: слова этого языка основаны на названиях семи музыкальных нот, используемых в различных комбинациях.

Раннее европейское средневековье, по-видимому, не обращалось к идее искусственного международного языка. Фактическим международным языком Европы в то время была латынь, контакты же с иноязычными культурами за пределами Европы были минимальны. Имеются, правда, сооб щения, что английский историк церкви Бéда Достопочтенный (672-735) написал трактат о «языке перстном» («дактилогии»), с которым связывал надежды на проповедь христианства среди язычников-бриттов.

В эпоху позднего средневековья Европа выходит из прежней изоляции, что связано в первую очередь с началом крестовых походов (конец ХI в.). Международным языком крестоносцев наряду с латынью становится французский. Оживляются контакты различных языков Европы и Ближнего Востока. К этому времени относится и первая система искусственного языка, фактические сведения о которой сохранились до настоящего времени. Его автором была аббатиса Хильдегарда (1098-1179) - настоятельница Рупертбергского монастыря близ Бингена (Германия). Язык Хильдегарды, называвшийся Ignota lingua (букв. «неизвестный язык»), включал около 900 слов, заимствованных из латыни, греческого, древнееврейского, а также французского и немецкого языков. Таким образом, язык Хильдегарды представлял собой своеобразный синтез языков католической церкви и крупнейших католических государств, т. е. носил ярко выраженный региональный и клерикальный характер. Название языка подчеркивает его предназначение для узкого круга посвященных идея подлинно международного языка, разумеется, и не могла возникнуть в феодально-раздробленной Европе. Собственной грамматики язык Хильдегарды не имел, его слова поэтому должны были включаться в текст, написанный на обычном языке.

Интересно, что на мусульманском Востоке в период средневековья был разработан плановый язык бала-ибалан [балейбелен], составляющий характерную параллель к проекту Хильдегарды. Он до недавнего времени считался утраченным [86, с. 166]. Вновь обнаруженные описания этого языка вызвали большой интерес историков интерлингвистики [35, с. 89 и сл.]. Авторство языка приписывают арабскому шейху Мухиеддину; проект датируется ХI в. хиджры, что приблизительно соответствует 1590-1690 гг. нашего летоисчисления. Бала-ибалан имеет своим источником три важнейших языка мусульманской культуры, являвшихся в Странах ислама также и международными языками, - арабский, турецкий и персидский. Синтез этих языков - задача большой сложности, поскольку они принадлежат к генетически и типологически различным семьям - семитской, тюркской и индоевропейской. По оценке современных исследователей, с этой задачей автор справился на редкость успешно, построив язык однородной структуры, производящий впечатление подлинного естественного языка. Мухиеддином был разработан не только словарь, но и грамматика языка; на этом языке им составлялись (и дошли до нас) тексты, которые в свое время также, как и проект Хильдегарды, вряд ли были кому-либо известны за пределами кружка посвященных.

Все названные проекты, как можно видеть, составлялись независимо друг от друга авторами разных стран и эпох. Какая-либо преемственность или взаимодействие идей - что абсолютно необходимо для существования науки - в тот период еще отсутствует. Однако уже на пороге следующего, декартовского, периода мы сталкиваемся с замечательным предвидением особой научной теории, которая занималась бы построением искусственного языка.

1. Арабский шейх Мохиэддин (? год)
2. Раймонд Лулли (1235-1315 годы): таблица универсальных принципов и классификация идей

Вехи интерлингвистической мысли 17-18 веков

В XVII веке появились такие «универсальные» или «априорные» языки, как: A Common Writing (1647) Фрэнсиса Лодвика; Ekskybalauron (1651) и Logopandecteision (1652) Томаса Уркхарта [15]; Ars signorum Джорджа Далгарно, 1661; Essay towards a Real Character, and a Philosophical Language Джона Уилкинса, 1668

Эти ранние таксономические искусственные языки были посвящены созданию системы иерархической классификации языка. У Лейбница подобная идея была использована для его языка Generalis 1678 года. Авторы этих языков были не только заняты сокращением или моделированием грамматики, но и составлением иерархической системы человеческих знаний, что впоследствии привело к французской Энциклопедии. Многие из искусственных языков XVII и XVIII веков были пазиграфными или чисто письменными языками, которые не имели устной формы [16].

Лейбниц и составители Энциклопедии поняли, что невозможно определённо уложить в «прокрустово ложе» древовидной схемы все человеческие знания, и, следовательно, построить априорный язык, основанный на такой классификации понятий. Д’Аламбер критиковал проекты универсальных языков предыдущего века. Отдельные авторы, как правило, не знавшие об истории идеи, продолжали предлагать таксономические универсальные языки до начала XX века (например, язык Ро), но самые последние языки ограничивались конкретной областью, как, например, математический формализм или вычисления (например, Линкос и языки программирования), другие были предназначены для устранения синтаксической неоднозначности (например, Логлан и Ложбан).

О всемирном языке мечтали в старину немногие [в основном, это были проекты реформированной латыни, затем родилось направление всеславянского языка]. Большинство рассуждали иначе: если бы все предметы и понятия удалось обозначить не словами, а едиными и всем понятными письменными знаками, то отпала бы необходимость в изучении языков, уступив место лишь распространению этих письменных знаков, сиречь усвоению всемирной письменности.

[А ведь такой всемирный письменный язык был изобретен несколько тысячелетий назад и просуществовал до 19 века - это древнекитайский письменный язык.]

Итак, люди и события, связанные с интерлингвистикой в XVII-XVIII вв.:

1. Алекс Топ, 1603 г.: проект всеобщего языка (в книге "Оливковый лист")
2. Герман Гуго, 1616 г.: сравнение алфавитных и идеографических систем общения (книга "De prima scribendi")
3. Декарт, 1629 г.:
4. Лейбниц,
5. Д'Аламбер,
6. С разработкой идеи всемирной письменности выступил первым английский лингвист Джордж Дальгарно, опубликовавший в 1661 году книгу под названием “Ars signorum, vulgo character universalis et lingua philosophica” (в переводе с латыни - "Искусство обозначений, общепонятные универсальные характеры и философский язык"). Термин “lingua philosophica” был затем заменен более известным ныне — “пазиграфия” (pasigraphia).
7. Следующая попытка создания мирового письма была предпринята в 1668 году честерским епископом Уилкинсом, но столь же неудачная
8. Крыжанич, 1661-1677 гг. (тобольская ссылка): проект всеславянского языка "Ruski Jezik"
9. В 1794 г. Делормель представил Национальному Конвенту свой проект всеобщего языка ("Projet d'une Langue universele, presente a la Convention nationale" par le Citoyen Delormel). Как и другие энтузиасты этой идеи, он был движим стремлением содействовать сближению людей и народов, объединению их узами братства ("par le doux lien de la fraternite"). Он отвергал для этой роли национальные языки или один из них: все они полны неправильностей, которые делают изучение их долгим и трудным. Однако логически правильный всеобщий язык отнюдь не должен рассматриваться как их замена. Но как сделать проект всеобщего языка живым всеобщим языком? Делормель понимал, что "никогда никто не станет изучать язык, каким бы легким для изучения он ни был, если он не будет знать, что другие люди начали изучать его так же, как и он". Как же этого добиться? Делормель понадеялся на содействие Национального Конвента. Его предложение, к которому был приложен проект языка априорного типа, обсуждался в Конвенте в третьем году Великой Французской революции - 26 Брюмера (16 ноября). Один из участников этого заседания - Бариалон - крикнул: "Желательно, чтобы податель петиции преуспел в оказании услуги роду человеческому! Помешать самоизоляции народов!"*. Конвент обсудил поставленную перед ним всемирную проблему и, "преклоняясь перед величием идеи", признал, что она "осуществима лишь при участии остальных наций"**
10. После столетнего перерыва в проектировании пазиграфий (после системы Уилкинса) венгерский грамматик Дердь Кальмар [какой пазиграфией?] вызвал настоящую лавину систем всемирной письменности.

Философская грамматика Бэкона [!]

В 1623 т. основатель английского материализма и экспериментальной науки Фрэнсис Бэкон опубликовал один из своих главных трудов, называвшийся «О достоинстве и приумножении наук». В этой работе дается энциклопедическая классификация наук, равно как существовавших во времена Бэкона, так и предсказанных им. Среди последних нашла свое место и та наука, которая ныне называется интерлингвистикой. Бэкон называет ее философской грамматикой, противопоставляя другой (реально существовавшей в то время) разновидности грамматики - грамматике литературной. Если литературная грамматика занимается описанием существующих языков, являясь руководством к их изучению и способствуя развитию правильной речи, то назначение философской грамматики, во мнению Бэкона, состоит в том, чтобы исследовать множество языков, как древних, так и современных, и «показать специфические достоинства и недостатки каждого»; «таким образом языки могли бы обогащаться в результате взаимного общения, и в то же время из того, что есть в каждом языке самого лучшего и прекрасного, ... мог бы возникнуть некий прекраснейший образ самой речи, некий великолепнейший образец того, как следует должным образом выражать чувства и мысли ума» 1 .

Таким образом, философская грамматика в понимании Бэкона - это раздел языкознания, занимающийся сравнительным изучением естественных языков для извлечения из них всего наиболее ценного и синтезирования на этой основе некоего образцового языка. Эта формулировка разительным образом совпадает с тем определением интерлингвистики, которое три века спустя дал ей О. Есперсен (см. с. 180), когда интерлингвистика была уже сформировавшейся отраслью языкознания.

Глубоким предвидением Ф. Бэкона, определившего место философской грамматики в системе других наук и очертившего ее проблематику, завершается додекартовский период в истории лингвопроектирования.

Проекты доэсперантской интерлингвистики Нового времени (19 в.)

В XIX веке происходило дальнейшее размежевание логического и эмпирического направлений. Интерес к апостериорным вспомогательным языкам возник при создании французской Энциклопедии. В течение XIX века появилось большое количество международных вспомогательных языков; Луи Кутюра и Леопольд Ло в своём сочинении Histoire de la langue universelle (1903) рассмотрели 38 проектов.

Первым международным языком был волапюк, созданный Иоганном Мартином Шлейером в 1879 году. Однако разногласия между Шлейером и некоторыми знаменитыми пользователями языка привели к снижению популярности волапюка в середине 1890-х, и это дало развитие для эсперанто созданного в 1887 году Людвиком Заменгофом. Язык интерлингва появился в 1951 году, когда Международная Ассоциация Вспомогательного Языка (IALA) опубликовала свой интерлингва-английский словарь и сопутствующую грамматику. Успех эсперанто не помешал появлению новых вспомогательных языков, как, например, язык Eurolengo Лесли Джонса, который содержит элементы английского и испанского языков.

Язык взаимодействия с роботами (ROILA) 2010 года является первым языком для связи между людьми и роботами. Основные идеи языка ROILA состоят в том, что он должен быть лёгок для изучения человеком и эффективно распознаваться алгоритмами компьютерного распознавания речи.

Первые наиболее известные априорные системы

Из априорных систем в ХIХ в. наибольшую известность получили «сольресоль» Ж. Сюдра (Франция, 1817) и «универсальный язык» В. Сотоса Очандо (Испания, 1845).

«Музыкальный» язык Сольресоль Ж. Сюдра

Проект Сюдра принадлежит к числу классификационных систем, в этом отношении мало от аналогичных предложений ХVII—ХV1II вв. Однако форма выражения этого языка строится совершенно оригинальным образом. Если в предшествующих проектах предусматривалось использование звуков и букв (как у Делормеля) или особых письменных знаков (как у Мемье), то Сюдр строит свой язык на основе семи музыкальных нот (отсюда и название языка — сольресоль). Так, на этом языке доредо означает «время», дореми — «день», дорефа — «неделя», доресоль — «месяц», дореля — «год» и т. п. Обратным расположением нот образуются антонимы: сольляси — «подниматься», силясоль — «опускаться».

Знаки этого музыкального языка можно было выражать семью различными способами:

1. произносить или писать буквами, используя международные названия нот,
2. петь или проигрывать на любом музыкальном инструменте,
3. изображать нотными знаками,
4. знаками особой стенографии,
5. первыми семью арабскими цифрами,
6. семью цветами спектра (для флажной или световой сигнализации),
7. особыми жестами.

Одно время сольресоль пользовался большим успехом во Франции и отчасти в Англии. Институт Франции, объединяющий академии наук и искусств, четырежды — в 1827, 1833, 1839, 1856 гг. — назначал для рассмотрения этого языка компетентные комиссии, неизменно дававшие о нем самые одобрительные отзывы. В состав этих комиссий входили такие ученые, как Араго, музыканты, как Керубини, филологи, как Э. Бюрнуф. Автору выражали поддержку и симпатии Виктор Гюго, Ламартин, Александр Гумбольдт. В пользу сольресоля высказывались многочисленные ученые общества и объединения деятелей искусств. На Всемирной выставке 1855 г. в Париже автор сольресоля был удостоен премии в 10 000 франков, а на выставке в Лондоне в 1862 г. — почетной медали. Французский генеральный штаб рассматривал вопрос об использовании световой сигнализации по методу Сюдра в армии и флоте. В 1857 г. Сюдр был представлен ко двору Наполеона I и демонстрировал ему свой проект.

Несмотря на все видимые успехи сольресоля, он так и не стал языком непосредственного общения. Этому препятствовали те общие недостатки философских языков, которые, как мы говорили выше, исключают осуществление коммуникативной функции. В системе сольресоля эти недостатки (малая опознаваемость слов, недостаточная формальная разграниченность слов с близким значением) еще более усугубились за счет того, что в языке используется всего лишь семь смыслоразличительных элементов (нот или их названий). С другой стороны, классификация понятий в сольресоле разработана весьма непоследовательно. Л. Кутюра и Л. Ло, оценивая этот язык, имели все основания утверждать, что сольресоль обладает «всеми практическими дефектами философских языков, не имея в то же время их теоретических достоинств».

«Универсальный» язык Б. Сотоса

Аналогичная судьба постигла и другой проект философского языка, пропаганда которого велась в Испании и Франции на протяжении 40 лет (1845—1885). Его автор, испанский ученый Б. Сотос Очандо, стремился «установить полное соответствие между натуральным и логическим порядком обозначаемых предметов и алфавитным порядком слов, употребляемых для их выражения»; при такой конструкции языка «все, кто стал бы его изучать, изучали бы одновременно проанализированные знания». На практике это приводило к построению классификационного языка, в котором, согласно описанной выше процедуре, классы понятий делились на подклассы, те — на подклассы второго порядка и т. д. Так, в языке Сотоса Очандо начальная буква А обозначает «неорганические материальные предметы», Аb — «материальные предметы», Аbа — «простые тела или элементы», Аbаbа — кислород, Аbаbе — водород, Аbаbi — азот и т. п.

Многочисленные публикации самого Сотоса Очандо и его последователей привлекли к проекту внимание читающей публики в Испании и Франции. В пользу этого проекта высказывалось в 1856—1858 гг. «Интернациональное лингвистическое общество», о котором пойдет речь ниже. В 1860 г. в Мадриде возникло для распространения проекта Сотоса Очандо «Общество всеобщего языка». Однако все предпринятые этими об ществами усилия оказались тщетными: органические недостатки философских языков, незаметные до тех пор, пока язык оставался разработанным на бумаге теоретическим проектом, сразу же проявляли себя, как только этот язык начинали внедрять в практическое использование. Именно поэтому, несмотря на то, что вокруг проектов Сюдра и Сотоса Очандо складывалась благоприятная социальная среда, готовая принять искусственный язык к реальному использованию, языки этого рода, оставаясь философскими, не были в состоянии осуществить свое коммуникативное предназначение

Сдвиг в сторону апостериорного лингвопроектирования

Столь же безуспешными явились и попытки ввести в широкое употребление проекты пазиграфий. Общественный интерес к ним сформировался еще в конце ХVIII в. (пазиграфия Мемье). В середине ХIХ в. в Германии были проведены два конгресса пазиграфистов. К 1864 г. относится основание Центрального пазиграфического общества в Мюнхене. Однако все эти начинания могли в лучшем случае свидетельствовать о том, что социальная база искусственного языка находилась в стадии формирования, в то время как коммуникативно пригодный проект такого языка еще отсутствовал.

