НАШИЗДАТ (original) (raw)

"Сегодня случайно наткнулся на картинку, заставившую меня припомнить, сколько раз я собирался написать обзорную статью о силе метонимии в изо. Писать её я собирался по той причине, что никто о метоними в изо, сколько я знаю, до сих пор не написал, и, видимо, нет надежды, что напишет, хотя предмет лежит на поверхности, а убогость современного искусства во многом обусловлена тем, что и метафора-то мало (и криво) употребляется им как сознательный приём, а уж метонимия... Видов метонимий, как известно, очень много, и троп этот в каком-то смысле даже более поэтичен, чем метафора, - последняя встречается и в другой бесполезной отрасли высшей эстетики, науке; а метонимия почти исключительно в поэзии.

[**всякое-разное**]

В указанной картинке метонимия состоит в переносе свойства "нагой" с двух существительных (ребёнок и ещё один ребёнок) на третье существительное (мать). Это она, вопреки видимости, на самом деле стоит в картинке перед нами голая. По композиции картинки сосредоточиться в ней на младенцах практически невозможно (один скорее представлен позой, чем личностью, второй вообще практически сведён к одной попе) и потому взгляд снова и снова возвращается к состедоточенному лицу матери, - затем идёт к её ступням, затем, быстро насытившись, снова надолго к лицу; и так челноком снуёт и снуёт сверху донизу картинки. В промежутке он скользит по тёмному платью, на котором, самом по себе, никак невозможно сосредоточиться, и которое, само по себе, просто ничего не значит - это фигура умолчания, а не платье; поэтому пропуск между лицом и ступнями ощущается как пробел, провал, который необходимо заполнить воображением - и воображение немедленно достраивает его наготой, сконструированной из неиспользованной за невозможностью (см. выше) наготы младенцев и тех общих очертаний, которые даёт платье. Мать, можно сказать, не просто представлена голой, она даже щедро показана со всех сторон, и спереди, и сзади, - зрительного материала достаточно, чтобы достроить в её наготе решительно всё, до мелочей. И при этом - о чудо! - благодаря тому, что нагота подана не прямой подачей, а метонимически, эта нагота не мозолит глаз, не закрывает саму себя как неуместная фотовспышка; напротив, она проявляется медленно, путём труда зрительского глаза. Будь мать на картине обнажена сама, тела на картине было бы настолько избыточно, что на лице её сосредоточиться было бы практически невозможно, а младенцы вообще уходили бы в расход; - а самое главное, картина становилась бы не картиной о наготе женщины, а лишь о её физиологии. А в таком виде - хотя формально это вроде бы вообще не ню, но на самом деле гораздо лучше исполняет функции ню, чем большинство ню. И голые на ней на самом деле не младенцы, а женщина." (с)

Ещё пример для закрепления материала, теперь сами.
Ubaldo Oppi, Donna alla finestra, 1921:

Когда съеден бублик.
Myeong Beom Kim, Untitled.

**«Что такое когнитивная слепота? Это когда люди чего-то не видят, и даже не понимают, что они этого "чего-то" не видят. Так индейцы видели лодки конкистадоров, но не видели их парусников - для них они были подобны облакам.

...Работая в Третьяковке, Эфрос заметил, и в "Профилях" написал, что "Иностранцы не задерживаются у Сурикова. Они его не видят". В 1928г. к 100-летию со дня рождения Льва Толстого в Москву приехал Стефан Цвейг. Эфрос водил его по Третьяковке, Цвейг всем живо интересовался, записывал. Но когда вошел в суриковский зал, то не останавливаясь пошел дальше. Эфрос попросил его задержаться, объяснив, что Суриков - это Толстой русской живописи, и начал о нем рассказывать, но увидел "пустые глаза человека, стоявшего перед ничем"

» (с)

Martin Wittfooth, Битва:

«Комиссар биеннале авторитетно утверждает: великих художников больше нет. И не нужны они свободному обществу — но сколь же возросла роль куратора!
Вот куратор стоит под лучами юпитеров, суровый человек, проницательный и адекватный. Почему-то кураторы внешним видом своим копируют киногероев (тяга казаться героическим сохранилась, хотя героизм и отменили) — они одеваются в темное, сжимают губы в ниточку и буравят пространство взглядом. Можно подумать, они сделали в жизни нечто бескомпромиссное и героическое, но нет, не сделали и никогда не сделают. Их общественная роль — уберечь рынок от героического и великого. Сообразно убеждениям и сущности кураторам бы надо носить байковые пижамы в горошек, они же рядятся в черные бушлаты десантников...

Распространено мнение, будто рынок двигает искусство, помогает выявить лучшее произведение. На деле все обстоит прямо наоборот — рынок всегда способствовал забвению крупных художников, концентрируя внимание на салоне. Салон (то есть усредненное представление о моде и потребностях общества) побеждал всегда. Штучный товар рынку неинтересен: Боттичелли, Эль Греко, Рембрандт были забыты и умерли в нищете. Один из величайших художников человечества Козимо Тура (сегодняшний читатель не знает этого имени, зато знаком с успешным фигурантом рынка Энди Уорхолом) на склоне лет писал жалкое письмо, адресованное синьору Эрколе д’Эсте, в котором просил три (!) дуката. Не получил. Судьбы Ван Гога, Модильяни, Филонова наглядно демонстрируют возможности рынка...

Мы живем в мире, где стоимость не соответствует ценности, цена не соответствует качеству, значение не соответствует внешнему виду. Рынок искусств успешно воспроизвел эти обстоятельства внутри себя.
Инсталляции Дамиена Херста стоят дороже, чем картины Петрова-Водкина или Модильяни, бессмысленный холст Джексона Поллока стоит больше, чем великий холст Рембрандта, — и это происходит ровно потому же, почему пенсии дешевле, чем обед в ресторане.» (с)

Nick Cave (fashion artist), Gestalt, 2014:
Плюс немного о ворованной музыке и прекрасный фильм 2004 года, по-настоящему прекрасный. Именно такими вещами должно заниматься искусство - восстанавливать в башке повреждённую картину мира. Даже Особенно в поганые времена.