Таким образом, основные тенденции в области лингвопроектирования объективно смещались в сторону создания искусственного языка, который был бы одновременно: а) эмпирическим, т.е. нацеленным на осуществление коммуникативной функции; б) апостериорным, т. е. построенным на базе естественных языков; в) письменно-разговорным, т. е. пазилалией.

Критика философских языков, возникшая еще в середине ХVIII в., постепенно все более усиливалась. В работах начала ХIХ в. Дестют де Траси (Париж) объявляет всеобщий (логический) язык невозможным по той причине, что он преследует недостижимую цель быть совершенным. В силу этого Дестют де Траси высказывался за реформу существующих языков, которым следовало лишь придать «недостающие у них качества».

Именно по этому пути идут первые после Крижанича попытки синтеза родственных славянских языков(Г. Сапель, 1790; Б. Кумердей, 1793; Я. Геркель, 1826; М. Маяр, 1863—1865) или восходящие к Фегэ опыты реформирования отдельных живых языков — французского (И. Шипфер, 1839), английского (Дж. Бредшо, 1847), немецкого (Лихтенштейн, 1853).

Влияние компаративистики на интерлингвистику (взгляды Раска)

Дальнейший сдвиг в сторону апостериорного лингвопроектирования наметился в связи с возникновением в начале ХIХ в. сравнительно-исторического языкознания. Один из его основоположников выдающийся датский лингвист Расмус Раск (1787—1832) в 1818 г. выпустил в свет свой основной труд «Исследование о происхождении древнесеверного, или исландского, языка», в котором он доказывал родство германских, литовского(восточно-балтского), славянских, латинского и греческого языков. При этом он делает важный вывод, что не всякое наличие общих слов свидетельствует о родстве языков. Языки можно считать родственными, если общими у них являются «наиболее существенные, материальные, необходимые и первичные слова, составляющие основу языка». «Напротив того, нельзя судить о первоначальном родстве языка по словам, которые возникают не естественным путем, т. е. по словам вежливости и торговли, или по той части языка, необходимость добавления которой к древнейшему запасу слов была вызвана взаимным общением народов, образованием и наукой». Здесь отчетливо противопоставлены две категории общих слов: слова, составляющие единый генетический фонд ряда родственных языков, и слова, общность которых объясняется культурными контактами языков и не зависит от их родства.

С необычайной для того времени проницательностью Раск приходит к мысли, что в основание всеобщего языка должны быть положены общие слова не первой группы, как думал де Бросс, а второй — те, которые теперь носят название интернационализмов. Эта точка зрения отчетливо сформулирована Раском в трактате о всеобщем языке, который датируется 1818—1819 гг. По мнению Раска, все предшествующие попытки создания всеобщего языка потерпели неудачу, так как были основаны на неверных принципах. «Материал для всеобщего языка не должен содержать ничего нового (по сравнению с существующими языками. — С. К.), чтобы без на надобности не отягощать человеческую память новыми знаками», — пишет Раск. Этот материал «следует извлечь из повсеместно известных, высокоразвитых и широко распространенных языков», таких как греческий, латинский, испанский, португальский, французский и английский.

Эти общие принципы конкретизируются в частных правилах, которые Раск предлагает для построения всеобщего языка. Приведем важнейшие из них.

1. «Латинский и греческий языки должны послужить основой всеобщего языка. Из них отбираются слова, наиболее употребительные в новых языках. Из других языков берутся слова, которые стали общими, например шафран (слово арабского происхождения. — С. К.).
2. Формы склонения и спряжения должны быть приспособлены к строю романских языков и сделаны как можно более немногочисленными, простыми и гармоничными.
3. Корень слова должен всегда оставаться неизменным, не подвергаясь ни перегласовкам, ни стяжениям.
4. Произношение должно быть благозвучным, а орфография — простой и правильной, так чтобы каждая буква везде передавала тот же самый звук».

Никто из ученых, занимавшихся проблемой всеобщего языка до Раска, не подошел столь близко к основным идеям современной интерлингвистики. Поэтому Раск может считаться провозвестником нового апостериорного лингвопроектирования, несмотря на то, что его трактат о всеобщем языке так и остался в рукописи. Важно, что идея сравнительно-исторического изучения естественных языков закономерно сочеталась в концепции Раска с идеей построения искусственного всеобщего языка на базе объективно существующих интернациональных элементов. Сформулированная Раском программа на много десятилетий опережала ход развития современного ему лингвопроектирования, в котором по-прежнему доминировали попытки построения философских языков, таких как системы Сюдра и Сотоса Очандо.

Поддержка языков философского типа

Теоретические выступления в пользу апостериорного искусственного языка, основанного на материале естественных языков, постепенно множатся, но вплоть до появления волапюка так и не получают преобладания. В 1855 г. французский философ Шарль Ренувье предложил, чтобы всеобщий язык был «философским по своей грамматике и эмпирическим по своему словарю», т. е. чтобы его грамматика основывалась на логическом анализе мысли, а его словарь заимствовался из живых языков. В этом предложении возродилась идея Лейбница о сочетании апостериорного словаря с априорно-логической грамматикой.

В 1856—1858 гг. в поддержку всеобщего языка философского типа высказывалась и первая лингвистическая организация, занимавшаяся этим вопросом, — «Интернациональное лингвистическое общество», которое включало значительное число французских языковедов и корреспондентов из других стран. Образованный обществом специальный комитет из 23 членов изучил проблему всеобщего языка и выступил в пользу логической системы, которая представляла бы собой «номенклатуру», основанную на универсальной классификации» предметов и понятий. Проекты же рационализации естественных языков отвергались на том основании, что язык, усовершенствованный таким образом, стал бы «неузнаваемым» и вместе с тем остался бы «иррациональным», нелогичным, произвольным и трудным».

Рассмотрев ранее созданные проекты всеобщего языка и одобрив те принципы, которые лежали в основе философского языка Делормеля и пазиграфии Мемье, комитет высказался в конечном счете за проект Сотоса Очандо, признав его лучшим из всех существующих. Философский язык Сотоса Очандо пропагандировался на страницах «Трибуны лингвистов» — печатного органа «Интернационального лингвистического общества», но, как мы уже знаем, из дела распространения этого языка ничего не вышло. Комитет общества впервые произвел классификацию всех ранее предложенных проектов на апостериорные, построенные на материале естественных языков, и априорные, лишенные, связи с естественными языками. Несмотря на то что в целом комитет стоял на позициях априорного лингвопроектирования, отдельные его члены выступили в поддержку противоположного принципа апостериори. Так, Вайян (Vaillant) из Бухареста выдвинул следующее положение, позднее многократно цитировавшееся в интерлингвистической литературе: «Всеобщий язык существует, надо только объединить его разрозненные элементы», т. е. элементы интернационального словаря.

Доклады комитета «Интернационального лингвистического общества» явились первым коллективным выступлением лингвистов по проблеме всеобщего языка. Однако в целом интерес лингвистов к этой проблеме в ХIХ в. снизился по сравнению с ХVII—ХVIII вв.

Плюсы и минусы философских языков (взгляды Мюллера)

Сравнительно-историческое языкознание, в лице своих основателей (Раск), еще не усматривавшее неодолимых противоречий между исследованием естественного языка и построением искусственного, с течением времени все более специализировалось на анализе «естественного» языкового материала. Проблема всеобщего языка постепенно оказывалась за рамками сравнительно-исторического языкознания, которое к концу века (в эпоху немецких младограмматиков) встало по отношению к ней на определенно враждебные позиции.

Но еще в 1863 г. один из виднейших представителей натуралистического направления в языкознании Макс Мюллер посвящает всеобщему языку большой раздел своих публичных чтений в лондонской научной ассоциации («Royal Institution of Great Britain»). Изданные на английском языке в 1864 г. и сразу же переведенные на основные европейские языки, эти чтения немало способствова ли распространению идеи всеобщего языка. М. Мюллер подробно разбирает предложения Уилкинза и Лейбница, находя их важными «если не в практическом отношении, то с научной точки зрения». Он считал, что сравнение с искусственными языками поможет нам лучше понять природу реального языка, например уяснить невозможность появления естественного языка по соглашению между людьми (эта точка зрения, бытовавшая в античности, давала основание считать все человеческие языки сознательно созданными). Ведь для того, чтобы мыслить о создаваемом языке, необходимо уже иметь какой-либо язык, так как мышления без языка не существует. Следовательно, человеческий язык не мог возникнуть в результате соглашения. Зато имея уже естественный язык, можно выработать с его помощью искусственный. «Моей основной целью,— пишет М. Мюллер, — было доказать, что для людей, которые обладают реальным языком, изобретение искусственного языка не составляет ничего невозможного и что такой язык мог бы даже быть более совершенным, правильным и легким для изучения, чем любой из используемых людьми языков». Таким образом, анализ проектов искусственного языка приводит М. Мюллера к важным выводам относительно природы языка вообще и его связи с мышлением; не случайно обсуждением этих вопросов открывается лекция «Язык и сознание». По поводу же практического применения искусственного языка, а тем более языка всеобщего М. Мюллер настроен более скептически. «Трудно вообразить, что такой язык будет когда-либо введен в употребление», — говорит он, имея в виду системы философского языка Уилкинза и Лейбница. Классификация знаний, на которой основывается философский язык, меняется с развитием науки. Например, киты, которых Уилкинз относил к разряду рыб, позднейшей наукой признаются млекопитающими, но перенести слово «кит» из одного разряда в другой невозможно без ломки всей системы философского языка.

Скепсис М. Мюллера относительно философских языков был полностью оправдан, но, как показало дальнейшее, он не распространялся на другие типы искусственных языков. Позднее, уже в период социального применения таких языков, именно М. Мюллер оказался среди языковедов, поддержавших проблему искусственного языка своим научным авторитетом (см. §51, 66, 94).

Большинство же лингвистов той поры, исходя из критического отношения к философским языкам, пришли к принципиальному отказу от идеи искусственного языка вообще. Этот отказ получил своего рода официальную санкцию, когда основанное в 1865г. Парижское лингвистическое общество, в противовес Интернациональному лингвистическому обществу, в уставном порядке запретило принимать к рассмотрению работы, касающиеся с одной стороны, происхождения языка, а с другой - создания всеобщего языка. Таким образом, накануне появления в мировой лингвистической ситуации нового и плановых языков, связанная с ними проблематика оказалась исключенной из числа признанных объектов лингвистического анализа.

Апостериорный проект Ж. Пирро (универсаль-глот)

Это событие, впрочем, не могло остановить дальнейшей разработки проектов искусственных языков. В 1868 г. Ж. Пирро опубликовал в Париже проект апостериорного языка «универсаль-глот», получивший высокую оценку позднейших исследователей, в частности О. Есперсена. Автор отметил быстрый рост международных сношений и происходящую отсюда потребность в международном языке. Но принять в качестве международного один из существующих языков не возможно из-за национального соперничества. «Поэтому мы принимаем ни один из известных языков,— писал Пирро,— или, вернее, мы принимаем их все: ибо из каждого языка выбираются слова, наиболее известные, и притом те, которые представляют наименьшие трудности для произношения». Что касается грамматики, то она должна быть сведена к небольшому числу правил, а алфавит составлен из звуков, общих всем языкам. Таким образом, «универсаль-глот» - это практическая реализаций программы, которая за полстолетия до того была набросана Раском. Интернациональные слова, использованные в этом проекте, позволяют без особых затруднений понять любой текст, например: Men senior, i sende evos un gramatik e un verb-bibel de un nuov glot nomed universal glot. In futur i skriptrai evos semper in dit glot. I pregate evos responden ad me in dit self glot. «Сударь, я посылаю вам грамматику и словарь нового языка, именуемого универсаль-глот. В будущем я буду писать вам всегда на этом языке. Я прошу вас отвечать мне на том же самом языке».

Некоторые особенности этого проекта заслуживают того, чтобы быть отмеченными. В словаре и грамматике отмечается известная разнородность, хотя большинство слов латино-романского происхождения (universal, futur, semper), к ним добавлены греческие слова (glot, bibel) и германизмы (sende, dit, self); то же в отношении грамматическ показателей: глагол имеет немецкое окончание а инфинитиве (-еn), английское - в страдательном причастии (-еd) и французское – в будущем времени (-rai).

В интернациональных словах автор тщательно избегает вариативности морфем. Варьирующиеся префиксы приводятся к своей основной форме (ad-серten «принимать», аd-fektatsion «аффектация», ad-gregat - «агрегат»; ср. англ: ассерt, affectation, aggregate). Вариативные глаголы берутся либо с основой супина (script-en - «писать», ср. лат. scribere; kapitulat-en - «капитулировать» - как в англ. capitulate) либо с основой инфинитива (posed-en – обладать); оба типа основ могут сочетаться с суффиксом абстрактных существительных –sion: kapitulat-sion - «капитуляция», posed-sion – «обладание» (ср. англ.capitulation, possession). Это одно из наиболее оригинальных решений проблемы вариативных слов, которая в дальнейшем вызовет так много расхождений среди интерлингвистов.

Устранение позиционной вариативности морфем и основ сопровождается устранением и позиционного чтения букв: в проекте Пирро все буквы читаются одинаково в любых положениях. Однако автор не стремится к законченной упорядоченности своей системы; так, личные местоимения имеют не зависимые друг от друга падежные формы: i «я» - me «меня, мне»; vos «Вы» - evos «вас, вам» и т. п.

Проект Пирро, обойденный вниманием современников, получил заслуженное признание много лет спустя, когда перед интерлингвистикой в процессе ее развития встали проблемы проницательно угаданные автором универсаль-глота. По своей структуре этот проект близок к таким позднейшим системам, как идиом-неутраль или новиаль.

Выявление контуров языка, пригодного для коммуникативной реализации

Годы, непосредственно предшествующие появлению волапюка, вообще знаменательны зарождением тех идей, истинное значение которых раскроет много позже - в эпоху социального использования плановых языков.

В 1872 г. Фердинанд де Соссюр, будущий основоположник структурного языкознания, которому в то время не исполнилось еще и 15 лет, пишет свою первую лингвистическую работу. Это был проект всеобщего языка, в котором делалась попытка «свести все многообразие лексического состава всех языков к ограниченному корнеслову с трех-, а первоначально и двухсогласной структурой». Так, группа корней типа R-K должна была быть «универсальным знаком самовластия» группа корней типа P-N-K - «универсальным знаком удушья, дыма» и т. п. Послав свою работу на отзыв известному языковеду А. Пикте, который оценил ее с доброжелательной иронией, Ф. де Соссюр навсегда отказывается от попыток составления искусственного языка.

В 1878 г. другой юноша, восемнадцатилетний Л. Л. Заменгоф разрабатывает в Варшаве апостериорный проект Lingwe Uniwersala. Это был первоначальный набросок того языка, который позднее под названием «эсперанто» распространился по многим странам мира, став вторым практикуемым языком Iдесятков и сотен тысяч людей.

Так образом, на протяжении ХIX в. непрерывно возрастал удельный вес эмпирического направления лингво-проектирования с характерной для него опорой на принцип апостериори - принцип заимствования материала из естественных языков. Вместе с тем происходит уточнение предполагаемых сфер употребления искусственного языка: преодолевается первоначальное убеждение, что создаваемый язык предназначен для замены национальных языков. К термину всеобщий язык начинают добавлять ограничительный эпитет «вспомогательный» подчеркивающий его особую специализацию по сравнению с национальными языками. «Всеобщий вспомогательный язык» в двух отношениях отличается от национальных языков: он не ограничен национальными рамками (всеобщий), но ни для кого не является основным (вспомогательный); следовательно, это - второй язык для всех.

Тем же целям более точного определения специфики создаваемого языка послужило и введение термина «международный язык», обозначившего область его применения.

Последовательное уточнение форм и функций искусственного языка вплотную приблизило лингвопроектирование к созданию языка, пригодного для коммуникативной реализации.

Идея о построения общего языка на базе генетически исходного фонда

Прежде чем мы перейдем к анализу плановых языков, получивших социальное применение, необходимо обратить внимание на то, что развитие языкознания в ХIX в. поставило такие языки в новый теоретический контекст. С одной стороны, сравнительно-исторический метод позволил изучать законы развития родственных языков, в первую очередь индоевропейских, и на этой основе выдвинуть задачу реконструкции праязыка.

Выдающийся языковед ХIХ в. Август Шлейхер был настолько уверен в возможности точных реконструкций индоевропейских праформ, что сочинил на «восстановленном»им индоевропейском языке басню (1868). Подобные попытки реконструирования материальных форм праязыка составили своеобразную параллель и послужили дополнительным стимулом к проектированию форм универсального языка. Вряд ли можно считать простым совнадением, что первый получивший распространение искусственный язык — волапюк был разработан именно в Германии — на родине индоевропейского языкознания.

С другой стороны, интерес языкознания к праязыку и его формам оживил давнюю идею о возможности построения общего языка на базе некоторого генетически исходного фонда слов (ср. концепцию де Бросса). Эта идея получила практическую реализацию на скандинавской почве, а именно в Норвегии. В 1814 г. Норвегия стала независимой от Дании, которой она принадлежала еще с конца ХIV в. Датское владычество в Норвегии имело следствием распространение здесь датского письменного языка. После отделения от Дании патриотически настроенные писатели и общественные деятели Норвегии выдвинули идею создания собственно норвежского литературного языка на базе синтеза местных диалектов. Эту идею практически осуществил Ивар Осен, норвежский языковед, посвятивший много лет исследованию диалектов норвежского языка.

В 1847 г. Осен опубликовал сводную грамматику норвежских диалектов, в 1850 г. - словарь и в 1852 г. - антологию диалектных текстов «Образцы народного языка в Норвегии». Здесь были приведены также тексты на нормализованном своёго рода междиалектном языке, который получил название «лансмол». С тех пор в Норвегии существуют одновременно две формы литературного языка: одна — «риксмол», или «букмол», восходящая к датскому языку, и другая — «лансмол», или «нюнорск», искусственно синтезированная на основе норвежских диалектов. Успешное создание междиалектного литературного языка стимулировало в дальнейшем еще более радикальные попытки построения общескандинавского языка. Датский общественный деятель Л. Кофод в 1866 г. выпустил работу «О языковом единстве Скандинавии», в которой предложил создать общескандинавский язык на базе датского и шведского (отчасти также скандинавских диалектов и древних языковых форм). Подобные проекты неоднократно выдвигались и в более позднее время, однако на практике так и не были осуществлены. Тем не менее они ценны тем, что демонстрируют идейную преемственность между попытками создания междиалектных литературных языков и языков международных, составляющих предмет интерлингвистического исследования.

Таким образом, появление социально используемых плановых языков, таких как волапюк и эсперанто, было подготовлено всем ходом развития лингвопроектирования и имело известный прототипов в формировании литературных языков на основе междиалектного синтеза.

Прогрессивное возрастание человеческого воздействия на язык было отмечено К. Марксом и Ф. Энгельсом еще в 1845—1846 гг. в «Немецкой идеологии»: «...В любом современном развитом языке естественно возникшая речь возвысилась до национального языка отчасти благодаря историческому развитию языка из готового материала, как в романских и германских языках, отчасти благодаря скрещиванию и смешению наций, как в английском языке, отчасти благодаря концентрации диалектов в единый национальный язык, обусловленной экономической и политической концентрацией. Само собой разумеется, что в свое время индивиды целиком возьмут под свой контроль и этот продукт рода».

Возникновение категории плановых языков (1879—1918 гг.)

Волапюк (1879) - первый социально реализованный лингвопроект

С появлением волапюка в мировой лингвистической ситуации возникает принципиально новый тип языковых коллективов: сообщество людей, пользующихся не стихийно возникшим, а сознательно сконструированным языком, притом в особой роли вспомогательного средства общения, протекающего над границами естественных языков. Волапюку было суждено первому переступить порог, отделяющий проект языка от его социальной реализации. Превращение проекта в социально функционирующий язык предполагает качественный скачок, закономерности которого, важные с точки зрения общей теории языка, еще не до конца выяснены наукой. По этой причине история таких плановых языков, как волапюк и эсперанто, представляет большой интерес для интерлингвистики.

Автором волапюка был Иоганн Мартин Шлейер (J. M. Schleyer, 1831—1912), католический священник из Констанца (Германия). Современники отзывались о Шлейере как о полиглоте, знавшем десятки языков, и признанном поэте, который «ввел в немецкую поэзию особый стиль», заслуживший похвалу тогдашних историков литературы [107, с. 8]. В 1878 г. Шлейер разработал «всемирный алфавит», предназначенный для точной передачи звуков различных языков. Предложение было встречено с интересом, и это навело Шлейера на мысль разработать значительно более радикал проект — всемирный язык. Сохранился рассказ о том, что первоначальная схема волапюка была составлена Шлейером на протяжении бессонной ночи 31 марта 1879 г. Эту дату считают днем рождения волапюка [10, с. 117]. В том же году издаваемый Шлейером журнал «Арфа Сиона», посвященный католической поэзии, начинает публиковать заметки о новом языке; они были встречены благожелательными откликами в печати. В 1880 г. выходит в свет первый учебник [на титульном листе которого стоял, по выражению Э. К. Дрезена, «горделивый девиз»: «Единому человечеству — единый язык». Количество интересующихся новым языком возрастало так быстро, что уже в 1881 г. Шлейер начинает выпускать первую газету на волапюке «Volapükabled» («Волапюкский листок»), оказавшуюся самым длительным периодическим изданием на этом языке (она издавалась до 1908 г.)

11 мая 1882 г. в небольшом вюртембергском селении Альбервейлер создается первое волапюкское общество. 12 сентября того же года в Вюртемберге созывается съезд окрестных сторонников волапюка, на котором присутствуют около 70 человек. Сведения об изобретенном в Германии языке попадают в другие страны с германоязычным населением (Австро-Венгрия) или с широко распространенным знанием немецкого языка (Швеция и др.). С 1882 г. волапюк начинает распространяться и в России, первоначально через живших здесь немцев. Можно отметить, таким образом, любопытное явление: естественный язык (немецкий) является своего рода посредником при первоначальном распространении волапюка.

25 - 28 августа 1884 г. в немецком городе Фридрихсгафене проходил первый международный конгресс волапюкистов, на котором все выступавшие говорили еще на немецком языке.

После конгресса пропаганда в пользу волапюка активизируется. Шлейер предпринимает ряд поездок по Германии с докладами о своем языке. Волапюкские группы и общества появляются во все большем числе стран Европы и Америки, издаются учебники, растет волапюкская периодика, открываются курсы, возникает сеть квалифицированных преподаватей волапюка. Языком начинают интересоваться деловые и коммерческие круги. Ряд крупных ученых (геолог А. Кирхгоф, лингвист Макс Мюллер и др.) выражают волапюку свое одобрение и поддержку.

Для последующих судеб волапюкского движения большое значение имело начавшееся около 1885 г. распространение волапюка во Франции - стране с наиболее давними традициями лингвопроектирования и еще более давним опытом использования французского языка как международного. Выдающуюся и в известном смысле роковую роль в истории волапюка сыграл виднейший французский волапюкист, голландец по происхождению, Огюст Керкгофс (Aug. Kerckhoffs, 1835-1903) - профессор немецкого языка в парижской Высшей коммерческой школе. Керкгофс был известен и как крупный теоретик военной криптографии (тайнописи). Его труды в этой области сохраняют научное значение до настоящего времени.

В 1885 г. Керкгофс выпускает «Полный курс волапюка» [108], многократно переиздававшийся и переведенный с французского языка на шведский, английский, нидерландский, венгерский и даже немецкий, несмотря на наличие на этом языке работ самого Шлейера. Написанная Кергофсом «Сокращенная грамматика волапюка» была переведена на итальянский, испанский, русский и английский языки. География указанных переводов соответствует распространенности тех воззрений на волапюк, которые высказывались Керкгофсом и его сторонниками (см. ниже). в 1886г. Кергофс основал «Французскую ассоциацию распространения волапюка» и приступил к изданию одного из ведущих волапюкских журналов «Le Volapük» (1886-1889).

В скором времени Кергофс становится главой того направления в валапюкском движении, которое по ряду существенных пунктов противопоставило себя направлению, непосредственно возглавлявшемуся Шлейером. Для того чтобы понять сущность разделявших их разногласий, необходимо ознакомиться с основными особенностями волапюка.

Мы уже говорили о том, что к моменту публикации волапюка в лингвопроектировании все более явственно обозначался отход от принципов старой априорно-логической школы. Среди наиболее дальновидных теоретиков всеобщего языка укреплялось убеждение, что такой язык должен быть эмпирическим (удобным в общении) и апостериорным (образованным по образцу и из материала естественных языков). Казалось бы, волапюк – первый язык, получивший реализацию в общении, - должен был соответствовать обоим названным принципам. В действительности дело обстояло не так.

Рассчитывая на общечеловеческое распространение своего языка («Единому человечеству – единый язык»), Шлейер постарался снабдить его средствами передачи звуковых и смысловых оттенков самых разнообразных языков. Помимо 28 букв основного алфавита существовали 10 дополнительных для точной транскрипции собственных имен; поэтому последние всегда могли писаться фонетически (например, Jleyer = Шлейер). По примеру немецкого языка в основной алфавит были введены буквы ä (открытоеэ), ö (огубленноеэ), ü(огубленноеи) наряду с «чистыми» гласнымиa, o, u, e, i. Буквы во всех позициях читаются одинаково:с(ч),j (ш), х (кс), у (й), z (ц) и т.п. Ударение падает на последний слог слова.

Грамматика волапюка строилась как чрезвычайно разветвленная система форм – в подражание древним языкам (латинскому, древнегреческому и санскриту), которые, по распространенному тогда мнению, считались более совершенными, чем новые языки с их немногочисленными морфологическими формами.

В волапюке существительные имеют два числа и четыре падежа (им. п. е. ч. – dom «дом», род. п. –doma, дат. п. – dome, вин. п. – domi; мн. ч. – doms, domas, domes, domis), глаголы - шесть времен, четыре наклонения, два вида и два залога, причем во всех этих формах глаголы спрягаются по лицам и числам. Прибавляя к глагольному корню в качестве окончания личное местоимение (ob «я», ol «ты», om «он», of «она», мн. ч. – obs, ols, oms, ofs), получаем личные глагольные формы (löfob «люблю», löfol «любишь» и т.п.), которые с помощью префиксов и суффиксов изменяются по временам, наклонениям, и т.п. (elöfob «я любил», löfob-la «я любил бы», pelöfob-la «я был бы любим» и пр.).

Ряд форм вообще не имеет аналога в основных европейских языках: так, существительные могли изменяться по степеням сравнения (fam «слава» - famum «бóльшая слава»), инфинитивы – по лицам, числам и падежам, причастия – по лицам и пр. Если к этому прибавить что специальными показателями различались части речи, а также отдельные понятийные классы (например, названия животных, болезней, стран, и т.п.), то волапюк предстанет в качестве типичного логического языка с элементами понятийной классификации и синтетическим грамматическим строем.

Вместе с тем в волапюке не проводился и принцип апостериори. Словарный фонд заимствован Шлейером из естественных языков. В первую очередь английского, затем немецкого, французского, латинского и некоторых других. Однако заимствованные слова подвергались такой существенной переделке, что в большинстве случаев становились неузнаваемы. Грамматическая и словообразовательная структура волапюка требует, чтобы корни начинались и оканчивались на согласный: это, по мысли Шлейера, обеспечивает легкость их соединения с префиксами, имеющими в конце гласный. Для выполнения этого требования приходилось отсекать гласные в начале и в конце заимствуемых корней, так латинское academia превратилось в kadem. Свистящие и шипящие устранились в конце корня, чтобы был ясно различим показатель мн. ч. –s. Звук r в большинстве случаев опускался или заменялся на l «ввиду трудности его произношения для китайцев, стариков и детей», стечения согласных упрощались, многосложные слова сокращались в односложные или двусложные и т.п. В результате такой «волапюкизации» теряли опознаваемость даже хорошо известные во всем мире слова интернациональной лексики; в словах-обрывках типа dol, num, pop невозможно было распознать первоначальные dolor «боль», numerus «число», populus «народ», взятые из латинского языка; слово комплиментпревратилось в plim, диплом– в plom, республика– в blik. Само название языка volapük представляет собой сочетание деформированных английских слов world (> vol) «мир» и speak «говорить» (> pük «язык»), т.е. «всемирный язык».

Систематическая деформация заимствованных слов не позволяет считать волапюк апостериорным языком, хотя его словарный состав и почерпнут из естественных языков. Волапюкские слова после всех указанных превращений теряют связь со своими естественными образцами, отрываются от них и приобретают качество априорности. Таким образом, волапюк предстает как язык апостериорно-априорной структуры – апостериорной по своим источникам, но априорной по своему конечному состоянию; за языками этого типа утвердился термин «смешанные языки» или «языки-микст».

Итак, характерными особенностями волапюка являются: 1) в функциональном отношении логицизм (приоритет функции мышления перед функцией общения), 2) в словарном составе — фактический априоризм, 3) в грамматике — синтетизм. Ни по одному из этих признаков волапюк нельзя отнести к числу проектов, отражавших передовые концепции лингвопроектирования ХIХ в. В теоретическом отношении он значительно уступает ряду предшествовавших проектов, например последовательно апостериорному «универсаль-глоту» Пирро, который тем не менее остался нереализованным в общении. Чем же объясняется успех волапюка?

Волапюк не получил бы столь стремительного распространения, если бы это не отвечал оформившейся к тому времени общественной потребности в удобном средстве международного общения. Конец ХIХ в. — время, когда французский язык, бывший некогда единственным признанным международным языком, испытывал все более нарастающую конкуренцию английского, затем немецкого и других языков. Это означает, что уже в эту эпоху закладываются основания «клуба мировых языков» наличие которого составляет характерную особенность мировой лингвистической ситуации середины ХХ в. Таким образом, в период создания волапюка на горизонте явственно обрисовываются очертания грядущего [многоязычия?] на уровне уже не только национальных, но и международных языков. Волапюк явился закономерным порождением усложнившейся мировой лингвистической ситуации, хотя в конечном счете и не разрешил. Однако почему именно волапюк, а не иной, более совершенный проект был стихийно избран в качестве, как казалось тогда, оптимального способа преодоления многоязычия?

Это явилось следствием разрыва, «ножниц» между объективной общественной потребностью в преодолении многоязычия и субъективным общественным идеалом всёобщего языка. Волапюк вошел в мир под девизом «богатства» - богатства передаваемых звуков, богатства грамматических форм, богатства значений. По подсчетам одного из первых дипломированных преподавателей волапюка К. Ленца, от одной глагольной основы можно было образовать 505 440 отдельных форм. Однако это богатство форм, служившее предметом гордости Шлейера и его первых последователей, гордости за счет практического удобства языка. В волапюке отразилась давняя, восходящая еще к Декарту традиция логического лингвопроектирования, для которой характерна бы склонность пренебрегать практическими потребностями общения ради абстрактно понимаемого теоретического совершенства языка. И если отдельные представители лингвопроктирования, такие как Раск, Ренувье или Пирро, уже видели всю порочность этой концепции, то лингвопроектирование в целом, а тем более та общественная среда, которая послужила «субстратом» движения за международный язык, оставались еще на уровне прежних представлений об идеальном всеобщем языке, своим богатством превосходящем естественные языки.

Недостатки волапюка выявились поэтому не раньше, чем начал распространяться, и чем больше было это распространение, тем яснее становилась его коммуникативная непригодность. Проблема реформирования волапюка вставала со всей своей неизбежностью.

Именно эти настроения отразило то крыло волапюкского движения, которое возглавлялось Керкгофсом. Уже с самых первых печатных выступлений Керкгофс определяет волапюк не как «единый язык единого человечества», а как язык вспомогательный, «коммерческий». Это предполагает в нем стремление не к максимальному богатству форм и значений, а к наибольшей практической целесообразности. По мнению Керкгофса, «совершенство международного языка должно состоять не в многообразии форм, а в их простоте; всякий грамматический нюанс, который не выражается одновременно в четырех основных языках Европы — французском, английском, немецком и русском, должен строго удаляться из международного языка как бесполезный и излишний». Эти общие положения ведут Керкгофса к необходимости ограниченной реформы волапюка: В волапюке нет ничего, что подлежало бы изменению; чтобы сделать его совершенным, достаточно устранить из него все лишнее».

В своем Полном курсе волапюка» [108] Керкгофс и подвергает язык переработке в указанном направлении. Он отказывается от универсального алфавита и принимает национальное написание собственных имен (например, Schleyer вместо Jleyer), допускает предложные обороты наряду с синтетическими формами родительного и дательного падежей (doma=de dom, dome=al dom) устраняет артикли, упрощает глагольную систему, вводит в синтаксисе твердый порядок слов (всегда в направлении от главного слова к зависимому) и упорядочивает словообразование. Эти реформы, как видно, отвечают основным принципам эмпирического направления; конфликт Шлейера и Керкгофса отражает таким образом фундаментальное различие между логическим и эмпирическим подходами к построению искусственного языка.

Следует отметить, что Керкгофс не покушается на исправление другой весьма уязвимой особенности волапюка, а именно его склонности к априоризму, благодаря которой волапюк оказался почти полностью лишенным интернациональных элементов в лексике и грамматике. Таким образом, концепцию Керкгофса можно определить в целом как эмпирический априоризм (в противоположность логическому априоризму Шлейера).

Отходя от взглядов Шлейера по лингвистическим вопросам, Керкгофс проявляет иной подход к проблемам волапюкского движения, проблемам уже не лингвистического, а социального характера. Шлейер относился к волапюку как к своему изобретению и полагал, что имеет на него авторское право. Он был далек от мысли, что социальное использование языка предполагает передачу «прав» на него его новому коллективному владельцу. Шлейер стремился по своему усмотрению признавать или не признавать языковые новшества, предлагавшиеся отдельными волапюкистами или волапюкскими обществами, хотя именно органические дефекты самого волапюка делали эти новшества неизбежными и тем самым объективно лишали Шлейер а возможности противодействовать им. Столь же показательно стремление Шлейера строить волапюкское движение на основе строгой пирамидальной иерархии, во главе которой должен был стоять он сам. «Типичнейший клирик католической централистской церкви», Шлейер «создал институт назначаемых им руководителей волапюкизма во всех странах и даже в отдельных провинциях и городах. Культурное, общечеловеческое начинание благодаря узкому духу полуиезуита Шлейера в ХIХ в. ставилось на положение какого-то сумбурного рыцарствующего ордена». Организация волапюкского движения на основах своего рода феодальной иерархии не могла не казаться анахронизмом в эпоху, когда в большинстве стран Европы (и даже в Германии по конституции 1871 г.) утвердились парламентские режимы. Архаичностью социальных воззрений Шлейера объясняется острота конфликтов, потрясших вскоре волапюкское движение в результате попытки части волапюкистов поставить во главе его коллегиальный орган — академию языка, т. е. тоже своего рода волапюкский парламент [с, 103, 104, 108].

С 6 по 9 августа 188? г. в Мюнхене проходил II международный конгресс волапюкистов, собравший более 200 участников. Большинство докладов по-прежнему делается на немецком языке, что само по себе доказывает коммуникативные несовершенства волапюка. Важнейшим достижением конгресса было учреждение «Всеобщей ассоциации волапюкистов» (Volapükaklub valemik) и «Международной академии всемирного языка» (Kadem bevünetik volapüka), директором которой был избран Керкгофс. Конгресс поручил академии решить вопрос о необходимых реформах языка.

Двойной конфликт — по лингвистическим и социальным вопросам — между обоими направлениями в волапюкском движении резко нарастал. 1 января 1888 г. Шлейер обратился ко всем волапюкистам с циркуляром, в котором заявлял о своем исключительном «праве собственности» на изобретенный им язык и «праве свободно распоряжаться» его дальнейшей судьбой. Он претендовал даже на заведомо нереальный контроль «над всеми решениями волапюкских обществ и собраний, проводимыми в них выборами, всей волапюкской литературой». Этот циркуляр спровоцировал раскол среди волапюкистов по проблемам организации волапюкского движения. Одновременно обострился конфликт Шлейера с академией. Шлейер оспорил ее право вводить изменения в конструкцию волапюка, но академия в лице ее директора исходила из того, что волапюк есть достояние публики, во всяком случае волапюкской, и что для дальнейшего распространения в мире он должен подвергнуться ряду улучшений в грамматике и словарном составе. Еще один удар по концепции Шлейера был нанесен докладами комитета Американского философского общества, в которых волапюк был подвергнут критике с позиций апостериоризма (1887—1888). Комитет отверг воляпюк на том основании, что этот язык произвольно отклонился от образца крупнейших индоевропейских языков, послуживших его источником

В условиях глубокого раскола в волапюкском движении и при непрекращающейся полемике между последователями Шлейера и Керкгофса в Париже состоялся III международный конгресс волапюкистов (19 – 21 августа 1889 г.). Он был приурочен к Всемирной выставке, открывшейся в Париже в мае 1889 г. в ознаменование столетия Великой французской революции. Конгресс, не признанный и игнорируемый Шлейером, был созван по инициативе волапюкской академии. Он явился подлинным триумфом Керкгофса и возглавляемого им эмпирического крыла в волапюкском движении. В конгрессе участвовали представители 13 стран, в том числе Турции и Китая. Впервые языком конгресса был волапюк, на котором велись все прения и доклады. «Это был колоссальный по тому времени эксперимент. В лице волапюка выдержал практический экзамен принцип возможности искусственного языка. Но сам волапюк лишний раз подчеркнул свои недостатки перед этим интернациональным, заинтересованным в нем и пользующимся им собранием» [10, с. 122]. Конгресс выработал и одобрил устав академии, созданной предыдущим конгрессом в Мюнхене, и поручил ей составить простую нормативную грамматику, из которой должны быть исключены все лишние правила».

1889 год был годом кульминации волапюкского движения. За десять лет существования языка усилиями его сторонников бала создана учебная, пропагандная и художественная волапюкская литература, насчитывавшая к указанному году более 400 названий. Единовременно издавалось 26 волапюкских журналов. Существовало 283 общества. Курсы языка в разных странах окончили 210 тысяч человек. В 696 населённых пунктах 39 стран мира имелось 2015 дипломированных волапюкистов, получивших право преподавания языка. В списке этих стран по численности волапюкистов лидируют Германия, Франция, Австро-Венгрия, Италия, Нидерланды, Россия, США — страны Европы и Северной Америки. Однако в этом списке представлены также страны Латинской Америки (Бразилия, Мексика, Аргентина, Куба, Чили), Азии (Турция, Китай, Япония, Вьетнам), Африки (Египет, Алжир, Мадагаскар), Австралии и Океании (Гавайские острова). Если в 1629—1879 гг. идея международного искусственного языка находила сторонников лишь в наиболее развитых странах Западной Европы, то волапюку принадлежит историческая заслуга — распространение этой идеи по всем континентам земного шара. В этом смысле волапюку действительно суждено было сыграть роль всемирного масштаба, несмотря на то, что сам он так и не превратился во всемирный язык.

Следует сказать, что широта географического охвата, характеризующая волапюкское движение, не сопровождалась столь же широким охватом различных общественных классов и прослоек. «Волапюк распространялся, находил реальную поддержку и практическое применение исключительно в кругах средней и мелкой буржуазии и интеллигенции» [10, с.123]. Действительно, среди дипломированных волапюкистов были преподаватели, врачи, инженеры, коммерсанты, священники, но не было ни одного рабочего. Такое положение в международном движении за плановый язык будет сохраняться еще длительное время - вплоть до завершения первой мировой войны и Великой Октябрьской революции.

Начиная с 1889 г. волапюкское движение, раздираемое внутренними противоречиями, из которых главным продолжает оставаться конфликт между направлениями Шлейера и Керкгофса, вступает в полосу резкого упадка. Академия под руководством Керкгофса продолжала работать на исправлением недостатков волапюка, но никакими частичными реформами невозможно было устранить его коренного дефекта - оторванности от международной лексики, составляющей органическую базу планового языка. Убедившись в бесплодности всех предпринятых усилий, 20 июля 1891 г. Керкгофс слагает с себя полномочия директора академии.

Волапюкское движение быстро идет к своему концу. Общества закрываются одно за другим, резко сокращается число волапюкских публикаций, прекращается издание большиннства журналов. В декабре 1892 г. академия избирает нового директора, которым стал признанный руководитель волалюкского движения в России петербургский инженер В. К. Розенбергер. Под его началом академия приступила к выработке совершенно нового планового языка, построенного на последовательно апостериорном принципе и не имевшего ничего общего с волапюком. Задолго до того, как академия переменила курс, Шлейер окончательно порвал с ней и в 1890 г. образовал параллельную академию, послушную его воле. «Он же ввел новую мировую иерархию волапюкистов, где были и сенаторы, и правители материков и отдельных стран и городов, и, наконец, мельчайших волапюкских организаций». Драматический закат волапюка стал по произволу его создателя все более окрашиваться в фарсовые тона.

В 1910 г. прекращается последний волапюкский журнал; в год смерти Шлейера (1912) распадается последнее общество. Небольшая направленная против эсперанто брошюра анонимно изданная в 1916 г. одним из упорствующих волапюкистов - Г. Гессе, явилась последним образцом волапюкской литературы.

Этими хронологическими рамками и исчерпывается существование волапюка как социально используемого языка. Из неполных сорока лет, на протяжении которых действовало волапюкское движение (1879—1916), все основные его достижения падают на первое десятилетие. Это означает, что волапюк не выработал механизма передачи языка во времени: он остался языком одного поколения и вместе с этим поколением сошел со сцены.

Как можно видеть, волапюк прошел три стадии развития: после создания и до принятия коллективом носителей волапюк может считаться потенциальнымязыком, поскольку он еще не имел коммуникативной реализации; в период социального использования волапюк представлял собойреальный, или живой, язык; наконец, будучи оставлен коллективом своих приверженцев, волапюк превратился вмертвыйязык (подобно мертвым естественным языкам). Попытки оживить волапюкское движение, предпринимавшиеся в 30-х годах и позднее, успеха не имели.

Достижения волапюка за время его существования в качестве коммуникативно применяемой системы весьма значительны. В разное время в 23 странах всех континентов издавалось 124 газеты. Количество непериодических изданий составляет 913 наименований, из них грамматик и учебников - 271, словарей - 82, общих работ о волапюке на национальных языках - 239. Число книг и брошюр, написанных исключительно на волапюке, равно 293 (среди них произведения художественной литературы, как переводной, так и оригинальной). Таким образом, посвященная волапюку печатная продукция намного перекрывает совокупное число изданий по всем предшествовавшим волапюку проектам искусственных языков.

Еще более существенны результаты широкого практического опробования основных положений, составивших концепцию Шлейера. Общественное использование волапюка выявило неприемлемость той «инверсии функций», которая была характерна для логических систем искусственного языка, и в частности волапюка в шлейеровской интерпретации: для социально используемого языка первичной, безусловно, является функция общения, а не функция мышления, так что коммуникативное удобство искусственного языка предпочтительнее богатства его форм и значений. Сдвиг в сторону эмпиризма наметившийся в предыдущую эпоху в работах отдельных теоретиков искусственного языка, теперь распространился на ту социальную среду, которая приняла искусственный язык в качестве вспомогательного средства общения. Волапюк, родившийся как логический язык, был в самом процессе функционирования перестроен практикующими волапюкистами в язык эмпирического типа. Теоретическим обоснованием этой перестройки интерлингвистика обязана Керкгофсу. С тех пор эмпирическая концепция сохраняет свое ведущее положение вплоть до настоящего времени.

Несмотря на свой быстрый закат волапюк открыл новый этап в истории лингвопроектирования. Здесь впервые появились предпосылки для исследования общественной практики создаваемых языков, так что теория искусственного языка получила возможность опытной проверки выдвигаемых ею тезисов. Возникло то объединение теории и практики, которое материалистической диалектикой признается критерием действительного научного знания.

Только на этом этапе и создается интерлингвистика в ее собственном понимании: прежняя теория лингвопроектирования предписывающаяформы будущего языка, пополнилась описывающей теорией, предназначенной для изучения общественной практики существующих плановых языков. При этом изменилось и соотношение лингвопроектирования с языкознанием: с появлением социально используемых плановых языков изучение их было поставлено в ту же плоскость, что и изучение естественных языков. В обоих случаях исследовались объективные лингвистические явления, данные в общественной практике. Теория международных искусственных языков тала на путь превращения в раздел языкознания, что позднее выразилось, в частности, в появлении термина «интерлингвитика» (см. § 105).

Опыт волапюка создал необходимую основу для новых концепций лингвопроектирования, которые разделились по степени сохранения или преодоления волапюкского наследия. Так возникли основные школы современной интерлингвистики, рассматриваемые ниже: автономистская, натуралистическая и переходная между ними.

Обилие разработанных этими школами проектов с особой остротой поставило проблему выбора между ними. При этом выявилась интересная закономерность: те интерлингвистические организации, которые ставили перед собой задачу выбора одного из соперничающих проектов, например, «Делегация для принятия международного вспомогательного языка» (§70), в конце концов приходили к построению собственныхпроектов международного языка, и проблема выбора оставалась не только не разрешенной, но и еще более усложнялась.

Это происходило отчасти потому, что интерлингвистика не располагала надежным критерием оценки искусственных языков, главным образом из-за пренебрежения социолингвистической стороной вопроса. Плановые языки сравнивались только как системы знаков, обладающие тем или иным преимуществом друг перед другом. Однако плановый язык, получивший социальное применение, перестает быть только системой знаков, он становится компонентом значительно более сложной и устойчивой системы «язык+общество». С началом движения за плановый язык сложилась своеобразная ситуация, когда из конкурирующих проектов только один получал действительно широкое распространение; остальные проекты оказывались на периферии движения и в лучшем случае могли быть представлены небольшими коллективами сторонников. С 1879 г. до начала 90-х годов ХIХ в. основная масса сторонников международного языка группировалась вокруг волапюка; с конца ХIХ в. и по настоящее время действительно широкое распространение имеет лишь эсперанто. Таким образом, все предложенные лингвопроекты стихийным образом распределились по типу социальной организации, которую они представляют. Можно выделить три группы: языки широкого распространения (волапюк, эсперанто), языки ограниченного распространения (идиом-неутраль, латино-сине-флексионе, идо, окциденталь, новиаль, интерлингва-ИАЛА), языки, лишенные социального применения (все прочие лингвопроекты). Описательная интерлингвистика, ориентированная на языки первых двух групп, могла возникнуть лишь после накопления большого фактического материала, относящегося к социально используемым языкам.

Первые десятилетия, прошедшие после публикации волапюка и эсперанто (период с 1879 по 1907 г.), характеризуются интенсивным развитием прежней теории лингвопроектирования при известном отставании теории функционирования планового языка. Это объясняется рядом факторов. Социальное применение волапюка вообще не получило адекватного интерлингвистического отражения: период жизни этого языка оказался слишком коротким для формулирования соответствующей теории.

Эсперанто на первых порах тоже не получил описания, которое отразило бы этот язык в его реальном функционировании. Потребовалось ровно два десятилетия (1887—1907) для того, чтобы на одном из кризисных поворотов своей истории эсперанто выявил свою стабильность (отсутствовавшую у волапюка) и тем самым стимулировал разработку теории социально практикуемого планового языка.

Плановые языки автономного типа и их теория

Эсперанто (1887)

Если родиной волапюка, первого планового языка, получившего социальное использование, была Германия, то эсперанто - единственный из плановых языков, организовавший вокруг себя стабильный коллектив говорящи, обязан своим возникновением России и Польше. Автором эсперанто был варшавский врач Людовик Лазарь (или, как его называли русские, Людовик Маркович) Заменгоф (1859—1917), человек редкой преданности идее международного языка, около десяти лет работавший над своим проектом и потративший его распространение все свое скромное достояние.

Язык, разработанный Л. Л. Заменгофом, был назван им «Internacia lingvo» («международный язык»), но это название очень скоро уступило место другому — эсперанто. Последнее происходит от псевдонима, под которым Л. Л. Заменгоф выпустил свои первые учебники и словари (д-р Эсперанто - «надеющийся»). Основу первоначальной теории эсперанто составили три работы Заменгофа: учебник (так называемая «Первая книга»), вышедший в Варшаве в 1887 г. сначала на русском потом польском, французском и немецком зыках»; 1888 г. за ним последовали «Вторая книга» и «Прибавление ко второй книге» изданные уже на эсперанто.

Нельзя сказать, чтобы момент благоприятствовал появлению нового международного языка: волапюкское движение в ту пору находилось на подъеме и далеко еще не достигло своей кульминации (Парижский конгресс 1889 г.). Однако у эсперанто сразу же нашлись последователи, притом в ряде случаев бывшие волапюкисты, с энтузиазмом приветствовавшие эсперанто как принципиально более удачное, чем волапюк, решение проблемы международного искусственного языка.

Каковы принципы эсперанто? «Первая книга» представляет собой скрытую, а кое-где и явную полемику с принципами структурного и социального устройства волапюка, как их представлял себе Шлейер. На титульном листе и его обороте обозначены два девиза «Первой книги»: 1) «Чтобы язык был всемирным, не достаточно назвать его таковым»; 2)«Интернациональный язык, подобно всякому национальному, составляет достояние общественное, и от всяких личных прав на него автор навсегда отказывается».

Полемическая направленность этих девизов очевидна: все мирным языком в то время именовался именно волапюк, и претензии Шлейера на право единолично вершить судьбу своего изобретения были широко известны. Почему же Заменгоф отказывает волапюку во всемирности? В предшествующих проектах искусственного языка, пишет он, имея в виду в первую очередь волапюк, «международного не было ровно ничего. Авторы почему-то называли свои языки ,,всемирными”, потому разве, что во всем мире не было ни одного лица, с которым можно было бы объясниться на этих языках!». Подобные системы «ограничивались самым естественным упрощением грамматики и заменой существующих в языках слов – другими, произвольно придуманными». Таким образом, Заменгоф возражает против априоризма волапюка, предлагая взамен принцип использования слов, «уже успевших сделаться интернациональными» (например,редакция, телеграф, центр, форма, вагон, эксплуатироватьи пр.). Такие слова в международный язык должны войти «не неизменными, принимая только интернациональную орфографию» . Если же для какого-либо понятия отсутствует интернациональное слово, то следует взять слово латинского языка, «как языка полуинтернационального». Из этого можно сделать вывод, что в противоположность волапюку в обоих его вариантах — как Шлейера, так и Керкгофса, эсперанто строится на принципе апостериори, требующем усвоения лексики естественных языков, притом не всякой лексики, а лишь той, которая является интернациональной.

Вместе с тем Заменгоф требует для международного языка максимально простой грамматики. Здесь он сближается с идеями Керкгофса в противоположность воззрениям Шлейера. Действительно, грамматика эсперанто чрезвычайно проста. В «Первой книге» она была изложена в виде 16 основных правил.

В эсперанто используется латинский алфавит без q, w, x, y, но с шестью добавочными буквами: ĉ (ч), ĝ (дж), ĥ (х), ĵ (ж), ŝ (ш), иŭ(неслоговоеуангл.= w). Особенности чтения некоторых других букв: с (ц),h(как лат. или нем.h),j (й), z (з). Буквы читаются во всех позициях одинаково (следовательно, орфография следует принципу «1 буква= 1 звук»). Ударение падает на второй слог от конца слова: pátro «отец», citróno«лимон».

Знаменательные части речи различаются окончаниями: -одля существительных,-а– для прилагательных,-е– для наречий, -i –для глаголов (в инфинитиве); ср: lumo «свет», luma «светлый», lume «светло», lumi «светить».

Существительные и прилагательные образуют множественное число с помощью окончания -j, винительный падеж — с помощью -n: им. пад. bona libro «хорошая книга» - bonaj libroj «хорошие книги» вин. пад. bonan libron «хорошую книгу» - bonajn librojn «хорошие книги»

Времена и наклонения глаголов выражаются окончаниями: -аs (наст. вр.), -is (прош. вр.),-оs (буд. пр.), -us (сослаг. накл), -u (повелит. накл.); так, от legi «читать» получим: legas «читаю, читаешь, читает...» legis «читал, читала, читали...» legos «буду, будешь, будет читать...» legus «читал бы, читала бы, читали бы...» legu «читай (те)» Причастия наст., прош. и буд. времени образуются с помощью и суффиксов -ant-, -int-, -ont- (действительный залог) и -at-, -it-, -ot-(страдательный залог): leganta «читающий» legata «читаемый» leginta «читавший» legita «прочитанный» legonta «который будет читать» legota «который будет прочитан»

Для построения всех грамматических форм языка оказалось достаточным использовать 11 окончаний и 6 суффиксов. Кроме того, в эсперанто применяется 4 служебных слова: определенный артикль la, слова pli «более» и plej «наиболее» для образования степеней сравнения прилагательных и наречий, а также глагольная связка esti «быть». Чрезвычайная простота грамматики отражает стремление автора языка сделать эсперанто максимально удобным средством общения; таким образом, эсперанто принадлежит к эмпирическому типу искусственных языков, в то время как волапюк в строился Шлейером как логический язык.

Однако эмпирический принцип, хотя и доминирует в структуре эсперанто, все же не носит всеобъемлющего характера. Заменгофу не чужда идея о том, что искусственный язык должен по некоторым признакам превосходить естественные языки. Он требует «постоянного определенного значения для каждого слова» [114, с. 16], т. е. исключает полисемию и омонимию. Он вводит принцип невариативности знаков в эсперанто: каждый корень, приставка или суффикс должны всегда иметь неизменную форму и одинаковое значение [114, с. 11, 12]. Благодаря этому эсперанто приобретает черты сходства с агглютинативными языками.

Особое значение для эсперанто имела попытка Заменгофа максимально сократить корневой состав языка. Он исходил из того, что основу словаря должны, составить около 900 корней, из которых посредством префиксов и суффиксов можно было образовать все необходимые слова. Благодаря этому исключительная роль в эсперанто с самого начала отводилась словообразованию. Так, приставка mal-производит слова с антонимичным значением: bona «хороший» - malbona «плохой». Следовательно, если в словарь включены слова «мягкий», «теплый», «молодой», «близкий», то можно уже не включать отдельные корни для понятий «твердый», «холодный», «старый», «далекий» и т. п. Аналогично, суффикс –in-для женского рода позволяет произвести от раtrо «отец» - раtrino «мать» (значит, становятся излишни особые корни «сестра», «дочь», «жена» и др.); суффикс -il- со значением орудия дает возможность образовать oт haki «колоть» - hakilo «топор», oт «резать» - «нож», от «звонить» - «колокол» и т. п.

Подобный принцип имел два весьма важных следствия - психологическое, с одной стороны, и социальное - с другой. При изучении всех естественных языков основная нагрузка лежит на памяти: необходимо запомнить громадное число слов и их сочетаний между собой. Изучение эсперанто предполагает опору не столько на память, сколько на творческие способности человека: каждому обучающемуся предстояло запомнить несколько сот корней, а затем самому развернуть этот первоначальный запас в словарь любого необходимого объема посредством правил словообразования. Тем самым каждый носитель языка становился в известном смысле его соавтором. Это позволяет нам понять тезис Заменгофа о том, что «интернациональный язык составляет достояние общественное»: общественным достоянием он становится не только в силу общего пользования им, но и благодаря коллективному сотворчеству в формировании языка.

Возможность эволюции языка, заложенная в самом его устройстве, составляет одну из наиболее характерных особенностей эсперанто. В противоположность Шлейеру, который пытался обеспечить своему языку максимальное богатство с момента его зарождения, оснащая его массой произвольно выбранных форм, Заменгоф создает только некоторый исходный минимум, своего рода «эмбрион» языка, который должен эволюционно достичь необходимой степени развития при условии коллективного сотворчества. Во «Второй книге» [148, с. 12]. Заменгоф прямо называет себя не «создателем» языка, а его «инициатором», отмечая решающую творческую роль коллектива носителей языка. Таким образом, в основе эсперанто лежит принцип социальной эволюции, отличающий его от плановых языков.

Развитие языка, предусматриваемое этим принципом, представляет собой стихийный процесс, направляемый «снизу» - со стороны языкового коллектива. Возможно ли параллельное регулирование языка «сверху» - с помощью какого либо авторитетного органа, например академии языка? В своих первых публикациях Заменгоф отвечает на этот вопрос положительно. Он допускает, что в системе его языка могут быть определенные погрешности, и в «Первой книге» предлагает публике высказаться о возможных изменениях и улучшениях эсперанто. По истечении года и после внесения возможных изменений «за языком будет закреплена окончательная постоянная форма»; «язык и впоследствии не будет замкнут для всевозможных улучшений, с тою только разницей, что тогда право изменять будет принадлежать уже не мне, а авторитетной, общепризнанной академии этого языка» [114, c. 29].

Этим ожиданиям, казалось, было суждено сбыться в самом близком будущем. В 1888 г. комитет Американского философского общества высказался против волапюка в пользу эсперанто и, кроме того, предложил созвать международный конгресс для совершенствования искусственного языка (подробнее см. § 108). «Прибавление ко второй книге» [149]явилось ответом Заменгофа на эту инициативу Американского философского общества. Он объявил, что передает судьбу международного языка в руки предложенного конгресса и окончательная форма, которую конгресс придаст языку, должна стать законом для всех, даже если конгресс изменит язык до полной неузнаваемости. Сам Заменгоф по истечении годичного испытательного срока посчитал необходимым сделать в языке только одно небольшое исправление и этим авторским вмешательством завершил свою миссию, передав право дальнейшего совершенствования языка его сторонникам.

Это совершенствование он представлял себе в виде постепенного коллективного обогащения языка, которое должно восполнить первоначальную авторскую схему. «Если какого-либо слова недостает в изданном мной словаре, - писал Заменгоф, - и это слово невозможно построить по правилам словообразования или заменить другим выражением, — тогда всякий может создать его по собственному усмотрению; так же если возникнет какой-либо стилистический или даже грамматический вопрос, не разрешенный в моей первой брошюре, каждый может решить его по собственному суждению, и если вы захотите знать, хорошо ли вы решили этот вопрос, то не обращайтесь ко мне, а посмотрите, как этот вопрос решает большинство» [149 с. 7]. Единство языка будет поддерживаться тем, что общей основой (fundamento) для всех будет служить форма языка, данная в «Первой книге». Так впервые формулируется принцип фундаментализма, о котором пойдет речь ниже (§68).

Впрочем, Заменгоф не считает, что эта основа явится раз и навсегда установленным образцом языка и выдвигает важный тезис (впоследствии незаслуженно забытый) о ее эволюционном изменении: «Позже, когда язык достаточно укрепится и его литература достаточно расширится, тогда и то, что заключено в моей первой брошюре, должно будет потерять всякое значение, и единственно компетентными тогда станут законы, выработанные большинством» [там же, с. 8].

Путь к этому «международному языку будущего» лежит через всестороннее испытание языковых форм в их употреблении, чтобы из вновь возникающих слов и выражений выделились наилучшие. Поэтому Заменгоф особенно подчеркивает роль литературы в международном языке, которая позволит ему выработать единообразный и достаточно полный запас слов. Этим объясняется, почему Заменгоф не стремился (в противоположность Шлейеру) публиковать полный словарь своего языка, а дал первоначально только небольшой список корней. Количество слов в языке, используемом людьми, бесконечно, - справедливо полагал Заменгоф, - поэтому сколько ни работать над словарем, всегда останется множество еще не созданных слов; если же пользующиеся языком будут всякий раз ждать, пока автор создаст нужное слово, то язык никогда не будет завершен и не выйдет из-под власти автора.

Приведенные положения составляют ту исходную теорию, с которой эсперанто начал свое существование. Однако не все элементы теории выражены в этих работах Заменгофа. Некоторые важные особенности эсперанто постигаются лишь в сравнении с другими искусственными языками.

То, что эсперанто пользуется по преимуществу материалом естественных языков, причем главным образом международными словами, позволяет относить его, как уже говорилось, к искусственным языкам апостериорного типа. Однако все ли компоненты эсперанто являются апостериорными? Можно убедиться, что апостериорность корней, словообразовательных аффиксов и окончаний в эсперанто неодинакова.

Корни в эсперанто, как правило, апостериорны и международны, так как они соответствуют хорошо известным интернационализмам: lampo, teatro, persono. Часть корней (количественно незначительная) апостериорна, но не международна: bedaŭri «жалеть» соответствует только нем. bedauern; pilko «мяч» — польск. pilka; klopodi — рус. хлопотать. Наконец, есть отдельные корни, аналога которым мы не находим среди корней естественных языков, например edzo «муж»; такие корни являются априорными.

Априорный характер имеют и многие местоимения, а так же местоименные наречия, образующие так называемую таблицу коррелятивных слов. Основу таблицы составляет серия неопределенных местоимений и наречий (iu «кто-то», ia «кой-то», iе «где-то», iаm «когда-то» и т. п.). Прибавляя к ним k-, получаем вопросительные слова (kiu «кто», kie «где» и т. п.); начальное t- дает указательные (tiu «тот», tie «там»), nen – отрицательные (neniu «никто», nenie «нигде»), и ĉ-– обобщительные слова (ĉiu «всякий», ĉiе «везде»). Принцип конструирования таких слов имеет образец в естественных языках, в частности в русском, ср.: к-акой, к-уда, к-огда–т-акой, т-уда, т-огда), но каждое отдельное эсперантское слово непонятно без знания таблицы в целом и не отождествляется со словами естественных языков. Априорны по большей части и окончания эсперанто, например глагольные -as, -is, -оs. Даже если иногда эсперантские окончания напоминают окончания естественных языков, более внимательный анализ показывает резкое различие их функций. Например, эсп. libr-о «книга» кажется полностью тождественным исп. libro-о, но в эсперанто окончание-ослужит признаком части речи (существительных), а в испанском — мужского рода. Поэтому совпадение окончаний в одних случаях закономерно ведет к несовпадению в других (ср. эсп. literaturo и исп. literatura)

Итак, если корни в эсперанто преимущественно апостериорны, то окончания преимущественно априорны, значит, в большинстве слов имеется и апостериорная и априорная часть.

Словообразовательные аффиксы в эсперанто занимают промежуточное положение: некоторые из них апостериорны (например, -istв оkulisto), другие априорны (например, упоминавшийся суффикс -il-). К этому надо добавить, что все словообразовательные элементы Заменгоф как бы повысил в ранге до уровня корней: они могут употребляться не только для образования новых слов, но и самостоятельно, как отдельные корни. Так, ilo означает «орудие»; суффикс -ido- (Napoleonido «потомок Наполеона») дает слово ido «потомок»; префикс mal-, образующий слова с противоположным значением, дает слово malo «противоположность». Таким образом, аффиксы эсперанто, даже и апостериорные, получают априорную черту (способность употребляться в роли корня). Другой априорной чертой эсперантских аффиксов является их сочетаемость, свободная от ограничений естественных языков. Так, в международных словах естественных языков для обозначения профессий применяются разные суффиксы (ср. лингвист, математик, коммерсант, реставратор); перекомбинировать корни и суффиксы обычно бывает невозможно (нельзя сказать лингв-атор или реставр-ист). В эсперанто же сочетаемость морфем подчиняется собственным правилам этого языка, а не образцу международных слов; так, суффикс - ist единообразно употребляется для обозначения профессий: lingv-isto, matematik-isto, komerc-isto, restaŭr-isto.

Плановые языки, заимствующие большую часть материала из естественных языков, но организующие этот материал по своим собственным законам (в частности, законам сочетаемости), получили название автономных. Эсперанто был первым из языков этого типа, получившим социальное применение и тем самым положившим началоавтономной(илиавтономистской) школе в интерлингвистике.

Международный конгресс, к которому призывало обращение Американского философского общества, не был осуществлен, и судьба эсперанто оказалась предоставленной энергии и предприимчивости его последователей. Сферой применения языка, которая стала осваиваться ими в первую очередь, была литература. Уже в «Первой книге» Заменгофа были приведены образцы художественных переводов и оригинальных текстов, в том числе стихотворений, на эсперанто. В 1888 г. польский эсперантист А. Грабовский перевел на эсперанто «Метель» Пушкина, а годом позже Э. фон Валь опубликовал перевод «Княжны Мэри» Лермонтова. Этими произведениями было положено начало эсперантской литературы. Нюрнбергский журналист Леопольд Эйнштейн, деятельный сторонник волапюка, опубликовавший в поддержку его около 200 статей, знакомится с эсперанто и убеждается в его преимуществах по сравнению с волапюком. Под его влиянием «Нюрнбергское общество всемирного языка», бывшее одним из активных центров волапюкского движения, в декабре 1888 г. переходит к эсперанто. Тем самым за пределами России и Польши, в Германии, возникает новый очаг эсперантского движения. В сентябре 1889 г. Нюрнбергское общество начинает издавать первый журнал на эсперанто «(La) Esperantisto» (1889—1895). В том же году выходит адресник с именами первой тысячи эсперантистов (из них 921 были подданные Российской империи: русские, поляки, литовцы...). В 1890 г. Тромпетер из Шалке (Германия) организует здесь новую эсперантскую группу; он же в течение трех лет (1892 - 1894) финансирует издание журнала «Esperantisto».

Эсперантское движение распространяется далее на Швецию, где в октябре 1891 г. был основан Клуб эсперантистов в Упсале. Через несколько месяцев - 24 марта (5 апреля) 1892 г. - официально регистрируется первое общество эсперантистов в России «Эсперо» (Петербург), открывшее филиалы и в ряде других городов.

Статьи по истории лингвопроектирования

Развитие идеи всеобщего языка до появления эсперанто

Идеи Декарта в его переписке с аббатом Мерсенном (ХVII век)

Попытки создания всеобщего искусственного языка начинаются уже с XVII в. Еще Декарт занимался идеей всеобщего языка (письмо к Мерсеню - Mersenne - 20 ноября 1629 г.; Descartes, "Oeuvres compl." ? d. Cousin, v. VI, p. 61). Он полагал, что создание такого языка и изучение его не только вполне возможны, но даже не представляют никаких затруднений; в основе же его должна лежать известная классификация всех человеческих идей [!].

В 1629 г. французскому аббату Мерсенну, вокруг которого группировался ряд крупных ученых того времени, попал в руки печатный проспект анонимного автора, призывавший к созданию всеобщего языка. Мерсенн пересылает этот проспект великому французскому философу Рене Декарту (1596-1650), жившему в то время в Голландии. Ответное письмо Декарта, помеченное 20 ноября 1629 г., явилось теоретической программой лингвопроектирования, определившей основное направление работ в этой области вплоть до появления волапюка (1879).

В письме Декарта изложены два пути создания всеобщего языка. Декарт соглашается с автором проекта, что для пользования всеобщим языком достаточно одного словаря. Это было бы возможно, поясняет Декарт, если бы во всеобщем языке был «только один способ спряжения, склонения и построения слов, вовсе не было бы форм неполных и неправильных возникающих вследствие искажений при употреблении», изменение имен и глаголов и образование новых слов производилось бы посредством аффиксов, добавляемых к началу или концу коренных слов», и эти «аффиксы получали бы определение в словаре» наряду с самими коренными словами. «Заурядные умы, пользуясь таким словарем, менее чем за шесть часов научатся излагать свои мысли на этом языке».

В этих словах выражена идея освобождения языка от не правильных и отклоняющихся форм, от всякого рода исключений как в словообразовании, так и в словоизменении. Благодаря этому каждое слово было бы легко опознаваемым э тексте и легко могло бы быть истолковано с помощью словаря. Именно по этому пути позднее пойдут авторы таких искусственных языков, как волапюк и эсперанто.

Однако Декарт не останавливается на этом и делает другое, значительно более радикальное предложение, в конечном счете оказавшееся неосуществимым, но как раз и послужившее основным теоретическим стимулом для развития лингвопроектирования в ту эпоху.

Декарт считает, что можно упорядочить не только формы выражения понятий, но и сами понятия; нужно лишь найти способ сведения понятий к ограниченному набору исходных идей, подобно тому как люди умеют изображать бесконечное количество чисел с помощью всего лишь десяти цифр. «Точно так же, как можно в один день научиться на каком-либо неизвестном языке называть и писать все числа до бесконечности, хотя они и представляют собой бесконечное множество различных слов, следует научиться делать то же самое со всеми остальными словами, необходимыми для выражения всего, что приходит в человеческий ум» [50, с. 12].

Этими словами намечена грандиозная программа перестройки человеческого языка не только как средства общения, но в первую очередь как средства мышления. Искусственный язык для Декарта - это «нечто вроде логического ключа человеческий понятий» (Э. К. Дрезен) [10, с. 42], пользуясь которым можно было бы «по некоторым правилам вывода чисто формальным путем получать новое знание, истинность которого заранее гарантируется философским характером языка» (П. Н. Денисов) 2.

Действительно, Декарт ставит задачу построения языка, который был бы не только «очень легким для изучения, произношения и письма, но, что самое главное, который мог бы помогать суждениям ... так что было бы почти невозможно ошибиться»; «с его помощью крестьяне смогут лучше судить о сущности вещей, чем это делают ныне философы».

Выполнению столь обширной программы должна способствовать и подобающая ей наука. «Изобретение такого языка зависит от истинной Философии, так как иначе невозможно перечислить все мысли людей и расположить их по порядку», - заявляет Декарт [50, с. 12].

Таким образом, в этой концепции как искусственный язык, так и наука о таком языке получают чрезвычайно высокий статус: искусственный язык мыслится как язык философский, устанавливающий порядок в человеческих понятиях и тем самым преобразующий мышление, а соответствующая наука приравнивается к «истинной Философии» (с большой буквы), т. е. определяется как своего рода метанаука, стоящая над другими областями человеческого знания.

В этом отношении судьба лингвопроектирования декартовой эпохи оказалась близкой к судьбе языкознания в целом: не случайно в ХVII в. во Франции формируется проникнутое идеями Декарта рационалистическое направление языкознания, с наибольшей полнотой воплощенное в известной грамма Пор-Рояля.

Языкознание и лингвопроектирование в эту эпоху теснейшим образом связаны с логикой и философией и не всегда четко отличают свой объект исследования от объекта исследований логики и философии. Дальнейшая история лингвопроектирования, как и история языкознания, представляет собой процесс высвобождения их из указанного логико-философского комплекса, хотя эта эволюция в сфере интерлингвистики значительно задерживается по сравнению с разделами языкознания, занимающимися естественными языками.

В изложенной работе Декарта обсуждаются две раз личные программы построения искусственного языка: 1) программа создания упрощенного языка, который мог бы служить лучшим орудием общения, и 2) программа создания философского языка, который мог бы служить лучшим орудием мышления. Первую программу назовем эмпирической, а вторую — логической.

Сам Декарт был безусловным сторонником второй программы, явившись, таким образом, основоположником логического направления в лингвопроектировании. В ХVII в. в рамках этого направления действовал ряд крупных ученых, а также научные общества Франции, Англии, Германии и других стран. Проблема всеобщего языка (в противоположность периоду до 1629 г.) становится предметом коллективно разрабатываемой науки.

Во Франции эта проблема входит в круг интересов упомянутого выше кружка Мерсенна. Всесторонне образованный ученый, аббат М. Мерсенн оставил труды в области математики, теологии и философии. К проблеме всеобщего языка Мерсенн обращается под непосредственным воздействием переписки с Декартом и дискуссий с участниками своего кружка. В одном из философских сочинений Мерсенна («Всеобщая гармония», 1636) подробно излагаются его взгляды по указанной проблеме. Мерсенн полагает, что всеобщий язык дол жен отражать природу вещей, т. е. быть «натуральным язы ком». По мнению Мерсенна, между звучанием слова и его предметным значением можно установить определенное соответствие: так, звуки а и о вызывают представление о чем-то большом и значительном, и — маленьком и тонком, у — темном и скрытом и т. п. [73, с. 67—68].

Эти воззрения имеют свою предысторию. Необходимо вспомнить, что еще в Древней Греции были выдвинуты две различные точки зрения о сущности языка. Сторонники одной из них полагали, что между словом и вещью имеется естественное подобие: слово является как бы тенью вещи, отражающей ее внутреннюю природу. Эта точка зрения известна под названием теории physei (что означает «по природе»). Противоположная теория thesei («по установлению») исходила из того, что имена вещам устанавливаются по соглашению между людьми и не имеют ничего общего с сущностью самой вещи. Обе эти теории в наиболее полной форме изложены в диалоге Платона «Кратил», где от имени сторонников теории physei высказывается мнение, что слова связаны с обозначаемыми вещами благодаря естественному звукосимволизму: звук а соответствует большому, звук о — круглому, и — тонкому и т. п.

Мерсенн совершенно определенно высказывается в пользу того, что во всех существующих языках имя условно по отношению к вещи и не имеет никакой связи с ее внутренней природой. Таким образом, по отношению к существующим языкам он стоит на позициях теории thesei. Ко всеобщему же языку, как мы видели, он предъявляет требование, чтобы такой язык отражал природу вещей, т. е. присоединяется к теории physei с характерными для нее идеями звукового символизма.

В сказанном вся суть логического направления лингвопроектирования. Его отправной точкой служит мысль о возможности построения всеобщего языка, слова которого будут отражать сущность вещей, следовательно, сходные вещи будут обозначаться сходными словами.

Мерсенн, правда, отдает себе отчет в том, что подобный язык весьма трудно создать и что, связывая отдельные звуки теми или иными значениями по принципу звукового символизма, все равно невозможно избежать условности получаемых знаков. Поэтому он обращается к иному пути построения всеобщего языка — классификационному. Если разложить обозначаемые в языке предметы по определенным признакам, каждый предмет можно обозначить через совокупность присущих ему признаков, отразив тем самым его внутреннюю природу.

Классификационный путь получил наиболее детальную разработку у английских ученых, объединившихся вокруг оксфордского, а затем лондонского научных кружков в эпоху английской буржуазной революции 1640—1660 гг. Когда в 1662 г. на базе этих кружков возникло лондонское Королевское общество (одна из первых в Европе академий наук), проблема всеобщего языка на несколько десятилетий заняла весьма важное место в ее деятельности. В Англии были созданы наиболее известные системы философских языков на классификационной основе: проекты С. Уорда (ок. 1650), Ф. Лодвика (1652), Т. Эркварта (1652—1653), Дж. Дальгарно (1657—1661) и др. В 1668 г. один из основателей Королевского общества и его первый секретарь Дж. Уилкинз представил проект философского языка, разработанный им при со действии ряда членов общества6. Имеются сведения, что язык Уилкинза был тогда же опробован в общении: выражения этого языка встречаются в сохранившейся до нашего времени переписке некоторых членов Королевского общества, а известный английский физик Р. Бойль мог даже говорить на новоизобретенном языке.

Историки интерлингвистики установили, что проект философского языка разрабатывался также великим английским ученым И. Ньютоном (ок. 1661), а также прожившим ряд лет в Англии и переписывавшимся с Мерсенном знаменитым чешским педагогом и философом Я. А. Коменским (1641—1668).

Представление о структуре классификационных философских языков может дать следующая иллюстрация. В языке Уилкинза все понятия подразделяются на 40 родовых классов, каждый из которых обозначен сочетанием «согласный + гласный» (согласные пишутся латинскими, а гласные — латинскими и греческими буквами). Например: Dα — «бог», Da — «мир (вселенная)», De — «элемент», Di — «камень», Do — «металл», Gα, Ga, Gе, Gi, Gо — пять родов растений (соответственно листья, цветы, фрукты, кустарники, деревья), Zα, Zа, Zе, Zi — четыре рода животных, соответственно бескровные, рыбы, птицы, звери) и т. п. Каждый класс делится на подклассы, а те, в свою очередь, на виды. Так, из Dе— «элемент» получаем подклассы Deb — «огонь», Ded — «воздух», Deg — «вода», Dep — «земля» и т. п.; из Deb при дальнейшем членении — Debα — «пламя», Deba — «комета», Debi — «молния» и т. д.

Подобные классификации сыграли чрезвычайно важную роль в истории науки; они подготовили основы той система тики научных знаний, которая составила суть «первого периода развития естествознания» Нового времени и помогла ему «справиться с имевшимся налицо материалом». Не случайно, что сотрудничавшие с Уилкинзом в выработке его язы ка Дж. Рей и Ф. Уиллоуби (они взяли на себя составление таблиц, соответственно, растений и животных) называются в числе предшественников Линнея с его знаменитой ботанической и зоологической классификацией. Таким образом, попытки построения философских языков находились в общем русле науки того времени и непосредственным образом стимулировали ее развитие.

Один из основных недостатков философских языков, не сразу проявившийся, также был связан с общими особенностями науки того времени. Рассматривая первый период развития естествознания, завершаемый работами Линнея, Энгельс указывал на то, что для этого периода особенно характерна «выработка своеобразного общего мировоззрения, центром которого является представление об абсолютной неизменяемости природы. Согласно этому взгляду, природа, каким бы путем она сама ни возникла, раз она уже имеется налицо, оставалась всегда неизменной, пока она существует». Представление о неизменности природы распространялось на астрономию, геологию, биологию и другие науки. Оно лежало и в основе создания философских языков: все классификации понятий и предметов, на которые опирались философские языки, мыслились в виде инвентарных перечней неизменных свойств и отношений между предметами. Философский язык исключал идею развития, поскольку он должен был отражать картину вечно неизменной природы.

Другая особенность философских языков состояла в том, что функции мышления в них придавался явный приоритет перед функцией общения. Авторы таких языков стремились к наиболее рациональной классификации понятий, отражающей соотношение вещей в природе, но не задавались вопросом, насколько удобным такой язык окажется в общении между людьми. Потребовалось без преувеличения 250 лет, вплоть до появления волапюка, чтобы путем апробирования все новых и новых вариантов философского языка обнаружить кардинальное противоречие между основополагающим принципом таких языков («сходные идеи должны передаваться сходными знаками») и потребностями коммуникативной функции. Последняя может реализоваться только при том условии, что слова будут заметно отличаться друг от друга, причем это различие должно быть тем больше, чем ближе одно слово стоит к другому по своему значению. Известно, что созвучные слова могут подвергаться смещению в речи (явление паронимии). Любая система философского языка, основанная на регулярном сближении сходных знаков для сходных идей, становится принципиально паронимичной и тем самым не пригодной к использованию в общении.

Следует обратить внимание и еще на одно обстоятельство. В естественных условиях человеческого общения действует закон экономии речевых усилий, благодаря чему часто употребляемые слова обычно короче слов, употребляемых редко. В философских же языках длина слова определяется не частотой его употребления, а смысловой структурой. Поэтому слова одного тематического ряда всегда имеют одинаковую длину. Если бы такой язык стал использоваться в общении, наиболее частотные слова подверглись бы сокращению, которое затемнило бы прозрачность их структуры. Отсюда видно, что конфликт функции общения и функции мышления в естественных условиях коммуникации неминуемо должен был привести к победе первой из них. Проекты философских языков шли против законов коммуникации (в ту эпоху, правда, еще не осознававшихся) и были обречены на неуспех.

Логическое направление было основным, но не единственным направлением лингвопроектирования 1629—1879 гг. Уже в ХVII в. ему противостоит эмпирическое направление, правда, менее единое и теоретически менее разработанное, но, как оказалось впоследствии, предложившее единственно перспективный путь построения планового языка. Представители эмпирического направления стремились дать применимую коммуникативную систему, не претендуя на совершенствование языка как орудия мышления. Таким образом, в противоположность логическому направлению функции общения придавался здесь приоритет перед функцией мышления.

Около 1650 г. Ф. Лаббе предложил проект упрощенного латинского языка, освобожденного от неправильностей и исключений и предназначенного для миссионерской деятельности и международной торговли — целей вполне практических, далеких от попытки реформирования человеческого мышления [73, с. 227; 99, с. 469]. В конце ХVII в. Б. Лами выдвинул идею упрощения существующих языков путем замены их изобилующей всяческими исключениями грамматики на гораздо более правильную грамматику по типу татаро-монгольской.

В ту же эпоху идея общего языка начинает заявлять себя и на востоке Европы: приехавший в Россию хорват Ю. Крижанич, движимый мечтой об объединении славянских родов, создает проект общеславянского языка, которому посвящает ряд сочинений: «Объяснение виводно о писме словенском» (1659—1661) — преимущественно о фонетике, «Грамматично изказание об руском езику» (1665) — по вопросам морфологии. На всеславянском языке написан и основной труд Крижанича — политический трактат «Беседы о правлении» (Тобольск, 1663—1666), который в позднейшей литературе фигурирует под условным названием «Политика». Свой проект Крижанич именует русским языком (ruski jezik), но на самом деле в нем представлен синтез ряда славянских языков. Голландский славист Т. Экман установил, в тексте «Политики» 59% составляют слова, общие всем славянским языкам, 10%— русские и церковно-славянские слова, 9% — сербохорватские, 2,5% — польские и т. п.

Цель, которую преследует Крижанич в своем проекте, совпадает с общими целями лингвопроектирования той эпохи: отправляясь от критики существующих языков, в данном случае славянских, которые он находит недостаточно обработанными и бедными по части научных и специальных понятий, Крижанич стремится «исправить язык» и приблизить его к максимально возможному совершенству. «Политика» включает раздел «О языке или о речи», открываемый следующими словами: «Совершенство языка — самое необходимое орудие мудрости и едва ли не главный ее признак» (на всеславянском языке: Iazíka sowerszenóst iest sâmo potrébno orûdie k’mudrósti, I iedwá né stanowíto iee známe).

В результате предпринятого совершенствования языка всеславянский должен был, по мысли Крижанича, сравняться по своему богатству с наиболее развитыми литературными язы ми — латинским и греческим.

Эмпирическое направление, зародившееся в указанных работах Ф. Лаббе, Ю. Крижанича и других, хотя и имело в основе стремление к совершенствованию языковых форм, не пыталось изменить саму природу языка, что было свойственно логическому направлению, и, разумеется, не могло отождествлять себя с «истинной философией».

Если представители логического направления возрождали применительно к искусственному языку античную теорию physei (теорию подобия между словом и вещью) и на этом сновании претендовали дать философский разбор реального мира, то сторонники эмпирического направления, как и исследователи естественных языков, явно или неявно примыкали к теории thesei, утверждавшей отсутствие естественной связи между предметом и его именем. Таким образом, возникшее в ХVII в. противопоставление логического и эмпирического направлений лингвопроектирования является не чем иным, как возобновлением старой антитезы physei — thesei, перенесенной из сферы исследования естественных языков в область создания искусственных языков.

Характерны внешние связи обоих направлений лингвопроектирования — логическое направление смыкалось с философией и логикой, тогда как эмпирическое направление имело в качестве ближайшего внешнего «соседа» теорию естественных языков и, следовательно, в наиболее выраженной форме проявляло языковедческую направленность. Благодаря этому именно эмпирическое направление послужило в дальнейшем тем центром, вокруг которого стала создаваться современная интерлингвистика на пути размежевания ее с сопредельными научными отраслями.

Различие логического и эмпирического направлений носит функциональный характер: из двух основных функций языка как средства общения и мышления логическое направление признает первичной функцию мышления, пренебрегая коммуникативными недостатками создаваемой системы; эмпирическое направление, наоборот, дает приоритет коммуникативной функции, отказываясь от существенной перестройки логико-семантической стороны языка.

Наряду с данным функциональным противопоставлением искусственные языки могут разделяться на группы и по основаниям формального характера. В первую очередь принимается во внимание наличие или отсутствие материального схождения между искусственными и естественными языками: искусственные языки, строящиеся по образцу и из материала естественных языков, принято называть языками апостериори (или апостериорными языками); искусственные языки, строящиеся во своим собственным законам и не заимствующие материал из естественных языков, называют языками априори (или априорными).

Названные выше проекты Ф. Лаббе или Ю. Крижанича, построенные на материале латинского и славянских языков, являются типичными примерами языков апостериори; все философские языки, наоборот, соответствуют принципу априори, так как слова таких языков не заимствуются из какого-либо естественного источника, а создаются независимо от естественных языков на основе классификации понятий.

Кроме того, искусственные языки могут разделяться на типы и по количеству допускаемых ими формальных реализаций. Обычный естественный язык реализуется либо в устной, либо в письменной форме. Искусственные языки, созданные в расчете на использование в обеих этих формах, называют пазилалиями (от греч. pasi «всем» и laleo «говорить», т.е. «всеобщий язык» или «всеобщая речь»). Таковы, например, философский язык Уилкинза или упрощенный латинский язык Лаббе. Однако искусственные языки могут быть рассчитаны только на письменную реализацию; в этом случае они называются пазиграфиями (от греч. pasi «всем» и grapho «писать», т.е. «всеобщее письмо»).

Идея пазиграфии на всем протяжении 1629―1879 гг. оказывала чрезвычайно притягательное воздействие на создание искусственных языков, перед глазами которых стоял пример китайской иероглифической письменности, находившей применение не только в Китае, но и в Японии, Корее, Индокитае, т. е. служившей письменным международным языком народов дальнего Востока. Отсюда возникает стремление построить искусственный язык, знаки которого писались бы одинаково всеми народами, а произносились бы каждым народом на своем родном языке. Неожиданным стимулом для дальнейшего развития этой идеи явились, начиная с ХVI—XVII вв., первые исследования по сурдопедагогике (воспитанию детей с нарушения слуха и речи). В 1620 г. испанец Х. П. Бонет опубликовал первое руководство по обучению глухонемых — «Упрощение букв и искусство научить немого говорить». В этом искусстве немалую роль должно было сыграть обучение письму, отсюда естественный переход к мысли об универсальном характере письменности, позволяющей преодолеть не только языковой барьер в общении разных на народов, но и «барьер немоты», ограничивающий общение глухонемых людей. В 1653 г. соотечественник Бонета ученый П. Бермудо, известный по прозванию «Эль Мудо» («Немой»), разработал пазиграфическую систему «Арифметический указатель названий, призывающий все нации мира к единению языков и речи». Эта пазиграфия принадлежит к философскому типу, т. е. является философским языком, дающим классификацию понятий, но допускающим лишь письменную реализацию.

Примером эмпирической пазиграфии, дающей упрощенный способ письменного общения без какой-либо философской классификации идей, может служить проект И. Бехера (Германия, 1661), предложившего пронумеровать все слова латинского лексикона и отдельно все грамматически значения. Поскольку в ту эпоху латинские словари в переводе на основные языки Европы находились в повсеместном употреблении, подобная система нумерации позволила бы механически переводить с одного языка на другой. Характерно, что современные исследователи усматривают в предложениях Бехера наиболее раннее приближение к идее машинного перевода.

Особое место в истории лингвопроектирования при надлежит великому немецкому ученому Г. В. Лейбницу (1646—1716). Основные устремления Лейбница лежали в русле логического направления лингвопроектирования. Он исходил из предпосылки, что все сложные идеи являются комбинациями простых идей, точно так же, как все делимые числа являются произведениями неделимых чисел. Лейбниц считал, что простые идеи можно свести к ограниченному набору — своего рода «азбуке мысли», из которой все понятия человеческого разума будут выводимы по математически строгим правилам. Таким образом, философский язык ему представлялся в виде определенной математической модели, позволяющей свести всякое рассуждение к вычислению.

Для построения такого философского языка нужно было отдельно разработать его словарь и грамматику. Первая задача, по мысли Лейбница, предполагала анализ всех идей человеческого разума и их сведение к набору простых идей. Вторая задача — построение грамматики — предполагала анализ отношений между идеями, а также способов выражения этик отношений в разных языках.

Этот грандиозный замысел не мог быть осуществлен сразу в полном объеме. Сначала следовало разработать философскую грамматику и применить ее к какому-либо естественному языку (например, латинскому), а затем постепенно заменить латинские слова искусственным словарем, сконструированным по вышеописанной методике. Таким образом, Лейбниц фактически предлагает две различные языковые системы: апостериорный язык на базе латинского словаря и философской грамматики и априорный язык, в котором и словарь и грамматика будут одинаково «философскими». Первое из этих предложений, получившее наибольшее значение в современной интерлингвистике, представляет собой серьезную уступку эмпирическому принципу.

Как Лейбниц представляет себе философскую грамматику? Эта грамматика должна, с одной стороны, выражать все грамматические значения всех языков, т. е. быть универсальной, с другой — избегать всех исключений и аномалий естественных языков, т. е. быть рациональной. Так, Лейбниц знает излишними различия существительных по роду, многообразие типов склонения и спряжения; падежные окончания он предлагает заменить предлогами, личные окончания глагола — самостоятельными местоимениями в роли подлежащего, глагольные наклонения — союзами. Иначе говоря, отдает предпочтение аналитическому грамматическому строю, как во французском языке, перед синтетическим, как в латинском. Вместе с тем Лейбниц считает, что некоторые грамматические категории могут получить более широкое употребление: так, категорию времени он предлагает распространить с глаголов на прилагательные и существительные (пример Лейбница: amavitio «прошедшая любовь» и amaturitio «будущая любовь»), степени сравнения — с прилагательных на глаголы и существительные и т. д.

Представления Лейбница о структуре рациональной грамматики во многом сохраняют научное значение до настоящего времени. Они оказали глубокое воздействие на современную интерлингвистическую теорию. Знаменательно, что начало научной разработки интерлингвистических проблем в ХХ в. было связано с освоением наследия Лейбница в исследованиях двух выдающихся логиков — француза Л. Кутюра (1901—1903) и итальянца Дж. Пеано (1903) (см. §70, 98).

Идеи Лейбница не менее важны и для другой разновидности искусственных языков — языков общения человека с ЭВМ. Когда в середине ХХ в. перед лингвистикой встала задача разработки языков-посредников машинного перевода, грамматика таких языков во многом оказалась близка теоретическим установкам Лейбница.

Итак, в ХVII в. определились два направления лингвопроектирования: логическое, в рамках которого искусственный язык рассматривался прежде всего как средство мышления, и эмпирическое, трактовавшее искусственный язык в первую очередь как средство общения. По отношению к естественным языкам создаваемый искусственный язык выступал либо как язык априори, независимый от естественных языков, либо как язык апостериори, использующий материал естественных языков. Логические системы искусственного языка чаще всего были априорными (разговорно-письменный язык Уилкинза, письменный язык Бермудо), но могли быть и апостериорными (латинский словарь в сочетании с философской грамматикой у Лейбница). Эмпирические системы могли быть как априорными (нумерационный язык Бехера), так и апостериорными (общеславянский язык Крижанича).

Все эти системы объединяются родовым понятием всеобщего, или универсального, языка. Ученые 1629—1879 гг. не всегда имели ясное представление о месте всеобщего языка среди национальных.

Наиболее дальновидные авторы, например Уилкинз, считают, что такой язык мог бы занять второе место (come in the next place) после национальных, т. е. близки к признанию его вспомогательной речи. Однако более распространенная точка зрения исходит из того, что несовершенства естественных языков могут быть исправлены только в результате замены их на сознательно сконструированный идеальный язык. Представления об искусственном языке являются, таким образом, отражением критики естественных языков. В этих условиях идея вспомогательного характера искусственного языка не могла укорениться, ибо она противоречила постулируемой идеальности такого языка.

Проект Вилькинса (1668)

Энциклопедический обзор Булича

Чисто теоретическая идея Декарта нашла себе исполнителя в лице английского епископа Вилькинса, который в 1668 году издал свой "Опыт о реальном выражении и философском языке" ("The essay towards a Real Character and a Philosophical Language", Лондон, 1668). Попытка эта, весьма остроумная и глубоко обдуманная, не могла, однако, иметь практического значения... Язык Вилькинса имеет в значительной степени алгебраический характер. Целью его было изобрести такую письменную систему, которая могла бы пониматься всеми одинаково [сама идея правильная], как, например, наши цифры, астрономические значки, математические знаки +, -, =, <, > и т. д... Самые знаки, по мысли Вилькинса, не являются произвольными, случайными; они должны образовать стройную систему, члены которой зависели бы не только друг от друга, но и от известных ... понятий, которые ими выражаются. Этим достигалось бы более легкое усвоение и запоминание всего языка [первая цель языкотворчества], а также и большее умственное развитие ["идея Сепира-уорфа" - вторая цель] тех, которые стали бы им пользоваться. Поэтому в основу своего языка Вилькинс кладет полную философскую классификацию всего, что доступно или может быть доступно человеческому познанию, и составляет род словаря идей ... как основу этого языка.

Все это выполнено для того времени весьма обдуманно, но замечается и ахиллесова пята проекта Вилькинса, который ставит всю систему своего языка в зависимость от ... классификации идей. Вследствие этого ... каждое новое научное открытие должны были бы колебать всю систему всеобщего языка Вилькинса... Так, например, Вилькинс помещает кита в отделе рыб, тогда как его настоящее место иное... Всего у Вилькинса получается 40 классов, из которых каждый означается известным слогом: ba, be, bi; da, de, di; ga, ge, gi и т. д. К этим слогам присоединяются согласные звуки b, d, g, p, t, с, z, s, n для различия внутри каждого рода. Дальнейшие видовые отличия выражаются присоединением гласных к этим слогам. Так, например, Бог в языке Вилькинса будет D ?, ?ир = Da, стихия = De, камень = Di, металл = Do. Первый род cmuxиu - огонь, будет Deb., а первый вид огня - пламя будет Deb ? ? т. д. Грамматические изменения - падежи, числа, а также предлоги и т. д. - означаются посредством разных значков.

Более подробное изложение проекта Вилькинса и его оценку можно найти в "Чтениях о языкознании" Макса Мюллера, серия вторая, лекция вторая (русский перевод Дм. Лавренка и Г. Кайзера под заглавием "Наука о языке. Новый ряд чтений М. Мюллера", Воронеж, 1866 г.), а также в труде (т. 2-й) шотландского философа лорда Монбоддо "О происхождении и развитии языка" ("On the Origin and Progress of Language", 2 изд., Эдинбург, 1774).

Идеи Вилькинса были известны и Лейбницу, который с большой похвалой отзывается о них в одном из своих писем к Томасу Бэрнету ("Leibnitii Opera omnia", ed. Duteus, VI, стр. 262). Он сам носился с проектом всеобщего философского языка, вероятно родственного по основной идее изобретенному Вилькинсом, хотя и не оставил ничего, кроме его названия ("Sp ?cieuse g?n?rale "). Надо думать, однако, судя по решительности и уверенности заявлений Лейбница о важности его изобретения (там же, V, стр.7, 11), что идея всеобщего языка у него в голове вполне созрела и сложилась в последние годы жизни.

Вольтер также принадлежал к сторонникам всеобщего языка.

(С. Булич. Энциклопедия Брокгауза и Ефрона)

Идеи интерлингвистики в ХVIII веке

Начало 18-го века: идея универсальности французского языка

Первые десятилетия ХVIII в. отмечены определенным снижением интереса к проблеме искусственного языка (см. § 20). Это, несомненно, стоит в связи с упрочением позиций естественного международного языка, каковым в то время являлся французский, вытеснивший латыньв сфере дипломатии и успешно добивавшийся преобладания в науке.

Характерно, что если лондонское Королевское общество (английская академия) в ХVII в. активно обсуждает проблему создания всеобщего языка, то начало ХVIII в. знаменуется образованием Берлинской академии (1700), принимающей французский язык в качестве официального, а на исходе века, накануне Французской революции, та же академия объявляет конкурс на тему об универсальности французского языка (1782). Основанная в 1725 г. по указу Петра I Российская академия наук пользуется на протяжении ХVIII в. латинским и французским языками. Французский язык становится официальным языком академической науки и в других странах.

Таким образом общая лингвистическая ситуация вызывает некоторое смещение акцентов: если в ХVII в. под всеобщим (универсальным) языком понимался в первую очередь искусственный язык, то в ХVIII в. понятие универсального языка начинает переноситься и на наиболее распространенный в ту пору естественный язык — французский [как сейчас - на английский].

Середина 18-го века: критика философских языков за их неизменность

Попытки построения искусственных языков вновь умножаются со второй половины ХVIII в., однако прежнее доминирование логического направления постепенно идет на убыль. Еще в 1732 г. неизвестный автор под псевдонимом Карпофорофилус публикует систему апостериорного искусственного языка на латинской основе.

С середины ХVIII в. возникает критика философских языков. Этот существенный сдвиг в истории лингвопроектирования связан с общими тенденциями перестройки научного мировоззрения, признаки которой обнаруживаются именно в этот период. Ф. Энгельс писал о двух этапах развития естествознания Нового времени: для первого этапа характерно представление об абсолютной неизменности природы; сущность второго этапа составляет эволюционное учение, с точки зрения которого «природа не просто существует, а находится в процессе становления и исчезновения». Первая брешь в «окаменелом воззрении на природу» как на нечто неизменное и существующее от века — была пробита как раз в середине ХVIII в. В 1755 г. И. Кант опубликовал «Всеобщую естественную историю и теорию неба», в которой отверглось учение о вечности Солнечной системы; «Земля и вся Солнечная система предстали как нечто ставшее во времени». Почти одновременно «К. Ф. Вольф произвел в 1759 г. первое нападение на теорию постоянства видов, провозглавив учение об эволюции». Эти революционные идеи не сразу были приняты наукой, освобождение которой от пут старого мировоззрения заняло несколько десятков лет.

Нечто подобное происходило и в лингвопроектировании ХVIII в. Уже П. Мопертюи (Лион, 1756) указывает на уязвимость философских классификаций, не учитывающих изменяемости понятий во времени: система философских идей Декарта явилась бы чуждой более поздним научным представлениям Ньютона и Локка. С другой стороны, И. Михаэлис (Берлин, 1759) обращает внимание на факт одновременного существования различных понятийных систем; например, понятия, связанные с браком и воспитанием детей, весьма различны у народов, живущих в условиях моногамии и полигамии. Этими исследованиями была установлена невозможность построения предметной классификации, единой для всех времен и народов. В лингвопроектирование начинают проникать представления эволюционизма, закономерно связанные с идеей вариативности понятийных систем.

В связи с этим возникает новая концепция построения всеобщего языка: не на базе более или менее произвольных философских классификаций, а на основе извлечения общих элементов из реально существующих языков. Эта концепция, которую разделяет и современная интерлингвистика была впервые заявлена в «Трактате о механическом образовании языков» французского лингвиста и этнолога Ш. де Бросса (1765): «Основа всеобщего языка реально существует. Вместо того чтобы тратить время в бесплодных устремлениях к тому, что могло бы создать искусство, лучше попытаться открыть то, что уже создано природой» (т. е. стихией языка). Отметим этот чрезвычайно важный перенос центра тяжести: всеобщий язык невозможно искусственно создать, можно лишь открыть его основу в существующих языках. Однако, если мы присмотримся к тому, как де Бросс представлял себе эту основу, обнаружится уже значительное расхождение его с теорией современной интерлингвистики. Де Бросс обращал внимание лишь на те общие элементы в структуре различных языков, которые возникают в результате их происхождения из единого источника. Де Бросс предполагал, что можно выделить несколько сот первоначальных корней, к которым сведется весь многообразный словарь существующих языков и которые вместе с тем смогли бы послужить основой всеобщего языка. Те же общие слова, которые переходят из одних языков в другие благодаря культурным контактам, де Бросс не учитывал, тогда как современная интерлингвистика обращает преимущественное внимание на слова этой группы, называя их интернационализмами.

Проблема всеобщего языка затрагивается и в ряде изданий французских энциклопедистов, объединившихся вокруг грандиозного предприятия Дидро и Д’Аламбера — подготовки «Энциклопедии, или толкового словаря наук, искусств и ремесел», 35 томов которой были опубликованы в 1751—1780 гг. В IХ томе «Энциклопедии» (1765) помещена статья Ж.Фегэ «Новый язык» (Langue nouvelle). Здесь дана первая попытка построения апостериорного искусственного языка на базе не мертвого латинского, а живого национального языка — французского. В статье содержится краткий эскиз грамматики, освобожденной от исключений и лишних форм (например, существительные не различают родов и не имеют артикля, прилагательные не изменяются по роду и числу, глаголы — по лицу и числу и т. п.). Любопытно, что окончания инфинитива настоящего, прошедшего и будущего времени (-as, -is, -os) совпадают с окончаниями изъявительного наклонения тех же времен в эсперанто [!].

Ни предложения де Бросса, ни одновременный с ними проект «нового языка» Фегэ не привели к изменению основных тенденций лингвопроектирования ХVIII в. Ведущим направлением по-прежнему остается логическое, представленное большим числом философских языков, пазиграфий и т. п. проектов, принципиально не отличающихся от аналогичных предложений авторов ХVII в. В качестве примера можно привести философский язык венгра Кальмара, опубликовавшего свои работы в 1772—1774 гг. на латинском, итальянском и немецком языках в Берлине, Лейпциге, Риме и Вене. География поисков в области всеобщего языка продолжает расширяться, постепенно охватывая основные страны Европы.

Конец 18 в. (после Великой Французской Революции): классификационные языки для Царства разума

Великая французская революция 1789—1799 гг. вызвала новую волну интереса к проблеме всеобщего языка. Родоначальник теории прогресса человечества Жан Антуан Кондор в своем знаменитом «Эскизе исторической картины прогресса человеческого разума» (1794) делит человеческую историю на 9 эпох, завершаемых образованием Французской Республики. Десятую эпоху составляет будущее, сущность которого Кондорсэ видит в совершенствовании технических методов и образовании всемирного языка: «...этот язык, беспрерывно совершенствуясь, с каждым днем все более расширяясь, внес бы во все области знания, доступные веку, строгость и точность, которые позволили бы легко познать истину и сделали бы почти невозможным заблуждение». В этих словах легко обнаруживается родство с идеями Декарта, которые были рассмотрены выше; другие высказывания Кондорсэ позволяют предполагать, что всеобщий язык он связывал с созданием особого рода «письменности, которая, служа единственно для научных целей, выражая только сочетания простых и понятных всем идей, употреблялась бы только для строго логических рассуждений, для точных, обдуманных операций ума, была бы понятна людям всех стран и переводилась бы на все местные наречия, не изменяясь, как последние, при переходе в общее пользование».

В 1795 г. публикуется проект всеобщего языка Ж. Делормеля, представленный его автором на рассмотрение Национального конвента Французской Республики. Этот проект ― типичный философский язык на классификационной основе, с той только особенностью, что автор использует принцип десятичной классификации, выделяя 10 основных классов идей, 10 подклассов и т. д., и в этом смысле предвосхищает современные системы библиографической классификации. Конвент обсудил предложение Делормеля, но, «отдавая должное величию идеи, над которой трудились многие ученые последнего столетия», признал, что, она осуществима лишь при участии остальных наций [10, с. 71; 26, с. 93].

В 1797 г. была опубликована система письменного философского языка Ж. де Мемье, впервые названная словом «пазиграфия». Этот термин, как мы говорили, теперь используется в качестве нарицательного для обозначения любой разновидности «всеобщего письма». Работа Мемье представляла собой двенадцатичную классификацию идей и понятий, выполненную в духе весьма близком к упомянутым выше предложениям Кондорсэ. Удачная разработка основных принципов этой пазиграфии и умелая реклама привлекли к ней широкий общественный интерес. Еще до публикации основного текста своей работы автор получил более 6000 положительных откликов. В сентябре 1797 г. Мемье издает свой труд в Париже одновременно на французском и немецком языках, а уже 6 февраля 1798 г. в Совете старейшин Французской Республики была произнесена речь, в которой пазиграфия Мемье сравнивается по своему значению с изобретением книгопечатания. Генерал Наполеон Бонапарт, только что триумфально возвратившийся в Париж после победоносной итальянской кампании, знакомится с пазиграфией и выражает ей одобрение. В отличие от всех предшествующих проектов всеобщего языка пазиграфия Мемье стала изучаться практически, на специальных курсах, организованных во Франции и Германии. Она была представлена на обсуждение в Национальный Институт Франции (академию наук) и в большой степени стимулировала теоретическое изучение проблемы всеобщего языка в целом [73, с. 155]. Работая над дальнейшим усовершенствованием своей системы, Мемье предложил преобразовать ее в язык, имеющий не только письменную, но и устную форму выражения, т. е. пазилалию (1799). Этот термин, как и термин «пазиграфия», был введен в интерлингвистику именно Мемье. Несмотря на то, что успех системы Мемье оказался кратковременным, за ее автором «должно быть оставлено особо почетное место в истории пазиграфических экспериментов. Он первый сумел разбудить общественный интерес к идее пазиграфии, а через нее и к идее всеобщего языка» [10, с. 74]

Предложения Кондорсэ, Делормеля и Мемье, выдвинутые в эпоху оживленных революций надежд на скорое наступление царства разума, были выдержаны в духе идей логического лингвопроектирования. Чрезвычайно интересно, что подобные же идеи в это время стали применяться и к естественным языкам, вернее их подсистемам, подвергшимся сознательной перестройке и упорядочению. 5 октября 1793 г. Национальный конвент ввел во Франции новый революционный календарь. В этом календаре было 12 месяцев равной продолжительности — по 30 дней. Старые названия месяцев, связанные с именами римских богов и императоров, упразднялись. Вместо них по предложению поэта Фабра д’Эглантина были приняты новые, искусственно созданные названия, отражающие сезонные явления природы и этапы сельскохозяйственных работ, например брюмер (brumaire, от фр. brume «туман»), нивоз (nivôse, от лат. nivosus снежный»), флореаль (floréale, от лат. florius «изобильный цветами»), мессидор (messidor, от лат. messis «жатва») и т. п. Названия осенних месяцев оканчивались на -aire, зимних на -ôse, весенних на -al, летних на –dor. Таким образом, этот календарь строился на классификационной основе, находясь в ближайшем идейном родстве с философскими языками того же периода.

Столь же искусственный характер носит и метрическая система мер и весов, разработанная Французской академией наук в 1793 г. и введенная в употребление законом от 10 декабря 1799 г. В ее основу положена идея неизменного прототипа, взятого из природы, и десятичная система подразделений. В качестве природного прототипа был избран метр, первоначально определявшийся как одна сорокамиллионная доля земного меридиана. Через метр и его производные получали определение все остальные меры (например, килограмм равен массе одного кубического дециметра воды). Названия производных единиц в метрической системе образуются с помощью приставок, которым придается упорядоченное значение. Так, приставки, взятые из греческого языка, обозначают увеличение основной меры в 10 (дека-), 100 (гекто-), 1000 (кило-) раз и т. п. Приставки же, взятые из латинского языка, обозначают соответственное уменьшение основной меры в 10 (деци-), 100 (санти-, центи-) и 1000 (милли-) раз. Таким образом, слово килограмм означает 1000 граммов, а миллиграмм — тысячную долю грамма. Не вызывает сомнений близость к этой системе философского языка Делормеля, также построенного на идее десятичной мерности природы.

Таким образом, если в ХVIII в. искусственные языки начинают приближаться к образцу естественных языков (апостериорные проекты), то имеет место и обратный процесс: в естественные языки все шире вторгаются элементы и подсистемы, искусственно созданные и упорядоченные человеком.

Сетевые обзоры по истории креалингвистики

На правах рекламы (см. условия):

[an error occurred while processing this directive]

Страница обновлена 22.03.2024

| | | | | | | | | | -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------- | | | | | | | |